Надежда Тэффи
Шарманка Сатаны

Ворохлов. Не лезь противу прынту. Болтай фалдами там у себя, в Москве, али где. Может, там тебя и будут слушать.

Долгов. Почему же вы так на него обиделись, Илья Иваныч? Ведь вашему делу от воскресных школ никакого бы убытку не было.

Ворохлов. Эк хватил. Мне от евонных идей ни от одной убытку быть не могло. Я и ни фабрикант и ни что. Мое дело хлебное. У меня расшивы, да техвинки, меня фабричное дело не касается.

Долгов. Так чего же вы?

Ворохлов. А вот как. Вот не хочу. Прынт, значит. И не лезь. И спорить со мной не советую.

Ворохлова начинает всем испуганно мигать – бросьте, мол, не раздражайте.

Арданов. Ну конечно… собственно говоря, прынцып… Конечно.

Ворохлова (меняя разговор). А вот уж я ни за что не хотела бы в столицах жить. Нехорошо в столицах. Больно там у них нищие набалованы. Уж и не спорьте, уж это я на себе испытала. Приехала я весной в Питер процент получать. Подсчитала, значит, дома, сколько получки будет, и все досчитаться до толку не могу: то выходит на три тыщи больше, то выходит на три тыщи меньше. Вот я и дала обет нищего-то в Питере хлебом наградить, чтобы мне Бог на три тыщи проценту больше послал. Взяла я с собой хлеб, целую ковригу, хороший хлеб, монастырский, с тмином. Да еще пару огурчиков прибавила солененьких, чтобы ему, нищему, повкуснее было. Ну пошла это я в банк и ковригу с собой волоку. Тяжелая. Искала, искала нищего, еле нашла: бегамши-то чуть в банк не прозевала. Даю ему хлеб, огурчики, все как следовает. Вот, говорю, помолись об успехе рабе Божией Глафире. Так чтоб вы думали? Ведь не взял. Мне, говорит, деньгами подавай. Так ведь намучилась. Племянника со Стрельны с дачи выписала. Ему препоручила. А и он кобенится. Я, говорит, студент, мне, говорит, неловко с ковригой-то. Двадцать рублей ему подарила. Сунул кому-то хлебец-то мой. Сдержала я обет. Ну процент хорошо получила, как хотела. Не люблю ваших столиц.

Ворохлов. Никто туда тебя и не гонит.

Арданов. Однако, господа, не будем терять золотое время. Столы приготовлены, займемся делом.

Ворохлова. Ох, уж мне-то бы и не следовало. Уж больно я плохо играю.

Полина. Да что вы, Глафира Петровна, да вы чудесно играете. Да вы прямо профессор. (Все уходят. Полина берет под руку Клеопатру и задерживает ее.) Клеопатра Федотовна, шери{Дорогая (от фр. cheri).}. Как вам нравится Андрей Николаевич? Нет? вы скажите правду, правду. (Илюшечка встает и на цыпочках отходит вглубь комнаты).

Клеопатра (с гримасой). Жидковат.

Полина (с негодованием). Какой вздор! Он именно великолепно сложен. Именно великолепно. Стройный, ловкий. Я положительно вас не понимаю.

Клеопатра. Вы так говорите, потому что никогда не видели действительно красивых мужчин. Вот если бы вы видели моего Ивана Андреевича, то есть его спину, вы бы не то запели.

Полина (с любопытством). А что бы я запела?

Клеопатра. Да уж не знаю, что. Это ваше дело. Вот уж хоть мне и муж, но я должна сказать правду – божественная красота. Представьте себе Аполлона Бельведерского. Видали?

Полина. Видала.

Клеопатра. Ну так вот. Спина у Ивана Андреевича – вылитый Аполлон Бельведерский, только гораздо интеллигентнее.

Полина. Да что вы, ну кто бы подумал? Ах, шери, как все это интересно.

Клеопатра. А вы носитесь с вашим Андреем Николаичем. Что он, очень в вас влюблен? Я ведь никому не скажу.

Полина. Безумно влюблен. Он у нас уже три раза обедал. Настоящее безумие.

Клеопатра. А что же он говорит?

Полина. Ах, массу говорит. Массу. И знаете, как он умен. Ах, до чего он умен. Это настоящий философский ум. Муж недавно говорит, что он любит деревню, а Андрей Николаич ему в ответ: зачем вам ехать в деревню, когда у вас в доме такой большой сад?

Клеопатра. Ну, воля ваша, ничего в этих словах мудреного нет. Это и каждый может сказать.

Полина. Ах, финисе{Прекратите (от фр. finissez).}. Ничего подобного я ни от кого не слыхала.

Клеопатра. Просто вы в него втюрились, вот вам и кажется.

Полина. Я втюрилась? Что за выражение? Это вы воображаете, что у вашего мужа бельведерская спина и что все должны…

Арданова (вбегая). Полина Григорьевна, Клеопатра Федотовна, вас ждут. Идите скорее. (Полина и Клеопатра уходят вместе с ней.)

Долгов (входит, держа под руку Ворохлова). А я хотел вас попросить, милейший Илья Иванович, не можете ли вы мне ссудить немножко денег?

Ворохлов. С удовольствием, с удовольствием. Вам сколько: пятерочку? десяточку?

Долгов. Нет, мне не пятерочку, мне рублей восемьсот. Ненадолго.

Ворохлов. Восемьсо-от. Нет, вы уж на меня не пеняйте. Не могу-с. Это я никак не могу-с. И раньше не мог и потом никогда не смогу. Уж не осудите.

Долгов (смеется). Я ведь это знал! Ха-ха-ха. Я ведь знал, что вы так скажете. Я нарочно и спросил. Не сердитесь, я пошутил.

Ворохлов (смотрит на него лукаво, но без улыбки). Ничего-ничего, я ведь знал, что шутите, я ведь это тоже шутя, отказал-то.

Долгов громко смеется. Оба уходят.

Арданова (входя). Илья Ильич, где вы? Где же вы?

Илюшечка. Я здесь, Лизавета Алексеевна. Я здесь.

Арданова. Вам скучно, Илюшечка. Да что с вами поделаешь. В карты вы не играете, разговоров не разговариваете, за дамами не ухаживаете. Ну, садитесь сюда. Скажите, вам нравится Полина? (Садится на диван.)

Илюшечка. Нет, Полина Григорьевна мне не нравится. Конечно, она очень милая. Только мне не нравится.

Арданова (улыбаясь, напевает). Танцуй, Робинзон. Мы тебя прославили, на ноги поставили… Илюшечка, что это за дурацкая песенка? Привязалась ко мне, не дает мне покоя вот уже второй день. Надоела, и такая неотвязчивая.

Илюшечка. А я вам новую книжку стихов принес. Только ведь сегодня нельзя будет читать?

Арданова. Не знаю, может быть, позже. Русские стихи?

Илюшечка. Да, русские. Я больше люблю русские. А вы?

Арданова. Скажите, Илюшечка, какого вы мнения об Долгове.

Илюшечка. Я не знаю.

Арданова. Не знаете? (Задумчиво.) Вот и я тоже не знаю. (Думает.) Илюшечка, о чем вы сейчас подумали?

Илюшечка. Я все обдумываю один план. Я ведь ужасно стихи люблю. Так вот, если, не дай Бог, папенька умрет и если, Бог даст, оставит мне состояние, так я непременно начну журнал издавать. Приглашу самых, самых лучших поэтов. Господи, как хорошо будет. Как славно.

Арданова (улыбаясь). Смешной вы мальчик. Скажите, Илюшечка, ведь вы не будете пьянствовать? Правда, не будете?

Илюшечка. Нет, Елизавета Алексеевна, никогда не буду. У меня, Лизавета Алексеевна, когда я маленький был, гувернер был, француз мосье Бажу. Так он страшно пил и, чтоб я маменьке не выдал, потихоньку меня наливкой угощал. Ведь если б у меня склонность была, я бы привык, а вот, видите, меня не тянет. Так я принесу книжку, у меня в передней?

Арданова. Ну, хорошо.

Илюшечка уходит. Лизавета Алексеевна смотрится, напевая, в зеркало. Входит Долгов.

Долгов. Вы одна?

Арданова (несколько испуганно). Да.

Долгов. Я хотел бы вам сказать… Елизавета Алексеевна, помните, недели две тому назад, вы как-то сказали, что любите красный мак. И вот… Словом, те цветы, которые вы получаете каждое утро… это я их вам посылал. Вот все, что я хотел сказать.

Арданова (растерянно). Мне кажется… что я это знала.

Долгов (смотрит ей пристально в глаза). Мне кажется, Лизавета Алексеевна, что мы очень, очень многое знаем друг о друге. (Выпрямившись.) Теперь я пойду.

Арданова (встрепенувшись). Подождите, подождите. (Протягивает к нему руки.) Я должна вам сказать…

Входит Арданов.

Арданов. Ах, вы здесь, Андрей Николаевич. Идемте же.

Долгов идет к двери. Арданов остается.

Арданов. Представь себе, Лиза, Ворохлов непременно тащит меня отсюда в клуб. Да и Иван Андреич тоже собирается. Придется пойти, хотя я и дал тебе слово. Но ты сама понимаешь, как-то неловко отказываться. Играть я, конечно, не буду, я только так…

Арданова (рассеянно). Хорошо, хорошо…

Арданов. Так я иду. Поторопись с ужином. (Уходит).

Илюшечка (входя). Вот моя книжка.

Арданова. Илюшечка. Милый. (Закрыв лицо руками, опускает голову на стол.)

Илюшечка. Что случилось с вами? Лизавета Алексеевна?

Арданова. Случилось, Илюшечка. Случилось.

Илюшечка (испуганно). Что?

Арданова. Страшное случилось.

Илюшечка (отчаянно). Лизавета Алексеевна.

Арданова (поднимает голову). Что вы, Илюшечка? А может быть, это и ничего. (Смеется.) Может быть, это только смешно. Знаете, Илюшечка, как будто все затеяли танцевать вальс или какую-нибудь польку трамблан: и Полина Григорьевна, и Клеопатра Федотовна, и ваш папенька с маменькой, и я с вами или… с кем-нибудь другим, совсем приготовились, уж в пары встали, и вдруг музыканты вместо этой самой ожидаемой польки трамблан заиграли Бетховенскую симфонию. Ведь это, пожалуй, и смешно? Илюшечка?

Илюшечка. Я не знаю, о чем вы, Лизавета Алексеевна. Я вижу только, что вы очень встревожены. Хотите, я вам стихи прочитаю? (Читает стихи, тихо, нараспев.)

 
В замке был веселый бал,
Музыканты пели,
Ветерок в саду качал
Легкие качели,
В замке в сладостном бреду
Пела, пела скрипка…
 

Арданова (перебивая). Это чье?

Илюшечка. Поэта Бальмонта.

Арданова. Он умер?

Илюшечка. Что вы, что вы. Он жив. Молодой.

Арданова. Как хорошо. А я почему-то думала, что все поэты давно, давно умерли…

Илюшечка. Ах нет, они живы. Они всегда живы.

Арданова (медленно проходит по комнате, вдруг останавливается, оглядывается точно с изумлением, говорит тоскливо). Илюшечка. Что мне делать? Что мне делать, Илюшечка?

Илюшечка (тихо опускает голову, потом раскрывает книгу и начинает читать стихи):

 
В замке в сладостном бреду
Пела, пела скрипка,
А в саду была в пруду
Золотая рыбка.
И кружились под луной,
Словно вырезные,
Опьяненные весной
Бабочки ночные…
 

Занавес.

Действие второе

Комната Ардановой, небольшая, уютно обставленная. Арданова одна. Вечер – горят лампы.

Арданова (смотрится в зеркало, поправляет волосы, платье, напевая):

 
Хоть не видели ее
Музыканты бала,
Но от рыбки, от нее
Музыка звучала.
 

Арданов (входя). Чего ты все вертишься?

Арданова (смеясь, отвечает, напевая):

 
Оттого, что там в пруду
Золотая рыбка.
 

Арданов. Перестань. Раздражает это ужасно.

Арданова (затихнув). Какой ты всегда сердитый. Чего ты все злишься?

Арданов. Радоваться, кажется, нечему.

Арданова. Какое бы то ни было хорошее настроение, достаточно тебя увидеть – все гаснет. Ты прямо какой-то ходячий огнетушитель. Тебя нужно рекомендовать пожарным обществам.

Арданов. Очень остроумно. (Зевает.) Какая тоска. Хоть в клуб пойти, что ли.

Арданова. Все к этому, очевидно, и ведется.

Арданов. Что такое ведется? Вечно ты вздор говоришь.

Арданова. Это у тебя, верно, такая примета – перед тем, как в клуб идти, нужно сначала со мной поссориться.

Арданов. Ах, перестань, пожалуйста. С тобой ни о чем говорить нельзя. Вечные придирки.

Арданова. Коля. Что с тобой? Когда я к тебе придиралась?

Арданов (хватаясь за голову). Вечные сцены. Вечные сцены. Вечные сцены. Господи, когда же это наконец кончится?

Арданова. Ничего не понимаю.

Арданов. Ты никогда ничего не понимаешь.

Арданова. Я понимаю только одно. Только одно. Я понимаю, что ты меня не любишь, если тебе доставляет удовольствие изо дня в день сердиться на меня без всякой причины, без всякого смысла. Ведь это так тяжело и скучно.

Арданов. Я не виноват, что я нервный человек, а ты меня все время назло раздражаешь.

Арданова. Зачем ты так говоришь, ведь ты же знаешь, что это неправда. Ты делаешь все, чтобы я себя почувствовала лишней в твоем доме. Ты или уходишь на всю ночь, или злишься на меня. Что же мне делать?

Арданов. Во всяком случае, не делать сцен. (Круто поворачивается и уходит из комнаты.)

Входит Серафима.

Серафима. Виновата, барыня, может, что прикажете?

Арданова. Что? Мне ничего не нужно.

Серафима. А я сижу да думаю, дай-ка я у барыни спрошу, не нужно ли им чего. Завтра гости рано придут, так может лучше, что с вечера приготовить. И знаете, барыня, ужасно у нас много на кухне дров жгут, и прямо такое воспаление, что дышать невозможно. И к чему так? И дрова тоже денег стоят, а у кухарки, у Агафьи, нет в дровах никакого проникновения. Смотреть на них, так за господское добро сердце на пятнадцать кусков рвется. Мне господское добро дороже своей руки либо ноги. Ей-Богу. Что мне врать-то, вот образ-то на стене… (Помолчав, залебезила.) И какой я, барыня, сон нынче странный видела. Будто отдаете вы мне ваше платье коричневое, прошлогоднее-то, про которое вы говорили-то, что больше носить-то не будете. Оно и действительно, что вы уж его и не носите. Так вот, во сне-то будто вы мне это платье отдаете и говорите: «Носи, Серафима Ананьевна, это платье на доброе здравие, отдаю его тебе, потому что мне так Богородица велела». И так это я во сне даже от радости заплакала. И вот уж и не придумаю, к чему бы это такой сон.

Арданова (чуть-чуть улыбаясь). Возьмите себе это платье. Оно мне не нужно, я о нем совсем забыла.

Серафима (целуя Арданову в плечо). Матушка вы моя, барыня вы моя золотая. Вот он, сон-то, к чему. Это, говорят, за праведную жизнь Господь вещие сны посылает. А жизнь у меня праведная, и сердце у меня чистое. Вот теперь у нынешних у всех уважатели. Кухарка уж на что худорожая, и у той уважатель. А меня и смолоду никто не уважал. Барыня вы моя милая, только и любви-то я в своей жизни видела, что вы меня пригрели. (Вытирает глаза платком.)

Арданова. Ну, полно, Серафима Ананьевна, что вы расстраиваетесь. Никто же вас не обижает.

Серафима. Ах, барыня золотая, кабы не вы, давно бы они меня со свету сжили. Давеча почталион, уж на что сам холера в сапогах, а говорит: «От вашей Анантихи панафидой пахнет, ей, говорит, давно бы пора поросячий прыск под кожу делать, чтобы она, чучело, скорей поворачивалась». Ведь обидно это, барыня милая, ведь кабы не вы, заступница моя светлая…

Арданова. Ну, охота вам обращать внимание.

Серафима. Конечно, может, я теперь для людей и чучело стала, а не всегда я такой была. Росла я молоденькой у мамочки, любила меня мамочка моя. Фимочка, говорила, птичка ты моя райская. А и правда, я как птичка была. Все-то щебечу себе да прыгаю. И жених у меня был, очень светский был, из хорошего общества, телеграфистом служил, а сам, как бутон рослый. Фимочка, говорит, птичка ты моя райская, и где, говорит, птичка, твое приданое. Уж и плакали мы с ним, уж и плакали. Потому он очень благородный был и никак без приданого жениться не мог. (Вытирает глаза.) Хороша я была у мамочки своей. Мамочка моя светлая, свеча моя негасимая. А теперь-то изолгалась, изокралась, испоганилась, плюсами обросла. Барыня, милая, что я вам скажу – никому не говорила этого, вот вам первой.

Арданова. Что такое?

Серафима. С мамочкой-то моей, какой конфуз вышел. Уж такой конфуз, что и за душеньку ее молиться не могу. Мамочка-то моя без погребения померла. Пошла она в Киев на богомолье, да и не вернулась. И где, и что, и не видал никто. Вот уж десять лет прошло. И куда она делась, не знаю. Может, тюкнул кто, на худобу ейную польстился – много ли ей надо, старушечке маленькой. Вот и не знаю, как за нее молиться-то – за живую, али за мертвую-то. То запишу в поминанье, то опять в за здравие. Вот никому не говорила, барыня милая, вам первой. Потому душу свою за вас отдать рада.

Входит Арданов. Серафима на цыпочках уходит.

Арданов. Ну-с, я ухожу.

Арданова. Я этого ждала.

Арданов (сухо). Тем лучше.

Луша (входя). Господин Долгов пришел.

Арданов. Проси сюда.

Арданова (испуганно). Коля, только ты не уходи, Коля.

Арданов. Пожалуйста, без сцен при посторонних людях.

Входит Долгов.

Арданов. Здравствуйте, Андрей Николаич, вы меня извините – необходимо на пару часов по одному делу. Я даже не прощаюсь с вами, потому что надеюсь вас еще застать.

Долгов. Я только на несколько минут… Лизавета Алексеевна обещала дать мне «Русскую мысль».

Арданов. Нет, нет, уж вы, пожалуйста, посидите. И не забудьте, что мы ждем вас завтра к двенадцати на пирог. Кое-кто соберется.

Долгов. Как же, я помню. Непременно. День ваших именин. Непременно буду.

Арданов. Так пока до свидания. Я очень скоро вернусь.

Уходит.

Арданова (ему вслед). До свидания, Коля. (Арданов, не оборачиваясь, уходит.)

Долгов. Отчего вы покраснели? Неужели вам это не безразлично?

Арданова. Во-первых, я вовсе не покраснела.

Долгов. А во-вторых?

Арданова. А во-вторых – ничего.

Долгов. О женщинах давно известно, что они всегда говорят – «во-первых», как будто много-много хотят сказать, а хватает их только на это «во-первых».

Арданова. Вы хотите мне говорить дерзости?

Долгов. Да, хочу. Я очень рассердился.