Надежда Александровна Белякова
Небылицы
К тому времени изрядно надоел он всему царству со своим пристрастием к небылицам. Поэтому радостно подхватили в царстве от мала до велика:
– Точно, не правда это! Не правда! Небылица!! Чистая небылица и есть!!!
И только, когда уже по всему дворцу, да что там по дворцу: уже по всему царству разнеслось: «Царь небылице не поверил!!!» И слухи поползли о том, что: «А за ту небылицу, в которую он не поверит корона и все царство обещано!»
Вот только тут и опомнился царь, что как-никак, а ведь правда, что было о том слово царское; прилюдно обещал царь корону, да и все царство в придачу, если услышит царь что-то такое, во что сам не поверит.
Но, поздно он опомнился. Советник уж во все пределы гонцов да глашатаев разослал. По всему царству зачитали царский указ о том, что ежели не поверит царь, пришедшему потешить его своими небылицами, отдать тому без промедления и корону, и царство в полное его управление!
И это было лучшее, что он сделал за всё своё царствование!
Вот так и стал солдат царём. Жаль, только, что не припомню, а надолго ли?
Знаю точно только, что небывальщину всякую и небылицы разные – не терпел он. И потому без небылиц всяких, дела во всём царстве на лад пошли.
НЕВЕСЁЛИЦА
Сразу и не понять, почему называли Невесёлицей эту красивую деревеньку, стоящую над быстрой речкой, с широко раскинувшимися вокруг густыми лесами.
А жили в той деревеньке пять братьев.
Старший из них трусоват был.
Другой брат, жадноват. И сам рад бы детишек своих приласкать, пряник-крендель подарить, но боится: «А вдруг, избалуются, привыкнут; так потом на одних кренделях разоришься». Рад был бы и коровку свою и лошадушку досыта сеном накормить, но всякий раз опасался, что эдак все время досыта кормить придется. Пропали совсем у него и корова, и лошадь. А жаль: радовался – уж почти отучил он их есть.
А на детишек его – одна печаль посмотреть. Одно хорошо, что у него в доме собак злей, чем у других нигде не найдешь! Хорошие сторожа были. Впрочем, с голоду какой пёс не зол. Кстати, и о третьем брате вспомнилось. Уж такой злой – редчайшей злости человек! Как будто не среди братцев родных жил, а среди врагов лютых! Ни привета, ни ласки никто никогда от него не видал-не слыхал.
Четвертому брату труднее всех жилось. Этого только пожалеть можно было – уж очень завистлив был! А зависть, как известно, хуже муки мученической терпеть человеку.
Вот старший брат забор высокий поставил. Два злющих пса вокруг дома бродят, сторожат, а этот мается, места себе не находит, – завидует тому, что у брата забор выше и крепче моего. Собаки сердитее. Разобрал забор свой, продал коня своего, красавца вороного быстроногого, чтобы собак посердитее купить.
Пока занят этим был, присмотрелся, как второй брат, жадноватый, каждую копейку бережет, – и призадумался. А как вспомнил он о третьем брате, самом злейшем, – так и решил, что дешевле будет самому таким же злющим стать, и самому дом охранять. Так и забросил все дела, только бродит вокруг дома своего, с братьями-соседями поругивается. Брешет, что пёс шелудивый!
И всё равно – не спокойно ему живется: то ему кажется, что у братьев картошка крупнее уродилась, то, что его яблоню дождь меньше, чем в саду у брата полил. То за одним, то за другим угнаться хочет, а только впросак попадает. Так совсем свой дом разорил. Словом, этот самый разнесчастный из них был. Всем вокруг завидовал.
Был среди братьев и младший. Казалось бы, всем парень хорош: и не трусоват, и не жадноват, и не завистлив, и даже не зол. Но и у него свой изъян имелся! Да такой, что всех других стоил – глуп он был. А уж тут, конечно, позавидовать нечему.
Этот младший из братьев ни дома своего не нажил, ни семейством не обзавелся. Так себе: жил-гостил. У брата старшего погостит, а как надоест за высоким забором, за ставнями дубовыми хорониться, к другому пойдет. Как у жадного отощает, к злыдню заглянет. А как разругаются со злыднем, к следующему уйдет. Сколько ни учили каждый из братьев его жить по своему разумению уму-разуму, а толку нет. Какой был, такой и остался младшенький братец. Вся глупость наяву. Вся, сколько и раньше имелось и сколько осталось. Зато ни больше, хотя и не меньше.
– Ох! И надоели же вы мне, братцы, все разом своими поучениями! – сказал он однажды братьям. И, нахлобучив, шапку пошел, куда глаза глядят. А глаза не далеко глядели – на речку. Потому, что тот летний день жаркий был. Искупался, вышел на бережок пообсохнуть. Прилег, да и заснул.
А проснулся он от дивных звуков – неизвестная птаха пела на ветке сидя. Словно преобразилось все вокруг от чудесного её пения. Словно краше всё вокруг стало. Расспросил он её: – «Откуда ты, такая певунья, в наши скучные края прилетела?»
А пташка вместо ответа одну песенку лучше другой поёт. В этих песенках птичка вспоминала о своих местах, откуда была она родом. Пела о высоком крепком и ветвистом ясене, на одной из веток которого было гнездо, из которого она и выпорхнула на белый свет; о том, что собирались под тем ясенем девки с парнями, песни звонкие пели. Плясали и шутки весёлые шутили. Шумно, весело в той стороне люди жили. Деревня Веселуха там стояла. В праздники пироги пекут, друг к дружке в гости ходят, а все потому, что и стар и млад дружно жили.
– А и где ж места такие расчудесные есть? – спросил он.
А в ответ только её трели звучат:
