Мэри Влад
Девонли. Ритмы ночи
Пролог
«Никогда не забывай, что твоей коронации аплодирует та же самая толпа, которая будет аплодировать твоей казни. Люди любят шоу».
Терри Пратчетт, «Опочтарение»
Пять лет назад
Кристофер
«…Раз уж ты выжил, оставайся калекой в одиночестве» – буквы до сих пор скачут перед глазами, хотя я давно разбил телефон, швырнув его в стену.
Тело горит в агонии, дыхание причиняет боль, но я игнорирую эти ощущения и продолжаю стоять, опираясь на костыли и обтекая потом от усилий. Лунный свет, проникающий в окно палаты частной клиники её отца, кажется мне сейчас недосягаемым и прекрасным. Как божество.
Она была такой же.
Я видел в ней богиню и боготворил. Готов был защищать и бороться за наши отношения так яростно, что пошёл бы на что угодно, даже на убийство. Но она за нас не боролась. Покончила со мной одним сообщением, небрежно брошенным в мессенджер.
Тревожные звоночки прозвучали задолго до того, как я потерял всё и прозрел. Первым индикатором всегда становится смех. Когда заканчивается любовь или дружба, вы больше не смеётесь вместе. Мы не смеялись уже пару месяцев. Видимо, ей надоело притворяться.
Я, и правда, жалок, раз верил её лжи.
– Мистер Хейз, – обращается ко мне медсестра, вошедшая в палату, – вам ещё нельзя вставать, возвращайтесь, пожалуйста, в постель.
Нельзя вставать… Какое убожество. Я развалюха, чёрт возьми.
Магда или Марта – постоянно забываю – помогает мне устроиться на больничной койке, затем проверяет повязку на рёбрах и фиксаторы на искалеченных конечностях. Удостоверившись, что ничего не сползло, пока я нарушал предписанный режим, она предупреждает:
– Мистер Левингтон зайдёт к вам в течение получаса, постарайтесь не заснуть.
Левингтон. Разумеется, он ко мне зайдёт.
Она уходит, предварительно поправив подо мной подушку. Поворачиваю голову к окну, но луна уже скрылась за облаками.
Нет, я ни о чём не жалею. Да, я разбит и сломлен, но обязательно встану на ноги – во всех смыслах. У меня было всё, и я добился этого сам. Я смогу начать с нуля, построю всё заново, но уже по-другому. Путь, по которому я шёл, теперь закрыт для меня. Может, я просто достиг своего предела на этой дороге и пора менять вектор?
Чёрт, кого я обманываю? Зачем притворяюсь, что я в порядке и счастливо смотрю в будущее? Что это? Самообман?
– Кристофер, – отвлекает меня слегка хрипловатый баритон Левингтона. – Как ты себя чувствуешь? Мне сказали, операция прошла успешно. Прости, что не заглянул сразу, никак не мог вырваться. Дела, сам понимаешь.
– Здравствуй, Генри. Всё хорошо, ты прав, не извиняйся. Ты пришёл, чтобы просто проведать меня? Или чтобы выставить счёт?
Он смеётся, но смех не затрагивает его глаз. Левингтон не из тех, кого можно растрогать. Не из тех, кто отличается добротой. Он оплатил мою операцию, точнее – серию операций, однако это отнюдь не благотворительность, и мы оба это знаем. Не то чтобы у меня не было денег. Конечно, они есть. Но учитывая, что в ближайшее время работа мне не светит, Генри меня и правда выручил. Вот только цену за свою услугу он заломит баснословную. Хотя… мне плевать. Я готов продать душу дьяволу.
Танец был всей моей жизнью – и у меня забрали эту жизнь.
– Рад, что ты не растерял боевой дух, – говорит он, присаживаясь в кресло. – Я хочу, чтобы ты возглавил балетную труппу.
– Ты купил Гала-театр?
– Нет, что ты, – он качает головой. – Это было бы расточительство. Гала-театр скоро отживёт своё, я не собираюсь его спонсировать и искусственно держать на плаву. Я вкладываю, чтобы приумножать деньги, а не занимаюсь благотворительностью.
Ну разумеется. Это даже доказывать не нужно.
– Я купил остров.
– Остров? – переспрашиваю, но Генри самозабвенно продолжает, абсолютно не замечая моего изумления:
– И я построю там закрытый театр для узкого круга лиц. Конечно, тебе потребуется время, чтобы поправиться и заработать имя как хореограф, а не просто танцовщик. Я нанимаю тебя, Кристофер, но первое время ты будешь нарабатывать репутацию. Поезди по миру, поставь несколько балетных спектаклей. Тебя любят, тебе сочувствуют. Вряд ли кто-то будет против, если ты предложишь свои услуги. А после успеха первой постановки тебя и вовсе завалят предложениями.
Любят?
Сочувствуют?
В глазах тех, кто стал свидетелем моего краха, я видел лишь злорадство. А потом и люди, которые всегда рукоплескали мне, показали свои истинные лица. Для того, чтобы их маски слетели, мне стоило лишь один раз оступиться.
– Уже всё за меня решил, – усмехаюсь, прогоняя тёмные мысли. – Похвально.
– Но ты ведь и сам об этом думал, разве нет? Ты же не станешь в корне менять сферу деятельности. Пусть ты уже не сможешь сам блистать на сцене, но у тебя есть связи и имя. Глупо этим не воспользоваться.
– Почему ты говоришь об этом сейчас? Ещё слишком рано. Я даже стоять сам не могу. И неизвестно, смогу ли. Просто посмотри на меня и прозрей.
– Я не слепой, Кристофер. Но я и не глупец. Если не куплю тебя сейчас, потом ты влетишь мне в кругленькую сумму.
Он вновь хрипло смеётся.
– Соглашайся. Ты привык к хорошей жизни, а я буду платить тебе вдвое больше, чем ты зарабатывал, будучи самым востребованным танцовщиком. К тому времени, как ты станешь самым востребованным хореографом, всё уже будет готово, и ты сможешь отплатить мне за доброту.
– Что будет готово, Генри? Нахрена тебе целый остров?
– Это мой новый проект. Девонли. И он окупит себя с лихвой.
Ну ещё бы… Даже старый трактор начнёт печатать банкноты, если за дело берётся Генри Левингтон.
– Звучит красиво. Сам придумал?
– Нет, я в этом не мастак. Скоро ты всё узнаешь. А сейчас отдыхай. Я рассчитываю на тебя, Кристофер.
– Спасибо, Генри.
Он уходит, а я лежу и смотрю в потолок. Девонли. Сдаётся мне, Левингтон задумал нечто грандиозное. Но закрытый театр на острове… Уже сама формулировка не внушает доверия. Однако отказываться поздно – я уже принял его помощь, а Генри относится к тому типу людей, которые всегда заставляют должников платить по счетам. Но, как я уже сказал, я готов заплатить. Во мне словно что-то умерло, и причина отнюдь не в травмах и крахе карьеры.
Я считал, что помолвлен на самой чудесной девушке на свете, но Патрисия Левингтон никогда меня не любила. Разорвала помолвку и глазом не моргнув, а сегодня окончательно обрубила все нити, что связывали нас.
Как умело она играла в любовь…
Я был так счастлив, но в одночасье всё обернулось кошмаром. Я стоял у неё на пути – и она раздавила меня словно букашку. Патрисия Левингтон действительно дочь своего отца. Всё было подстроено. Я не должен был выжить. Но у судьбы весьма извращённое чувство юмора.
И будь я проклят, если ещё хоть раз доверюсь кому-то и полюблю.
***
От автора:
Девонли – проект Жнецов, возглавляемый Генри Левингтоном и Лео Андерсоном, а также название острова. Его я выдумала, нет ни геолокации, ни проектов с таким названием. Произносится как Дэвонли с ударением на первый слог.
Реальность альтернативная, поэтому возможны расхождения с общепринятыми нормами, структурами, названиями и законами. История не основана на реальных событиях, все имена, места действия, эксперименты, «игры», процесс создания сыворотки, орден Жнецов и т.д. – это художественный вымысел.
В книге используется балетная терминология и сленг. В самом тексте я делала краткие пометки, чтобы вы сразу понимали, о чём речь. Подробные разъяснения приведены в глоссарии (он размещён в конце книги; плейлист тоже в конце).
В этой истории присутствуют триггеры. Если вы хотите читать спокойный любовный роман, лучше выбрать другую книгу. А если готовы нырнуть в тайны и опасности «Девонли», то прошу пристегнуть ремни. Полёт не будет мягким.
Приятного чтения!
***
Важно: права на данное произведение (как и на другие мои книги) принадлежат мне. Данная книга публикуется и распространяется только через Литрес и их партнёров. Иное распространение нарушает закон и мои авторские права и влечёт за собой последствия.
Глава 1
Настоящее время
Лили
– Брукс, тяни носок*! – рявкает Дженнис, педагог-репетитор труппы, в которой я работаю. – Это что за халтура, мать твою?! – орёт она, заглушая музыку, и трижды хлопает в ладоши. – Срань господня! Стоп! Стоп!
[*имеется в виду стопа, подъём стопы; подробнее в глоссарии]
Музыка затихает, и я останавливаюсь, смотря на разъярённую Дженнис. Она готова меня сожрать. Нашинковать на тёрке и слопать как паштетик. Дженнис всех нас считает отбросами, недостойными танцевать на сцене этого театра, но я уже привыкла к её взрывному отвратительному характеру. Да и вообще – мне очень повезло работать здесь, поэтому грех жаловаться. В других местах дела обстоят ещё хуже.
Год назад после выпуска из балетной академии я перебивалась на задворках кордебалета в бюджетном театре [имеется в виду государственный театр], за которым была закреплена академия. Я едва сводила концы с концами и ходила на один просмотр за другим в надежде устроиться в коммерческую труппу, и наконец меня взяли. Я понравилась Питеру, художественному руководителю, и через несколько месяцев мне уже стали поручать небольшие сольные вариации.
Говоря «понравилась», я имею в виду мои танцевальные навыки, а не что-то другое. Худрук в нашем театре всегда оценивает всех беспристрастно. Но Дженнис… она меня ненавидит.
Хотя она ненавидит почти всех, и каждая репетиция с ней выжимает из меня все соки. Но я не жалуюсь, нет. За соло идёт хорошая надбавка, а мне нужно оплачивать комнату и отправлять часть денег родителям. Ну и амбиции, конечно, имеют место быть: я хочу попасть в Гала-театр и дорасти до примы.
Сейчас мне девятнадцать, но балетный век короток – времени тормозить на поворотах у меня попросту нет.
– Что с тобой? – вопрошает Дженнис, испепеляя меня уничтожающим взглядом, словно я низшее существо. – Ты заболела? Нет? Тогда почему двигаешься как амёба? Что это за халтура, я спрашиваю? Почему все должны страдать из-за того, что ты решила, что можно работать вполсилы? Словила звезду? Вот что я тебе скажу, дорогая моя: незаменимых нет, так что не зазнавайся. Не хочешь работать – найдётся куча желающих на твоё место.
– Извини, Дженнис, – говорю я, не тушуясь, чем бешу её ещё больше, однако пресмыкаться и облизывать зад кому бы то ни было я не намерена. – Мне правда жаль. Я буду стараться лучше.
– Не старайся, а делай! – рявкает она, брызжа слюной. – Мы будем прогонять эту сцену снова и снова, пока ты не выполнишь всё как надо. Все слышали? Вы знаете, кого потом винить за это. Мы будем повторять, пока Брукс не соизволит снизойти до нас. Ещё раз! Музыку, пожалуйста. И-и-и… можно!
Она хлопает в ладоши, концертмейстер [отвечает за музыкальное сопровождение] начинает играть на фортепиано, и все артисты, задействованные в сцене, начинают двигаться, но Дженнис смотрит только на меня. Я стараюсь, я правда стараюсь выполнять каждое движение правильно, однако Дженнис вновь обкладывает меня трёхэтажным матом. Видимо, встала не с той ноги.
Так репетиция и проходит – с криками, паузами, бесконечными повторами и полным уничтожением меня как личности. Ну, то есть Дженнис так думает, а я не разубеждаю её в том, что ей удалось меня задеть. На самом же деле нужно очень постараться, чтобы заставить меня заплакать. Уж скорее я двину обидчику в нос, чем разревусь. Да и оскорбления Дженнис я на свой счёт уже не воспринимаю. Неприятно, конечно, но она просто такая, какая есть, и не стоит обращать на это внимание.
– Эй, Брукс, – зовёт меня Мэгги, одна из вторых солисток. – Не хочешь пойти куда-нибудь вечером? Мы с девчонками хотим оторваться.
Да уж, хорошо ей, она племянница Дженнис. Дженнис любит её как свою собственную дочь и всегда хвалит, даже если Мэгги позволяет себе халтурить. Но так устроен любой театр: любимчики есть в каждой труппе. Я стараюсь и на это не обращать внимания, но иногда мне обидно. Я ведь из кожи вон лезу, работая над техникой исполнения, однако Дженнис упорно не замечает моих стараний. Я не понравилась ей сразу, и это уже не исправить.
– Прости, Мэгги, не смогу. Ты ведь слышала: завтра перед классом* у меня дополнительная репетиция. Если опоздаю или буду не в форме, Дженнис сожрёт меня живьём, а потом отдаст мои останки на растерзание кордебалету.
[*урок классического танца; обязателен и в балетном училище, и в балетных труппах]
– Ага, – Мэгги хихикает, оглядываясь через плечо. – Дженнис в последнее время в ударе. Ладно, я пойду. Пиши, если передумаешь.
– Договорились. Пока.
Мэгги машет мне рукой и покидает балетный зал с группой других девчонок из кордебалета, а я продолжаю сидеть на полу. Сил нет, разгорячённое тело постепенно остывает, и я чувствую, как пульсируют забитые мышцы. Медленно стягиваю пальцы [имеются в виду пуанты] и смотрю на две новых кровяных мозоли. Ещё и ноготь на большом пальце почернел. Видимо, скоро отвалится. Просто блеск.
Помню, когда он первый раз отслоился и сошёл, я не могла даже влезть в каски́ [пуанты], не то что встать на них. А теперь могу исполнить любую выученную вариацию независимо от того, в каком состоянии мои стопы. Да, сначала тебе адски больно и тело отказывается подчиняться, но со временем к этой боли привыкаешь, и она уже не имеет над тобой власти.
Отрываю взгляд от созерцания этой вопиющей «красоты» и смотрю на своё отражение. Лицо ещё красное от напряжения, и я промокаю пот полотенцем, а затем обмахиваюсь им, не отводя взгляда от зеркала.
С внешностью мне повезло. Возможно, я страдаю нарциссизмом, но мне правда нравятся мои густые, длинные и прямые каштановые волосы, собранные сейчас в высокий строгий пучок. Зелёные большие глаза, аккуратный нос, высокие скулы и губы среднего размера тоже отлично вписываются в артистическую внешность. С фигурой, само собой, всё отлично. Грудь, конечно, маловата, но для балерин это плюс, а не минус. Зато у меня ноги от ушей, длинные тонкие руки и осиная талия. В общем, как ни поверни, я создана для того, чтобы блистать на сцене, и никакие трудности меня не остановят.
Вибрация телефона отвлекает от самолюбования, и я тянусь к сумке. На экране светится мамин номер. Вздохнув, принимаю звонок.
– Привет, мам!
– Лили, когда ты вернёшься? – с ходу задаёт она вопрос, с которого начинается каждый наш разговор.
– Мам, я ведь уже говорила: я не уеду из Нью-Кройда. По крайней мере, сейчас. Я хочу работать в балетной труппе, а наш город слишком маленький.
– Но это же бред! – восклицает мама. В который уже раз. – Возвращайся домой, Лили. Ты там совсем одна. Как ты справляешься? И зачем тебе это? Ты получила диплом артистки балета, как и хотела, так возвращайся. Теперь ты можешь найти работу где угодно, в том числе и в родном городе. Да, в Шервуде нет Гала-театра, но тем не менее ты можешь танцевать и здесь.
Ага, на сцене кукольного детского театра или в стрип-клубе.
– Мы с отцом волнуемся за тебя, – использует мама запрещённый приём. – Ребекка очень скучает, каждый день о тебе спрашивает.
– Я приеду в гости, мам, – говорю я и в задумчивости закусываю нижнюю губу.
– Когда? – давит она, в её голосе всё отчётливее слышна тревога.
Я тоже очень соскучилась по ним, особенно по младшей сестрёнке, но мне не удастся вырваться в ближайшее время. До Шервуда – городка, из которого я сбежала покорять мегаполис – ехать не меньше восьми часов, а у меня всего один выходной в неделю.
– Я обязательно приеду домой, мама, просто чуть позже. Мне только недавно удалось устроиться в хорошую труппу, я не могу сразу попросить отпуск.
– Ох, Лили, – в трубке раздаётся всхлип, и мне хочется прямо сейчас сорваться на вокзал и купить билет в один конец.
Но если я уеду из Нью-Кройда, то все мои мечты пойдут прахом. Если я вернусь в Шервуд, то зачем вообще уезжала? Зачем училась в академии? Чтобы просто потратить накопления родителей? Нет уж. Я останусь и добьюсь своей цели.
– Хорошо, дочка, я поняла тебя, – мама наконец берёт себя в руки. – Раз для тебя это так важно, мы будем держать за тебя кулачки. Преуспей там, ладно? И не нужно присылать нам деньги, мы справляемся.
– Мне несложно, мама, – ложь слетает с губ, и я вздыхаю. Не люблю врать, но иногда это необходимо. – Вы оплатили моё обучение в академии и потратили все свои сбережения. Я обещала вернуть вам деньги, и я сдержу обещание. Пока могу выплачивать только по частям, но…
– Ты ничего нам не должна, – мягко перебивает меня мама. – Мы не хотели, чтобы ты училась там не из-за стоимости обучения, а потому, что не хотели тебя отпускать. Приезжай, хорошо? Когда сможешь – приезжай. Мы очень соскучились, Лили.
– Я тоже скучаю, мама. Как получится – сразу приеду. Передавай привет папе и Ребекке.
– Передам. Береги себя, Лили.
Мама прощается и разъединяет связь, а я ещё долго сижу на полу и смотрю на потемневший экран смартфона.
Мы не виделись уже полтора года. Перед выпускным курсом июль и половину августа я провела дома, но после окончания академии всё так закрутилось, что я не смогла вырваться даже на пару дней. Едва закончились итоговые экзамены и прошёл выпускной концерт, как меня тут же записали в труппу государственного театра. Нужно было выучить столько номеров и постановок, что даже летом я не вылезала из балетного зала, а потом начался новый сезон [имеется в виду балетный сезон; подробнее в глоссарии].
Осень выдалась действительно сложной. Нагрузка была просто чудовищной: меня впихнули буквально в каждый спектакль, числившийся в репертуаре. А влившись и освоившись, я начала ходить на просмотры в коммерческие труппы, пока меня наконец не приняли в эту. Варианты постановок отличались от тех, к которым я уже привыкла, и кое-что пришлось переучивать или разучивать с нуля. А ещё Дженнис сразу же сделала из меня козла отпущения. В общем, уже февраль, а я так и не съездила домой.
Встаю, подбираю сумку с пола и плетусь в гримёрку. Сегодня у меня нет сил, чтобы порепетировать самостоятельно, как я обычно делаю после общих репетиций. Надо быстро принять душ и ехать домой. Я зверски устала, а с раннего утра у меня назначена дополнительная репетиция с Дженнис. Стоит выспаться хорошенько, иначе буду раздражительной и не смогу стойко выдерживать её оскорбления. А ссориться с ней – это последнее, что мне сейчас нужно.
Если меня вышибут из этой труппы, то я уже никуда не смогу устроиться и действительно придётся вернуться домой. Но я не могу сейчас уехать, как бы сильно ни скучала по ним. Я должна выплатить родителям каждый потраченный на моё обучение цент, должна пробиться в солистки, и я это сделаю.
Глава 2
Лили
Дженнис не пришла.
Вот, в принципе, и всё, что нужно знать об её ко мне отношении. Она просто забыла о том, что сама же и назначила мне дополнительную репетицию перед классом.
Ну да ладно, я порепетировала сама. Иногда это даже продуктивнее, чем работа с вечно недовольным и орущим репетитором, и сегодня так и вышло. Я целый час оттачивала технику, и мне удалось добиться значительного прогресса. Надеюсь, Дженнис тоже его заметит. Не хотелось бы повторения вчерашнего, иначе девчонки меня возненавидят.
Все уже постепенно подтягиваются в балетный зал, и привычный утренний предрабочий гвалт заполняет его. До меня доносятся фразы «Какой же он классный!», «Так не терпится его увидеть!», «А правда, что он хромает?», и я в недоумении стою, опираясь на станок* и совершенно не понимая, о ком они говорят. Неужели в труппу устроился новенький красавчик? Но у нас же хватает парней. И зачем нам хромой танцовщик?
[*имеется в виду балетный станок]
Мэгги заходит в зал одна из последних и стразу устремляется ко мне. Её глаза возбуждённо блестят, когда она восклицает мне прямо в лицо:
– Ты сейчас упадёшь, Брукс!
– Да в чём дело?
– Держись крепче, я серьёзно. Это событие века!
Мэгги напускает на себя важный вид, но её так и распирает от желания поделиться со мной, и я, вздохнув, произношу:
– Мэгги, не томи, говори уже.
– Кристофер Хейз будет присутствовать сегодня на уроке и во время репетиций! Прикинь?! – выпаливает она на одном дыхании.
– Кристофер Хейз? – недоверчиво переспрашиваю я. – Тот самый Кристофер Хейз?
В памяти всплывает образ непревзойдённого танцовщика, и я совершенно теряюсь. Что ему понадобилось в нашей труппе?
– Да, – возбуждённым шёпотом отвечает Мэгги. – Тётя… то есть Дженнис так всполошилась, когда узнала, что он собирается присутствовать сегодня. Ей никто заранее не сообщил об этом, и она в бешенстве.
Ну, просто блеск! Бешеная Дженнис – что может пойти не так?
Эта мысль начисто вытесняет растерянность, и я с досадой фыркаю.
– Он тебе не нравится? – Мэгги осуждающе хмурится. – Но он же офигенный, Брукс! Просто представь, сам Кристофер Хейз скоро зайдёт в эту дверь! – она тычет пальцем в ту сторону. – Это же обалдеть как круто!
– Но что ему здесь нужно?
– Дженнис вчера вечером ничего толком не сказала, только ругалась, что её не предупредили заранее. Он уже здесь, Брукс! Обсуждает что-то с Питером, и Дженнис тоже с ними.
Так вот почему она не пришла…
– Я так волнуюсь, – продолжает возбуждённо тараторить Мэгги. – Это же сам Кристофер Хейз! А что, если я налажаю на репетиции? Или запорю какое-то движение на уроке*? Ужас! Брукс, почему ты такая спокойная? Это же…
[*имеется в виду урок классического танца]
– Доброе утро, – ледяным тоном прерывает её пылкую речь Дженнис, только что вошедшая в класс, и все присутствующие, за исключением концертмейстера, разворачиваются к ней лицом и вытягиваются по струнке. – Леди, – Дженнис выдерживает театральную паузу. – Джентльмены, – она делает не менее театральный жест в сторону двери. – Сегодня особый гость хочет посмотреть на вас. Прошу любить и жаловать: Кристофер Хейз.
Дженнис злостно прищуривается, её тон вовсе нельзя назвать дружелюбным. Да и вообще, когда она использует эти устаревшие официальные обращения, жди беды. Дженнис не вежливость проявляет таким образом, а презрение.
Пока все обращают взгляд на вновь вошедшего, я продолжаю смотреть на Дженнис и всё больше убеждаюсь, что мне точно сегодня влетит. Ну, конечно, на ком же ещё она станет вымещать своё раздражение, как не на мне?
– Доброе утро, – звучит густой чуть хрипловатый баритон. Такой глубокий и притягательный, что я тут же перевожу взгляд на его обладателя. – Рад всех вас видеть, – Кристофер чуть склоняет голову набок и улыбается, но его улыбка скорее официальная, чем радушная. – Пожалуйста, не обращайте на меня внимания. Я всего лишь любопытный гость.
Ага, как же. Не обращать. Да весь женский состав труппы из трусов готов выпрыгнуть, глядя на него. А мужской половине явно не терпится похвастаться перед ним своими умениями. Но, как бы они ни старалась, великого танцовщика им не затмить. Хоть он уже давно не выходит на сцену сам, но его имя и слава живы до сих пор.
Жаль, конечно, что для него всё так закончилось. Несчастный случай во время выступления обернулся крахом его танцевальной карьеры. А ведь Кристофер и сейчас мог бы блистать на сцене. У него талант от Бога.
Я видела несколько видеозаписей с его участием. Да что там «несколько»… Я видела все! Кристофер Хейз был кумиром многих, и я не стала исключением. Я засмотрела эти записи до дыр и каждый раз пускала на него слюни. Но одно дело смотреть на экран монитора и совсем другое – видеть этого мужчину прямо перед собой.
Хейз, безусловно, человек с несгибаемой волей. Его присутствие ощущается настолько сильно, что зал за считанные секунды буквально пропитывается им. Кристофер не просто вошёл в балетный класс – он будто заполнил собой всё пространство. Если ещё полминуты назад здесь царствовала Дженнис, то сейчас – безраздельно властвует Кристофер Хейз.
Высокий, статный, темноволосый он являет собой образец поистине мужской красоты – возможно, слегка грубой, но при этом неоспоримой. Черты его лица резкие, глаза – тёмные, а взгляд – глубокий и пронзительный. Одет Кристофер просто, но одновременно с этим элегантно и до умопомрачения сексуально.
Ну какая девушка устоит перед знаменитым красивым мужчиной, облачённым в чёрные брюки и чёрную рубашку с закатанными до локтя рукавами и небрежно распахнутым воротом? Да никакая! Вот и я стою, открыв рот и совершенно выпав из реальности, ведь Кристофер Хейз – моя первая и единственная любовь. И мне плевать на нашу ощутимую разницу в возрасте.
– Прошу, – произносит Дженнис, чем выводит всех присутствующих из оцепенения, и указывает на свой стул, который за глаза называют «троном ведьмы». – Можете сесть там, если вам будет удобно.
– А вы?
– О, я постою, спасибо. Сегодня ведь особенный день.
Она одаривает его уничтожающим взглядом и проходит на середину зала. Дождавшись, когда Кристофер займёт отведённое ему место (пометочка: он не хромает), Дженнис хлопает в ладоши. Она всем своим видом показывает, что, независимо от положения и заслуг Кристофера, это она тут главная, а не он. Однако, и Дженнис, и все мы понимаем, что это не так, как бы она ни тужилась. Само собой, это понимание раздражает её ещё больше, и Дженнис грозно командует:
– К станку, пожалуйста. Два деми плие*, гран плие*, полупальцы с прогибом* – и так по всем позициям. В конце свободная растяжка на восемь квадратов. И-и-и… можно!
[*неглубокое приседание, *глубокое приседание, *«цыпочки»; подробнее в глоссарии]
Вижу, что некоторые девушки всё ещё косят глаза на Хейза, и полностью сосредотачиваюсь на движениях. Мне немного тревожно, но чем дальше продвигается урок, тем больше я растворяюсь в музыке и слушаю своё тело. Благодаря тому, что я хорошо разогрелась перед классом, все движения и комбинации даются легко, несмотря на усталость. Даже не замечаю, как пролетает урок.
По завершении прыжковой и технической части все благодарят Дженнис. Кивнув, она сообщает, что репетиция начнётся через пятнадцать минут. Потом подходит к Кристоферу и начинает что-то тихо с ним обсуждать.
Многие остаются в классе, а я выхожу в коридор, чтобы немного охладиться, и ко мне тут же подлетает взволнованная Мэгги.
– Скажи, он офигенный? – шепчет она, вплотную приблизившись ко мне. – Да? Да?
– Да, – буркаю в ответ.
– Тебе словно всё равно! Это же…
– Хейз, да, знаю, – перебиваю я её. – Он классный, правда. Но давай обсудим это после работы, хорошо?
– Ну ты и зануда, Брукс! – обиженно восклицает Мэгги и возвращается в зал, чтобы посплетничать с более общительными девчонками.
Пятнадцать минут перерыва быстро подходят к концу, и я возвращаюсь в класс, мысленно представляя, насколько сильно мне влетит на репетиции.
Всё проходит относительно спокойно ровно до того момента, пока не начинается моя небольшая сольная вариация. Дженнис не даёт мне завершить даже первую комбинацию движений: останавливает музыку, обкладывает меня трёхэтажным матом и приказывает повторить с момента моего выхода.
На третьем повторе она всё же даёт мне закончить. Но лишь затем, чтобы в который раз высмеять перед всеми.
– Заново, – командует она, закончив свою издевательскую речь. – Музыку, пожалуйста. Выход Брукс. Остальные могут отдыхать. И-и-и… можно!
Пока все с облегчением усаживаются на пол, я вновь начинаю исполнять заученные до скрипа зубов движения. Но едва я дохожу до самой сложной связки, Дженнис орёт, перекрывая музыку:
– Твою мать, Брукс! Ты ещё не проснулась?! Что с твоим вращением? Шевели ногами быстрее! Сколько мы говорили об этом – я не вижу этого всё равно!
Она не останавливает музыку, просто кричит и поливает меня на чём свет стоит. Когда музыка заканчивается и я принимаю финальную позу, Дженнис бьёт меня по руке, привлекая внимание, и зло шипит, прожигая яростным взглядом:
– Я снимаю тебя с вариации. Ты доигралась. Терпеть такую откровенную халтуру сил моих больше нет. Пошла вон.
Кровь отливает от лица, и я чувствую, как глаза начинает жечь. Только не плакать! Не перед ней! Но, чёрт… она необъективна. Я стараюсь, я очень стараюсь. Я больше всех репетирую, я провожу в этом грёбаном зале почти всё своё свободное время. Однако Дженнис на это плевать. Она невзлюбила меня с самого начала. Дженнис не забыла обо мне утром, она просто не сочла нужным поставить меня в известность, что наша репетиция отменяется.
– А в чём, собственно, проблема? – прерывает наше немое противостояние бархатистый баритон, и мы с Дженнис одновременно разворачиваемся к Кристоферу.
– Простите? – едва сдерживая гнев, спрашивает Дженнис.
– Что конкретно она делает не так? – продолжает он, словно забавляясь. – Я пытался найти кучу ужасных отвратительных изъянов, о которых вы, не умолкая, кричали, но не смог. Разве что… – Кристофер встаёт и приближается к нам. – Брукс, верно? – обращается он ко мне, и я киваю. – Брукс, не могла бы ты повторить ту связку в середине вариации, когда после последнего батмана* уходишь в шене*?
[*здесь имеется в виду гранд батман – высокий бросок ноги, *вращение на двух ногах с продвижением вперёд; подробнее в глоссарии]
– Мистер Хейз, что вы себе позволяете? – тихим зловещим шёпотом, чтобы слышали только мы, вопрошает Дженнис. – Я веду эту репетицию, а не вы.
– Вы не ведёте её, – спокойно и в полный голос отвечает Кристофер. – Вы орёте. Оскорбляете артистку, обвиняя её в халтуре и неправильном исполнении, но не говорите, в чём конкретно заключаются её ошибки. Как по мне, единственная, кто здесь халтурит, – это вы. Педагог должен направлять и помогать, а не вымещать злость на артистах.
– Да что вы себе… – начинает Дженнис, но Кристофер перебивает её, утратив к ней всякий интерес:
– Брукс, займи позицию. Сначала сделай этот кусок без музыки.
Я стою, не зная, как быть. Если послушаюсь его – Дженнис не только с вариации меня снимет, она меня из труппы выгонит. Но и игнорировать его просьбу – невежливо.
– С меня хватит, – цедит Дженнис. – Оставляю её в ваших надёжных чутких руках, мистер Хейз. Сейчас все свободны, следующие репетиции пройдут по расписанию. Брукс, зайди в кабинет художественного руководителя, когда соизволишь освободиться. Чего сидите? – рявкает она на остальных. – Покиньте помещение. Вы мешаете солистке, – язвительно заканчивает Дженнис свою речь и направляется к выходу.
Балетный класс пустеет, а я всё стою. Хейз тоже не двигается.
– Зачем? – шепчу я наконец, впиваясь ногтями в ладони. – Зачем вы вмешались? Меня теперь уволят.
– Никто тебя не уволит, Брукс. Хотя, возможно, ты сама захочешь уйти.
– О чём вы говорите? – я поднимаю на него взгляд. – Я не могу уйти отсюда. На улице не стоит очередь из желающих заполучить меня в свою труппу. Я… никто.
– И останешься никем, если не возьмёшь себя в руки, – холодно отрезает он. – На позицию, Брукс. Иначе я решу, что и правда зря влез в это.
Трясясь от злости и страха за своё будущее, я отхожу на несколько метров левее. Взмахиваю рукой и начинаю с серии гранд батманов. После последнего маха разворачиваюсь и перехожу в шене.
