Н. В. Регинская
Св. Георгий Победоносец – небесный покровитель России в изобразительном искусстве Европы и России

Введение

В ортодоксальной церкви не найти другого святого, чей культ мог бы больше почитаться, чем св. Великомученик и Победоносец Георгий.

Простонародный, крестьянский культ святого Георгия, распространенный во всем христианском мире слит с верованиями и обрядами, сохранившимися от глубокой древности. Днем успения святого, по церковному календарю, считается день, когда он принял мученическую смерть по приказу императора Диоклетиана 6 мая 303 года, так называемый день весеннего Георгия. Культ почитания святого Георгия, начавшись в Византии, распространился по всем странам Европы, а затем и всего мира.

В средневековой Европе история подвига святого Георгия трактовалась аллегорически. Георгий – «христово воинство», несущее христианскую веру в чужие земли; змей (дракон) – олицетворение сарацин, мусульман; дева в плену у змея – христианская Церковь.

Наибольшую популярность образ святого Георгия приобрел в эпоху крестовых походов. В западноевропейских алтарных картинках и статуях Святой Георгий изображался рыцарем – крестоносцем в латах со щитом, на котором начертан красный крест, либо с вымпелом, аналогичным Хоругви Воскресения (символ победы над смертью) – белым с красным крестом полотнищем, раздвоенным на конце. В эпоху Возрождения и в Новое время тысячи европейских художников, скульпторов и ювелиров обращались к светлому образу святого воина, изображая его самого и его подвиг в тех художественных стилях и приемах, которые выражали дух времени.

Сейчас св. Георгий является покровителем многих европейских стран и городов. Его образ входит в государственную символику и геральдику ряда государств.

Мученик за Христа и воин-победитель – основные мотивы иконографии святого Георгия. В Европе, согласно русским народным поверьям, святой Георгий вместе со святыми Флором и Лавром, святителями Николаем и Власием, архистратигом Божиим Михаилом защищал людей, их жилища, скот и пашни от нечистой силы, змей, стихийных бедствий, нашествий иноплеменников, эпидемий. Георгий Победоносец спасал скот от нападений диких зверей, но по Божиему попущению мог допустить нападение волков на стада. У русских Георгий назывался в древности: Егорий, Юрий, Юрой.^[1] «На Юрья святой Егорий разъезжал на белом коне по полям и раздавал зверям наказы». «Егорий» и «Никола» вешние (23 апреля – 6 мая) знаменовал начало сельскохозяйственного цикла: «Егорий с водой, а Никола с травой». На Егория вешнего выводили на пастбище коров, запахивали пашню. Говорили: «Егорий работу починает, Егорий и кончает». Осенний Юрьев день (26 ноября – 9 декабря) служил датой завершения работ на поле и перехода крестьян от одного хозяина к другому.

Киевская Русь после Крещения была приобщена к европейской семье народов. Культура этого периода носила миссионерский характер, здесь произошел перенос византийского наследия на русскую почву. Иконографические типы, пришедшие из Византии, наметили основную структуру русской иконописи в целом, определили последующие направления развития иконопочитания.

Традиция защитника – воина святого Георгия, вошедшая в иконопись, также стала официальным символом Киевской Руси в период принятия христианства. В правление Ярослава Мудрого появились первые византийские иконы и изображения святого Георгия на стенах русских храмов.

Продолжателем Ярослава Мудрого в развитии культа святого Георгия был Юрий Долгорукий, прославившийся строительством церквей во Владимиро-Суздальской земле.

Храмы, посвященные Георгию, возникали во всех землях Руси. С X по XIII век георгиевские церкви вслед за Киевом и Владимиром были построены в Новгороде, Юрьеве – Польском, Старой Ладоге, Каневе.

В период формирования московского княжества культ Георгия был перенесен на московскую землю. Со времен Дмитрия Донского его начали рассматривать как небесного покровителя Москвы.

В московском искусстве образ Георгия змееборца сделался популярным под воздействием Новгородского культа этого святого.

В правлении династии Романовых и более всего при Петре I, святой Георгий становится державным символом Российского государства. Образ Георгия змееборца вошел в центральную часть герба России. Императрица Екатерина II учредила орден святого Великомученика Победоносца.

С XVIII века сюжет «Чудо святого Георгия о змие» прочно утвердился в печатях, орденах и знаменах Российского государства.

Орден святого Георгия и все связанные с ним награды были упразднены после Октябрьской революции.

До 1917 года в день осеннего Георгия отмечали государственный праздник Героев и георгиевских кавалеров.

В настоящее время 9 декабря вновь отмечают День Героев Отечества.

2009 год – год 240 летнего юбилея орденского праздника, учрежденного Екатериной в 1769 году.

Этот юбилей совпадает с подготовкой к юбилею победы России в Великой Отечественной войне. 65-летняя победа российских воинств озарена светом защиты небесного воинства и в частности Небесного покровителя святого Георгия.

Образ святого Георгия, найдя свое достойное место в геральдике и государственной символике России также интересен современным художникам.

Обращение художников XX века к иконописи связано с тем, что это искусство является органической частью мышления русских и имеет выведенные традицией эстетические нормы.

Целью данного издания является актуализация архетипа Воина на примере образа святого Георгия, в историческом времени национальных культур Европы.

Ранее, в истории искусств, уже были примеры исследования образа защитника-змееборца Святого Георгия, в исторической ретроспективе к нему обращались: И. Снегирев, А. Веселовский, А. Кирпичников, В. Лазарев, М. Алпатов, Н. Кондаков, Д. Лихачев, П. Муратов, С. Фраткин, К. Крумбахер, В. Власов, Г. Вилинбахов и Т. Вилинбахова, М. Левченко, М. Некрасова, Э. Смирнова, А. Синдерович и др.

Образ Георгия в искусстве развивался в тесном соприкосновении с легендой о нем. Иконография Георгия-воина основательно изучена как в русской, так и в зарубежной визангистике. Обширный иконографический материал разбит на типы изображений Георгия: репрезентативный, житийный и, так называемый, активный (Георгий на коне). Но анализ художественных образов чаще всего подменяется классификацией иконографических типов, в которых исторические экскурсы объясняют не художественное творчество различных эпох, а всего лишь развитие иконографических типов. Литература и искусство оказывали друг на друга воздействие, но полного совпадения между ними не существовало: художники не ограничивались ролью иллюстраторов текста, слагатели легенд не были комментаторами икон. В отступлении мастеров от церковной легенды находили выражения веками слагавшиеся в народе представления. Поэтому внимания заслуживают не только случай совпадений изображений с текстами, но и случай расхождения.

Бытование образа святого Георгия рассматривалось предшествующими исследователями в византийско-славянской и западноевропейской системах в большинстве случаев до Нового времени. Исключительными являются попытки исследования образа святого воина в эпоху Модерн. В современном искусствознании не существует аналитических работ, посвященных изучению эволюции образа святого Георгия-змееборца в историческом времени, а также его функционирования в искусстве XX века и более всего в изобразительном искусстве конца XX – начале XXI века.

В данной работе представлена эволюция образно-художественной информации о Святом воине с момента возникновения его культопочитания до настоящего времени. Во 2-й половине XX в. и начале XXI появился целый ряд работ, прямо или косвенно связанных с разрабатываемой автором проблематикой.

Это работы: Ю. Лотмана, В.В. Иванова и В.Н. Топорова, И.П. Смирнова, А.К. Байбурина, Ю.А. Шилова, А. И. Шаповалова, В.А. Шкуратова, И. И. Калиганова, М.А. Некрасовой, О.С. Поповой, А. Синдеровича и др.

Метод, направленный на решение данной задачи обозначен автором как ментально-семантический. С его помощью предпринимается попытка выявить ментальные признаки народных представлений через семантические коды художественного произведения. Существование подвигов и доблести героев Святого воинства в мировом искусстве наиболее актуально сейчас, во время дезориентирования личностных и общественных идеалов. Необходимо приобщение молодого поколения к ценностям общекультурных ритуалов мировой истории и памяти русской ментальности. Ядром национальной самоидентификации являются традиционно выверенные архетипы культурного сознания, фокусирующие в себе память русского народа.

В образе святого Георгия Победоносца воплотились духовность православной веры и героизм защитника Родины. Святой Георгий благородством помыслов и героических свершений указует путь современному человеку к постижению Добра и Соборности собственной души.

Глава 1
СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ В ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОМ ИСКУССТВЕ ЕВРОПЫ

Этимология имени Георгий

Образ Георгия в историческом времени подвергался целому ряду символических интерпретаций. Эти интерпретации связаны с его именем. Они коренятся в византийской традиции славословия. Итог им подводит в своей латинской «Золотой легенде» Якобус из Ворагине.

Георгий назван по земле, geos, то есть он тот, кто возделывает почву, или собственную плоть.^[2] Августин в своей книге о Троице говорит, что хорошие почвы находятся на высоких горах, умеренных холмах и повсеместно в долинах. Первые хороши зеленеющими травами, вторые виноградниками, третьи плодами. Так, блаженный Георгий был на высоте, ибо презрел все низменное и потому процвел юной зеленью чистоты; он был умерен в выборе, и потому ему принадлежит вино вечной радости; низок в своем смирении, он был украшен добрыми делами.

«Либо Георгий происходит от gerar, священный, и gyon, песок, то есть священный песок. Был он песком, ибо весом был в своей нравственности, мал в самоуничижении и сух под дождем плотской похоти.

Либо назывался он от gerar, священный, и gyon, борьба, то есть священный борец, ибо боролся с драконом и с истязателем.

Либо Георгий происходит от gero, паломник, и gir, драгоценный, и ys, советник. Ибо был он паломником, презревшим мирскую жизнь, драгоценен своим мученическим венцом и советником в качестве предсказателя Царствия. (Якобус 1850: 256–260).

Это замечательный образец характерной псевдо-этимологической экзегезы имени, которое мыслилось выразителем сущности святого.

Важным моментом в агиографической экзегезе Георгия является подчеркивание его особой связи с крестом: он одолел дьявола и дьяволово мучение разрушил не оружием, к чему он был приучен как воин, а силой креста (Слово похвално // Макарий: 23 апреля, стлб. 885). Это обстоятельство, по-видимому, находится в связи с символикой святого Георгия: георгиевским крестом.»

Подводя итог обзору агиографии святого Георгия, следует заметить, что особую популярность получили два ее компонента: его страсти и чудо о змии.^[3]

§ 1. Образ святого Георгия в странах Византийско – славянского искусства

В Византийской традиции образ Великомученика-воина Георгия появляется в IV–V веках тогда, когда складывается система каппадокийского богословия. Это было связано с необходимостью объяснения обыденному сознанию большинства простых людей постулатов христианской веры.

Путь к Богу лежит через познание самого себя; духовное совершенствование зиждется на вере, послушании, долготерпении, смирении. Следующий этап духовного восхождения – борьба с помыслами и непрестанная молитва: «Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного». В силу постоянного молитвенного обращения к Имени Божию, образ Христа укореняется в сознании. В трезвении, хронении ума происходит преображение, «обожение» человека. Преображенная душа достигает высоких духовных ступеней, делаясь созерцательницей Божественного Света, питаясь его благодатными энергиями.^[4]

Подобные мысли-образы были недоступны пониманию непосвященных. Образ же героя-защитника метафорой своего жизненного пути восстанавливал единый, целостный, неделимо-цикличный космос профанного времени (в древности и алхимическом знании Средневековья-Божественный Уроборос).

Таким образом, архетип воина, сформировавшийся в коллективном бессознательном Древних цивилизаций, нашёл свое бытование в новом облике христианской традиции. Внешние метаморфозы, продиктованные социокультурными доминантами, не изменили содержания архетипического символа. Он, как и в древности, восстанавливая целостность картины мира божественным равновесием Добра над Злом, являлся одновременно поборником Добра и этим укреплял свою необходимость присутствия в реальности. Антропоморфным обликом он имел сходные черты с конкретным индивидом, но отличался от него сопричастностью с высшим миром.

С конца античности эволюция образной среды в Европе направляется христианством. Уму нелегко проникнуть в повороты сознания, которое перешагивает нормы предметного восприятия, чтобы увидеть свет невидимый. Культура объединена здесь с живой психикой так, чтобы сделать наглядной незримую сторону мира и отодвинуть или растворить предметную.

Психофизиологическая основа восприятия у всех людей одинакова. Изменяется порядок сочленения психофизиологии с артефактами. Иудаизм, ислам и протестантские церкви христианства отказываются от изображений ради чистоты духовного видения. В христианстве же разработан порядок почитания икон (а в католицизме статуй). Христианский образный символизм противопоставлен античному миметизму, магическому образу – предмету (идолу), а также иллюзорному опыту новоевропейских картин. Духовные предметы неизобразимы, но в то же время они обладают высшей реальностью.

Христианство резюмирует то, что было известно античности, но, идя дальше, вплетая образ в отношении веры, открывает его внетелесное, смысловое качество. Возникают образ-абсолют, который нельзя увидеть, и его ускользающее подобие в человеке. Образ отсекается от предметного закрепления для более тонкого, духовного узрения.

В апофатической теологии Григория Нисского и Дионисия Ареопагита божественное существо лишено всяких утвердительных определений; религиозной чувственности представлено продвигаться в полном ничто, напитываясь эмоциями и преображаясь в восприятие сердца. Для победы духовности над плотскими чувствами человеку необходим идеал, к которому возможно обратиться сердцем и душой.

Христианские мистики учатся преодолевать разделенность внешних чувств и видеть Бога без помощи предметных образов. Детали зримой картины мира пропадают, действие замирает, и иногда частичные восприятия превращаются в единовидение. В отвлечении от конкретного вырисовывается образ-абсолют. Гносеологически образ есть смысл (мыслеобраз). Смысл недробим, в нем разнородный материал чувств засыпает в Едином. Вера видит то, что невидимо. Разумеется, внетелесное видение входит в противоречие с психофизиологической сутью зрительного восприятия и приближается к представлению, а если пользоваться юнгианской терминологией, это – архетипическое восприятие. Культурной лабораторией для него служит мистика; изображения-уподобления по внешнему (предметно – телесному) сходству заменяются внутренним уподоблением. Но такая радикальная инновация ломает доктрину и образа-портрета, и наблюдается перед ним. В средние века портрета не было, портретировалась душа. Поэтому средневековый образ переходит в диапазон уподоблений, который сейчас называется образом. Точнее, он выделяет один (не главный сейчас) аспект образности в главный. Он культивируется в письменной цивилизации, стремящейся увидеть невидимые смыслы. Этому предшествует смена мировоззренческих и культурных оснований античности-чувственного опыта – на закрытую систему текстуальных ссылок.

Мыслеобраз св. Георгия – неотделимая сердцевина духовного общения, появился в древности. Он, со временем, оказался в обрамлении новых изображений и слов, которые отмечают контур духовного видения. Уникальный опыт разносится, попадает в наставления, книги. Эта фаза рационализации (семиотизации) мистики, для которой нужен образ – артефакт, побуждается не столько потребностями мистического самовыражения, сколько массовой религиозностью бывшего античного мира, привыкшего к изображениям.

Иконы раннехристианского культа не дошли до нас, большинство из них сосредоточены вокруг евхаристии (святых даров) и почитания реликвий Христа и святых.

Самые ранние сохранившиеся иконы датируются IV в. В это же время создается иконография и изображения участвуют в церковной службе.

Принимая изображения, церковь должна была совместить их с изначальным определением христианства как религии Бога-слова. Книжное начало оберегалось образованным клиром, который был вынужден делать уступки чувственности народа. Образность картин и статуй принималась при следующих условиях: она ставилась в подчиненное положение по отношению к Писанию и сама должна была проникнуться духом слова.

Церковь неоднократно уточняет статус образа. Никейский собор 787 г. подтверждает догмат иконопочитания. Константинопольский собор 869–870 гг. уподобляет образы письменности. Образы служат для того, чтобы учить неграмотных Писанию. Спиритуализация образа – это попытка создать книжно-письменную ментальность с главенством смысла над предметом и предметным значением. Смыслы отдаляются от мира и образуют самостоятельную сферу, преобладающую над повседневным существованием.^[5]

Великомученик Георгий – один из самых почитаемых в мире святых. Жители Византии возносили ему молитвы уже в IV веке. Изображение святого Георгия охраняло ворота, ведущие в Рим, а в Галлии монастырь в честь великомученика Георгия был основан еще ранее – в 491 г. Известно огромное количество списков житий Святого, разнящихся по указаниям мест его рождения и мучений, а также множество признанных Церковью и апокрифических описаний, совершенных святым великомучеником Георгием чудес.

Почитание Георгия, начавшись с IV века, приобрело широкий размах, распространившись на Малую Азию, Сирию, Палестину, Кавказ, Балканские страны и Западную Европу. Ему поклонялись как мученику, так и воину.

Георгий стал святым патроном византийских императоров (очевидно, в V веке),^[6] и изображение его украшало стену Большого дворца в Константинополе. Образ чеканили на монетах Комнинов и Палеологов.

Греческие иконы распространяются во все области византийских завоеваний. В VI веке появилась икона Богоматери с предстоящими св. воинами Феодором и Георгием в монастыре св. Екатерины на Синае.

Изображенное в иконе – сопряжение разноплановых и разновременных пластов, объединены символическим контекстом Богоматери с Младенцем, восседающей на престоле, рядом с которым предстоят святые, вверху ее образ фланкируют ангелы. В сложной структуре иконы нет прямого соприкосновения с реальностью. Контраст уровней бытия представленных персонажей подчеркнут разными художественными приемами. Земные персонажи – Феодор и Георгий – написаны условно. Их фигуры фронтально, столпообразны (они – столпы истовой молитвы), недвижны. Абрисы их ликов схематичны; одеяния – более плотны и реальны, чем облаченные в них бестелесные персонажи. Письмо ликов демонстрирует искушенность аскезой: плоть совершенно непластична, лишена объема, смугла или бледна, озарена жарким румянцем экстаза.

Совсем иначе написаны ангелы, в страхе откинувшиеся от видения чуда «невместимого Бога – всем вестимого человека». Эллинистическая техника письма их фигур и ликов, всемерно подчеркивающая телесность, весомость, материальность объемов, определена демонстрацией их небесного (совершенного) бытия. Одновременно ангелы так же неподвижны и застылы, как фигуры мучеников, и напоминают скорее исполненные в живописи мраморные статуи. X. Бельтинг^[7] высказал мнение, что они списаны с античных образцов – может быть, каких-то рельефов или мраморных статуй. «Инаковость» тел ангелов фиксируется особым способом: они не имеют цвета. Их «мраморность» – знак того, что явлены они взору благодаря небесному лучу, сходящему на Богоматерь, тем самым ангелы – видение, и в сознании византийцев они бесцветны или, точнее, являются воплощением чистого света.

«Образы Богоматери и Младенца наиболее совершенны с точки зрения реальности, причем слово «реальность» здесь впервые органично соединяет оба смысла: это и высшая реальность Идеального бытия и совершенной субстанции, и реальность в обычном, «натуральном» понимании, поскольку художественные приемы создания этих образов наиболее реалистичны. Фигуры Богородицы и Младенца отличает естественная подвижность, органичность совмещения тел с пространством и друг с другом. Их живые взгляды, направленные на зрителя, не похожи на взоры стоящих рядом святых и застывших в страхе ангелов, созерцающих нечто невидимое земным очам. Рельефный мазок сочно и живо лепит поверхность объемов, его пастозность, округлое движение позволяют ощутить «натуральность» изображенного. Одновременно нежный цвет, богатый сочными оттенками и сложными полутонами, определяет «живоподобие» плоти Богородицы и Младенца, чего так не хватает ангелам. По способам художественной трактовки образ Богоматери с Младенцем олицетворяет некий идеал, объединяющий земное, данное в святых, и небесное, доступное только ангелам. И вдобавок это чудесное единство может быть воспринято чувственными очами.

В этой иконе впервые воплощено понятие сакрального пространства. Оно, подобно священному пространству литургии, может совмещать в себе видимое и невидимое, небесное и земное, мир ангелов и мир людей, делая их ясными друг для друга. Замечательно, что в соответствии с этим значительно изменяется символический контекст изображения. Многообразные аллюзии, вызываемые образом, не перегружают поверхность иконы, так как уходят в глубину изобразительного ряда и воспринимаются созерцающим икону исподволь, без зрительных усилий. Нечто подобное можно отметить в мозаике церкви Сан Витале в Равенне, и это важное свидетельство хронологической близости создания двух уникальных памятников искусства.»^[8]

Это одна из ранних икон Богородицы с предстоящими святыми воинами. В дальнейшем данный тип получил широкое распространение в иконах «Собор всех святых» и «Собор великомучеников за Святую веру». Примечательно то, что тип иконографии Богородничьего цикла, появившись в Византии в VI веке, стал излюбленным типом иконографии Богородицы в народном искусстве многих стран, как православных, так и католических. Этот тип, эволюционируя по форме (в него вплетались различные стилевые особенности), содержательно оставался неизменным: в центре иконы или палиптиха восседает на троне Богородица с младенцем Иисусом на руках, а по обеим сторонам от нее стоят избранные святые воины. Эта фронтально статичная композиция являлась божественным Абсолютом, наполненная глубоким внутренним смыслом она представляла символическое знание об Истине. Иконография Богородицы с предстоящими святыми воинами была интересна как монахам-иконописцам, так и деревенским умельцам, выполняющим сюжет в живописи на стекле, резьбе по дереву, нательных иконках, выносных праздничных иконостасах, в складнях византийских и европейских стран. Позже появился еще один иконографический тип: в центре распятие, а по сторонам группы предстоящих святых воинов и великомучеников. Вероятные вкрапления и добавления к Богородичьему циклу иконографии доказывают неугасающий интерес верующих к данной композиции и желание прикоснуться к святости и благодати духовного импульса, в ней заключенного.

Византийская пластика после иконоборческого периода испытала новый расцвет, раскрывшийся в прекрасных рельефах, выполненных в различных материалах: от мрамора, бронзы, металла, слоновой кости до полудрагоценных камней и дерева. Основой этого взлета было возвращение к совершенным формам античной пластики в эпоху так называемого Македонского Возрождения X–XI веков, придавшее им новый смысл и знание^[9]. Образ св. Георгия с VI по XI век встречается в триптихах, выполненных из слоновой кости, в качестве святого предстоящего воина перед Христом или Распятием.

Параллельно с активной завоевательной политикой ведется обширное строительство: возводятся храмы, светские сооружения и дворцы, крепости и оборонительные укрепления. Создается основа правовой науки, сохранившей свое значение до Нового времени.

Систематизаторство в первую очередь сказывается в культуре. Константинополь-центр мира, центр государственности, культуры и образованности-пытается осуществить синтез разнородных элементов на новой основе. Существенно, что в качестве таковой признается греческий фундамент, подобно тому, как греческий язык становится государственным. Это не означает отказа от римского наследия, но это определяет смену эстетической направленности. Постепенно формируются новые смысловые приоритеты: в них меньше помпезности, меньше цивилизаторских наклонностей и гражданского пафоса, отсутствует брутальность. Преобладают восточная созерцательность и углубленность, рассудочность и скептицизм и одновременно любовь к роскоши, к пышному великолепию во всем том, что должно представлять Церковь и государство.^[10]

Образ святого Георгия приобрел к XI веку типологические черты, концентрируя в себе свойства юного воина.

Среди памятников византийского искусства X–XIII веков нередки изображения Георгия в образе мученика. Если византийские художники изображали Георгия в образе мученика, то они помещали в его руку крест и трактовали его уже не в доспехах, а в хитоне с накинутым поверх длинным плащом. Это совсем другой иконографический тип-тип мученика, радикально отличавшийся по своему внешнему виду от воина, защитника государства.

С конца IX–X веков в византийскую иконографию широким потоком проникают образы «святых воинов», призванных оказывать покровительство басилевсу и его приближенным. В связи с этим процессом произошло постепенное вытеснение образа Георгия-мученика образом Георгия-воина.

С X века этот тип стал господствующим в иконографии святого. Византийцы отдавали предпочтение фигуре стоящего Георгия, опирающегося левой рукой на щит, в правой же, держащего копье. Изображая Георгия в виде воина, византийцы пользовались и другим типом – в одной руке Георгий держит копье, другая же его рука покоилась на рукояти меча, либо на ножнах. Иногда византийские мастера изображали Георгия с поднятым, лежащим на плече мечом. В некоторых памятниках Георгий прибегает к мечу, вместо традиционного копья, в борьбе с драконом. Известны еще два распространенных типа изображения Георгия – едущим на коне (здесь идеалом подражания явились конные скульптуры, рельефы византийских императоров) и поражающим копьём дракона.

Появление в византийском искусстве обширной воинской тематики совпадает с периодом победы в Византии феодальных отношений и эпохой энергичной военной экспансии. Военное служилое сословие, поддерживавшее «солдатских» императоров, нуждалось в новых покровителях и патронах. Так в византийское искусство пришли когорты «святых воинов», которые прочно утвердились в дальнейшем в монументальной живописи, где для них был отведен нижний регистр росписи. И в числе этих «святых воинов» пришел Георгий, сменивший одеяние и крест мученика на доспехи, копье и меч солдата.^[11]

Из всех иконографических типов Георгия наиболее широкое распространение получило его изображение в виде всадника, поражающего копьем дракона, которое получило название «Чудо Георгия о змие». Несомненно, что «Чудо Георгия о змие» восходит к какой-то очень старой устной традиции^[12], которая бытовала на почве Малой Азии, где, вероятно, она впервые была облечена в литературную форму. Это должно было произойти не позднее конца IX века. Интересен не столько вопрос о литературных источниках этого иконографического типа, сколько вопрос о том, почему Георгий оказался посаженным на коня и почему именно Георгий-всадник приобрел столь большую популярность. Частичный ответ на этот вопрос был дан уже И. П. Кондаковым, который отметил, что «культ Георгия основан на значении конных армий для средневековья, которые устраивались к жизни среди борьбы с конными полчищами кочевников». «И сказания, и иконы Георгия Победоносца, поразившего змия-дракона, выработались именно в ту пору, когда народы Восточной Европы оканчивали тысячелетнюю борьбу с кочевниками. Отсюда и обобщения культа Георгия, вождя, покровителя воинов, ставшего на Балканах покровителем земледелия, животных и скотоводства, кузни и мастерства у горцев Кавказа, народным героем и вождем у народов земледельческого севера, защитником от разбоя, борцом против демонов и язычников (поражает Диоклетиана – Демьянище)».^[13] Добавим к этому, что именно в X веке Византия довела до высокой степени совершенства систему охраны своих границ, в которой решающую роль играла легкая конница. Вся граница охранялась сетью небольших наблюдательных постов, соединенных с главной квартирой тщательно продуманной системой сигнализации. Как только проносился слух о приближении неприятеля, тотчас же по всем направлениям высылалась кавалерийская разведка, под прикрытием которой проводили мобилизацию. На этом возросшем значении конных армий и основывается столь большая популярность Георгия на коне. И здесь мы имеем возможность протянуть нити от рождения нового иконографического типа к той реальной исторической обстановке, в которой этот тип сложился.

Наряду с правомерными объяснениями конного образа св. Георгия Кондаковым и Лазаревым возможно еще одно: наиболее почитаемым греческим языческим богом войны был конный бог Херос, и происхождение слова герой (почитатель Хероса – херой – герой) также восходит к прославлению именно этого бога. В христианской традиции многие языческие божества пришли на службу вере православной, именно это произошло с конным Херосом, превратившимся в Византийско-православной культуре в конного святого Георгия.

В византийском искусстве XI–XII веков Георгия чаще всего изображали в виде стоящего воина, который в правой руке держит копье, левой же опирается на щит. Так как в греческих поделках из слоновой кости,^[14] датируемых X веком, этот тип еще не выступает в полностью сложившейся форме (Георгий, чье лицо лишено индивидуальных черт, то притрагивается к мечу, то держит копье наискось), есть основание полагать, что завершение процесса его формирования относится лишь к концу X – началу XI века. Тип этот, несомненно, восходит к изображению стоящего императора на монетах Аркадия, Феодосия II, Зенона, Анастасия, Юстиниана I. В несколько видоизмененном виде встречается он и на монетах Константина Мономаха, Михаила VII Дуки и императоров из дома Комнинов. Весьма показательно, что фигуры Георгия-воина и Димитрия-воина ставятся в позу, традиционную для изображения императоров на монетах. «Здесь лишний раз убеждаешься в том, насколько важную роль играла «императорская» тематика в становлении византийской иконографии святых.»^[15]