Мурат Куриев
РазNообразный Наполеон
«Шевалье де Сент-Эрмина» быстро издали в России – у нас много поклонников Дюма. Публикацию книги сопровождали «шумные анонсы», вроде сам писатель считал ее «одним из своих лучших творений». И ведь не проверишь, хотя известно, что Дюма, вообще-то, на первое место ставил «Графа Монте-Кристо». Я бы выбрал «Трех мушкетеров», но это дело вкуса. В любом случае «Шевалье де Сент-Эрмин», что самое важное, лучше всего показывает отношение Дюма к Наполеону.
Писатель придумал хорошего героя. Де Сент-Эрмин – аристократ, который восхищается Наполеоном. Сражается против него, потом – за него. Яркая картина великой славы Франции. Романтик Дюма в лучшем виде. Что же касается Наполеона… Как минимум у Дюма он выглядит человеком противоречивым, каким, собственно, и был.
Великим при всей его противоречивости. Конечно, великим, а каким еще? Так говорит шевалье де Сент-Эрмин, а значит – Дюма. В своем последнем романе.
«Он сидел в глубине справа, в зеленом мундире с белыми обшлагами, с орденским знаком Почетного легиона. Его лицо, бледное и болезненное, но прекрасное, словно с античного барельефа, казалось грубо вытесанным из глыбы мрамора и сохранившим его желтоватый оттенок».
Это не из романа, это воспоминания тринадцатилетнего подростка, сына наполеоновского генерала, который впервые увидел императора. «Прекрасное лицо с античного барельефа…» Вот что такое романтизм.
Гюго. Совпадения и различия
Отец Виктора Гюго – тоже генерал наполеоновской армии. Еще двух знаменитых романтиков объединяет то, что они ровесники.
Все обожают совпадения в истории, хотя чаще всего ничем иным, кроме как совпадениями, они и не являются. Дюма и Гюго, к примеру, очень разные люди. Дюма вырос в бедности и не получил толкового образования. Гюго – выходец из вполне обеспеченной семьи, который с детских лет мог развивать свои таланты, а их было немало.
Дюма – сибарит, обожавший жизнь во всех ее проявлениях. Гюго – человек более сдержанный, хотя оба питали большую слабость к женщинам, и здесь, пожалуй, Дюма более «успешен». Зато по части тщеславия Гюго, как ни странно, заметно превосходит любившего хвастаться Дюма.
И вот еще. Дюма по большому счету далек от «реальной политики», Гюго занимался ею очень активно. Писатель был непримиримым противником Наполеона III, он вел борьбу с ним еще тогда, когда племянника великого императора звали Луи Наполеон Бонапарт и он занимал пост президента Франции. После переворота 1851 года Гюго бежал из страны и написал знаменитый памфлет «Наполеон малый». Едкий, злой. Но нас интересует его отношение к «Наполеону большому».
Виктор Гюго, пожалуй, самая значительная фигура в истории французского романтизма. Я говорю не о таланте, здесь можно спорить, а о вкладе в само направление. С точки зрения идей, стиля, Гюго – наиболее последовательный из романтиков. И это при том, что на писателя, драматурга и поэта сильнейшим образом влияла политическая жизнь, а она в первой половине XIX века во Франции была весьма бурной.
Менявшиеся политические предпочтения Гюго дают возможность выделять периоды в его творчестве, а какой историк не ценит хронологию? Поразительно другое. Гюго был убежденным роялистом, потом стал умеренным, затем превратился в критика монархии и все время… оставался романтиком.
Наполеон интересовал его с детских лет. Во время «Ста дней» он уже подросток, а его отец, кстати, сразу переходит на сторону бежавшего с Эльбы императора. Это не сильно навредило ему в дальнейшем, в «кампании Ватерлоо» он не участвовал. А юный Гюго слушает и наблюдает. Дух противоречия, верный спутник Гюго от рождения до смерти, как раз тогда поселяется в нем.
В двадцать с небольшим он напишет несколько од и стихотворений о Наполеоне. «Моему отцу», «Два острова», «Проклятия»… Создаст невероятно романтический образ.
Как презирал он жизнь – там, на Святой Елене,
Когда морская даль гасила в отдаленье
Печальный, мертвенный закат.
Как был он одинок в вечерний час отлива,
Как англичанин вел его неторопливо
Туда – в почетный каземат!
С каким отчаяньем он слушал гул проклятий
Тех самых воинских неисчислимых ратей,
Чье обожанье помнил он!
Как сердце плакало, когда взамен ответа
Рыданьем и тоской раскатывался где-то
Хор человеческих племен!
Два острова, 1825
Обожаемый и проклинаемый! Наполеон Гюго… Он ненавидит его за «пролитую кровь» (Гюго вообще пацифист) и не может не восторгаться «добытой славой». Вот она, двойственность, свойственная многим романтикам. Только у Гюго чем дальше, тем больше восторгов.
Считается, что эволюцию творчества Гюго легче всего проследить на примере его пьес. Наверное, так оно и есть. Пьесы имели шумный успех, однако где, кроме Франции, сейчас ставят «Рюи Блаза» или «Эрнани»? Все хорошо во времени и ко времени. У Гюго есть романы на века – «Собор Парижской Богоматери» и «Отверженные». А в «Отверженных» есть описание битвы при Ватерлоо, которое до сих пор волнует не только читателей, но и историков.
«Прохожий выпрямился, сделал несколько шагов и заглянул за изгородь. На горизонте, сквозь деревья, он заметил пригорок, а на этом пригорке нечто, похожее издали на льва.
Он находился на поле битвы при Ватерлоо».
Девятнадцать глав! Девятнадцать глав посвящены знаменитому сражению. В романе, все события которого разворачиваются уже после Ватерлоо. Зачем Гюго это нужно?
Был бы я литературоведом, я засыпал бы вас умными словами. Вроде «симулякра», «дискурса» и «коннотации». Но я историк и немного писатель. Я просто выражу восхищение.
Никто не превзошел Гюго в описании самого знаменитого в мировой истории сражения. Никто не прочувствовал Ватерлоо лучше, чем великий романтик. Никто не прославил Ватерлоо так, как Гюго. Ведь большинство людей знакомятся именно с той яркой картиной битвы, которую создал писатель в «Отверженных».
В год стопятидесятилетия с момента публикации романа в Ватерлоо проводили специальные экскурсии. Что-то вроде «как написано у Гюго и как оно было на самом деле». Просвещение хорошо в любом виде. Я бы пошел на такую экскурсию. Но воспринимать это все серьезно?..
Театр военных действий не очерчен контурами буквы А, как в романе. Камбронн не произносил культовую фразу «Гвардия умирает, но не сдается!». И так далее и тому подобное. Солидные люди ищут «несоответствия», утверждают, что Гюго – один из главных творцов «мифов Ватерлоо».
Я сам написал книгу о Ватерлоо. И могу утверждать, что мифы и легенды – неотъемлемая часть истории сражения. Так было, есть и будет. Почему? Гюго первым дал ответ на этот вопрос. Развернутый, в девятнадцати главах.
«Пробил час падения этого необыкновенного человека. Чрезмерный вес его в судьбе народов нарушал общее равновесие. Его личность сама по себе значила больше, чем все человечество в целом. Этот избыток жизненной силы человечества, сосредоточенной в одной голове, целый мир, представленный, в конечном итоге, мозгом одного человека, стали бы губительны для цивилизации, если бы такое положение продолжалось. Наступила минута, когда высшая, неподкупная справедливость должна была обратить на это свой взор. Возможно, к этой справедливости вопияли те правила и те основы, которым подчинены постоянные силы тяготения как в нравственном, так и в материальном порядке вещей. Дымящаяся кровь, переполненные кладбища, материнские слезы – все это грозные обвинители. Когда мир страждет от чрезмерного бремени, мрак испускает таинственные стенания, и бездна внемлет им.
На императора вознеслась жалоба небесам, и падение его было предрешено.
Он мешал Богу.
Ватерлоо отнюдь не битва. Это изменение облика всей вселенной».
Я не сторонник длинных цитат, но здесь и слова не сократишь. Иначе не поймешь ни Гюго, ни его замысел. Дождь, который срывает планы Наполеона, мощнейшее описание бесплодного штурма замка Угумон, феерическая картина атаки кавалерии на британские каре, приход Блюхера… Детали, колорит – то, что всегда было очень важно для романтиков. И это «история в деталях», которая подводит к главному выводу.
Насчет «изменения облика вселенной» Гюго, может, и погорячился, но… Ватерлоо – конец эпохи. С чем тут спорить? Роман «Отверженные» уже о другой эпохе, и она писателю не нравится, но он не зря посвятил «точке отсчета» девятнадцать глав. Как истинный романтик, он попрощался с самым ярким периодом в истории человечества вот таким образом. Рассуждением о добре и зле, не абстрактном, а на примере героического события.
И только в рамках этого события его Наполеон – абсолютно трагический персонаж. Гюго сочувствует ему, что наиболее заметно в противопоставлении императора Веллингтону. Здесь я, кстати, с Гюго не согласен. Слишком уж писатель принижает заслуги Железного герцога, но я понимаю, почему он так поступает. Веллингтон, конечно, совсем не романтический герой.
Гюго за многое винит Наполеона. Прежде всего за пролитую кровь. За деспотизм. Но он романтик и француз. Он признает, что «Империя была сама слава». Добавляет: «Она распространила по земле весь свет, на какой только способна тирания; но то был мрачный свет. Скажем больше: черный свет. В сравнении с днем – это ночь. Но когда эта ночь исчезла, казалось, наступило словно затмение».
Вот за что я ценю романтиков – за образность. Мало кто может с ними сравниться. Возможно, именно стремление к созданию яркого образа, витиеватая красота слов позволяют им прийти к поразительным выводам. Тем, что ценнее абстрактных рассуждений о добре и зле. Когда нечто пронзительное рождается будто невзначай. Как у Гюго, сказавшего о покидающем поле Ватерлоо Наполеоне: «Великий лунатик, влекомый погибшей мечтой…»
Наполеон в «Человеческой комедии» Бальзака
…Он скрывался от кредиторов и маленький домик на улице Кассини в Париже снял под именем г-на Сюрвилля. Он был должен огромные деньги и тратил последние на обустройство нового жилья. Здесь он собирался остаться надолго. Ходил на рынки, к старьевщикам, покупал разные безделушки.
Приобрел ли он сам эту гипсовую статуэтку Наполеона или она стояла на камине и раньше? Неважно. В один из дней он взял листок бумаги и написал на нем: «Что он начал мечом, я довершу пером». Написал – и приклеил к камину.
…1828 год. Оноре Бальзаку было двадцать девять лет, он родился в 1799-м, в год, когда генерал Бонапарт совершил государственный переворот и пришел к власти. В доме на улице Кассини он проживет почти десять лет, здесь родятся многие персонажи одного из самых грандиозных произведений мировой литературы – «Человеческой комедии».
Наполеон хотел покорить мир с помощью меча, Бальзак – пера. Писатель преуспел больше? В определенном смысле да. Немало его современников-романтиков (Теофиль Готье, например) считало, что Бальзак не наделен большим «литературным даром». Но вряд ли крупнейший мастер реалистического романа мог бы дождаться похвалы от романтиков. Однако мало кто из писателей может похвастаться таким даром, как неукротимая воля.
Настроение? Вдохновение? Это все не про Бальзака. Он работал двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Он хотел стать богатым с помощью литературы – и практически стал им. Стефан Цвейг не зря сравнил творчество Бальзака с тюрьмой, из которой он все время пытался вырваться.
«Но так как бегство не удается, так как ему предначертано творить, то чудовищная затаенная мощь вынуждена найти для себя такие масштабы воздействия, какие доселе не были известны в литературе. Безмерное станет его мерой, беспредельное – его пределом».
Никто лучше писателя Цвейга не понимал других писателей, я готов это повторять при каждом удобном случае. Цвейг много рассуждал и о «воле Бальзака», и о его невероятной работоспособности, чтобы прийти к выводу: «В тот самый миг, когда в Бальзаке пробуждается художник, пред ним предстает великое видение – „Человеческая комедия“».
«Грандиозный труд», «самый амбициозный литературный проект XIX века» – без малого два столетия идет соревнование по части эпитетов. Замысел был такой: изучить нравы современного писателю французского общества, то есть первой половины XIX века.
«Человеческая комедия» – проект с довольно сложной конструкцией, что до сих пор обеспечивает работой литературоведов, философов, историков, психологов. Но нас интересует только Наполеон. Один из главных героев, хотя отдельного произведения, посвященного только ему, нет.
Ничье имя не употребляется в «Комедии» так часто, как имя императора! По разным поводам, в разном контексте. Вотрена, персонажа нескольких романов Бальзака, писатель называет «Наполеоном воровского мира». Есть и другие «Наполеоны» – финансов и так далее.
Иногда Наполеон бывает и участником описываемых событий, как в «Темном деле». Есть многочисленные воспоминания, есть, пожалуй, всё. При желании из разрозненных сцен можно составить едва ли не полную биографию Наполеона, но Бальзак писал не о его жизни, а о французах, для которых Наполеон – важнейшая часть их жизни. Его собственной – тоже.
Бальзак пристрастен, а значит – искренен. Его Наполеон – в рассказах людей, но отношение самого писателя мы понимаем очень хорошо.
Многие считают, что Бальзак, дескать, не был апологетом Наполеона. Ориентируются на его политические предпочтения. Бальзак действительно увлекался политикой и собирался даже сделать карьеру в самом мутном из человеческих занятий. Так ведь он всерьез подумывал и о том, чтобы «устроить жизнь» и с помощью удачной финансовой махинации или женитьбы на богатой женщине.
Он не был бонапартистом? Нет, наверное. Можно, конечно, назвать его «умеренным легитимистом», только на его отношение к Наполеону это, на мой взгляд, не сильно влияло. И политиком он все равно не стал. Вернулся к литературе, к «Человеческой комедии». А значит, и к Наполеону.
«И вдруг показался довольно тучный невысокий человек в зеленом мундире, белых лосинах и ботфортах, в неизменной своей треугольной шляпе, обладавшей такою же притягательной силой, как и он сам; на груди его развевалась широкая красная лента ордена Почетного легиона, сбоку висела маленькая шпага… Возгласы „Да здравствует император!“ потрясли воодушевленную толпу. Вдруг все тронулось, дрогнуло, всколыхнулось. Наполеон вскочил на коня. Движение это вдохнуло жизнь в немую громаду войск, наделило музыкальные инструменты звучанием, взметнуло в едином порыве знамена и стяги, взволновало лица. Стены высоких галерей старинного дворца, казалось, тоже возглашали: „Да здравствует император!“ В этом было что-то сверхъестественное, то было какое-то наваждение, подобие божественного могущества или, вернее, мимолетный символ этого мимолетного царствования. Человек этот, средоточие такой любви, восхищения, преданности, стольких чаяний, ради которого солнце согнало тучи с неба, сидел верхом на коне шага на три впереди небольшого эскорта из приближенных в расшитых золотом мундирах, с обер-гофмаршалом по левую руку и дежурным маршалом по правую. Ничто не дрогнуло в лице этого человека, взволновавшего столько душ».
Потрясающая сцена парада из «Тридцатилетней женщины». Кого так «взволновал» император? Главную героиню, Жюли д’Эглемон, или самого Бальзака?
Какой «умеренный легитимист»?! Меч и перо! Наполеон, начинавший свой путь к славе на такой же нищенской мансарде, как и Бальзак, для писателя не только источник вдохновения. Он восхищается им. Императором, эпохой, героями.
Возможно, никто лучше Бальзака не сумел так мастерски препарировать современное ему общество. Францию второй четверти XIX века. Наполеона уже не было, но о нем не забыл никто.
Да, как раз в те годы создавалась новая «легенда о Наполеоне», да, Бальзака справедливо считают одним из ее главных творцов. Но мы даем оценки и не можем, в отличие от писателя, чувствовать время.
Что стоит за устойчивым клише «психологизм Бальзака»? Именно его способность понимать природу чувств. Это он первым из больших писателей-мужчин понял женщин так, что в одночасье стал их кумиром.
Он нигде не рассуждает о «месте и роли Наполеона в истории», он передает чувства других людей. Два произведения я бы выделил особо. «Сельский врач» и «Полковник Шабер».
В «Сельском враче» – вся жизнь Наполеона, рассказанная стариком Гогла, ветераном армии. Народная легенда о Наполеоне! Правда и вымысел. И про договор с Богом, и про Красного человека. И про благодарных слушателей, заставляющих Гогла рассказывать одну и ту же историю при каждом удобном случае.
А какой колоритный персонаж один из главных героев, офицер Женеста, ярый поклонник императора!
«Сударь, – сказал Женеста, взяв доктора под руку и удерживая его, – я не читал ни одной реляции о войнах Магомета, посему не могу судить о его военных способностях, но, если б вам привелось наблюдать военную тактику императора во время французской кампании, вы бы просто сочли его богом. Да и разбили его при Ватерлоо лишь оттого, что он больше, чем человек, – тяжел он был для земли, и земля разверзлась под ним, вот и все».
«Больше, чем человек…» Не потому ли для многих жизнь без него просто невыносима?
«Мною нежданно овладел новый недуг – отвращение к человечеству. Когда я вспоминаю, что Наполеон на острове Святой Елены, – все претит мне в этом мире. Я не могу более быть солдатом, вот в чем моя беда».
Так говорит главный герой повести Бальзака. «Полковник Шабер» – одно из самых пронзительных произведений Бальзака. История ветерана наполеоновской армии, считавшегося погибшим в битве при Прейсиш-Эйлау в 1807 году и вернувшегося в Париж только в 1818-м.
Дальше происходят события, о которых другой герой повести, адвокат Дервиль, скажет: «…Все ужасы, которыми нас пугают в книгах романисты, бледнеют перед действительностью».
Из-за человеческой подлости полковник Шабер теряет все. Включая имя.
«Что за судьба! – воскликнул Дервиль. – Провести детство в приюте для подкидышей, умереть в богадельне для престарелых, а в промежутке меж этими рубежами помогать Наполеону покорить Европу и Египет».
Судьба, судьба… Повесть Бальзака не только о Шабере. Она – о живых мертвецах. О тех, кто остался в «старом» мире и даже не пытался приспособиться к «новому». Этот новый мир не вызывает у них ничего, кроме отвращения и презрения. Отправиться в богадельню под чужим именем? А какая разница, где доживать оставшиеся годы?
«Полковник раньше знал графиню времен Империи, теперь пред ним была графиня времен Реставрации». Одной фразой Бальзак дает возможность почувствовать разницу. Он пишет о нравах современного ему общества, но с какой симпатией и даже любовью писатель говорит о тех, кого стали называть «обломками». О Шабере, о Женеста и старике Гогла…
Бальзак ведь по большому счету сравнивает не эпохи, а людей. Все становится понятным.
По плану писателя, частью «Человеческой комедии» должны были стать «Сцены военной жизни». В «Сценах» есть только один роман, «Шуаны», написанный им еще в 1829 году. Что собирался сделать Бальзак? Точно известно, что в планах был роман о войне 1812 года. Он даже начал работать над ним.
9 августа 1843 года, будучи в России, приехал на гвардейские маневры в Красное Село. Хотел сделать что-то вроде зарисовок для будущего романа. От жары и переутомления упал в обморок. Вряд ли этот инцидент привел к тому, что в «Сценах военной жизни» так и остались лишь «Шуаны». К ним, правда, часто добавляют еще и рассказ «Страсть в пустыне», опубликованный в 1830 году.
Бальзак написал еще немало произведений, в которых наполеоновские войны не в центре, а являются неким фоном.
С героями, которые были участниками грандиозной эпопеи, в том числе и войны 1812 года. Например, роман «Модеста Миньон». Он, кстати, появился в 1844 году, то есть сразу по возвращении писателя из России. Значит, Бальзака как минимум взволновало увиденное и услышанное.
И все же роман о войне так и остался лишь задумкой. Почему? На сей счет есть много рассуждений. Я считаю, что Бальзак чего-то испугался. Скорее всего, того, что может не получиться. Ведь даже «Шуаны», хотя и вошли в «Сцены военной жизни», но они, в общем-то, не о войне.
Бальзак хотел показать общество «в состоянии наивысшего напряжения, выступившим из своего обычного состояния». Однако он всегда писал о конфликтах между людьми, которые как раз происходили в мирной, обыденной жизни. «Отголоски войны» были очень важны, но обратиться к самой войне… Полагаю, он засомневался. Предпочел делать то, что у него получалось лучше всего.
…А Наполеона в «Человеческой комедии» много. Очень много. Хотя никакого «целостного портрета» нет. Мы можем сами нарисовать его – Бальзак дает нам такую возможность. Об императоре говорят многие из его героев, иногда слово берет и сам Наполеон. Как в сцене из «Темного дела» накануне битвы при Йене.
«Вот, – продолжал он с тем особым, присущим ему красноречием, которое преображало трусов в героев, – вот триста тысяч человек, они тоже невиновны. И что же, тридцать тысяч из них завтра умрут, умрут за родину! Среди пруссаков, быть может, есть великий механик, философ, гений – и он погибнет. Мы, конечно, тоже лишимся каких-то неведомых нам великих людей. Наконец, может быть, и мне суждено стать свидетелем смерти моего лучшего друга. Но разве я стану роптать на бога? Нет. Я промолчу».
