Надежда Тэффи
Лешачиха
* * *
Старшие мои сестры были приглашены к графу на первый прием, на завтрак в следующее воскресенье, то есть через неделю после описанного визита.
Мы весело фантазировали насчет этого завтрака.
– Воображаю, что там натворит Лешачиха!
– Страшная Лешачиха! Наверное, Нюня заставит ее усы сбрить.
– А она такая злющая, что назло к воскресенью бороду отпустит.
Нас, маленьких, на завтрак не брали, и мы особенно изощрялись:
– Поезжайте, поезжайте! Накормит вас Лешачиха еловыми шишками.
– На щеки вам поплюет и листики приклеит!
И вдруг за два дня до назначенного празднества приходит страшная весть: неожиданно скончалась Нюня, графиня Элеонора, старшая дочь графа.
Умерла она странной смертью – убита в лесу деревом.
Прислуга уже знала об этом событии и толковала между собой, и все слышали мы слово: «Лешачиха, Лешачиха».
При чем тут Лешачиха?
Узнали подробности: Нюня, никогда из парка не уходившая и вообще мало гулявшая, вдруг как-то утром сказала отцу, что читать ему вслух сейчас не может, потому что непременно должна пойти в лес. И как-то при этом, как рассказывал потом граф, ужасно нервничала и торопилась.
Ушла и пропала, и к обеду не вернулась. К вечеру нашел ее конюх. Лежала, придавленная огромным деревом. Закрыло ее всю стволом-махиной, одни ножки увидел конюх. Потом дерево канатом подымали.
– Лешачиха, Лешачиха! – шепталась графская челядь. А при чем тут Лешачиха – никто и объяснить не мог.
Она, говорят, как раз в этот день хворала и даже из дому не выходила. Да и глупо же все это! Если бы даже она и была в лесу, так не могла же она свалить дерево, которое потом десять мужиков еле канатами оттащили.
Такая, видно, судьба была у бедной Нюни.
На похоронах видели Лешачиху. Она была тихая и все время держала графа за руку.
История эта, пожалуй, и забылась бы, если бы года через два не случилась другая, от которой эта первая сделалась еще страшнее, и гибель несчастной Нюни оказалась гораздо загадочнее и таинственнее, чем трезвые и благоразумные люди могли ее считать.
И не будь второй истории, пожалуй, и рассказывать обо всем этом не стоило бы.
Так вот что случилось через два года.
За эти два года мы как-то о Лешачихе позабыли.
Граф не показывался, и ничего нового слышно не было.
И вот, появилось в наших краях существо, о котором заговорили сразу все.
Один из окрестных помещиков пригласил к себе нового управляющего, а у управляющего этого оказалась молоденькая дочка нечеловеческой красоты.
Каждый, конечно, описывал ее по-своему. Наша ключница, видевшая ее в костеле, изливала свой восторг в следующих выражениях:
– Ой, смотрю на нее и думаю – ой, сейчас я лопну. Глазки у нее как тютельки и так и мильгочут. Черты лица чистоплотные, стоит и улыбается, как птичечка.
Жена нашего управляющего, особа томная, воспитанная в Проскурове, сказала:
– Она, конечно, недурна, но еще слишком молода. Вот посмотрите лет через тридцать, что из нее выйдет – тогда и судите.
Вечный студент, репетитор брата, бегавший тайно каждое воскресенье в костел (не в силу религиозных потребностей), на вопрос ответил, густо покраснев:
– Как сказать… Она, по-видимому, вполне сознательная личность.
И вот в эту сознательную личность влюбился старый граф.
Мы еще не знали, что он влюблен, когда он, после двухлетнего перерыва, вдруг неожиданно приехал к нам вечером один и был такой странный, какой-то восторженный, с потемневшими счастливыми глазами. Разговаривал только с молодежью, попросил сестру спеть.
Сестра спела романс на слова Алексея Толстого «Не умею высказать, как тебя люблю».
Он пришел в какой-то болезненный восторг, заставил несколько раз повторить последнюю фразу, потом сам сел за рояль и сыграл, чуть-чуть напевая, старинный романс: «Si vous croyez»[2]…
Он так очаровательно, грустно и нежно улыбаясь, полупел, полудекламировал, что привел в восторг не только молодежь, но и взрослых.
– Какой оказался интересный человек! Кто бы подумал!
– А мы-то столько лет считали его старым сухарем с длинным ногтем. Вот вам и ноготь!
– Какой обаятельный!
– Какой очаровательный!
И долго потом завывали на разные голоса пропетый им романс:
