bannerbannerbanner
Принцесса с дурной репутацией

Надежда Первухина
Принцесса с дурной репутацией

Полная версия

– Как вы это запомните?

– Восемнадцать… Исцелитель дал хорошую память, госпожа. Не мешайте… Вот, все, мерки я сняла. Метресса Сюзанна, вы позволите взять для платья отрез синего габардина, что лежит в третьем ларе, кладовка третья, место справа?

– Тот, что дарила госпожа Тончини к сельскому празднику?

– Да.

– Именно его я и хотела тебе предложить. Возьми кружев из четвертой шкатулки слева в пятом ряду. И саржи на подкладку, ну, ты помнишь где. А пластинки для корсета лежат в старом комоде, третий ящик.

Катарина поклонилась и убежала.

– Моя гордость и радость, – сказала метресса Сюзанна. – Я вырастила ее в замке, и, когда состарюсь и уеду в деревню пасти гусей, она займет место экономиссы.

– Ну да, – уважительно протянула я. – И что, она действительно сможет сшить мне платье к сегодняшнему обеду?

– Разумеется, – пожала плечами госпожа Сюзанна. – Конечно, ей помогут еще две белошвейки – обметать, стачать швы… А кроит и силуэт придумывает сама Катарина. У нее безупречный вкус, и очень жаль, что молодая госпожа Оливия ненавидит платья. Нося мужские лосины и туники, она демонстрирует всем свое уродство, что, конечно, не говорит о ее чести и разуме. Что ж, возможно, когда-нибудь она образумится. Мы все молимся об этом.

– Когда герцог приглашал меня стать компаньонкой госпожи Оливии, он обрисовал свою дочь как изнеженное, капризное, избалованное существо. Что-то я…

– Герцог был совершенно прав, дитя мое! Оливия донельзя избалована, а уж какие у нее капризы – сама видишь. Плохо только, что замок полон ее ровесников из знати помладше – их родители спихнули на наши хлеба вроде как для того, чтобы Оливии не было скучно. Вот они и развлекаются.

– У нее злобный ум, – задумчиво протянула я.

– И коварное сердце, – прошептала Сюзанна. – Измученное, жалкое и при этом очень коварное. Будьте осторожны, дитя мое.

– Ничего, – усмехнулась я. – Я смогу за себя постоять.

Обед в замке подавали в два часа пополудни. И ровно в половине второго в мою комнату постучалась Катарина.

– Ваше платье, молодая госпожа. Помочь вам одеться?

– Если не трудно. И еще. Сюзанна ушла распоряжаться по хозяйству, а я еще не очень хорошо разбираюсь в замковых покоях. Вы проводите меня в обеденный зал?

– Конечно.

Катарина споро облачила меня в восхитительное платье, сделавшее меня стройнее и даже чуть старше своих лет. Я выглядела молодой госпожой, дочерью какого-нибудь мелкопоместного дворянина, приехавшего погостить в замок. Волосы она посоветовала мне распустить и просто подобрать с боков темно-синими кружевными лентами, идущими к цвету моих глаз. В результате из зеркала на меня смотрела вполне симпатичная девушка, неиспорченная и даже несколько целомудренная. Кто меня не знает ближе, могут очень легко обмануться, если станут судить обо мне лишь по внешнему виду.

– Идемте, – сказала Катарина. – И постарайтесь с первого раза запоминать дорогу. Вам предстоит здесь долго жить.

– Конечно.

Глава пятая
Уроки светскости

У меня часто спрашивают, как вести себя в обществе. Я привожу в пример картофельное поле: все растут, все цветут и никто не высовывается. Не высовывайтесь, и любое общество будет к вам благосклонно.

Из проповедей Его Высокоблагочестия, т. 109

Катарина подвела меня к дверям обеденного зала и словно растворилась в полумраке коридора. Я потянула на себя тяжелую резную дверь и вошла. Обеденный зал, как и многое в этом замке, был колоссальным по размерам. В центре стоял длинный овальный стол, притягивающий взоры роскошной сервировкой и множеством серебряных ваз с розами и лилиями. Зал был ярко освещен свечами, и я увидела, что в благопристойной близости к столу прогуливаются парами и небольшими группками человек двадцать пять – тридцать. Преимущественно взрослые, но затем я заметила, что украшенные мозаикой стены подпирают с полдюжины подростков вроде меня, и вид у них голодный и раздраженный.

Внезапно около меня материализовался мессер Фигаро и тихо молвил:

– Я очень рад, госпожа Люция, что вы явились к обеду без опоздания. Позвольте, я познакомлю вас вон с той группой молодых людей, один из них поведет вас к столу. Так принято.

– А почему никто не садится за стол? – тихо спросила я.

– Ждут появления его светлости, – пояснил Фигаро. – Идемте.

Фигаро изящно взял меня под руку и столь же изящно подвел к группе юнцов, от скуки выдергивающих золотые нити из окантовки гобелена.

– Добрый день, господа, – молвил он, учтиво кланяясь. – Позвольте представить ваше благородное общество компаньонке герцогини госпоже Люции Веронезе.

У юнцов сразу загорелись глаза. Все-таки я буду поинтересней гобелена. Хотя бы первые пять минут.

– Господин Паоло Кондорито, сын поставщика двора его величества.

Паоло был прыщав и надменен. На правом предплечье его куртки был приколот здоровенный бант из золотой парчи. Из уроков придворного этикета я вспомнила, что такой бант на плече юного господина означает, что у него имеется высокородная возлюбленная-покровительница. То-то он на меня даже глазом не повел. Хотя мне слабо верится, что с такими прыщами можно оказаться любовником знатной дамы… Впрочем, о вкусах не спорят. Может, она делается сама не своя от наслаждения, когда устраивает ему чистку лица.

– Госпожа Люция Веронезе – господин Андреас Папандреу, старший сын валахского князя древнего рода Папандреу.

Ой, ну этот вообще практически отвернулся. Древний род! Густая кровь! Куда мне до него! Хотя Валахское княжество – нищее, да и на карте имеет размер собачьей блохи.

– Братья Эдмунд и Сервант Макконахи – единоутробные сыновья Рочестера Макконахи, дальнего родственника рода Монтессори по отцовской линии.

– Привет, – выдали братцы. Ну, эти хоть рты открыли.

Я посмотрела дальше, и, как поется в известной душещипательной лирической балладе, мое сердце остановилось.

На меня с веселыми искорками в бессовестных карих глазах смотрел юноша лет восемнадцати, то есть достигший совершеннолетия, и рядом с ним все остальные казались просто щенячьим выводком. Он был строен и подтянут, его кожа, казалось, излучала свет, как излучают его старинные изваяния из мрамора. Во всем облике наблюдалось такое благородство, что я не могла понять – что он делает здесь, а не при королевском дворе?

– А это, – молвил Фигаро, – подающий большие надежды и близкий самому герцогу поэт Юлиан Северянин.

– Рад знакомству, прекрасная госпожа, – учтиво склонил голову поэт.

Что это значит – «близкий самому герцогу»?

Я постаралась стряхнуть с себя наваждение его глаз и сделала общий реверанс:

– Я безмерно счастлива, господа, нашему знакомству. Надеюсь, что у нас найдется немало тем для бесед. Я бы хотела осмотреть здешние гобелены. Никто не составит мне компанию?

– Удостойте меня этой чести, прекрасная госпожа, – поэт Юлиан Северянин протягивал мне руку и улыбался, как падший ангел из верховного легиона Истребителя.

Я лишь улыбнулась в ответ, и мы двинулись по залу, осматривая гобелены. Якобы осматривая гобелены. На самом деле я только и делала, что бросала исподтишка взгляды на подающего надежды поэта. Хорош, нет, прекрасен! И очень, очень зловреден, коварен и испорчен – свои собственные пороки я очень легко могу определить в других людях. Может быть, поэтому он не носит банта высокородной любовницы на своем гордом плече. С ним боятся связываться, чтоб не погубить репутацию. Или наоборот, у него, наверное, этих бантов столько, что он их коллекционирует, прикалывая на стенку булавками, как бабочек. Я невольно хихикнула.

– Сюжет этого гобелена вызвал ваш смех, прекрасная Люция? – спросил Юлиан и показал на гобелен, у которого мы остановились. Я всмотрелась, оказалось, что сюжетом был Вселенский пожар.

– О нет, конечно, – смутилась я. – Это просто мои нескромные мысли…

– У вас имеются нескромные мысли? У такой строгой на вид девушки? – Юлиан сверкнул глазами. – Не изволите ли поделиться ими?

– Просто я подумала, – залепетала я. – Ваш вид настолько прекрасен, что у вас наверняка имеется легион поклонниц…

– Я понял вашу мысль, не продолжайте, – тихо засмеялся Юлиан. – Увы, еще ни одна высокородная дама не удостоила меня своим вниманием и бантом. Я ужасно одинок, прекрасная Люция, особенно в этом замке.

– Отчего же? Герцог – поэт, и вы тоже, разве вы не ведете достохвальные беседы о поэзии, о вдохновении…

– Ведем, – помрачнел Юлиан. – Если б вы знали, как мне эти беседы осточертели! Я бы предпочел разговор со скотницей или шорником, но Исцелитель, видно, услышал мою молитву и послал мне вас.

– Вообще-то, я здесь в качестве компаньонки герцогини Оливии.

– Это ничего не значит. Оливия любит быть одна, и мы с вами составим прекрасную пару собеседников, поверьте. О, а вот и его светлость!

И верно. В зал вошел герцог, сопровождаемый двумя огромными поджарыми черными собаками. Фигаро ударил в маленький медный гонг:

– Его светлость герцог Альбино Монтессори! Прошу к столу, господа!

Все немедленно разбились на пары, мужчины подвели к столу своих дам, усадили и уселись сами. Мы – молодняк – не отстали в изяществе. Просто балет какой-то, а не обед! Даже собаки сидели по обе стороны от герцогского кресла с видом аристократическим и высокопарным.

Немедленно за нашими спинами засновали слуги, выкладывая на серебряные тарелки горячие и холодные закуски. Чего тут только не было! Фаршированные телячьим паштетом фазаньи яйца, мясное ассорти с несколькими видами приправ и пряностей, трехслойные жирные рулеты, наколотые на серебряные шпажки, моченные в вине яблоки, резные фигурки из перченого сала дикого вепря… Это лишь то, что я успела разглядеть. Возле меня остановился слуга с подносом:

– Что угодно госпоже?

 

– Рулет и мясное ассорти из белого мяса.

Слуга немедленно положил это в мою закусочную тарелку, и я возблагодарила Исцелителя за то, что в пансионе нас учили правилам поведения за столом. К закусочной тарелке не полагалось ножа, а лишь двузубая вилка, и нужно было прилагать все усилия, чтобы при помощи этой вилки есть, не роняя ничего в тарелку.

У меня получилось. Тут виночерпий герцога налил вина в его чашу, слуги так же поступили с нашими бокалами.

– Ваше здоровье, господа, – негромко сказал герцог, приподнимая бокал.

Он пригубил вина, и я почувствовала, что атмосфера стала менее напряженной. Гости мессера Альбино принялись пить, есть и трещать меж собой так, будто до этого момента молчали, словно рыбы.

Едва подносы с закусками стали пустеть, слуги принялись обходить стол с несколькими супницами из фарфора густо-синего цвета, кажется, это чрезвычайно дорогой сорт фарфора, его называют «кобальтовый лоск». Было три вида супов: сырно-луковый с сухариками и мясными шариками, рыбный – из трех сортов рыбы и, как я слышала еще в пансионе, входящий в моду у знати суп из капусты, нескольких видов колбас и отварной свеклы.

Я решила попробовать модный суп. И что же? Он почти не отличался от тех щей, что готовила моя приемная мать в своем трактире! Эту знать с ее странными вкусами просто не поймешь.

К супу также подали вино, я отпила из бокала и услышала, как меня окликает Юлиан:

– Прелестнейшая Люция, неужто капустный суп так увлек вас, что вы не хотите одарить меня беседой?

Я посмотрела на Юлиана:

– Отнюдь. Просто этот суп удивил меня.

– Чем же? Капустой?

Я улыбнулась:

– Нет, тем, что в простонародье он называется «щи» и подается в любом приличном трактире за два с половиной сольдо порция. Разве что в трактире в него вместо колбасы кладут свиные шкварки.

– Откуда вы это знаете? – сделал большие глаза Юлиан.

– Так вышло, что свои ранние лета я провела в трактире, – со вздохом молвила я.

– Я вас обожаю! – томно прорычал Юлиан. – Наконец-то в этом гадючнике появилась хоть одна нормальная девушка. А то все виконтессы, принцессы да баронессы приезжают, а от них тоска зеленая! А вы знаете какие-нибудь трактирные песни?

– Множество. От «Только кружка эля на столе» и «Кордосский перевал, ветер западный» до «Я тебе не девочка, видишь – борода?»

– Восхитительно! Вы обучите им меня, и мы будем петь их дуэтом на первом же салонном вечере, который устроит герцог. Это будет незабываемо! Оливии тоже понравится. Кстати, что-то она не явилась к обеду.

– Вероятно, это из-за наказания, наложенного нынче на нее отцом.

– Странно, я ничего об этом не слышал. Впрочем, я был в западном крыле замка, там отличная библиотека – стоит взять любую из книг, начать читать, и после пяти строк тебя неизменно охватывает непреодолимая сонливость. Так что я все проспал над академическим трудом философа Николая Пизанского. Расскажите же мне, что натворила на сей раз наша драгоценная Оливия.

– Ох… Это была отвратительная насмешка над обрядом выноса и отпевания покойника. Оливия играла роль покойницы, а ее приспешники вырядились в монахов и священников.

– Вы сказали это таким тоном, будто осуждаете эту шалость.

– Осуждаю. И не в том дело, что я религиозна и благочестива, не подумайте, этого и в помине нет! Но я все-таки не зря грызла корки прописных истин в пансионе и одну истину выучила назубок: воруешь пирог – выясни сначала, кому он принадлежит.

– Я не понимаю вас.

– Есть вещи, которые делать просто нельзя. Не потому, что это безнравственно или неприлично, а потому, что это верная смерть. Нельзя совать руку в корзину с ядовитыми змеями или целовать раскаленную сковороду, это любой дурак знает. И любой житель нашей страны в курсе, как карает святая юстиция за оскорбление чувств верующих и тем более за насмешки над верой! Одного доноса в ближайшую святую канцелярию будет достаточно, чтобы Оливию и ее тупых дружков растянули на колесе или подвесили на дыбе. Или живьем зажарили в медном быке.

– Но ведь никто об этом не узнает. Я надеюсь.

– А если? И Оливию не спасет даже то, что ее отец – герцог и великий поэт, приближенный к королевской особе. Ему же еще и достанется на орехи – почему вырастил столь неблагочестивую дщерь! Разве непонятно?

– Так вы не за Оливию переживаете, а за герцога?

– Разумеется. Мессер Альбино – мой работодатель, а Оливию я еще толком и не знаю. Послушайте, предлагаю вам после этого обеда отправиться навестить Оливию. Наверняка порка испортила ей настроение, к тому же досадно сидеть без обеда. Я попрошу кого-нибудь из слуг собрать нам поднос с едой, его и отнесем герцогине. А ваша помощь мне нужна потому, что я еще плохо знаю расположение комнат в замке. К тому же я побаиваюсь оставаться наедине с госпожой Монтессори. Пока, во всяком случае.

– С удовольствием поддерживаю вас. Возвращаться в библиотеку и штудировать том какого-нибудь очередного философа – выше моих сил. Хоть развлекусь.

Я почувствовала себя гордой и мудрой оттого, что придумала всю эту затею.

Взрослая часть стола рассуждала на темы, далекие от моих интересов. Такие слова, как «дефолт», «внутренний долг», «стагнация рынка» и «кризис вассально-рыцарской геополитики», вызвали у меня разве что легкий приступ мигрени. Я улыбнулась Юлиану и принялась за фаршированную индейку с пикулями. Хм, если меня тут так будут кормить каждый день, я превращусь в бочонок сала! Надо себя ограничивать.

Обед закончился десертом – фрукты во льду и несколько сортов сыра. Теперь я только и думала, как выскользнуть из-за стола и не тратить времени на пустые разговоры. Но мне помог сам герцог Монтессори.

Омыв в серебряной чаше руки, он встал и сказал:

– Господа, я благодарен вам за компанию. Обед удался. Надеюсь, кто-нибудь из вас составит мне компанию в партии ма-цзяна. Эту презанимательную игру мне прислали из Яшмовой империи. Также к вашим услугам моя галерея изящных искусств и оранжерея. Надеюсь, вы не заскучаете.

После этого все торопливо встали, шумно и разноголосо поблагодарили герцога и заверили его в том, что скучать им никак не придется.

Я придержала у своего стула служанку с подносом:

– Я могу отнести обед госпоже Оливии? Я ее компаньонка.

Служанка поклонилась:

– Сударыня, мессер Фигаро уже распорядился, чтобы в покои герцогини доставили обед. Но вы можете отнести ей корзинку фруктов, я сейчас соберу…

Так, с корзинкой, полной спелых персиков, винограда и вишни (откуда они здесь весной, из какой страны их доставляют герцогу?), я в обществе прекрасного Юлиана поплелась в покои своей госпожи.

Первое, что отличало покои юной Оливии от всех прочих, так это огромное количество всяких наклеек, налепленных на дверь из благородного мореного дуба. Каким отвратительным вкусом надо обладать, чтобы собирать эти грошовые наклейки, которыми обертывают жевательную карамель для простонародья! Фу!

А еще сверху висел лист бумаги, приколотый к двери настоящим дамасским стилетом:

Кто будет беспокоить понапрасну – изуродую. Фак с вами.

Я поморщилась. Пожалуй, мне придется трудновато на первых порах. Ничего, если что, потребую у герцога повышения жалованья.

Не постучавшись, я открыла дверь и вошла. Комната юной герцогини была захламлена так, что шагу ступить негде. Я беспомощно вертела головой, пока не услышала:

– А стучаться вас не учили?

В глубине комнаты стояло кресло довольно странной конструкции, с каждого бока у него было по колесу. В кресле сидела Оливия и смотрела на меня, как на грязь из-под ногтей.

– Доброго дня, Оливия, – громко сказала я. – Я просто решила не медлить и приступить к обязанностям компаньонки. А мессер Юлиан желал лицезреть вас и пожелать вам здоровья и всяческих благ…

– Дрына лысого он мне хотел пожелать, – рявкнула Оливия. – Он прекрасно знает, что я о нем думаю. У него такие слащавые стишочки, что меня от них пучит!

– Вы и таких не сочиняете! – огрызнулся бедный Юлиан. – Герцогиня.

– Была нужда… Ладно, – тон Оливии стал миролюбивым. – Заходите, раз приперлись. Садитесь вон там.

Я поставила корзинку с фруктами на столик. Он подозрительно скрипнул. Мы сели на диванчик, устроенный в нише большого окна и одновременно с Юлианом поняли, что Оливия не даст себе труда начать разговор первой и тем спасти общество от мучительно затянувшейся паузы.

– Оливия, – начала я. – Вам, наверное, будет интересно узнать, что я обучалась в пансионе при аббатстве Святого Сердца…

– В топку все пансионы, – деловито пробормотало злобное существо и почесало лысину. – И аббатства тоже.

– А между тем, – елейным голоском продолжала я, – мы там изучали много интересных наук, например…

– Например, ты знаешь, что такое фистинг? – прервала меня Оливия и уставилась рыбьими глазами. – А сколько оттенков у серого?

Я мгновенно перебрала в уме все известные мне слова на «ф». Фистинга среди них не имелось. И сколько может быть оттенков у примитивного серого цвета? И уж совершенно непонятно, почему Юлиан краснеет и хихикает, как деревенский дурачок.

– Я не знаю, что такое фистинг, Оливия, и насчет серого цвета тоже не специалист, – с достоинством говорю я. – Но зато я легко могу отличить фок-мачту от стеньга-стакселя, а также знаю все румбы и галсы.

– Капитаном хочешь быть? – удивилась Оливия.

– Да.

– Прикольно. Красава. В чем еще разбираешься?

Оливия крутанула колеса кресла и подъехала поближе ко мне:

– Дай-ка я тебя рассмотрю…

У нее был внимательный и пронзительный взгляд.

– Знаешь, я ведь умею читать судьбы людей по их лицам, – сказала Оливия. – За это меня очень не любят все подпевалы моего отца. Я не могу предсказать им ничего хорошего, и это неудивительно – бóльших тупиц и лицемеров в мире просто не встретишь.

– А Юлиан? – указала я на красавца-юношу.

– Он женится на какой-нибудь сановитой старухе с огромным приданым, в первый же год брака отправит женушку на тот свет, а состояние растратит на вина, карты и шлюх. Одна из шлюх заразит его постыдной болезнью, и он проведет остаток дней своих, гния в трущобах среди бездомных собак.

– Чушь, – посуровел лицом Юлиан. – Да как вы смеете, девчонка! Я вызвал бы вас на дуэль!

– А вызови!

– К вашему счастью, вы калека, так что вам не отведать моей шпаги.

– Дружочек, ты просто трус, – хмыкнула Оливия. – Не хочешь связываться. Я же тебе отмахну яйца своим эспадроном, не вставая с кресла. Да, но тогда не сбудется мое пророчество – без яиц ты не станешь мужем сладострастной старухи и не получишь ее состояния. Живи. Разрешаю.

Юлиан побагровел:

– Мерзавка! Оскорбляя меня, вы сильно ошибаетесь!

– Своему ночному горшку это скажи, – отмахнулась Оливия. – Я никогда не ошибаюсь!

– Тем не менее вы ошиблись, Оливия, – сказала я, – когда затеяли это непристойное представление с гробом и ряжеными. Разве вы не знаете, что это может оскорбить чувства верующих? Вы, конечно, можете заявить, что вас это не волнует, ведь вы дочь богатого и высокопоставленного синьора, он всегда сможет вас защитить от святой юстиции…

– Вот уж кого я меньше всего боюсь, так это святую юстицию, – Оливия смачно надкусила персик, сок потек по подбородку. – Что же касается моего отца, то он просто лицемерный подлец, и я лучше буду заниматься фистингом на ближнем перекрестке, чем попрошу его хоть о какой-то помощи. Я понимаю, что вас он нанял шпионить за мной, что ж, мне скрывать нечего. Пусть он волнуется за себя, за свою поганую и гнилую душу.

– Как вы можете? Ведь герцог Альбино – великий поэт! Его стихи – достояние нашей страны!

– Сочувствую стране, у которой такое дерьмовое достояние. А ты, Юлиан, что скривился? Переживаешь, что я критикую творчество твоего кумира? Ничего, тебе полезно. Я намедни прочитала твой последний венок сонетов… Нашел бы ты себе лучше девушку.

– Как это понимать? – вспыхнул Юлиан.

– Ты слишком перетруждаешь свои руки, милый, смотри, натрешь волдыри, – и Оливия залилась едким смехом.

Юлиан зарычал и вымелся из комнаты, словно демон, окропленный водой Святой Мензурки.

– Ну вот, теперь мы можем поговорить без этого наушника моего папаши, – отсмеявшись, сказала Оливия. – Ешь вишню. Вкусная. А заодно расскажи мне о себе в подробностях.

Я неожиданно смутилась:

– Рассказывать особо нечего.

– Ну, ты же училась в пансионе, среди целой кучи девчонок! У тебя были там подруги?

– Нет, ни одной.

– Как? И ты ни с кем не сплетничала, не болтала о том о сем, не мечтала, что вот приедет прекрасный юноша высокого рода и сделает тебя своей супругой и хозяйкой богатого поместья?

– Ну, другие девочки об этом трещали с тех пор, как научились выговаривать такие слова. Но я не дружила с ними. Мне было неинтересно.

 

– А что тебе было интересно?

– Путешествия и приключения в неизведанных землях. Ты читала книгу росского мореплавателя Базиля Головина о кругосветном путешествии на шлюпах «Богиня утра» и «Да ладно!»? Как я им завидую! Они видели закаты и восходы в открытом океане, швартовались у земель, где живут только дикари, открыли Золотой город вымершего племени чича-ица… В общем, я, наверное, зря родилась девчонкой. Надо мне было родиться мальчиком в благородной семье, и тогда я точно стала бы капитаном фрегата или бригавеллы и покоряла морские просторы…

– Чушь.

– Что чушь?

– Твоя судьба не зависит от места рождения. Если тебе суждено быть капитаном, ты им будешь.

– А, ты поклонница философии Неизменяемой Судьбы? А если мне суждено родиться уборщицей отхожих мест в каком-нибудь трактире?

– Тоже вариант. Но пока ты здесь в роли моей компаньонки. А там поглядим.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru