Но однажды ужасный ураган невиданной силы обрушился на графство. Этот ураган повалил ту самую старую березу, в ветвях которой когда-то ворона-воровка свила гнездо и в нем себе на потеху спрятала девичьи бусы. Гнездо, давно опустевшее, чернело в сухих ветвях, а старушка-отшельница всё так же жила в том же ветхом домике в чаще леса.
Но вот повалило ту березу, растущую у порога дома старушки. И гнездо разметало прямо по крыльцу старушки. Так яркие бусы той девушки, ставшей графиней, оказались лежащими под дверью феи-отшельницы.
Когда стихло ненастье, вышла фея-старушка и увидела лежащие на её пороге бусы, ни яркости, ни блеска с годами не утратившие. Едва взглянув на те бусы, старая отшельница тотчас вспомнила ту робкую девушку и её просьбу.
Слезами горького сожаления залилась старушка, сетуя на свою ослабевшую память, которая так подвела её, что она не помогла девушке вовремя выйти замуж за сына мельника. Опечалилась фея, что не вымолила заступничества и, быть может, по её старушечьей вине мается где-то девушка горемычная в безмужнем одиночестве.
И, прижимая те бусы к груди, молилась фея-отшельница слезно и прочувствованно, стараясь исправить свою вину запоздалым усердием. Чтобы исполнилось всё, как просила тогда девушка. Всё, как тогда девушка желала, чтобы женился на ней честь по чести сын мельника.
И судя по тому, что на следующий же день всё перевернулось в жизни молодой графини, некогда дочери лесника, – не утратили с годами силы молитвенного моления мольбы отшельницы.
Проснулась утром молодая графиня. Еще глаз спросонок не открыла, а уж улыбка счастья играет на её губах. Но как только потянулась она и протерла глаза руками, перстнями унизанными, что с вечера сном сморенная снять забыла, так и обомлела.
Смотрит она вокруг себя и поверить не может! Сидит она в прежней убогой своей сторожке, в былой бедности, одна одинешенька. Роняет слезы на свою шёлковую рубашку бисером расшитую. Ни детишек её, ни мужа – друга сердечного рядом нет. Только прежняя убогость вокруг.
Убивалась, рыдала, всё надеялась – этот сон страшный вот-вот кончится. Но день прошёл и другой настал. Поняла она, что всё это явь неизбывная.
Собралась с силами и духом и отправилась к замку графа. А когда пришла, еще больше опечалилась. Увидела графа, да только прежнего смелого, гордого и сердечного своего графа в нём признать уже не смогла.
Этот граф вроде бы и похож на любимого и ненаглядного ее мужа, но унылый. Потертый и жалкий какой-то со своей женой по саду прогуливался с той самой, краснощекой невестой.
Видно, от молений отшельницы перевернулось что-то между небом и землей. И все в её жизни кувырком пошло. Так и ушла она прочь, недоумевая, что же такое случилось с её прежней жизнью, куда всё былое её счастье улетело. Шла она неспешно. Куда ей одинокой и горемычной теперь спешить? Все перебирала в памяти своей те счастливые дни и годы, что довелось ей узнать.
Дошла она до старой мельницы и присела в её тени отдохнуть.
Увидел её тот самый сын мельника, сам давно ставший мельником на смену своему отцу. Он выбежал к ней поздороваться. Её появление и обрадовало, и удивило его. Мельник спросил её:
– Куда ты исчезла из наших мест на многие годы? Куда пропала на столько лет, в те самые дни, когда свадьбу мою играть затевали? И петь-плясать на той свадьбе вся округа собиралась. Да только расстроилась свадьба! Вот и живу с тех пор бобылем. А тебя я часто вспоминал; какая славная ты была певунья и первая плясунья на деревенских праздниках! И теперь красоты своей девичьей ничуть не утратила! Как я счастлив, что ты жива-здорова! – тараторил от радости мельник-бобыль.