Для Мэри это первый случай столкновения с истинно верующими людьми. В ее родном доме по вечерам читали политические трактаты, здесь читают Библию. Атеист Годвин не мог не дать дочерям хотя бы азов религиозного образования, иначе они оказались бы «белыми воронами» в современном им обществе. Однако он не мог и не развивать в девочках критичность и независимость мышления. Мэри ясно видит простодушие и глубину веры Бакстеров, но и множество проявлений неосознанного лицемерия: и то, как гласситы поступают с несогласными, и то, что их максима «вещи связывают и убивают» и проповедь нестяжательства не мешают им накапливать состояние.
При этом гласситы, как разумные люди, вовсе не считают прочих христиан прислужниками сатаны, от которых нужно держаться подальше. Изабелле и Мэри никто не мешает осматривать остальные достопримечательности Данди: готическую церковь святой Марии XVI века, на то время самую большую в Шотландии, с самой высокой колокольней, – они лишь не могут молиться вместе с прихожанами этой церкви – и остатки старого замка, разрушенного в XVII веке в войне между шотландским парламентом и роялистами – сторонниками Карла I.
Изабелла с гордостью показывает только что построенный маяк Белл-Рок (Колокольная скала), возведенный прямо посреди моря, на подводном рифе, и освещающий путь кораблям. Строителям приходилось работать лишь во время отлива, многократно проделывая 24-километровый путь от берега до рифа и обратно. Титанический труд! Слабые люди вступили в единоборство с неодолимой силой стихии и выиграли, заплатив, правда, двумя жизнями за свое дерзновение. Эту битву затеял молодой инженер Роберт Стивенсон, дед знаменитого писателя. Но об этом девушки, разумеется, не знают.
У них есть и свои собственные тайны, свои секретные места, о которых старшие не подозревают. Они посещают холм на Гертли-стрит, где в Средние века сжигали ведьм, и приходят на Календар-Клоуз, чтобы увидеть дом, где жила знаменитая колдунья Гизель Джаффри. Они забираются на скалу Лоу, чтобы прижаться щекой к камню и загадать желание. Конечно же, о суженом! И скоро оно сбудется.
Изабелла сумела увлечь Мэри недавними событиями, а Мэри заразила подругу любовью к страшным историям. Шотландцы знают их множество! О чудовищном Морском Коне, который, прикидываясь молодым щеголем, соблазняет девушек, а потом показывает свою истинную личину, и бедняжки сходят с ума от ужаса и умирают, о рыцаре-эльфе, заманивающем в холм храбрых воинов, о безобразной старухе-ведьме, которая берется помочь молодой королеве, но в награду требует, чтобы та отдала сына, о королевском сыне, колдовством обращенном в пса, и о его сестре с зеленой кожей, которые обретут прежний облик, лишь когда их кто-то полюбит.
По свидетельству самой Мэри, ей довелось попутешествовать по Шотландии. Вероятно, она посетила Данкельд с его прекрасным готическим собором и надгробьем Александра Стюарта, графа Бухана. Крышка гроба, по средневековому обычаю, представляет собой статую графа в рыцарских доспехах. В Сент-Эндрю она осмотрела развалины средневекового замка. Побывала она и в Перте, где во дворце Скун хранился камень судьбы, на котором короновались шотландские короли, в церкви Сент-Джон проповедовал некогда Джон Нокс – неистовый основоположник шотландской реформации – и жил Роберт Бернс, прославленный шотландский поэт, воспевший французское «дерево свободы», которое мечтал пересадить на шотландскую почву и был уверен, что придет время, «когда уму и чести на всей земле придет черед стоять на первом месте». Вероятно, она бывала и в Монтрозе – Шотландской Венеции, названной так из-за пронизывающего город эстуария реки Эск, образующей огромный разлив у стен. Видела скалу Голова Дьявола и замок Даннотар на побережье близ Данди.
Возможно, она побывала и на Оркнейских островах, что позволило ей позже оставить в тексте «Франкенштейна» яркое описание этих суровых мест. «…Я пересек северное плоскогорье и выбрал для работы один из дальних Оркнейских островов, – рассказывает главный герой романа. – Это было подходящее место для подобного дела – высокий утес, о который постоянно бьют волны. Почва там бесплодна и родит только траву для нескольких жалких коров да овес для жителей, которых насчитывается всего пять; изможденные тощие тела наглядно говорят об их жизни. Овощи и хлеб, когда они позволяют себе подобную роскошь, и даже свежую воду приходится доставлять с большого острова, лежащего на удалении пяти миль.
На всем острове было лишь три жалких хижины; одна из них пустовала, когда я прибыл. Эту хижину я и снял. В ней было всего две комнаты, и она являла чрезвычайно убогий вид. Соломенная крыша провалилась, стены были не оштукатурены, а дверь сорвана с петель. Я распорядился починить хижину, купил кое-какую обстановку и вступил во владение; эти обстоятельства должны были, безусловно, удивить здешних обитателей, если бы все их мысли не были притуплены жалкой бедностью. Как бы то ни было, я жил, не опасаясь любопытных взглядов и помех и едва получая благодарность за пищу и одежду, которые раздавал, – до такой степени лишения заглушают в людях простейшие чувства».
Но вскоре в судьбах обеих девушек наступила резкая перемена. Умерла самая старшая замужняя сестра Изабеллы, Маргарет, и вдовец, 48-летний Дэвид Бусс, приехавший в дом Бакстеров, посватался к Изабелле. Некоторые биографы Мэри Годвин считают, что сначала он остановил свой выбор на ней и даже ездил в Лондон просить ее руки у Годвина, но, получив отказ – вероятно, потому, что Годвин считал Мэри слишком юной для замужества, – окончательно остановился на свояченице. Так это или нет, точно не известно, но в марте Изабелла была помолвлена с Джоном, а Мэри вернулась в Лондон. Исследователи считают, что ни Бакстеры, ни Джон не были настолько состоятельны, чтобы речь могла идти о каких-то меркантильных соображениях. Бакстеры к тому же сильно рисковали, заключая эту помолвку: несмотря на то, что браки с несколькими братьями и сестрами описаны в Библии, гласситы их не одобряли. Они считали, что сестра жены становится сестрой мужу, и союз между ними невозможен. Бакстеры оказались под угрозой исключения из общины. К счастью, гласситы из Данди были достаточно благоразумны, чтобы закрыть глаза на этот грех, и Изабелла впоследствии стала почтенной шотландской матроной.
Итак, в марте Мэри возвращается в Лондон, а в мае возобновляет знакомство с Шелли. Он помогает ее отцу в его издательских проектах советами, а главное – деньгами, и часто бывает дома у Годвинов. Влечение Перси и Мэри взаимно, и события развиваются стремительно. 27 июня Мэри приводит Шелли на могилу своей матери на кладбище рядом с церковью Сент-Панкрас, и там они признаются друг другу в любви.
Мэри, вдохновленная романтической историей своей подруги Изабеллы, очень решительна и не испытывает сомнений. Позже Шелли напишет другу: «С самого начала меня снедало страстное желание завладеть этим бесценным сокровищем. Но чувство мое к ней, в природе которого я сам себе не сознавался, принимало разные обличья. Я пробовал не сознаваться в нем и Мэри, но напрасно. Я колебался, ни на что не мог решиться, мне было страшно преступить лежащий на мне долг, и я не в силах был понять, что есть граница между злом и сумасшествием, при коем жертва превращается в идиотическое расточительство. Но разум Мэри освещен был духом, который видит правду, – она не оскорбила моих чувств каким-либо пошлейшим предрассудком, который мог бы омрачить их чистоту и святость. Не передать словами, какой она была, когда развеивала все мои сомнения, и в еще более высокую минуту, когда вручила себя мне, давно ей втайне принадлежавшему. Изобразить это не в силах человеческих, довольно лишь сказать, что, будучи мне другом, ты можешь за меня порадоваться, ибо она моя – я обладаю неотъемлемым сокровищем, которое искал и наконец обрел».
Дом (слева) в Самерстауне (Лондон), в котором родилась и провела первые годы жизни Мэри Шелли. Художник – Джозеф Свейн. 1850 г.
28 июля в четыре часа утра Шелли в нанятой карете подъезжает к дому Годвина. Мэри тайком спускается к нему, влюбленные обнимаются. Мэри говорит, что должна вернуться и кое-что захватить. Она уходит, и Шелли проводит едва ли не самые мучительные пятнадцать минут в своей жизни. «Я ощущал, что мы рискуем жизнью и надеждой», – позже напишет он. Но вот Мэри возвращается, на этот раз ее сопровождает Джейн. Оказывается, ей тоже не хочется оставаться в родительском доме. На споры нет времени, Шелли согласен на все, если этого хочет Мэри. Беглецы садятся в экипаж и спешат прочь из Лондона по дуврской дороге.
Вероятно, Гарриет, беременная вторым ребенком, узнав о бегстве Шелли, впала в отчаяние. В доме Годвина тоже смятение. Уильям, припомнив то, что сам писал в воспоминаниях о Мэри Уолстонкрафт, быстро примиряется с безрассудством влюбленных. Это их жизнь, они сделали свой выбор. Мэри оставила ему знак, прихватив с собой первый роман матери и томик ее писем из Скандинавии. Он, конечно, огорчен побегом и не желает видеть блудную дочь еще некоторое время, но он, по крайней мере, не пытается ее остановить. А вот миссис Годвин отправляется в погоню.
Преследовательница настигла беглецов, когда они переправились через пролив и остановились в гостинице в Кале. Судьба Мэри ей более или менее безразлична, но она полночи увещевает свою дочь, Джейн, настаивая, чтобы та вернулась домой. Джейн настроена решительно, и миссис Годвин уезжает ни с чем.
Шесть недель романтическое трио колесит по Европе. Они гуляют по Тюильри, посещают Лувр, собор Парижской Богоматери, покупают осла и путешествуют по сельской Франции, меняют осла на мула, мула на экипаж, «уподобившись простофиле из сказки, который на каждой сделке теряет половину», – комментирует Перси. Добираются до Люцерна, затем до «золотого» Майнца, плывут по Рейну в Кельн, любуются кельнским собором и десятками старинных церквей. В дороге Мэри читает роман «Мэри», написанный Мэри Уолстонкрафт, и понимает, что ее мать ставила на первое место любовь и на одно из последних – брак. Шелли читает «Письма из Норвегии» и убеждается, что чувствительное сердце и ясный ум Мэри унаследовала от матери. Шелли начинает писать роман «Ассасины» – утопию о секте христиан-гностиков, достигших совершенного общественного устройства и всеобщей справедливости. Мэри пишет повесть под названием «Ненависть» – к сожалению, ни малейшего намека на ее содержание исследователям найти не удалось.
Лишь два обстоятельства смущают покой влюбленных: постоянное безденежье и назойливое присутствие «дуэньи» Джейн Клермон. Она делает недвусмысленные авансы Шелли, намекает на «жизнь втроем», но влюбленность Шелли достаточно традиционна и всеобъемлюща, ему не нужна еще одна женщина в их с Мэри постели. Мэри, в свою очередь, по свидетельству Шелли, «выказывает особое равнодушие ко всем грядущим горестям. Она ощущает, что одной нашей любви довольно, чтобы противостоять всем бедствиям, которые готовы разразиться. Она покоится в моих объятиях и, кажется, почти утратила потребность в пище, необходимой для поддержания жизни».
Но вот, шесть недель спустя, путешественники высаживаются на побережье Англии. Их медовый месяц закончился, началась реальная жизнь.
И для начала им нечем заплатить капитану корабля, который привез их в Англию. С трудом уговорив его поверить им в долг – у бедняги просто не было выбора, – они отправились в Лондон. Шелли навещает беременную Гарриет и выпрашивает деньги у нее. Он расплачивается с капитаном, и троица поселяется в гостинице.
Годвин не спешит раскрывать объятия перед беглянкой, возможно, желая, чтобы она в полной мере оценила, к каким последствиям приведет ее поступок. Старые друзья Мэри тоже не ищут общества девушки, сбежавшей с женатым человеком. Когда она написала Изабелле Бакстер, то получила суровую отповедь от ее жениха с просьбой больше никогда не писать в Шотландию. Она общается только с Джейн и некоторыми друзьями Шелли. По-видимому, вынужденная разлука с отцом сильно ее огорчает, и когда ей приходится расстаться и с Шелли, она впадает в уныние. «Обними покрепче свою Мэри, – пишет она возлюбленному. – Возможно, она когда-нибудь и обретет отца, а до тех пор ты для меня – весь мир, любимый мой. И я буду примерной, и никогда больше не буду огорчать тебя, и буду учить греческий. Но лучше я тебе скажу это при встрече, и ты так щедро наградишь меня».
Но встречаться стало очень трудно. За Шелли по пятам идут кредиторы, ему грозит долговая тюрьма, он вынужден скрываться и путать следы, как заяц. Мэри видится с ним тайком, словно служанка, которая бегает на свидания с лакеем. В своих стихах Шелли жалуется на то, что ночь разлучает влюбленных, когда, напротив, должна соединять и не мешать «друг друга чувствовать дыханье».
Кому-то это может показаться романтичным и пикантным, но любовь Шелли и Мэри и так сильна, она не нуждается в дополнительном топливе, разлука их обжигает, и оба мечутся, стараясь унять боль. Проходят мучительные недели, полные страха и тоски. Облегчение наступает только перед Рождеством, когда умирает дед Шелли и по его завещанию молодой человек получает содержание. Правда, часть денег он должен отдавать Гарриет, да и оформление бумаг занимает почти полгода, но это уже свет в конце тоннеля. Теперь, зная о наследстве, Шелли охотно дают в долг и предоставляют отсрочки.
30 ноября Гарриет рожает сына Чарльза. Мэри, которая сама в это время была беременна, эта новость не могла не взволновать. Финансовые затруднения Шелли касаются и Гарриет, и вот уже она приходит к нему в дом с ребенком на руках просить денег. Шелли предлагает радикальный выход: они втроем поселяются в Швейцарии. Но Гарриет эта идея совсем не кажется соблазнительной. «Странное существо», – замечает по этому поводу Мэри.
Но гораздо больше, чем Гарриет, Мэри беспокоит Джейн, недавно поступившая на лондонскую сцену под именем Клер Клермонт. Ее небольшие заработки поддерживали семью на плаву, но ее претензии росли не по дням, а по часам. Еще в октябре она повадилась приходить по ночам в спальню влюбленных и рассказывать в ужасе, что кто-то коснулся ее подушки, – она была уверена, что это Шелли. Он откликался на эти неумелые заигрывания и по полночи беседовал с Джейн «о сверхъестественном», чем доводил ее до истерических припадков, когда она «извивалась на полу» и билась в конвульсиях, а Шелли на следующий день не без самодовольства записывал в своем дневнике, что Джейн разглядела на его лице «соединение скорби с сознанием беспредельной власти над ее душой». Джейн можно понять: очень трудно быть свидетелем большой любви и сознавать, что ты не имеешь к ней отношения, что можешь рассчитывать лишь на вежливое внимание, да и то не всегда. Сбежав из дома, Джейн, как и Мэри, вычеркнула себя из приличного общества, получила ярлык «падшей», перед ней тоже закрылись все двери, но судьба ничем не вознаградила ее за эту жертву. Мэри и Шелли просто не могут выставить ее из дома: куда она пойдет? Но и утешить ее в ее одиночестве и в сознании, что она никому не нужна, они тоже не могут.
Известие о беременности Мэри заставляет Джейн поумерить пыл. Но когда Мэри не смогла носить корсет и, как порядочная английская женщина, на три последних месяца перед родами заперлась в доме, Джейн стала сопровождать Шелли во всех его выходах, что возродило ее надежды на большую близость и встревожило Мэри. «Мне очень нездоровится, – записывает она в дневнике. – Шелли и Клер ушли и побывают в куче мест… Прибыло письмо от Гарриет… выдержанное в духе «брошенной жены», там говорится, что ребенку уже исполнилась неделя». Чтобы пробудить в Шелли ревность и «наказать» его, она пытается флиртовать с Томасом Хоггом – другом Шелли, который часто навещает их. Результат получается неожиданным. Хогг не на шутку увлекся беременной женой друга, для Шелли дружба с Хоггом оказалась очень дорога – тот, кроме всего прочего, регулярно выручал Шелли из финансовых затруднений, – и, не желая огорчать приятеля, прогрессивный поэт предложил испытанный рецепт: «Давайте жить втроем!» Кажется, ménage à trois был одним из самых модных, как это назвали бы сейчас, «трендов» на рубеже веков. Но Мэри, вовсе не желавшая такого исхода, сразу же пошла на попятный и обратила все если не в шутку, то в некую идеальную дружбу, в которой нет и намека на плотские радости. «Я знаю, как сильна и нежна ваша любовь ко мне, и мысль, что я могу составить ваше счастье, мне приятна, – пишет она Хоггу. – Давайте дожидаться радости и упоения лета, когда зазеленеют кроны и весело и ярко засияет солнце, и у меня, любезный Хогг, будет мой маленький ребенок – в каких изящных развлечениях мы будем проводить все дни! И знаете ли что? Я буду брать у вас уроки итальянского, а сколько книг мы прочитаем вместе! Но наша главная отрада будет Шелли». И, чтобы у Хогга не оставалось ни малейших сомнений в том, на что он может рассчитывать, она подписывает это письмо так: «Я, любящая его так нежно и так безоглядно, что от одного его взгляда зависит вся моя жизнь, ему принадлежу я всей душой».
И то сказать, на седьмом месяце беременности, холодной и промозглой английской зимой, измученная недомоганиями и тревогами, испытывающая постоянный недостаток в деньгах, Мэри вряд ли могла почувствовать сильное телесное влечение к кому-нибудь.
22 февраля 1815 года Мэри родила недоношенную семимесячную дочь. Малютку назвали Кларой. Она прожила всего две недели и умерла во сне.
Мэри раз за разом переживала случившееся, ища ответы на неразрешимые вопросы: почему? За что? Она писала Томасу Хоггу: «Мой милый Хогг, моя крошка умерла. Придете ли вы сюда, как только сможете? Я хочу вас видеть. Она была совсем здорова, когда я ложилась спать. Ночью я поднялась покормить ее, но сон ее был так глубок, что я не решилась будить ее. Как поняла я утром, она была уже мертва тогда. Похоже, она скончалась от судорог. Придете ли вы? От вас веет спокойствием. Шелли боится, что у меня начнется лихорадка из-за прилива молока – ведь я больше не мать».
Ей снится, что Клара просто замерзла. Они с Шелли отогрели ее у очага, и она ожила. После таких снов просыпаться особенно больно.
Чтобы дать Мэри новые впечатления и помочь ей исцелиться от тоски, Шелли везет свою подругу в Бристоль. Шумный промышленный город, один из крупнейших портов Великобритании, прозванный «столицей запада», пробудил Мэри от оцепенения, заставил кровь быстрее бежать по жилам. На его причалах еще сохранился аромат дальних странствий и приключений, аромат рома и табака, привозимых из-за моря. Но улицы Бристоля помнят и о величайшей несправедливости и горе: сюда свободолюбивые англичане привозили чернокожих рабов из колоний. Сотни и тысячи матерей-негритянок оплакивали здесь своих детей: вырванных у них из рук, замученных пытками, умерших в ужасных условиях от голода. Ветер, налетевший с моря, заставляет скрипеть снасти, крикливые торговки на площадях предлагают рыбу, и даже голоса детей, играющих на мостовых, больше не заставляют Мэри погружаться в скорбь. Ее горе словно растворяется в вечном круговороте жизни. Шелли вынужден уехать в Лондон, Мэри тоскует, волнуется, чувствует, что способна снова страдать – а значит, снова жить и надеяться. Шелли пытается наладить отношения между ней и Годвином, но старый отец еще не готов простить влюбленных, чье безрассудство принесло столько горя и им самим, и окружающим.
Потом они поселяются в местечке Бишопсгейт, неподалеку от Виндзора. Совсем рядом течет великосветская жизнь, здесь Виндзорский замок – старейшая резиденция английских королей, здесь Аскот, где ежегодно в июне проводятся знаменитые скачки, на которых дамы стараются перещеголять друг друга элегантностью шляп, здесь Итон-колледж, где набирается ума золотая молодежь, будущие повелители империи. Но в Бишопсгейте царит поистине пасторальная атмосфера. Мэри наслаждается долгожданным покоем и уединением и снова ощущает признаки беременности. Клер в Лондоне покоряет Друри-Лейн и знакомится с Байроном.
В Бишопсгейте Шелли пишет поэму «Аластор». По словам его биографа Даудена, «это есть, в самом глубоком смысле, оправдание любви человеческой – той любви, которой сам он искал и нашел… Эта поэма есть чудно-вдохновенное воспоминание пережитого им за прошедший год – в ней его думы о любви и смерти, его впечатления от природы, навеянные швейцарскими горами и озерами, излучистой Рейсой, скалистыми ущельями Рейна и осенним великолепием Виндзорского леса».
К сожалению, Мэри предстоит потерять еще двух младенцев, пережить выкидыш, и лишь ее четвертый ребенок – сын Перси – переживет и отца, и мать и продолжит род Шелли.