Надежда Тонконюх
Рюкзак рассказов
Настоящая маска
Он снова сел за работу и принялся терпеливо вылепливать каждый штрих, каждую будущую деталь. Качал головой, переделывал, снова проявлял недовольство и переделывал вновь.
Работа была очень ответственная. Нельзя было те то что повредить, но даже – допустить неточность.
Он оттачивал, доводил до совершенства, всё, что было необходимо. Затем – принялся украшать…
В ход пошли блёстки, имитирующие игру разноцветных камней, пластмассовые, идеально круглые жемчужины, заклёпки, имитирующие золото и серебро… И, наконец – перья диковиной птицы! Всё должно быть идеально!
Маска была готова.
Он с облегчением вздохнул. Слишком часто на Маскараде приходится менять маски. Но чаще – просто брать новые. В свете ярких прожекторов, что ослепляют глаза, маски изнашиваются очень быстро. И зоркий глаз вместо множества деталей, начинает видеть со временем лишь пятна света.
Почти не осталось настоящих мастеров, способных изготовить Настоящие Маски. Он, увы, даже не может позволить сейчас оплатить такую работу. Пришлось самостоятельно научиться этому скорбному ремеслу…
Напоследок он покрыл своё творение фосфоресцирующим лаком, чтобы как можно ярче изделие сияло в темноте, и как можно ослепительнее блестело днём. Слегка протёр наждачкой уголки – так маска выглядела состаренной. Словно досталась по наследству или долго лежала без дела, пока он не взял и не сдул пыль. Последний писк моды! Винтаж!
Примерил.
Зеркало отразило его живые довольные глаза, квадратные скулы блестящего изделия и слегка дрожащие тонкие дрожащие руки, бережно снимавшие маску с лица…
В этот миг он резко отвернулся от зеркала.
Скоро Большой Карнавал. «Все маски скоро будут к нам!…» Он только вздохнул. Цитата, высказанная кем-то давно, царапнула душу. Махнул рукой. Всё хорошо. Он достиг своей цели. Он доволен. Чего ещё желать!?
Шатаясь от усталости и ослепительных впечатлений, еле передвигая ноги после шумных танцев и горячих напитков, он тяжело опустился в прихожей на колченогий стул.
Перед глазами плыло, словно он всё ещё находился в круговерти карнавальных огней, на самой быстрой карусели. В ушах стоял гул. Рябь чужих масок и неистового блеска струилась перед его внутренним взором огненной рекой. Он погасил верхний свет в прихожей: ослепительных огней итак хватило с лихвой. Целый водопад, отражающийся ещё и от блестящего паркета Танцевального Зала.
У него получилось! Его маска привела всех в восторг! Недаром столько бессонных ночей он…
Он включил маленький тёплый светильник. Оранжевый свет залил комнату карамельным сиянием. Мягкий полумрак и время отдыха. Время упасть лицом в холодный шёлк подушки и глубоко вздохнуть.
Он начал медленно снимать маску в вспотевшего лица. Сейчас свежий воздух омоет разгорячённые щёки. Резкая боль! Ч-чёрт! Наверняка впопыхах перепутал тюбики с клеем. И как можно было оставить столярный клей на столике для грима! Улыбнулся каламбуру. Потянул сильнее и с боков. Казалось, что вместо маски сдирает свою собственную кожу! Стоп!! Он никак не мог перепутать клей – ведь он сделал у маски загубник! По старинным образцам венецианских мастеров. Он весь вечер общался жестами и потягивал напитки через тонкую трубочку. Радовался своей придумке.
Но.. нет… этого быть не может! Ведь он говорил! Он сам удивлялся своему голосу, своей плавной речи, изысканным тонким шуткам. Он произвёл фурор своим чувством юмора в Золотом зале. Отчётливо помнил, как боялся, что всё это благодаря напиткам.
Но в тоже время… молчал. Молчал он сам, словно был собственной маской.
Говорят, что создать маску-говоруна под силу лишь единицам, мастерам, чьи имена передаются шёпотом. Однако, такие маски коварны: они не желают служить лицу владельца. Подобно Андерсеновской Тени, сами управляют теми, кому принадлежат. Тех же, кто сопротивляется, маска-говорун вбирает в себя. Постепенно, шаг за шагом. Слово за словом. Вот и исчез незадачливый владелец. От прежних владельцев могли лишь остаться часы, если те их, конечно, носили – маски не любят время. Но обожают зеркала: там отражаются их идеальные копии. Само совершенство.
Наследники, кто надевал такую маску, проверялись ею снова. Строптивых владельцев вновь поглощала она. Вбирала мгновенно и без остатка.
Он содрогнулся, вспоминая случаи из газет…
Совсем недавно кто-то увидел взаимосвязь. И стали надевать на тех, кто приговорён к казни. Но от переизбытка людской энергии такие маски покрывались трещинами, исторгая огонь из своих сияющих стразами глубин. И рассыпались в прах…
Так были постепенно утрачены все маски-говоруны.
Он похолодел. Он понял, что создал!
Но нельзя было оставлять эту маску другим. Нельзя допустить, чтобы из-за его творения кто-то погиб. Пока маска слаба, нужно, во что бы то ни стало, содрать её с лица! И ни в коем случае не смотреть в зеркала: они придают ей сил, устанавливают связь с другими “сородичами”…
…Он очнулся в больнице. Ощупал руками бинты: лицо все горело. Казалось, лица не было никогда. Только боль. Только кипящая жидким огнём боль под бинтами.
Вздохнул. Понял, что придётся новой, своей нарастающей кожей, ощущать холод, зной, пыль, дыхание ветра. Он выдохнул: теперь только его глаза будут запорошены колючим снегом или обласканы солнцем. Он знал, насколько чувствительным теперь будет лицо…
Зашла медсестра. Он притворился спящим.
–Как он? – густой баритон врача.
Странно. Было слышно что вошёл лишь один человек…
Шестиногий Димка (из найденного дневника)
Сквозь закрытые веки и тонкое одеяло сна назойливо процарапывался противный звук. Кто-то скрёб по стеклу чем-то острым.
– Марта! Брыс-сь! – зашипел я. – Брысь, кому говорю!
Рядом забубнил Антон:
– Что там такое? Дайте же, наконец, уснуть!
Звук повторился. Стал громче.
Мы дружно повернули головы. В оконном стекле виднелся растрёпанный рыжий вихор и прижатый нос Димки, сплюснутый о стекло, на манер поросячьего пятачка. Наш друг радостно замахал рукой и знаком попросил отворить окошко.
– Вы чё спите-то! И не знаете, – быстро зашипел он с подоконника, словно сердитый кот. При это лицо его было донельзя довольное, таинственное, будто он съел целую миску чужой сметаны.
Мы тоже пахли сметаной. Но радости нам это не доставляло: мы сильно перезагорали на озере, отчего и получили “сметанные процедуры”. Но нашего соседа по двору это не интересовало. Его вид был загадочен и неумолим.
– Вставайте, сони! Пойдём скорее к озеру!
– Я там уже был… – простонал в подушку Антон, – и обгорел! Больше всех вас… Отстаньте со своими секретами!
– Вот балда! – Димка мягко спрыгнул с подоконника и яркие ночные запахи терпким облаком влетели за ним. – Это первый дождь за полнолуние! Забыли? – Он говорил очень отрывисто, глаза горели яркими звёздами, дыхание было частым. – У вас слезшая кожа с собой? – тихо прошептал Димка, оглядываясь на полную луну.
Луна важно плыла среди худеньких длинных туч, будто начищенный до блеска медный великаньий щит, среди тонких стилетов-туч.
Мы кивнули: кожа с собой. И бросили взгляд на обувную коробку возле тумбочки. Это был наш тайный пиратский сундук с сокровищами: здесь таились от глаз взрослых пустые стеклянные флаконы из-под духов и лекарств, проржавевшая губная гармошка, кусок бечёвки, пепел сгоревшей раковины какого-то моллюска (мы, как заведено, найденную пустую раковину сушили на солнце семь дней и сожгли в пламени свечи в полночь); также лежали рядом два листа клевера с четырьмя лепестками, тонкий и острый каменный осколок (служил ножом), пустая чернильница, неполная колода игральных карт, несколько старых листов из всемирного атласа, и, конечно же, наша с братом облезшая после загара кожа. Вот она! В подписанных спичечных коробках, чтобы не перепутать, где чья. Для нашего эксперимента это было очень важно.
Пока Антон делал из пледов и подушек фальшивых спящих “нас”, я быстро натёр виски отваром из четырёхлистного клевера, протёр щёки пеплом перловицы, повесил на шею найденный на чердаке ключ и спрятал подальше под кровать сандалии. Идти следовало босиком.
Убедившись, что мои спутники сделали всё то же самое, я взял свой спичечный коробок с ощипанной кожей, и ужом выскользнул в окно. Следом выпрыгнули ещё две бесшумных тени, только пятки мелькнули. Крадучись и озираясь, мы побежали к озеру. Рядом с ним, в нескольких метрах, была не то большая нора, не то старая расщелина, где, по слухам был тот самый таинственный вход…
– Слушай, а почему ты уверен, что сработает на этот раз? – прошептал Антон, осторожно обходя острые камни, которые таились в траве, словно сердитые ежи.
– Потому, что после первого дождя в полнолуние всё очень благоприятно для колдовства. Я так от взрослых слышал, – терпеливо объяснял Димка.
– А вдруг ОН вылезет и нас заколдует? – поделился я опасением.
– Непременно вылезет, – авторитетно кивнул наш друг. – Но не сегодня! В полнолуние василиски спят. У них при полной луне перестаёт чесаться новая кожа и они успокаиваются. Ровно за десять дней до этого мы бы сюда и близко не подошли – не подпустил бы! И только теперь он согласится на обмен. Человеческая кожа, ну, что с наших спин, для него – настоящий подарок. Он сможет оборачиваться тремя людьми сразу, как только выдумает им облик.
Антон встал, как вкопанный.
– Нами что ли?!
– Не-е-еет, – в один голос зашипели мы, пытаясь сдвинуть его с места и заставить идти дальше. Не помогло… Братца словно превратили в свинцовую статую и кирпичей в карманы напихали, для надёжности. Мы и пошевелить его не могли.
– Эй! Мы чего, зря на солнце что ли обгорали, а? Зря эту сметанную пытку терпели? – злился Димка. – А ну, пойдём! Ты что, не хочешь бездонный рюкзак из старой кожи василиска??
– Да не будет он в нас оборачиваться, – попытался сгладить ситуацию я, – просто придумает себе образ, а тот будет казаться спереди одним человеком, сзади – другим, а с боков и вовсе третьим. Он же гулять хочет! Столько веков в темноте сидит.
– Да он людей ест! – отмахивался от нас Антоха. – Превращает в камни и 6ест!
– Это тебе он сам сказал что ли? – прошипел Димка. – Что же его камнеедом не зовут тогда?
– Некому звать так, – проворчал Антон, но всё же пошёл вперёд.
Мы были почти на месте, когда из пещеры вылетела стая летучих мышей, потревоженная светом нашей зелёной свечи. Огонёк слабо трепыхался, но устоял. В пещере было тихо и гулко: рядом плескалась, озёрная густая вода. Словно сливки над чёрной кружкой крепчайшего кофе, колыхался туман.
Я огляделся. При трепещущем пламени свечки пещера казалась совсем иной, чем днём. Было ощущение, что где-то рядом есть потайная дверь и надо только прошептать “Сезам!”. Только вот, что будет за это дверью – драгоценности или четыре десятка злобных разбойников?…
Я сам тогда почти ничего не боялся, словно знал о невидимом ремне безопасности, который будто на “американских горках”, разрешал переворачиваться, падать, улетать в бездну визжа от страха, но только вместе с тележкой и со справкой о том, что “всё обязательно будет хорошо”.
Помню, как Димка спалил на пламени свечи по нашему волосу, чтобы дать знать, где чьё подношение, а потом завернул в три листа подорожника лоскутки с наших многострадальных спин и запечатал каждый из них воском.
Теперь мы сидели, взявшись за руки, вокруг свечи: каждый перед своим листом подорожника и бормотали “Заклятие обмена”, которое, во что бы то ни стало, должно было принести нам большую удачу. Всё это происходило возле глубокой ямы в пещере, где по преданию давно-давно поселился большой Василиск.
Внимательно приглядевшись, я увидел у каждого из пацанов кусочек зеркала. Ага! Страховка, значит, на всякий случай! А кто здесь утверждал, что в полнолуние сказочный змей спит, как сурок, и вероятно, к тому же, такой же белый и пушистый?
Признаться, я был раздосадован на себя за свою забывчивость и за то, что теперь могу остаться без оружия. Без защиты, словно я был по-настоящему отчаянно, храбр. Они только делали вид, а сами и перестраховывались.
Это так меня возмутило, что невольно я перестал повторять тягучее, словно дикий мёд, заклинание на незнакомом мне языке, вышел из стройного хора голосов и сердито зашипел ругательства… Пока остальные бубнили латынь.
Голоса резко стихли, будто кто-то выдрал с корнем даже упоминания о каких бы то ни было звуках. Мысли звенели, как старый школьный звонок: “слышали!”, “слышите?”, “слышите!?” – кричал, взгляд каждого из нас. Признаться, я сам тогда не понял, что это был мой голос, потревоживший, звенящую магическую речь. Я поверил в то, что говорили об этом месте остальные.
Я не был, доверчив. И меня нелегко было пронять всеми теми, историями “про руку”, “живых мертвецов” и “колдунов”, и прочую литературу подкроватного жанра, но в глубине души подозревал одно – в этом есть зерно правды. И поэтому я первый подпрыгнул от тихого голоса:
– Ребята?… Вы что тут делаете?
Рядом с нами стоял старик. Он был сед, как свежий выпавший снег. Одет был в какую-то домотканую одежду, рядом, у ног, лежала вязанка хвороста. Старик недоумённо щурился, глядя, как три босоногих пацана, со светящейся перламутровой краской на лице, бормочут, что-то совсем непонятное. Ночью. В пещере. При тонком цветке пламени.
Теперь же двое моих друзей застыли с открытыми ртами… создавалось впечатление, что они окаменели… превратились в живые статуи. Даже руки были, словно, изо льда: застывшие, покрытые чем-то похожим на иней… лишь холод и липкие капли пота на ладони. Но может они всегда были такими, как изваяния, недвижимыми копиями самих себя? А влага в их пальцах была лишь результатом испарения в пещере? Казалось, кто-то очень хотел меня в этом убедить…
В любом случае, говорить и двигаться мог только я. Даже поздороваться со стариком ума хватило. Хотя в первый миг чуть сам этого ума не лишился.
– Здравствуйте… мы ненадолго, простите, если помешали… Мы только это… вот… поменять, – я кивнул на увядшие листья подорожника. – А потом обратно. Ему ведь уже всё равно будет не нужно…
– А откуда вы здесь? И что на что хотите сменять? – спросил с интересом старик, усаживаясь на каменный пол по-турецки.
Мне показалось, что кое-где пол устлан пожухлой травой, но я не спросил, ничего об этом, наоборот. Рассказал ему всё, будто неведомая сила вытаскивала из меня все слова и события. Старик задумчиво следил за моим рассказом, изредка моргая и щуря немигающие жёлтые глаза.
– Колдовство-о-о-о… – потянул он, разложив ветви для костра, но, так и не зажигая огня. – Вы правильно выбрали время, но не думаю, что получите заветную кожу просто так: ему всегда нужна ещё и чья-нибудь жизнь… – старик, хитро подмигнул мне, словно знал меня с самого детства. – Это не символический дар – сброшенная кожа, а вполне материальный!
Я услышал грохот своего сердца о рёбра. Так иногда я сам грохотал ногами, сбегая по длинным гулким лестницам многоэтажек. И верно, моё сердце тоже решило сейчас удрать подальше.
Ночь окутала мягким пледом тишины, стараясь усыпить меня запахами и густым молчанием. Я понял, что надо уходить. Немедленно, но тело словно уснуло. Я не мог шевельнуться… глаза и шёпот.. Больше от меня ничего не осталось в тот момент.
Старик развёл костёр. И теперь слабо щурился на нас из тени. Нет, не на всех троих. На меня!
Где-то громко плескалась вода, словно кто-то большой и неповоротливый лениво мылся в тёплых озёрных волнах.
– Колдовство надо доводить до конца, – мягко, но веско сказал, старик. – Вам, ведь столько пришлось сделать? Приготовиться? Верно?…
– Нет! – хрипло, прошептал я, – Нам не нужны такие артефакты.
– Хм-м, кожа не артефакт, её руками человека, никто не создавал, – утробно хихикнул старик.
Я старательно сжимал и разжимал пальцы. Пронзительная боль сдавила виски, словно собиралась душить. Постепенно мне удалось сбросить оцепенение, и в этот же момент какая-то сила вытолкнула меня из круга. Я пролетел добрых три метра и больно, ушиб затылок.
– Глупец! – слова хлестнули под дых. У меня сбилось дыхание.
– Что же ты наделал!?? – гневно спросило, нависая надо мной рыжее пятно. – Идиот! Все наши листья расшвырял! – пятно обрело очертания злого Димкиного лица. – Ничего теперь мы не получим! Раз в сто лет такое совпадает! Готовились!… А ты – уснул!
– Он раньше никогда не ходил во сне, – с сомнением пробормотал Антон.
– По-большому он не ходил! Или по-маленькому! Два достижения сразу! – сквозь зубы прорычал Димка.
– Ах-х-х ты-ы-ы! – вскинулся Антон.
Но подраться я им не дал. Обоих выволок за шиворот из злополучной пещеры, пнул под коленки и вместе мы выкатились наружу гневным клубком ос.
Ни поругаться, ни подраться, мы не успели: в тихом нежном шорохе ночь злой лай собаки с соседних дворов был похож на разнёсшийся грохот. Этот звук охладил наш пыл. Казалось, мир звучит как-то особенно громко, ошеломляюще и непривычно… На всякий случай мы нырнули под куст. Я всё ещё держал обоих за воротники.
Голубоватый свет, фонарика, медленно вылизывал дорогу.
– Это на-ас ищут, – досадливо поморщился Димка.
– Дима! Дима! Сыно-о-ок!
– Отец, – угрюмо констатировал тот, понимая, что наша отлучка покарается крапивными, а то даже ивовыми розгами…
– Они обычно втроём ходят, – тревожный голос Димкиного отца был всё ближе.
– Не-ет, наши сейчас спят, – уверенно возразил голос нашего отца. – О, босой след!
Мы приуныли. Ведь это нашим, особым штормовым фонариком, освещали пыльную грунтовую дорогу.
– Могли бы раньше догадаться, – простонал я.
– Цыц! Огородами короче! – пнул нас по голени Димка босой ногой. – Ну же!
Сам он почему-то отполз куда-то в строну и достал из-под камня… альбом с красками! Деловито, не скрываясь, уселся на один из камней и послюнявил кисточку. Пейзаж летней ночи ещё не был закончен, но Димка сосредоточенно пытался завершить его, словно не существовало вокруг ничего, кроме ночи и красок.
– Идите уже, – прошипел он нам.
– Ох, и влетит ему, – пропыхтел Антон, шустро добегая огородами до нашего двора. – Как выручать будем?
– Там видно будет, – еле слышно ответил я, приоткрыв окно. Только бы ничего не скрипнуло!
Мы с трудом сдержали вздох облегчения, заползая в свою комнату.
На кухне раздавались взволнованные голоса бабушки с мамой. О чём-то спорили.
Мы нырнули под одеяла.
Приоткрылась дверь. Впуская тонкую полоску света на старый палас.
– Хм-м-м, я же закрывала окно, – услышали мы мамин голос. Она неслышно подошла к окну, затворила его. Поправила наши одеяла.
Мы глубоко вздохнули и провалились в сон.
– Ха! Да не сможет он! – весело сказал я, облизывая ложку за завтраком. В это утро всё казалось таким новым и свежим, словно мы видели наш дом в первый раз.
Ложку у меня тут же конфисковали.
– Саша! Это общая ложка для общего мёда! – с нажимом сказала мама, притворившись, что сейчас даст мне этой ложкой в лоб.
Я беззаботно улыбнулся и чувствительно пихнул Антона по лодыжке.
– Сомневаюсь, – тут же откликнулся брат, деловито протирая солнечные очки. – Всё он сможет!
– Так! Кто сможет? И что именно он должен смочь? – глаза родителей, словно рентгены, изучали нас вдоль и поперёк. У меня появилось чувство, будто я проглотил большой ком льда и теперь он пытается устроиться в животе поудобнее.
– Н-н-уу. Та-ак, – махнул рукой Антоха, словно мы случайно проговорились, а не планировали этот разговор по утру.
Про кое-что действительно лучше молчать до первой пенсии. А там, глядишь и крапивой не отлупят. Нельзя. Неуважение к возрасту. Я хихикнул, представив, как мы с братом оба, подобрав бороду, пытаемся увернуться от отцовского ремня. Отец почему-то выглядел так же молодо, как и сейчас…
– Это тайна, – серьёзно насупился я, всем своим видом показывая, что хоть сейчас в партизаны бери. Буду молчать и всё тут!
– Военная тайна что ли? – хмыкнул отец, – про баню возле суперсекретного завода?
– Какую такую баню? – удивился Антон.
Мама этот анекдот знала и рассмеялась.
– Да не про баню, а про картину! – как бы случайно поправил я папу. – Ой…
– Вот и я об этом, – задумчиво кивнул отец.
Родители странно переглянулись поверх наших голов.
– Ну, идите что ли. К вашему шестиногому Димке, – загадочно улыбнулись родители.
Странно, но Димку не высекли. И даже отпустили гулять. В этот же день. Немыслимо!
– …вот, а потом я увидел старика, – продолжал я рассказывать другу и брату про вчерашнее. – Почему вы – нет?! Он там, в своей пещере, ещё костёр разводил!
– Сашка, ты задремал. Признайся, – спокойно возразил Димка, степенно очищая печёную картофелину от золы. Именно наш этот костёр и всколыхнул воспоминая, которые я хотел бы забыть…
Я тогда чуть картохой ему бол за важность нотаций не заехал! Как взрослый сидит тут, будто ничего не было!
– Я не вру!!! У него глаза было жёлтые, как у кошки! Длинные волосы до пояса, он их за ухо заправил, а но-о-ос – как у римского императора! И шрам на квадратном подбородке, словно кусок кожи взяли и срезали. И мочки уха нет. Слева. Как! Как я такое мог приду… – распалился я.
И замолчал. Уставился на Димку во все глаза. Всегда думал – врут, когда говорят, “белый, как полотно”. Но сейчас… казалось, с Димки, деревенского пацана, у которого всегда был, по словам нашей бабушки, “эфиопский загар”, так вот с Димки этот загар сполз! Лицо стало бледно-серым. И руки. А пальцы сжались в острые кулаки.
– Что-нибудь ещё помнишь? – просил он каким-то не своим, чужим деревянным, будто говорила заводная кукла, а не человек.
– Полпальца на руке не было. Двух: безымянного и мизинца, – затараторил я, боясь, что с другом может сейчас произойти что-то ужасное.
– Это его на охоте пестун хватанул, – неожиданно спокойно объяснил Димка и аккуратно положил картофелину на лист лопуха.
– Пестун? – хихикнул Антон, хотя знал, как называют в деревнях подросших медвежат, – Это что, медведь тебе рассказал сам об этом?
– Нет, отец рассказывал, – тем же голосом продолжил Димка. Поднял на нас тяжёлый взгляд. – Ты видел моего деда. Однажды, ещё молодым, лет шестьдесят назад, он пропал в тайге. Его долго искали. Думали всё, погиб. Бабушка все глаза проглядела. Сама на поиски в глухую чащу хотела пойти. Еле удержали. А потом дед пришёл. Один. Местами пораненный. Говорил, что медв-в-ведь напал, – Димка замолчал и уставился на догоревшие угольки. – Вроде бы стали они как раньше жить, отца ростить… – вылетело у Димки просторечное слово, – Только бабушка подмечать стала, что он не такой, как прежде. Причуды появились. Другие привычки. Она стала спрашивать, а дед всё отмалчивался, да в тетрадку много писал. Никому не давал в неё смотреть. Ни единым глазком. Перепрятывал часто.
Бабушка обижалась по началу, а потом рукой махнула. Только вот как дед пришёл, его все звери стали бояться, скотина не подпускала. Коты со двора сбежали. Собака постоянно при нём выла. Ну, хоть мышей не стало. Уже хорошо.
А когда соседу пришлось, на нашей лошади нам же огород пахать, бабушка разразилась бранью, да обозвала деда “сущим змеем”. Он же тогда так страшно на неё посмотрел, что бабушка всех детей собрала – и в другую деревню. К родителям. Убежала.
Собака с цепи сорвалась и за ними бежала. Мой отец её тогда тайком в рюкзак посадил, чтобы с телеги не выгнали. И коты потом сами нашлись. Кто-то даже из котов в этой телеге и спал.
Отец самый младший был и всё время расспрашивал. Когда к ним батя приедет. А бабушка ни слова не отвечала.
Только потом оказалось, что он в дедову тетрадку смотрел, рисунки разные видел: животные не наши… сухопутные осьминоги всякие, гигантские грибы, где человек мог под ними во весь рост прятаться… фиолетового цвета насекомых с семью кожистыми крыльями, тюльпаны какие-то с шипами да зубами вместо тычинок; крыс, у которых хвост скорпионий и иглы вместо шерсти, рогатую чешуйчатую, жабу… рыб с четырьмя круглыми глазами. Много всего. Вот он листал и листал так, пока не открыл страницу, а там – глаз во весь лист! Будто живой. И отец услышал, будто зовёт его кто-то, будто хозяин глаза зовёт.
Он испугался, схватился за балку, чтоб не упасть (на сеновале нашёл и читал), а другой рукой хотел тетрадь удержать, чтобы не порвалась, не упала… Вот только один лист у отца в руке и остался: тетрадь, даже без стука без шума, ухнула куда-то вниз и всё! Отец говорит, что примерещилось, вроде не коснулась, она пола, а обернулась филином и улетела в ночные сумерки. Но он тогда ещё в школу даже не ходил, ему не поверили. Только вот лист он не выбросил. Там говорилось, как можно у Василиска старую шкуру выпросить и сделать бездонную сумку. Хотел он попробовать, пока был маленьким, а потом не до того стало…
…А я вот решился, – прерывисто вздохнул Димка.
Мы так и подпрыгнули. Если бы он нам раньше всё рассказал, мы б точно дома остались!
– Один я боялся, – признался в самом страшном мальчишеском грехе Димка и покосился на нас.
– Во даёте! – хлопнул ладонями по коленкам Антон, – твой дед что – Василиск?!
– Не знаю! Не верил я в это. Пока Сашка свой сон не рассказал….
У всех на уме было одно – проверить пещеру. Но днём. Однако, после Димкиного рассказа идея потеряла всю свою прелесть.
Но, всё-таки мы пошли.
Отчаянно перетрусив, всё же решили понять: был ли наяву там старик?
…Вот тогда-то Димка и свалился в узкий пещерный колодец. Поскользнулся, словно кто-то ухватил его за ногу и бухнулся в холодную глубину. Я нырнул следом, гаркнув на Антона, чтобы тот бежал за помощью.
В узком скальном проходе было темно, в нос лезли непонятные мелкие жучки, в голову – самые страшные мысли. Но вот проход расширился, ещё, и ещё, словно я заплывал по узкому носику воронки к самому широкому месту. Воздуха стало не хватать. Я попытался выпустить пару пузырей изо рта, чтобы стало полегче… но вместо этого мне хотелось выплюнуть всю стаю воздуха, теснившуюся в горле, и сделать один глубокий живой вздох. Где-то, краем сознания, я понимал – это будет последний вздох… и держался изо всех сил, а потом из последних… разгоняя красноту перед глазами и сжимая до посинения губы. Последний взмах руками. Я был готов уже сдаться. Но увидел полосу света и, рванув туда, ободрал колени и локти, выбираясь на сушу.
Это был большой овальный грот, у края которого отчаянно кашлял Димка. Он плевался и высмаркивался, а затем посмотрел на меня. С недоверием, словно увидел призрак, а потом когда понял, что это именно я, лежу рядом и жадно дышу, чуть не выкинул меня обратно в воду. Подбежал, сжал кулаки и схватил за майку, с ужасом заглядывая меня в глаза.
– Т-ты ч-что т-т-вориш-ш, – пробормотал я, клацая зубами. Я был очень рад тому, что жив, что живы мы оба.
– Кх-хллучше бы ты никуда не нырял и остался у входа! – с досады он снова закашлялся и шумно высморкался.
– Где это – ТАМ? – я был измотан для того, чтобы сердиться как следует.
Димка неопределённо махнул рукой: “там”. Вот и понимай как нравится. Не под водой же он предлагал мне оставаться.
– Вот это вот всё – Ведьмины бусы, – печально ответил друг на мой вопросительный взгляд. Увидел, что до меня не дошло. Пояснил. – Здесь один узкий подводный канал и множество гротов. Они соединены между собой. Непонятно, в котором мы сейчас. И как выбираться – тоже не понятно. Ясно тебе?
Я устало кивнул.
– Твой дед точно Василиск, раз такие места любит…
Димка вздрогнул и покачал головой.
– Не надо. Мало ли что.
Я и сам понимал… Но не хотел верить в то, что всё так глупо возьмёт и закончится. Оставалась слабая надежда, что Антоха со взрослыми что-нибудь придумает… Но сколько пройдёт времени?
– Может, мы тут гномов увидим, – попытался я разрядить обстановку.
– Уви-и-и-идим, – мрачно кивнул Димка. – С голодухи, говорят, разное можно увидеть.
Я поднялся. Ноги дрожали. Но не смотря на это я пошёл обследовать грот. Димка сидел, поджав губы. Щёлкал костяшками пальцев.
Глаза уже привыкли к мягкому полумраку. Я заметил, что где-то сверху грота падают слабые лучи света. Приободрился. Если что, можно будет залезть повыше и раскопать лаз. Нам много места не надо. Пролезем!
Обернулся на Димку.
Присмотревшись, я увидел, как у друга, по ране на щеке, сочится кровь. Он безуспешно пытался стереть её мокрой футболкой, затем тихо охнув, содрал повисший клочок кожи и зашвырнул куда-то в темноту. “Вот тебе жертва. Можно сказать свежие кровавые. А теперь отпусти нас и помоги обоим выбраться” – кому-то пробубнил он недовольно и, поднявшись, пошёл за мной.
Запрокинули головы и долго смотрели на льющийся сверху свет… Надо было привести все мысли в порядок.
Мы улеглись на плоский высокий камень и задумались. Если есть вход, то рядом должен быть и выход. Слышался плеск водопада… Наверное, здесь можно найти рыбу. Или выход через воду. Или погибель. Я вздрогнул и отогнал ненужные мысли.
Хотелось спать, чтобы это приключение оказалось просто сном. Я прикрыл глаза… не то во сне, не то наяву мне привилась лестница, которую тщательно вырубали гномы и о чём-то спорили. Я резко проснулся, почувствовав чьё-то присутствие. Увидел Димку бормочущего во сне, а рядом с тобой того старика! Вместо Крика из моей груди вырвалось тихое натужное сипение.
– Опять вы?! – прохрипел я.
Старик понимающе кивнул.
– Но не я же ваш родственник?… – прошептал я в недоумении и страхе. – Почему же тогда вижу вас именно я!?
Тот развёл руками и покачал головой. Продолжал сидеть, словно ни в чём не бывало.
Сон. Точно сон, понял я.
Я посмотрел по сторонам и увидел на каменном полу капли крови. Оказалось, я расшиб коленку о край камня, непривычно ровного, больше, смахивающего на начало древней лестницы, чем на уступ скалы.
Оглянулся. Старика уже не было.
Видимо, во сне я свалился, пока отмахивался от призрака. Осторожно нащупывая путь, я пошёл по лестнице вверх. Под ногами что-то хрустнуло – старая перловица. Мы находили такие, собирали целые коллекции… из неё выкатился белый шарик. Я побежал за ним, не соображая, что может быть дальше. Шарик укатился в щель между ступенями. Рядом с ним что-то блестело. Медальон! Старый, изъеденный временем, но гравировку в виде удивительной семикрылой бабочки было видно очень хорошо.
Я держал в руках необычную вещицу, словно кроме неё больше ничего не существовало. Лёгкий ветерок колыхал мои волосы. Я не поверил своему счастью! Вскинул голову и солнечные лучи оранжевого заката пролились в этот момент из большого отверстия в каменной стене! Это же лестница ведёт к выходу!
Я бросился назад, за мирно спящим Димкой.
Радостные и перепачканные мы выскочили из нашего грота, озираясь по сторонам и не веря в такую удачу.
Вместо фанфар нас оглушил истеричный женский вопль. Несколько девчонок и женщин мирно собирали ягоды, не подозревая, что где-то рядом есть вход в пещеру.
Наше приключение как-то резко оборвалось на полуслове. Будто бы мы за один раз выполнили все задания Судьбы и она позволила заглянуть в один из своих тайников.