Мэд Фоксович
Ковры из человеческой кожи
– Не будем медлить, – решительно скомандовал экспедитор, взъерошив жабо и толкнув дверь в сарай ногой.
Компания прошла внутрь. Смотря на яркий белый снег достаточно долго, их глаза отвыкли от темноты, поэтому первые несколько секунд они не могли видеть ничего. Но они чувствовали запах. Ужасающая некротическая вонь пропитала помещение…
Внезапно время остановилось. Ну, или, по крайней мере, так чувствовал Кисейский. В одно мгновение все перестало иметь значение, цвета затухли, а звуки исчезли. Ведь Михаил увидел полотно… полотно, туго натянутое между параллельных стен амбара как полная паутина. Свет из окон позади пробивал бесформенный и хаотичный холст насквозь, подчеркивая бесчисленное множество пигментных пятен и извилистых линий, похожих на кровеносные сосуды.
И конечно, в центре было лицо.
Пустые глаза, ноздри и рот, – это лицо застыло в гримасе душераздирающего крика в последний момент, пока кому-то принадлежало. Как и все другие части дубленого эпидермиса, который был развешен посреди продовольственного амбара, словно свежий шедевр изобразительного искусства, которым явно очень гордился его автор.
Худшие кошмары Михаила Кисейского, что преследовали его во снах и терроризировали каждую ночь, ужас прошлого, который он безуспешно пытался выдворить из своего искалеченного сознания многие годы, стали реальностью вновь…
Ковер из человеческой кожи с мольбой о помощи и осуждением смотрел на него пустыми глазницами.
Захар Ячменник выронил трость и упал на колени. Его вырвало.
Ираклий панически схватился за голову и принялся кричать от ужаса, одержимо носясь по комнате.
Святорад, который уже успел это увидеть, прикрыл половину лица ладонью и отвернулся.
Глаза Матрены были широко открыты, она не моргала и не могла оторваться. Ее челюсть медленно отвисла до ключиц в выражении абсолютной прострации и шока.
Кисейский не выражал эмоций до самого последнего момента… перед тем, как его руки повисли плетьми, и он начал падать. Матрена проводила тело наставника ошарашенным взглядом, наблюдая за тем, как оно с треском рухнуло на пол.
Белый свет.
В этот раз звуки исчезли по-настоящему, а на смену им пришел свербящий писк в голове. Но, казалось, обтекающий шум начал понемногу возвращаться вместе с тусклым изображением. Кисейский обнаружил себя на улице, продовольственный амбар уже скрывался за холмом. Учитывая тот факт, что Михаил не чувствовал ничего ниже шеи, догадливый сыщик предположил, что его кто-то нес.
Оглядевшись по сторонам, он понял, что, подхватив под руки, его тащили на себе Святорад и Матрена. Конечно, большую часть работы выполнял громила-целовальник, но хилая крестьянка выкладывалась на полную, чтобы помочь ему. Наконец, придя в сознание, Кисейский привлек внимание товарищей, поводив рукой перед их лицами.
– Михаил Святославович! – воскликнула Матрена. – Слава богу, вы очнулись!
Святорад аккуратно опустил следователя на ватные ноги, но продолжал придерживать его за плечи в целях предосторожности.
– Вы в порядке, господин Кисейский? – обеспокоенно проговорил витязь.
– Да… – с усталостью булькнул Михаил, не поднимая головы, – как долго меня не было?
– Минут десять… – вздохнула крестьянка, – вы упали без сознания в сарае, когда… – она запнулась, – мы обнаружили это дьявольское отродье…
– Как кто-то мог сотворить такое?! – воскликнул Святорад. – Какой душевнобольной палач способен снять шкуру с человека и вывесить ее как гобелен?!
Кисейский молчал, но чем дольше и громче говорили эти двое, тем сложнее ему становилось сдерживать нарастающую панику.
– Зачем Лихо делает все это?! – прокричала Матрена.
– У меня есть вопрос получше! – добавил Святорад. – Зачем маньяку понадобилось вывешивать шкуру на всеобщее обозрение?!
Михаил стиснул зубы и сжал кулаки.
– Что, если он хочет привлечь внимание?! – у него больше не получалось понять, кто именно кричал это. – Что вы думаете, Михаил Святославович?!
– Да, что вы думаете, господин Кисейский?!
Экспедитор не мог терпеть. Он резко расставил руки в стороны и оттолкнул от себя Святорада с Матреной! Витязь еле колыхнулся, в то время как маленькая крестьянка едва не упала в сугроб. Они оба изумленно ахнули.
– Я НЕ ЗНАЮ! – чуть не плача взревел Кисейский. Голос уверенного следователя никогда не звучал так жалобно и с испугом. – Оставьте меня в покое!
Крестьянка и витязь мгновенно замолчали. Они потерянно смотрели на Михаила, который отчаянно пытался отдышаться. Его лицо стало красным, зубы все еще были гневно скрещены, а на ресницах сверкали слезы.
Увидев испуганные глаза Матрены, которую он чуть не кинул на землю, лицо оступившегося экспедитора стало остывать. Он расслабил ладони и опустил голову. Обе половины челки закрыли его лицо как настоящий театральный занавес. Только сейчас Михаил понял, что Лихо сделал с ним. Жестокий спектакль душегуба заставил его сорваться и выместить гнев совсем не на тех людях.
– Михаил Святославович… – пролепетала Матрена, – пожалуйста, простите…
– Да, – тихо добавил Святорад, – нам стоило быть тише, простите.
Безликий Кисейский сделал шаткий шаг вперед, пройдя мимо своей верной напарницы, которую подвел. Он остановился у поворота снежного тоннеля.
– Матрена… – отреченно произнес экспедитор, не оборачиваясь.
– Да? – жалостно произнесла девушка.
– Пожалуйста, подойди в бильярдную комнату через полчаса, – смиренно выдавил он, – я хочу рассказать тебе кое-что.
На этих словах Кисейский скрылся за поворотом снежного окопа, оставив обескураженных и потерянных Матрену и Святорада наедине.
***
За высоким цокольным окном еще было светло, но на миниатюрном геридоне, одноногом столике для выпивки, без которого не могла обойтись ни одна бильярдная комната, горела свеча. Михаила всегда успокаивал запах плавящегося воска, а спокойствие нужно было экспедитору как никогда раньше.
Склонившись над пульсирующим пламенем, Кисейский сидел на краю войлочного кресла, периодически погладывая на входную дверь. Суровый следователь, сразивший десятки изуверов и раскрывший сотни загадок, готовился к самому сложному испытанию в своей жизни: откровению.
Дверь открылась.
– Михаил Святославович, – боязливый голос Матрены послышался из коридора, – я могу войти?
– Да, Матрена, – монотонно произнес Кисейский, не отрывая взгляда от пламени свечи.
Крестьянка зашла в бильярдную комнату и закрыла за собой дверь. Сцепив руки у пояса, она осторожно подошла к геридону и села в противоположное кресло. Только тогда Михаил наконец осмелился поднять на напарницу глаза. К большому удивлению Кисейского на ее лице не было обиды, злости или отвращения. Не отрываясь, девушка смотрела на своего наставника с искренним сожалением и заботой.
– Матрена, – серьезно произнес следователь, – я бы хотел извиниться за то, что устроил на улице.
Протеже удивленно хлопнула ресницами и протянула ладони ближе к свече.
– Вы не должны извиняться, – прошептала она, – любой человек потерял бы себя в такой ситуации.
– Ты не потеряла себя… – одновременно стыдливо и гордо произнес Кисейский, – я видел твое лицо, когда мы обнаружили ковер. Ты была в ужасе, но не позволила панике овладеть собой. Ты намного сильнее, чем думаешь, Матрена.
По спине крестьянки пробежали мурашки, а ее сутулая спина гордо выпрямилась, когда легкие доверху наполнились теплым воздухом. Казалось, долгие годы Матрена ждала именно этих слов, чтобы осознать себя важной и по-настоящему сильной, какой была всегда.
– Вы хотели рассказать мне что-то важное, – трепетно произнесла девушка, решительно взяв течение разговора в свои руки.
– Да, – прошептал экспедитор, – и я никогда не был более уязвимым…
Михаил сделал глубокий вход и наконец расправил плечи.
– Матрена… – он замешкался и нервозно помассировал лоб, – ты была совершенно права, когда предположила, что мне приходилось сталкиваться с методами Одноглазого Лиха до этого…
Глаза девушки стали огромными от всепоглощающего шока.
– Неужели, – тяжело сглотнула крестьянка, – вы действительно видели подобное раньше?
– О да… – Михаил покачал головой. Ему явно не хотелось рассказывать это, но он прекрасно осознавал необходимость данного разговора. – Более того, это было мое самое первое дело…
«Первые числа октября 1761 года, – Кисейский начал свою историю, – стали самыми первыми и совсем неуклюжими днями на посту экспедитора Тайной канцелярии для меня. Волевые качества, интеллект и боевой опыт, заслуженные в драгунском полку помогли мне получить звание младшего следователя в свои двадцать пять лет. Я был большим исключением из правил с горячей головой, который рвался в бой, не зная своих сил и слабостей. За что я и поплатился.
Я проводил много времени со старшими тайнописцами, наблюдая за тем, как они раскрывали свои дела: одно кровавей другого. Но ничего не пугало меня, ведь я никогда не переставал чувствовать необратимый триумф справедливости над злом. Вскоре я стал помогать товарищам, стремительно выходя на передний фронт. Не прошло и месяца, как мне выдалась возможность вести первое настоящее дело самостоятельно.
Более дюжины крепостных крестьян пропали без вести на Кузнецком Мосту. В первом снегу мною были обнаружены клочья одежды, пятна крови и следы борьбы. Все указывало на похищение и убийство.
Опросив местных жителей и прошерстив полицейские архивы, я кое-что обнаружил. Похищения были подозрительно связаны с городским именьем влиятельной московской помещицы Натальи Ярославны Лубянской. Почти все пропавшие тяглые принадлежали ей или были в последний раз замечены у ее ворот.
Не медля, я направил в ее дом полицейский комиссариат, и в тот же вечер Лубянская была задержана по подозрению в серийном убийстве. Боярыня имела серьезные связи в должностных органах, но даже это не смогло спасти ей от суда. Доказательства были слишком очевидными…
Первый же крепостной рассказал мне о ее взрывном характере и садистских наклонностях. Лубянская избивала тяглых поленьями и поджигала им волосы за малейшие проступки. А те, кто провинился особенно сильно, навсегда исчезали…
Крестьяне не были уверены, куда именно отправлялись виновные. Но каждую ночь они могли слышать душераздирающие крики из подвала поместья.
Спускаясь в темную каменоломню под особняком Лубянской с тусклым слюдяным фонарем в руках, я ужасался все сильнее. Стены медленно окрашивались в бордовый от количества запекшейся крови, которой были опрысканы. Длинные скамьи были усыпаны тесаками и скорняцкими секачами, словно в этом проклятом подвале обитал безумный мясник. Впрочем, я не был далек от правды…
Оцепеняющий ужас сковал все мое тело, когда я встретил их в конце кровавого тоннеля. Дубленые кожаные оболочки… с человеческими лицами…»
Свеча почти полностью расплавилась. В бильярдной комнате еще никогда не становилось так тихо. Михаил смотрел в одну точку и едва шевелился. Казалось, это откровение выжало из него все жизненные силы. Лицо Матрены было охвачено страхом и искренним непониманием. Прикрывая губы обеими ладонями, крестьянка пристально смотрела на своего наставника, не моргая, хотя он не смотрел в ответ.
– Она была монстром в человеческом обличье, – дрожащим голосом произнес Кисейский, – который ненавидел крестьян больше всего на свете. «Ненастоящие люди» – так она называла их, когда мы вели следствие. Так она оправдывала самое ужасающее и богопротивное преступление, которое только способен совершить человек…
– Зачем… – жалобно проронила Матрена, – зачем она делала все это?
– Прошло десять лет, – вздохнул Кисейский, смяв челку, – но никто до сих пор не знает наверняка. Нашей самой правдоподобной догадкой был серьезный случай истерической психопатии. Лубянская не просто не считала крепостных людьми, она даже не воспринимала их живыми… – наконец Михаил отпустил волосы и осмелился посмотреть напарнице в глаза. – Поэтому она убивала их и превращала кожу в предметы мебели. Чтобы доказать господство и овладеть ими во всех смыслах этого слова.
Стало понятно, почему экспедитор не хотел рассказывать эту историю крестьянке.
Но, несмотря на то, что Матрена была напугана, она не впала в кататонический ступор. Девушка провела по лицу ладонью и тяжело вздохнула, начав барабанить ногой по полу, чтобы вновь разогреть свои мысли.
– Неужели, – насторожилась она, – Лубянская могла вернуться?
– В этом я сильно сомневаюсь, – усмехнулся Кисейский.
– Почему? – удивилась протеже.
– Обвиненная в двенадцати доказанных убийствах и пытках дворовых людей, – объяснил Михаил, – Наталья Лубянская была лишена дворянского звания и приговорена к пожизненному заключению в Иоанно-Предтеченском монастыре. Безумная убийца была обречена коротать вечность в каменной тюрьме без света и общения с внешним миром, чего заслуживала как никто другой.
Кисейский сделал паузу. Он явно чего-то недоговаривал.
– Но спустя четыре года, – тяжело сглотнул экспедитор, – в момент ее перевода в другой монастырь, конвой Лубянской был подкараулен и атакован толпой неизвестных крестьян. Разъяренная ватага подвергла убийцу лапидации…
– Что это значит? – спросила Матрена.
– Среди бела дня они закидали ее камнями, – отрезал Кисейский, – и запинали ногами до смерти. Конвоиры не смогли этого остановить… а может просто не хотели. Лубянская истекла кровью на мостовой, – он сделал очередную нерешительную паузу, – но я никогда не смог сжиться с мыслью, что ужасающее зло, нашедшее приют в теле и сознании этой женщины, умерло вместе с ней. Я всегда чувствовал, как призраком оно рыскало по самым темным подвалам и лесным чащам… пока мы не встретились снова.
Матрена молчала, но она даже не представляла, какую огромную услугу оказывала сломленному экспедитору, просто слушая его.
– С того самого дня, десять лет назад, когда ковер из человеческой плоти заглянул в мою душу своими пустыми глазами, – Михаил поднес к лицу дрожащие ладони, – он никогда не покидал моих мыслей. Крупетал в кошмарах. Но именно это дало мне силу, справиться со всем остальным. Я считал свой разум непреступным после того, как опустился на самое дно и вернулся. Но вот я снова здесь… – глаза Кисейского погрузились в тень, – и я напуган и потерян точно как в первый раз…
Наконец все стало понятно. Матрена боялась Одноглазого Лиха не меньше любого другого несчастного жителя или гостя Лазурного Марева, обреченного на смертельный риск. Она не обладала физической силой дюжины целовальников, властью Захара Ячменника или многолетним опытом и отвагой Михаила Кисейского. Но она могла видеть истинную натуру человека, с которым провела так много времени и прекрасно понимала, что нужно было ее падшему и обезоруженному наставнику, потерявшему веру в себя.
Он должен был услышать правду.
– Михаил Святославович, – мягко, но так уверенно произнесла крестьянка, – вы можете чувствовать себя потерянным, но прекрасно знаете, что всегда сможете найти выход. А если у вас не хватит сил, я приду на выручку!
Глаза экспедитора наконец показались из сумрака отчаянья и сомнений.
– Мы – команда, – воскликнула девушка, – способная отстоять жизни друг друга перед лицом смертельной опасности!
Потухшее и выцветшее лицо Михаила засияло надеждой, когда его напарница демонстративно вскочила с кресла и всплеснула руками.
– И мы спасем Лазурное Марево от гнета Лиха, – протеже боевито выбросила к потолку кулак, – и заставим душегуба ответить за все, что он сделал! – отважная крестьянка азартно нахмурила брови. – Как-никак у нас с ним личные счеты…
Впервые за долгое время на губах Кисейского появилась искренняя триумфальная улыбка. Экспедитор мог чувствовать, как его отважное сердце застучало в решительном ритме, словно барабанная трель.
– Заметано, – гордо усмехнулся Михаил.
Хлопчатый фитиль погрузился в лужу оплавленного воска, когда свеча, стоявшая между двумя боевыми товарищами, познавшими друг друга в беде, растаяла до основания. Пламя наконец затухло.
Глава 7. Девочка в лесу
Бесчисленное множество густых елей, практически неотличимых друг от друга, словно усидчивый летописец переписал их на бересту огромное количество раз, составляли далекий участок темного бора. Если кромка леса, окружавшего Лазурное Марево, могла напомнить кому-то челюсти исполинского монстра, это место определенно было его желудком. Несомненно, любой, потерявшийся тут по собственной глупости или трагичному стечению обстоятельств, был бы вынужден сражаться с судьбой до самого конца, чтобы вернуться к цивилизации и спасти свою жизнь. Леденящий холод не знал пощады и морали, как не знали ее и изголодавшиеся дикие звери.
Заснеженные ели-близнецы не видели края. Деревьев было почти так же много как хаотичных царапин всех длин и изгибов, которые со временем возникают на поверхности лакированной мебели. Поднеся к такой облицовке источник света, беспорядочный терновник царапин обзаводится аккуратным пустым островком, совсем невредимым ими. Эта удивительная оптическая иллюзия заставляет поверить, что царапины боятся света и буквально обступают его эпицентр, куда бы он не двинулся дальше.
Такого описания мог удостоиться и лес, или то как он выглядел с высоты птичьего полета. Мечась по самым разным закоулкам бора, твой взгляд преследовал одну и ту же одинокую полянку, оазис в море сплошных еловых пик.
Но ты был там не один.
Маленькая крестьянская девочка, укутанная в огромный валяный зипун, выглядящий на ней как платье, стояла в самой середине пустого снежного ромба. Погрузившись в хищный снег покалено, кроха дрожала от холода и ужаса. Ели смотрели на нее с каждой из возможных сторон, словно стражи паноптикума, заставляя девочку волноваться все сильнее. Ведь она знала, что в любой момент оно могло выпрыгнуть из чащобы и сотворить то, чего ум маленькой крестьянки еще с трудом мог осмыслить, но чего она боялась на инстинктивном уровне.
Оцепеневшая деревенка наконец нашла силы поднять свои тоненькие дрожащие руки к киноварному платку, которым были завязаны ее длинные черные волосы. Она заслонила краями косынки свои большие медовые зеницы, чтобы спрятаться… когда из леса донесся истошный волчий вой.
Матрена открыла глаза и вскочила с подушки в холодном поту.
Ее разгоряченное, паническое дыхание начало успокаиваться, когда девушка обнаружила себя в теплой постели бильярдной комнаты. Да, ночные кошмары были еще одной вещью, которая неразрывно связывала протеже с ее наставником, словно невидимые кандалы двух каторжников. Она убедилась в этом вчера, когда Михаил Кисейский открылся перед ней с совершенно новой стороны, найдя смелость признаться в самых сокровенных и калечащих страхах.
Кстати о нем: на этот раз кровать следователя была пуста и небрежно расправлена. Прошлым вечером, перед тем как напарники легли спать, Михаил решительно сообщил о своих намерениях вернуться в злополучный продовольственный амбар. Тот самый кровавый лабаз, в котором команда обнаружила ковер из человеческой кожи. После душераздирающего откровения при убывающей свече, Кисейский почувствовал себя достаточно уверенным и сильным, чтобы столкнуться со страхами еще один раз.
Матрена не сомневалась в наставнике, хотя понимала простую, но свербящую душу правду. Рано или поздно время должно было настать и для ее собственной исповеди… конечно, если девушка хотела стать сильнее.
Крестьянка тяжело вздохнула и опустила ноги на пол, превозмогая потрясение ночного кошмара. Решимость и неутолимая жажда справедливости были куда сильнее ее тревоги, хотя Матрена все еще могла чувствовать страх в самой глубокой мышце вольного сердца.
Боевито затянув узел киноварного платка на затылке, и свистнув в рукава своего короткого валяного зипуна, первая ассистентка встретила новый день с азартной улыбкой на лице. Вопреки тому, что этот день мог стать для нее последним.
***
Перипетия снежных тоннелей у парадного входа земской избы давно не была так переполнена людьми. Спускаясь с барского порога, Матрена изумленно ахнула, когда два молодых крестьянина пронесли мимо нее высокую стопку досок и несколько коробов гвоздей. Следом перед лицом ошарашенной батрачки проплыл ящик навесных замков самых разных размеров и причудливых форм. Апофеозом этого инвентарного парада стала охапка огромных ухабистых дубин, выточенных из дерева на скорую руку. Матрена быстро поняла, свидетелем чего являлась.
Протеже переполняла гордость и надежда, ведь крестьяне Лазурного Марева наконец взяли свои судьбы под контроль. Они больше не дрожали от ужаса, думая о том, как Одноглазое Лихо может расправиться с ними в любую секунду. Теперь они уверенно шли к успеху, чтобы защитить себя и своих близких. Тяглые заколачивали окна и снаряжали каждую дверь десятком старых замков. И конечно, они держали наготове грубое, но действенное оружие.
Да, никто из них не смог бы управляться деревянной битой как невесомой и элегантной шпагой, чтобы поразить Лихо в честном бою. Однако сплотившись, храбрые жители сумели бы справиться с кровожадным убийцей подобно лавине, обрушившись на того шквалом ударов.
Конечно, если бы разобщенная толпа могла сделать это, крестьяне Марева объединились бы недели назад. Матрена знала, что кто-то подтолкнул их к изменению, как ангел-хранитель. И на лице девушки засияла теплая улыбка, когда она заметила этого ангела в конце одного из многочисленных снежных окопов.
Уверенно и энергично выбрасывая ноги вперед как молодой солдат, которым тот уже давно не был, Михаил Кисейский появился на площади во главе дюжины целовальников. Экспедитор умело чередовал стороны, успевая командовать тяглыми и советоваться со Святорадом, который шел рядом. Они были уже достаточно близко, чтобы Матрена могла услышать их разговор.
– Как вы и приказали, господин Кисейский, – начал безбородый витязь, – секретные грамоты с правилами и методами предосторожности во время метелей и темноты были распространены по общине этим утром.
– Отличная работа, Голиаф! – усмехнулся следователь, сжав кулак. – Труд твоих ребят окупается стократно, – Михаил развел руками, восхищаясь слаженной работой крестьян. – Очень скоро мы не оставим Лиху ни единого шанса появиться в деревне незамеченным. И он уж точно больше не получит того, что хочет.
– Не сочтите за дерзость, ваше высокородие, – вдохновленно ухмыльнулся Святорад, – но мне до сих пор с трудом вериться, что вы сумели добиться всего этого простой пачкой писем. Неужели эти тревожные объявления так повлияли на крестьян?
– Мы добились этого оглаской, – объяснил Михаил, экспрессивно указав на целовальника пальцем. – Ячменник боялся поднимать шум, предпочитая заметать смертельную опасность под ковер. Но он не понимает, что подыгрывает убийце этим!
Брови Святорада изумленно подпрыгнули до кончиков его меховой шапки.
– Что вы имеете в виду? – насторожился богатырь.
– Лихо хочет, чтобы его боялись, – внезапно к дискуссии подключилась Матрена. Удивленные взгляды Кисейского и Святорада опустились на нее, когда девушка встала между ними, деловито упираясь запястьями в бедра. – Противодействие – его самый страшный кошмар, поэтому мы должны сделать все, чтобы этот кошмар стал явью.
– Именно так! – радостно и азартно воскликнул Кисейский. – Здравствуй, Матрена, – он уважительно поприветствовал свою напарницу.
– Добрая заря, Михаил Святославович, – продолжая улыбаться, протеже игриво наклонила голову набок как удивленная собака.
Несмотря на весь кошмар, что происходил вокруг, Матрена держала свой разум холодным и находила повод для забав. Ведь она знала, что в такое время это было нужнее всего, чтобы не сойти с ума.
– Как прошел ваш повторный визит в продовольственный лабаз? – сложив руки на груди, серьезно спросила протеже.
Кисейский настороженно огляделся по сторонам и дал отмашку Святораду. Витязь молчаливо кивнул и прошел вперед, оставив напарников наедине. Дюжина целовальников последовала за ним.
– Это было не самое приятное опознание в моей жизни, – наклонившись к Матрене, вполголоса признался Михаил, – но в этот раз я справился… – он тяжело вздохнул. Кисейскому до сих пор было стыдно за то, что он потерял сознание вчера.
– Конечно, вы справились! – воскликнула Матрена, пытаясь воодушевить наставника. – Любой другой бы даже смотреть в направлении этого сарая побоялся!
– Спасибо, – Михаил улыбнулся и отвел смущенный взгляд в сторону. Он слабо верил в то, что был единственным, кто мог справиться с этой работой. Но ему было приятно, что протеже захотела это сказать.
Силуэты Матрены и Кисейского, чья голова все еще была наклонена до уровня ее глаз, темнели на фоне редчайшего чистого неба. Последние целовальники из колонны проходили мимо.
– Я почти уверен, – вздохнул экспедитор, – что кожа принадлежит Семену, лесорубу, пропавшему третьего декабря.
– Господи… – ахнула Матрена.
– Да, определить это было непросто, – Кисейский нервно потер переносицу. – Несмотря на то, что прошло почти две недели с того момента, как Лихо убил его и сделал это, кожный покров не сгнил.
– Как это возможно? – пролепетала бледная крестьянка.
– Он был дублен и бальзамирован, – объяснил сыщик.
– Дублен… – гневно повторила Матрена, с отвращением оскалив зубы. – Этот бесноватый мерзавец режет людей как зверей…
– Потому что он сам зверь, – отреченно ответил Кисейский, – который должен быть заперт в клетке, – сыщик сделал паузу, – навсегда…
Матрена сжала кулаки и скорбно наклонила голову. Ее глаза погрузились в тень киноварного платка. Боковым зрением она заметила, как два последних целовальника, замыкавших колонну, волокли по земле большой, бесформенный мешок. Она сразу поняла, что в нем было.
– Останки нам больше ничего не скажут, – вздохнул Кисейский, – поэтому они будут сожжены сегодня ночью.
Наступила долгая и гнетущая пауза. Наконец Михаил сжал и собственные кулаки в солидарной злости и сожалении.
– Вы… – прохрипела Матрена из тени, – сумели выяснить что-нибудь еще? Хоть что-то, что поможет нам выйти на след Лиха?
Кисейский чувствовал, как омут эмоций взвинчивался в сознании его стойкой и беспристрастной напарницы. Матрена еще никогда не жаждала правосудия сильнее, и экспедитор мог ей его предоставить.
– Интересно, что ты это спросила, – подметил Михаил, азартно ощерив зубы, – ведь я обнаружил след, способный привести нас в логово убийцы.
Глаза девушки развеяли вуаль темноты, моментально расширившись и вспыхнув ослепительным чаянием!
– Что это?! – воскликнула Матрена. – Что это за след?!
Сердцебиение крестьянки участилось, когда Кисейский погрузил ладонь во внутренний карман своего зеленого мундира. Внезапно перед глазами протеже возникла маленькая еловая веточка. Михаил держал ее за кончики немногочисленных редеющих иголок и хитро улыбался, словно эта крошечная хворостинка являлась ключом к решению всех их проблем.
– Я не понимаю, – девушка была обескуражена.
Кисейский усмехнулся.
– Неужели ты не видишь в этом ничего странного, Матрена?
– Нет, не вижу! – она начала злиться. – Я смотрю на простую еловую ветку!
– Матрена, – воскликнул экспедитор, – ты смотришь на еловую ветку, оставленную кем-то в амбаре, в котором никогда не бывает хвороста! – он сделал паузу и понизил тон. – В деревне, жители которой до смерти бояться леса, воспринимая его границей света.
Наконец крестьянка начала понимать, к чему клонил ее наставник. Зрачки Матрены сузились, а подбородок задрожал.
– Одноглазое Лихо скрывается в лесу, – сыщик победоносно хлопнул кулаком по ладони, – и завтра мы наведаемся к нему в гости!
Михаил нахмурил брови и уверенно улыбался, но протеже оцепенела от страха. Кисейский не утрировал, когда говорил, что жители Лазурного Марева остерегались леса. Но никто не замирал в ужасе при одной мысли о кошмарном зеркальном лабиринте елей как Матрена. Ведь именно этот образ преследовал девушку в ночных кошмарах.
– Матрена? – насторожился Кисейский. – С тобой все в порядке?
Протеже едва слышала его, ведь паника, окутавшая все ее тело, почти полностью заглушила любые незначительные звуки. Крестьянка испуганно отшатнулась назад. Внезапно гудящую тишину потревожили голоса. Знакомые голоса заботливо шептали ее имя, но это не успокаивало Матрену, а лишь сильнее пугало. Ведь она знала, что не могла слышать этих людей на самом деле. В тот момент голоса затихли.
Протяжно завыли волки…
«Матрена!» – единственный настоящий крик заставил крестьянку прийти в себя.
Кисейский держал ее за плечи и не сводил с девушки тревожного взгляда. Она молчала и лишь растерянно хлопала глазами. Тяжело вздохнув, экспедитор отвел напарницу за угол земской избы, придерживая за спину; ее ноги все еще немного путались друг с другом.
– В чем дело? – совсем не настойчиво, но обеспокоенно и даже заботливо произнес Михаил.
– Я… – запнулась крестьянка. Ее взгляд виновато метался из стороны в сторону. – Простите, Михаил Святославович, но я не смогу отправиться в лес вместе с вами… – Матрена вздохнула навзрыд. – Это не моя прихоть, но существует причина, по которой чаща заставляет меня терять рассудок и дрожать от страха. И я не могу ничего с этим поделать…
В этот раз глаза Михаила распахнулись в трагичном озарении. Экспедитор вспомнил, что Матрена уже оказывалась в подобном кататоническом стопоре. Когда экспедитор намеривался обследовать кромку леса, в котором бесследно исчез лесоруб-Семен, ее реакция была точно такой же. Все это не было случайностью.
– И конечно, – покаянно прошептала бедная крестьянка, – я пойму, если вы отстраните меня от дела за это… – она закрыла глаза. – Это будет правильным решением ради… – протеже не успела договорить, когда Кисейский вновь положил ладонь на ее плечо.
– Матрена, – участливо вздохнул сыщик с легким смешком, – тебе не нужно страдать за мои решения. И ты уж точно не должна умолять отстранить себя, – он тепло посмотрел на крестьянку, – ведь ты – такая же часть команды как я.
На больших глазах протеже выступили слезы надежды и счастья, которые она быстро сморгнула прочь. От этого ее глаза стали еще ярче сверкать на солнце.
– Большое спасибо, Михаил Святославович, – со всхлипом произнесла она и вытерла нос, – это очень многое значит для меня.
Кисейский по инерции смотрел на Матрену с теплой улыбкой еще несколько секунду, пока поспешно не отнял ладонь от ее плеча. Экспедитор смущенно огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто не смотрел на них из-за угла.
– Не будет ничего страшного, если ты останешься здесь, – Кисейский развел руками, – пока я, Святорад и его ребята исследуем бор. Но так как ты будешь тут совсем одна, я обязан тебя кое-чему научить.
Матрена изумленно хлопнула ресницами, когда Кисейский расстегнул пистолетную кобуру на своем поясе и вытащил ударный мушкет.
