Мэри Кубика
Милая девочка
Колин. До
Это не займет много времени. Я плачу одному парню, чтобы он задержался на работе на пару часов дольше положенного. Иду за ней в бар и сажусь так, чтобы она меня не видела. Дожидаюсь звонка, вижу, как она встает, и начинаю действовать. Я мало о ней знаю. Видел фото. Это размытая фотография, сделанная из машины с расстояния в дюжину футов. Помимо девушки на снимке еще человек десять, поэтому ее лицо обведено красным маркером. На обратной стороне указано имя – Мия Деннет – и адрес. Мне передали фото около недели назад. Раньше мне не приходилось заниматься ничем подобным. Воровство, да, было. Преследование. Но не похищение. Однако мне очень нужны деньги.
Я хожу за ней уже несколько дней. Знаю, где она покупает продукты, в какую химчистку сдает вещи, где работает. Мы никогда не разговаривали. Я не узнаю ее по голосу, понятия не имею, какого цвета ее глаза и какими они становятся, когда ей страшно. Но и это скоро станет мне известно. Я заказываю пиво, но я не делаю ни глотка. Нельзя рисковать и напиваться. Только не сегодня. Внимание привлекать тоже не стоит, поэтому я и заказал пиво, чтобы передо мной что-то стояло. Когда раздается звонок, она уже с трудом сдерживается. Выходит, чтобы поговорить, и возвращается разочарованная. Собравшись было уходить, она меняет решение и делает глоток из бокала. Затем находит в сумке ручку и что-то чиркает на салфетке, краем уха слушая стихи, которые один урод читает на сцене.
Я стараюсь об этом не думать. Размышляю о том, что она красивая, но напоминаю себе о деньгах. Деньги мне необходимы. Это ведь несложно. Через пару часов все будет закончено.
– Красиво, – киваю я, уставившись на салфетку. Это лучшее, что я могу сказать. В искусстве я ни черта не смыслю.
Она бросает на меня через плечо ледяной взгляд. Ей не нравится, что я подошел. Ей нет до меня никакого дела. Что ж, так проще. Она не отрывает взгляда от салфетки даже после того, как я нахваливаю появившуюся на бумаге свечу. Она мечтает, чтобы я оставил ее в покое.
– Спасибо, – наконец произносит она.
– Абстракционизм?
Это определенно не то, что надо было сказать.
– Полагаете, это ужасно?
Другой бы рассмеялся, сказал, что шутит, и засыпал ее комплиментами. Другой. Но не я.
В любой иной ситуации, будь на ее месте другая девушка, я бы непременно ушел. Будь у меня выбор, я ни за что не подошел бы к этой злобной стерве. Я бы завел светскую беседу, ухаживал за кем-то другим, и кто знает, к чему бы это привело.
– Я такого не говорил.
Она кладет руку на пальто:
– Мне пора.
Проглатывает все, что оставалось в бокале, и ставит его на стол.
– Похоже на Моне, – говорю я. – Ведь он писал в абстрактной манере?
Я произношу эту фразу намеренно.
Она поднимает на меня глаза. Впервые. Улыбаюсь ей. Интересно, увиденного ей достаточно, чтобы положить пальто? Она смягчается, понимает, что была резка. Может, она совсем и не стерва. Может, ее просто что-то разозлило.
– Моне – художник-импрессионист, – отвечает она. – Абстракционизм – это Пикассо, Кандинский, Джексон Поллок.
Никогда не слышал этих имен. Она опять собирается уходить.
Не страшно. Я спокоен. Если она уйдет, пойду за ней до дома. Я знаю, где она живет. У меня много времени.
И все же стоит попытаться.
Протягиваю руку, чтобы дотянуться до салфетки, которую она уже бросила в пепельницу.
– Я не сказал, что ужасно.
Расправив, кладу салфетку в задний карман джинсов. Этого достаточно, чтобы она стала искать глазами бармена; решила, что можно еще выпить.
– Оставите себе? – интересуется она.
– Да.
– На случай, если я однажды стану известной?
Людям нравится думать, что они много значат. Она собирается стать лучшей.
Она представляется; ее зовут Мия. Сделав паузу, говорю, что я Оуэн.
– Не думала, что это такой сложный вопрос, – усмехается она.
Рассказываю, что мои родители живут в Толедо, что работаю кассиром в банке. Все это ложь. О себе она почти не рассказывает. Мы говорим не о личном: аварии на Дэн-Райан, сошедшем с рельсов поезде, предстоящей Мировой серии. Она предлагает обсудить что-нибудь не такое печальное. Это не просто. Мия опять делает заказ. С каждой порцией алкоголя она становится все более открытой. Признается, что ее обидел друг. Рассказывает о нем. Они встречаются с конца августа, а она уже сбилась со счета, сколько свиданий он отменил. Ей хочется вызвать к себе симпатию, но это невозможно. В какой-то момент я придвигаюсь ближе, наши колени соприкасаются.
Стараюсь не думать об этом и о том, что произойдет позже. Представляю, как буду запихивать ее в машину и передавать Далмару. Она говорит без умолку, но я не вникаю в смысл ее слов. Я думаю о деньгах, о том, на сколько мне хватит этой суммы. То, что я делаю сейчас – сижу в баре, в который никогда не пошел бы по своей воле, сижу рядом с женщиной, которую должен похитить, – это не мое. Но я улыбаюсь, когда ее рука касается моей. Я позволяю ей, потому что знаю: эта девушка изменит мою жизнь.
Ева. После
Я ищу любимую детскую книжку Мии, когда меня внезапно озаряет: во втором классе у нее появилась воображаемая подруга по имени Хлоя.
Вот она. Лежит на пожелтевших страницах альбома, подписанная с краю моей же рукой синими чернилами, между снимком первого перелома и выпиской из больницы, куда она попала с первым гриппом. Фотография ученицы третьего класса, кажется, не может пролить свет на причины появления имени Хлоя, но я их вижу. Смотрю на групповой снимок, выделяю счастливо-беспечную девочку, далекую от акне и подтяжек лица, и представляю лицо Колина Тэтчера. Перевожу взгляд на дочь. Белозубая улыбка, брызги веснушек и золотистая копна льняных волос, тогда еще на тон светлее, чем сейчас. Ворот блузки расстегнут, я уверена, что ее худенькие ножки обтянуты ярко-розовыми легинсами, полученными по наследству от Грейс. Между страницами детской книжки я нахожу и другие снимки: Рождество, утро, Мии два года, Грейс семь; разглядываю их одинаковые пижамы и взъерошенные грязные волосы Джеймса на заднем плане. Первые дни в школе. Дни рождения.
Завтракаю, перелистывая страницы детской книжки, пальцами ощущаю ткань подгузников, вижу перед глазами детскую бутылочку и мечтаю, чтобы то время вернулось. Звоню доктору Родос. К моему большому удивлению, она отвечает.
Рассказываю ей о воображаемой подруге, и врач сразу приступает к психоанализу:
– Дети, миссис Деннет, часто придумывают себе друзей, чтобы компенсировать одиночество или отсутствие друзей в реальной жизни. Они наделяют их качествами, которыми желали бы обладать. Друг, например, будет общительным и коммуникабельным, если малыш застенчив, спортивным и ловким, если сам ребенок неуклюж. Наличие воображаемого друга не является психологической проблемой. Он исчезнет, когда ребенок взрослеет.
– Дело в том, доктор Родос, – говорю я, – что имя воображаемой подруги Мии Хлоя.
– Любопытно, – произносит врач таким тоном, что я немею.
Я буквально одержима мыслями об этом имени – Хлоя.
Все утро читаю в Интернете все, что нахожу. Имя имеет древнегреческие корни, значение его, в зависимости от сайта, предлагается «цветущая» или «зеленеющая», впрочем, эти слова можно считать синонимами. В этом году оно одно из самых популярных имен у родителей, но в 1990-м занимало лишь двести двенадцатое место среди детских имен в Америке, расположившись между Александрой и Мари. В Штатах около десяти тысяч пятисот девочек по имени Хлоя. Имя пишется по-разному – Хлоя, Хлои, Клоя. Интересно, как бы это сделала Мия? Разумеется, я не посмею спросить. Где Мия сталкивалась с этим именем? Может, это связано с малышкой Кэббидж Пэтч и Бейбиленд? Открываю сайт – удивительно, сколько в этом году кукол с цветом кожи кофе с молоком, – но не нахожу ни одного упоминания имени Хлоя. Возможно, так звали одноклассницу Мии?
Ищу знаменитостей по имени Хлоя: Кэндис Берген и Оливия Ньютон-Джон назвали дочерей Хлоя, также это настоящее имя писательницы Тони Моррисон, хотя сомневаюсь, что Мия во втором классе читала ее книгу «Возлюбленная». Нахожу Хлою Севиньи и Хлою Уэбб (первая слишком молода, вторая слишком стара, чтобы привлечь внимание дочери в восьмилетнем возрасте).
Можно спросить у Мии. Можно подняться по ступенькам и постучать в дверь ее спальни. Это сделает Джеймс, он обязан докопаться до сути. Я сама желаю того же, но не хочу разрушать доверительные отношения с дочерью. Несколько лет назад я бы попросила помощи и совета у Джеймса. Но не сейчас. Беру трубку телефона, набираю номер. Голос ответившего мне человека звучит дружелюбно.
– Ева, – произносит он, и я сразу успокаиваюсь.
– Здравствуй, Гейб.
Колин. До
Подвожу ее к высотному зданию на Кенмор. Мы поднимаемся на лифте на седьмой этаж. Из-за одной двери доносится громкая музыка; ступаем на грязное ковровое покрытие и проходим в конец коридора. Она молча стоит рядом, а я открываю дверь. В квартире темно, светится лишь табло на плите. Решительно иду по паркетному полу к дивану и включаю торшер. Тени исчезают, и нашему взору предстает мое скромное жилище: спортивные журналы, разбросанная обувь на нижней полке открытого шкафа, недоеденный рогалик на бумажной тарелке. Молчу, ощущая, что она меня осуждает. Тишина. Соседи сегодня готовят индийские блюда на ужин, и она морщится от запаха карри.
– Все нормально? – спрашивает она, потому что ей неприятна эта возникшая из-за неловкости тишина. Возможно, считает все это ошибкой, мечтает поскорее уйти.
Подхожу ближе, глажу ее по волосам, стараясь прикоснуться кончиками пальцев к коже. Я мысленно возношу ее на пьедестал и вижу, что в глазах, хоть и на мгновение, вспыхивает желание там остаться. Она никогда в жизни не поднималась на пьедестал. Она целует меня и забывает, что собиралась уходить. Прижимаюсь к ее губам, знакомым и чужим одновременно. Мои движения напористы. Я делал это тысячу раз. Если я замешкаюсь из-за собственной неуклюжести, у нее будет время подумать. Но все происходит стремительно.
И вот наконец заканчивается, так же быстро, как началось.
Я отталкиваю ее.
– В чем дело? – выдыхает она мне в шею. – Что случилось?
Ее руки сползают вниз, пальцы неумело возятся с ремнем.
– Не надо, – говорю я и отворачиваюсь.
– Почему? – В ее голосе мольба. От волнения она сжимает край своей блузки.
Отхожу в сторону, подальше, теперь ей до меня не дотянуться. Ей стыдно и неловко. Она прижимает руки к щекам, словно ей жарко.
Затем руки опускаются, цепляются за спинку кресла. Девушка пытается перевести дыхание.
Комната начинает вращаться перед глазами. Она не привыкла к слову «нет». По лицу видно, что она меня не слышит. Она нервно расправляет блузку, пытается привести в порядок растрепавшиеся волосы.
Не знаю, как долго длилась тишина.
– Не надо, – повторяю я и наклоняюсь за обувью. Повернувшись, швыряю ботинки в шкаф, оба одновременно, и слышу, как они ударяются о заднюю стенку. Подхожу и закрываю дверцу, беспорядок остается, но там, где он не виден.
Обида ее растет.
– Зачем ты меня сюда привел? – спрашивает она. – Ты привел меня сюда лишь для того, чтобы оскорбить.
Вспоминаю, как мы сидели в баре. Стараюсь представить собственный жадный взгляд, когда я наклонился к ней и предложил:
– Пойдем отсюда?
Я сказал ей, что живу совсем рядом, и мы бежали почти до самого дома.
– Не надо. – Пристально смотрю ей в глаза.
Она отводит взгляд и тянется за сумочкой. По коридору проходят люди, их смех режет слух, как тысяча ножей.
Она делает шаг и теряет равновесие.
– Куда ты собралась? – спрашиваю я и закрываю телом входную дверь. Теперь она не уйдет.
– Домой.
– Ты пьяна.
– И что? – с вызовом спрашивает она, стараясь удержаться на ногах.
– Ты не уйдешь, – настаиваю я. Хочу сказать, что помешаю ей, но произношу: – Не сейчас.
Она улыбается и говорит, что я милый. Думает, я за нее беспокоюсь. Знала бы она, как мало меня волнует ее судьба.
Ничтожно мало.
Гейб. После
Когда я вхожу, Грейс и Мия Деннет уже сидят у моего рабочего стола. Грейс явно некомфортно. Она берет мою ручку, снимает изжеванный колпачок, натянув рукав блузки, и бормочет что-то себе под нос. Я разбираю лишь слова «некрасиво» и «неприлично». Пригладив ладонью галстук, делаю шаг. Представляю, какого она обо мне мнения. В следующую секунду она уже выговаривает Мии, что ее волосы не укладывали феном по меньшей мере неделю, под глазами ужасающие синяки. Затем она скользит взглядом по мятой одежде сестры и отмечает, что вещи выглядят так, словно куплены для девочки-подростка, вернее, мальчика.
– Интересно, да? – нахмурившись, продолжает Грейс. – Я прямо-таки вынуждаю тебя нагрубить, назвать меня самовлюбленной сукой, как ты постоянно оскорбляла меня.
Мия молча смотрит на сестру.
– Доброе утро, – произношу я.
Грейс бросает на меня недовольный взгляд.
– Думаю, можем начинать. У меня еще много дел, – заключает она.
– Конечно. – Я медленно высыпаю сахар в готовый кофе, стараясь растянуть процесс. – Я хотел побеседовать с Мией, может, мне удалось бы кое-что прояснить.
– Не представляю, чем она может вам помочь, – произносит Грейс и напоминает мне об амнезии. – Она ведь ничего не помнит.
Я пригласил Мию, чтобы вместе покопаться в ее памяти, понять, что сказал ей Колин Тэтчер, возможно, это могло бы представлять ценность для следствия. Поскольку Ева почувствовала себя плохо, Мию сегодня сопровождает сестра, по глазам которой видно, что она предпочла бы провести это время в кресле дантиста, нежели в моем кабинете.
– Я бы хотел попытаться заставить ее что-то вспомнить. У меня есть кое-что, вдруг поможет.
Глаза ее становятся круглыми.
– Фотографии подозреваемых, детектив? Нам хорошо известно, как выглядит Колин Тэтчер. Вы уже показывали фото и нам, и Мии. Ожидаете, что она его опознает?
– Это другое, – говорю я и открываю ящик стола, где хранятся вещи, добытые не совсем легальным путем.
Грейс цепко охватывает взглядом небольшой альбом одиннадцать на четырнадцать, стараясь разгадать, к чему я клоню. Изделие вторичной переработки не дает ей ни единого шанса. Мия понимает, что ни она сама, ни я не имеем представления, что происходит в ее душе, но в лице ее что-то меняется – должно быть, нахлынула волна воспоминаний, – правда, лишь на несколько секунд. Мои догадки подтверждает и язык ее жестов – она выпрямляется и чуть подается вперед, потянувшись рукой к альбому, как к чему-то знакомому.
– Вы его узнаете? – произношу я, покосившись на Грейс, собирающуюся, видимо, спросить о том же.
Мия берет альбом, но не открывает, а проводит рукой по гладкой обложке. Она молчит не меньше минуты, а потом качает головой. Все, воспоминания ускользнули, так и не сформировавшись в четкую мысль. Она откидывается на стуле, пальцы разжимаются, позволяя альбому упасть ей на колени.
Грейс выхватывает его и открывает. Перед ней множественные зарисовки Мии. Ева рассказывала, что дочь обычно не расстается с альбомом, рисует все, что кажется ей интересным: от бездомных, притулившихся в переходах метро, до машин, ожидающих на стоянке хозяев. Таков способ Мии вести дневник, таким образом она сохраняет воспоминания о том, где была и что видела. В этом альбоме я нахожу наброски дерева и нескольких деревьев, озера, окруженного лесом, небольшого бревенчатого домика и тощего кота, дремлющего на солнышке. Кажется, эти рисунки не удивляют Грейс. Она перелистывает страницы, пока не натыкается на изображения Колина Тэтчера, отчего буквально подпрыгивает на месте.
Колин Тэтчер имеет весьма потрепанный вид: вьющиеся волосы торчат в разные стороны и кажутся грязными, как и изодранные джинсы, и толстовка с капюшоном. Мия нарисовала его крепким и высоким. Особенный акцент она сделала на глазах, подчеркнув карандашом тени и мельчайшие детали, передав глубину взгляда. Колин Тэтчер получился словно живой и настолько пугающий, что Грейс старается поскорее перелистнуть страницу.
– Ты ведь сама это нарисовала, не помнишь? – Она подсовывает блокнот сестре, заставляя ту взять его в руки.
Колин сидит на полу по-турецки перед старой печкой, повернувшись спиной к пламени. Мия проводит рукой по странице, чуть смазывая карандашные линии, и принимается разглядывать кончики пальцев, на которых остались следы грифеля.
– Не екнуло? – интересуюсь я и делаю глоток кофе.
– Это… – Мия переводит дыхание, – он?
– Если ты о похитившем тебя человеке, то да, это он, – отвечает Грейс.
Я вздыхаю и протягиваю ей фотографию.
– Вот Колин Тэтчер. – Это не фото, сделанное полицейскими, а обычный снимок, где он, кстати, одет прилично.
Мия задумчиво переводит взгляд с фотографии на рисунок. Вьющиеся волосы. Крепкое телосложение. Карие глаза. Щетина на лице. Скрещенные на груди руки, выражение лица человека, изо всех сил старающегося скрыть улыбку.
– Вы прекрасно рисуете.
– Это я нарисовала? – переспрашивает Мия.
Я киваю в ответ:
– Нашел этот альбом в доме, среди ваших с Колином вещей. Полагаю, альбом принадлежит вам.
– Ты взяла альбом с собой в Миннесоту? – Грейс вскидывает брови.
Мия лишь пожимает плечами, не отводя глаз от лица Колина. Конечно, она не помнит. И Грейс, зная это, все равно спрашивает. Ход ее мыслей схож с моим: почему Мия взяла с собой только альбом?
– Что вы еще с собой брали?
– Не знаю, – отвечает она настолько тихо, что слова можно разобрать с трудом.
– А что еще вы нашли? – интересуется Грейс.
Я наблюдаю за Мией, отмечая каждое ее движение: то, как она протягивает руку и осторожно касается изображения, словно стараясь установить некий контакт, и как ее медленно, но все сильнее охватывает разочарование. Каждый раз, когда она старается отогнать призраков воспоминаний, они набрасываются на нее с возросшей силой, будто умоляя: думай, просто думай.
– Ничего необычного. – Я пожимаю плечом.
Грейс мой ответ выводит из себя.
– Что это значит? Одежду, продукты, оружие – ножи, взрывчатку, пистолеты – мольберт или набор красок? Если хотите знать мое мнение, – она выхватывает альбом из рук сестры, – это уже из ряда вон выходящее. Похитители обычно не позволяют жертвам рисовать доказательства их причастности к преступлению в дешевом альбоме. – Грейс поворачивается к сестре: – Если он так долго спокойно сидел, почему же ты не сбежала, Мия?
Та поднимает на нее вопросительный взгляд. Грейс вздыхает и смотрит так, словно сестру пора поместить в палату психиатрической лечебницы, поскольку она совершенно оторвана от реальности и не представляет, где находится и зачем, словно с трудом подавляет в себе желание стукнуть ее по голове чем-то тяжелым, чтобы удар встряхнул содержимое черепной коробки и заставил мозг работать.
Я счел своим долгом выступить в защиту Мии.
– Возможно, она боялась. А может, просто не знала, куда идти. Домик стоял посреди безлюдной пустыни в северной Миннесоте, зимой эти места похожи на затерянные земли. Куда ей было бежать? Он мог поймать ее, и что бы случилось тогда?
Грейс поджимает губы и перелистывает страницы альбома, разглядывая бесконечные изображения леса, бескрайних снегов; и… внезапно, словно вспомнив о чем-то, она взмахивает пальцами, перелистывая несколько страниц.
– Это рождественская елка? – Она поворачивает альбом к сестре.
Взглянув на надорванную страницу, та вскакивает с места. Я кладу руку на плечо Мии, стараясь ее успокоить.
– О да, милое деревце, – усмехаюсь я. – Вы и это сочтете необычным? Рождественская елка. Кстати, действительно очень симпатичная.
Колин. До
Она изо всех сил борется со сном, когда звонит телефон. Она уже тысячу раз повторяла, что должна уходить. Мне удавалось убедить ее, что в этом нет необходимости.
Не сразу нахожу в себе силы отвести от нее глаза. Отчетливо ощущаю умоляющий взгляд и заставляю себя забыть о нем. С этой девушкой происходит что-то странное.
Каким-то образом мне удается убедить ее остаться. Она верит, что это для ее же пользы. Объясняю, что провожу ее до такси, когда она протрезвеет. К счастью, она соглашается.
Звонит телефон. Она даже не вздрагивает, лишь смотрит на меня, будто считает, что это звонит моя подружка. А кто еще может позвонить среди ночи? Времени почти два. Беру трубку и выхожу в кухню, краем глаза отмечая, что она поднимается с дивана, стараясь побороть бессилие и вялость.
– Все в порядке? – интересуется Далмар.
Я ничего о нем не знаю, кроме того, что кожа его чернее, чем у всех черных, что мне доводилось видеть. Я и раньше исполнял заказы Далмара: воровство, угрозы. Но никогда не похищал людей.
– Угу.
Поворачиваюсь и смотрю на девушку, переминающуюся с ноги на ногу в комнате. Она ждет, когда я закончу разговор. Тогда она уйдет. Надо задержать ее, насколько возможно. Повернувшись к ней спиной, достаю из ящика пистолет.
– В два пятнадцать, – доносится из трубки.
Место мне известно: темный переулок под мостом метро, где в это время можно встретить лишь бездомных. Мне надо остановиться за серым мини-вэном. Они заберут девушку и отдадут деньги. Все очень просто. Мне даже не придется выходить из машины.
– В два пятнадцать, – повторяю я.
В этой мисс Деннет не больше ста двадцати фунтов. К тому же ее мучают похмелье и головная боль. Ничего сложного.
Возвращаюсь в комнату и вижу, что она собралась и готова уходить. Останавливаю ее у двери, обняв рукой за талию.
– Ты никуда не пойдешь.
– Надо, – говорит она. – Мне утром на работу. – И глупо хихикает. Что в этом смешного?
Хорошо, что у меня есть пистолет. И она его видит. В эту секунду все меняется. Вот он, момент истины. Она смотрит на пистолет, пытаясь понять, что это значит.
– Ой, – тихо вскрикивает она. Затем почему-то спрашивает: – Что ты будешь с ним делать?
Она медленно отходит на несколько шагов и садится на диван.
– Ты должна пойти со мной. – Я делаю шаг вперед, сокращая разделяющее нас расстояние.
– Куда?
Пытаюсь взять ее за руку, и она непроизвольно отдергивает обе руки.
– Пожалуйста, не усложняй.
– Зачем тебе пистолет?
А она ведет себя спокойнее, чем я ожидал. Явно обеспокоена, но не кричит, не плачет. Сидит, не отводя глаз от пистолета.
– Просто пойдешь со мной.
Хватаю ее за руку, она дрожит и старается вырваться. Ничего не выйдет, я держу ее крепко. Она вскрикивает и смотрит на меня со злостью – ей больно и страшно. Все произошедшее стало для нее неожиданностью. Она умоляет отпустить ее, просит не прикасаться. Командные нотки в ее голосе выводят меня из себя. Можно подумать, она здесь главная.
Она натужно старается вырваться, но сдается, понимая, что не сможет. Я ей не позволю.
– Заткнись, – говорю я, сжимая рукой оба ее запястья. Ей больно, я знаю. Мои пальцы оставляют красные следы.
– Это какая-то ошибка, – говорит она. – Этого не может быть.
Голос звучит на удивление спокойно, но испуганные глаза смотрят на пистолет. Не передать, сколько раз я слышал эти слова. Каждая жертва утверждает, что я ошибся.
– Заткнись. – На этот раз я повышаю голос и стараюсь говорить властно. Прижимаю ее к стене, и она задевает бра. Плафон с противным звуком падает на паркет, но остается целым, разбивается только лампочка.
Надавливаю сильнее и приказываю молчать. Повторяю снова и снова. Она стоит и молча слушает. У нее лицо профессионального игрока в покер, хотя в душе, несомненно, не все так спокойно.
– Ладно, – произносит она, будто у нее есть выбор, будто ее слова что-то меняют. Она кивает и поднимает на меня уставшие, но спокойные глаза. И, между прочим, красивые. Да, у нее красивые голубые глаза, но я спешу выбросить из головы подобные мысли.
Нельзя думать о такой ерунде. Только не сейчас. Сначала надо передать ее Далмару и выполнить работу.
Приставив пистолет к ее виску, объясняю, что делать. Она должна пойти со мной. Если закричит, я спущу курок. Вот так все просто.
Она не станет кричать. Я вижу это по ее лицу.
– Сумочка.
Она сама бросила ее на пол, когда мы час назад ворвались в квартиру, расстегивая на ходу одежду.
– Плевать на твою чертову сумку.
Выталкиваю ее в коридор и захлопываю за собой дверь.
На улице похолодало. Ветер разметал ее волосы, закрыв прядями лицо. Она дрожит еще и от холода. Я чувствую это, потому что крепко прижимаю ее к себе. Конечно, не для того, чтобы согреть, до этого мне нет дела. Я не хочу, чтобы она вырвалась и убежала. Я держу ее так крепко, что иногда наши ноги соприкасаются, мешая сделать шаг. Однако мы передвигаемся довольно быстро. Наша цель – оставленная на Айнсли машина.
– Шевелись, – говорю я в очередной раз, хотя понимаю, что сам нас задерживаю.
Приходится постоянно оглядываться, чтобы проверить, не следят ли за нами. Она смотрит под ноги и старается увернуться от промозглого ветра. Пальто осталось в квартире. Кожа покрывается пупырышками – тонкая блузка не лучшая одежда для начала октября. На улице пустынно, мы единственные, кому пришло в голову выйти из дому. Распахиваю дверцу машины и жду, когда она усядется. Не трачу времени, чтобы пристегнуться, разворачиваюсь и несусь прямо по улице с односторонним движением.
Дороги все равно пустые. Я еду быстро, знаю, что не должен этого делать, но все равно гоню, желая, чтобы все скорее закончилось. Она неестественно спокойна, сидит молча, дыхание кажется ровным. И все же мне удается заметить, что она немного дрожит от холода и страха. Интересно, о чем она думает? Заговорить со мной она даже не пытается. Свернулась на соседнем сиденье и разглядывает проносящиеся за окном улицы города. Пройдет еще немало времени, прежде чем мы доберемся до места встречи и люди Далмара вытащат ее из машины, попутно ощупав все тело своими грязными руками.
Далмар человек с норовом. Не представляю, какие у него планы на эту девушку. Мне известно лишь, что он рассчитывает на выкуп. Он будет держать ее до тех пор, пока отец не выплатит долг. Мне неизвестно, что они сделают с ней после. Убьют? Отправят домой? Сомневаюсь. Если так, то лишь после того, как сам Далмар и его парни используют ее на полную катушку. В голове выстраивается целый ряд возможных вариантов, и в конце концов я начинаю думать о том, что будет, если меня поймают? Затея может оказаться пустой. Похищение человека потянет на тридцать лет тюрьмы. Это точно. Я проверял. Не раз я думал о возможных последствиях после того, как меня нанял Далмар. Но одно дело – думать и совсем другое – делать. И вот я здесь, в машине, везу похищенную девушку и думаю о тридцати годах заключения.
Она не поворачивается в мою сторону. На светофоре я кошусь на нее. Теперь она смотрит перед собой, и я знаю, что она чувствует мой взгляд. Сжав зубы, старается сдержать слезы. Я держу руль одной рукой, вторая лежит на колене и сжимает пистолет.
Откровенно говоря, на девушку мне наплевать. Я думаю о том, что буду делать, когда вернусь домой. С того времени меня можно считать причастным к совершенному похищению или убийству. Так и будет. Далмар сделает все, чтобы не иметь к этому отношения. Он подставит меня. Если дело пойдет плохо, я стану марионеткой, козлом отпущения, которому предстоит сложить голову на плахе.
Загорается зеленый свет, и я выезжаю на Мичиган. Толпа пьяных подростков стоит на углу в ожидании автобуса. Они глупо гогочут, поддразнивая друг друга. Один из них спотыкается о бордюр и ступает на проезжую часть. Успеваю уйти в сторону, едва не сбив его.
– Идиот, – бормочу я себе под нос.
Парень вытягивает руку с поднятым средним пальцем.
В очередной раз прокручиваю в голове запасной план. Я всегда готовлю его, если дело пойдет не так, как задумано. Правда, мне ни разу не представился случай его использовать. Проверяю, сколько у меня бензина. Достаточно, чтобы смотаться из города.
Мне надо на Уэкер. Смотрю на часы, на панели 2:12. Далмар с помощниками уже ждут на месте. Он мог бы справиться и сам, но ни за что не будет марать руки. Он найдет болвана, такого как я, чтобы сидеть в стороне и наблюдать. Таким образом, он всегда остается чистеньким. На месте преступления не обнаружат его отпечатков, на записи камер наблюдения не будет его лица. Общение с чертовым ЦРУ он отводит нам, его бойцам, как он нас называет.
В машине их человека четыре, все они только и ждут, когда смогут схватить девушку, сидящую пока рядом со мной. Скоро ей придется сражаться за свою жизнь.
Мои руки соскальзывают с руля. Я потею, как последний трус. Вытираю ладони о джинсы и в сердцах ударяю кулаком по рулю. Девушка на соседнем сиденье издает сдавленный крик. Мне надо свернуть на Уэкер, но я еду прямо. Понимаю, что это глупо, но еду и смотрю в зеркало, чтобы удостовериться, что за нами нет хвоста. Я жму на газ, проношусь по Мичиган-авеню, потом Онтарио-стрит, уже до наступления двух пятнадцати я на Девяностом шоссе. Девушке я ничего не говорю, она все равно ничему не поверит.
Сам не понимаю, когда это происходит и как далеко мы отъехали от города. Линия горизонта исчезает в темноте, пройденное расстояние стерло череду домов на обочинах. Моя попутчица начинает ерзать на сиденье, теряя самообладание. Оторвавшись от окна, она поворачивается назад, туда, где исчез за горизонтом город. Кажется, что кто-то включил тумблер и она наконец поняла что происходит.
– Куда мы едем? – спрашивает она. Голос становится истеричным, вместо непроницаемого лица игрока в покер вижу распахнутые в панике глаза и лихорадочный румянец.
Успеваю заметить это благодаря вспыхивающему и потухающему свету фонарей, падающему на ее лицо каждые пять секунд. Она умоляет меня отпустить ее, но я велю ей закрыть рот. У меня нет желания слушать нытье. Она начинает плакать, слезы заливают лицо, сквозь всхлипы опять слышится просьба отпустить ее.
– Куда мы едем? – опять спрашивает она.
И я поднимаю пистолет. Больше не могу слышать ее голос, пронзительный и надрывный. Надо как-то ее заткнуть. Поднимаю дуло к ее виску и приказываю замолкнуть. Наконец она перестает говорить, хотя продолжает плакать. Всхлипывает и утирает нос укороченным рукавом блузки; к тому моменту пейзаж за окном становится совсем сельским.
