Харуки Мураками
Дэнс, Дэнс, Дэнс
11
Мы разговаривали за старым столом. Маленьким круглым столом, на котором горела единственная свеча в грубой глиняной плошке. Три этих предмета, можно сказать, и составляли всю мебель в помещении. Даже стульев не было, и мы уселись на стопки старых книг.
Это была комната Человека-Овцы. Длинная, узкая, тесная. Стены и потолок поначалу напомнили мне старый отель «Дельфин», но, приглядевшись, я уже не видел ничего общего. Напротив входа – окно. Заколочено досками изнутри. Заколочено очень давно: щели между досками забиты пепельно-серой пылью, гвозди побурели от ржавчины. Больше в комнате не было ничего. Не комната, а каменный ящик из потолка и стен. Ни лампы под потолком. Ни шкафа. Ни туалета. Ни койки. Спал он, надо полагать, на полу, завернувшись в овечьи шкуры. Весь этот пол – кроме узенькой тропинки, по которой с трудом прошел бы один человек, – был завален старыми книгами, газетами и подшивками документов. Бумага порыжела от времени; кое-что изъели черви, кое-что перемешалось в уже невосстановимом беспорядке. Я пробежал глазами по заголовкам: все они так или иначе касались истории овцеводства на Хоккайдо… Так вот куда перекочевали архивы старого отеля «Дельфин»… Там, в старом отеле, один этаж занимали архивы с документами про овец. И старик-профессор, отец управляющего отелем, самолично следил за бумагами… Где они теперь, эти странные люди? Что с ними стало?..
В тусклом свете беспокойного пламени Человек-Овца долго разглядывал мое лицо. Огромная тень Человека-Овцы зловеще подрагивала на серой, в грязных разводах стене за его спиной. Невероятно разбухшая, будто намеренно преувеличенная тень.
– Давненько не виделись, а? – произнес Человек-Овца из-под маски. – А ты почти не изменился. Похудел, что ли?
– Похудеешь тут…
– Что там в мире? Ничего новенького? Долго здесь поживешь – перестаешь понимать, что на свете творится…
Я закинул ногу на ногу и покачал головой.
– Все как всегда. Отметить особо нечего. Пожалуй, сложнее немного стало, и все. Скорость выросла у вещей и событий… Но в целом то же самое. Принципиально нового – ничего.
Человек-Овца закивал головой.
– Стало быть, новая война еще не началась?
Я понятия не имел, какую из войн он считает последней, но на всякий случай опять покачал головой.
– Нет, – сказал я. – Еще не началась.
– Значит, скоро начнется, – произнес он тускло, без выражения и быстро-быстро потер руки в перчатках. – Ты уж поберегись. Не хочешь быть убитым – держи ухо востро. Война обязательно будет. Всегда. Не бывает, чтоб ее не было. Даже если кажется, что ее нет, она все равно есть. Люди в душе любят убивать друг друга. И убивают, пока хватает сил. Силы кончаются – они отдыхают немного. А потом опять продолжают убивать. Так устроено. Никому нельзя верить. И это никогда не изменится. И ничего тут не поделаешь. Не нравится – остается только убежать в другой мир.
Овечья шкура на нем выглядела куда грязнее, чем раньше. Шерсть по всему телу засалилась и свалялась. Маска на лице тоже казалась потрепаннее той, что я помнил. Как будто все это было лишь дежурной сменой его обычной одежды. Хотя, возможно, мне просто так показалось – из-за этих сырых обшарпанных стен и тусклого мерцания свечки. А может, и оттого, что память наша вообще запоминает все в несколько лучшем виде, чем на самом деле. И все же не только одеяние Человека-Овцы, но и сам он смотрелся гораздо изможденнее и потрепаннее, чем прежде. За четыре года он постарел и скукожился. Время от времени он глубоко вздыхал, и эти вздохи странно резали слух. Будто что-то застряло в железной трубе – как ни продувай, лишь клацает о стенки и никак не выскочит наружу.
– Мы думали, ты придешь быстрее, – сказал Человек-Овца. – Потому и ждали все время. Недавно кто-то еще приходил. Мы подумали, ты. А оказалось, не ты. Кто-то забрел по ошибке. Странно. Другим так просто сюда не попасть. Но это ладно. Главное, мы думали, ты придешь гораздо быстрее.
Я пожал плечами.
– Я, конечно, догадывался, что приду. Что нельзя будет не прийти. Только решиться не мог… Часто сон видел. Об отеле «Дельфин». Один и тот же сон, постоянно. Но чтобы решиться, потребовалось время.
– Ты хотел об этом месте забыть?
– Хотел, – признался я. – И даже забыл наполовину… – Я посмотрел на свои пальцы. Тени меж них слегка подрагивали в беспокойном мерцании свечи (сквозняк? – удивился я про себя). – А забытое наполовину хотелось забыть совсем. И жить так, словно ничего не было…
– И все из-за твоего погибшего друга?
– Да, – ответил я. – Все из-за моего погибшего друга.
– Но в итоге ты все равно пришел сюда, – сказал Человек-Овца.
– Да, в конце концов я вернулся, – кивнул я. – Не вышло у меня про это забыть… Только начну забывать, тут же что-нибудь снова напомнит. Наверное, оно, это место, очень много для меня значит. Постоянно кажется, будто я – его составная часть… Сам не знаю, что я этим хочу сказать, но… чувствую это очень ясно. Особенно во сне. Кто-то плачет и зовет меня. Почему я и решился прийти… Но ты все-таки объясни мне, что это за место? Где я сейчас нахожусь?
Человек-Овца очень долго смотрел на меня в упор. А потом покачал головой:
– Подробно мы и сами не знаем… Здесь очень просторно. И очень темно. Насколько просторно и насколько темно, это нам неизвестно. Мы знаем только об этой комнате. Об остальном – не знаем. Потому и рассказывать особенно нечего… Но раз ты все-таки пришел сюда, значит, тебе пора было прийти. Мы уверены. В этом не сомневайся. Значит, кто-то действительно о тебе плачет. И действительно в тебе нуждается. Если ты это чувствуешь, значит, так оно и есть. Вот и сюда ты вернулся не случайно. Как птица в родное гнездо. В природе так часто бывает. Не пожелай ты вернуться – считай, что и места бы этого не было…
И Человек-Овца снова быстро-быстро потер рукой об руку. Исполинская тень на стене заколыхалась в такт его движениям. Гигантское черное привидение, готовое наброситься на меня в любую секунду. Прямо как в комиксах-страшилках из раннего детства.
«Как птица в родное гнездо…» – повторил я про себя. А ведь и правда похоже. Именно так я и вернулся сюда – по какому-то зову, не рассуждая…
– Рассказывай, – тихо произнес Человек-Овца. – Расскажи о себе. Здесь твой мир. Стесняться нечего. Что на сердце лежит, о том и рассказывай не торопясь. У тебя там, похоже, много чего накопилось…
И я рассказал ему. Уставившись на эту громадную тень в тусклом мерцании свечи. Рассказал, что перенес, в какой переплет попал сейчас. Давно, бог знает как давно я ни с кем не говорил так откровенно. Медленно и осторожно, словно растапливая глыбу льда, я каплю за каплей выцеживал перед ним свою душу.
Я рассказал, что, худо ли бедно, на жизнь себе зарабатываю. Только не двигаюсь никуда. И так, не двигаясь никуда, год за годом просто старею. Разучился любить. Просто утратил этот самый трепет сердца. И давно уже не понимаю, чего в этой жизни мне стоило бы хотеть.
Все, что от меня зависит, стараюсь выполнять в наилучшем виде. Честно стараюсь, изо всех сил. Только это не помогает. Лишь чувствую, как день за днем все больше отвердевает тело. Откуда-то изнутри, из самого сердца, грозя постепенно одеревенеть целиком. И я холодею от ужаса… Это место – единственный островок во Вселенной, с которым меня хоть что-то связывает. Будто я – его составная часть. Я не знаю, что это за место. Просто чую нутром: я принадлежу ему…
Человек-Овца слушал меня, не двигаясь и не говоря ни слова. Можно было подумать, что он уснул. Однако, едва я закончил, он тут же открыл глаза.
– Все в порядке, – тихо сказал Человек-Овца. – Тебе не нужно беспокоиться. Ты действительно принадлежишь отелю «Дельфин». До сих пор принадлежал. И всегда будешь принадлежать. Отсюда все начинается и здесь же заканчивается. Это место – твое. Твое навсегда. Здесь ты замыкаешься на всё и вся. А всё и вся замыкается на тебя. И вы сплетаетесь в единую паутину. Главный узел которой – здесь.
– Всё и вся? – переспросил я его.
– Все, что ты потерял. И все, что еще не успел потерять. Все это собирается здесь воедино.
Я попытался осмыслить его слова. Но у меня ни черта не получилось. Слишком непостижимых, космических масштабов было то, что он говорил.
– А конкретнее? – попросил я.
Но Человек-Овца не ответил. Он не мог объяснить такое конкретнее. И лишь молча покачал головой. Спокойно покачал, и самодельные уши заплясали над ним вверх-вниз, точно крылья птицы. Еще яростнее заметались такие же крылья у зловещей тени на стене. Казалось, еще немного – и стена разлетится вдребезги.
– Это тебе скоро предстоит понять самому. Наступит время понять – поймешь.
– Ладно, – сдался я. – Но вот тебе еще одна закавыка. Зачем хозяину прежнего отеля «Дельфин» понадобилось, чтобы и новый отель назывался по-старому? Для чего?
– Для тебя, – сказал Человек-Овца. – Название он берег, чтобы ты всегда мог сюда вернуться. Если б название поменялось, как бы ты понял, куда идти? А уж сам-то отель «Дельфин» никуда не исчезнет. Перестраивай ему здание, делай с ним что угодно – он останется. Что бы на свете ни происходило, он всегда будет здесь. И всегда будет ждать тебя.
Я не выдержал и нервно хихикнул:
– Для меня? Это что же получается, здоровенный гостиничный комплекс называют отелем «Дельфин» исключительно ради меня?
– Ну конечно. А что тут смешного?
Я покачал головой:
– Да нет, ничего… Удивительно просто. Слишком абсурдно звучит. Слишком нереально.
– Все реально, – сказал Человек-Овца. – Отель «Дельфин» совершенно реален. И вывеска «Dolphin Hotel» совершенно реальна. Разве вот это для тебя не реальность? – И он постучал указательным пальцем по крышке стола – даже пламя свечи заметалось от его стука. – Вот и мы, как видишь, существуем на самом деле. Реальнее не придумаешь. Сидим здесь и ждем тебя. И думаем про всё и вся. Как сделать, чтобы ты быстрее сюда добрался. Чтобы всё и вся увязалось между собой…
Я долго смотрел на дрожащее пламя свечи. И никак не мог поверить в то, что услышал.
– Послушай, но почему я? С какой стати затевать весь этот сыр-бор ради одного-единственного меня?
– Но это же твой мир… – произнес Человек-Овца таким тоном, будто объяснял заведомо очевидные вещи. – Что тут непонятного? Нужен тебе этот мир – он будет. Лишь бы ты действительно в нем нуждался. Поэтому мы все и помогали тебе, как могли. Чтобы ты поскорее добрался сюда. Чтобы здешний мир не разрушился. Чтобы он не исчез, заброшенный и забытый. Вот и все.
– И что, я действительно принадлежу вот этому месту?
– Конечно. И я принадлежу. Все принадлежат. И все это – твой мир, – проговорил Человек-Овца. И поднял указательный палец. Исполинская тень на стене тоже подняла огромный указательный палец.
– Но что здесь делаешь ты? Кто ты такой?
– Мы – человек-овца! – сказал Человек-Овца. И хрипло засмеялся. – Сам видишь. Носим овечью шкуру и живем там, где люди нас не увидят. Нас ловили – мы в лес ушли. Давно это было. Очень давно, мы почти не помним. А кем были до того, не помним совсем. С тех пор и живем никому не заметные. Если долго жить так, чтоб тебя не могли заметить, и правда становишься незаметным. И однажды – уж не помним, когда, – лес куда-то исчез, и мы здесь очутились. Нам это место отведено, и мы его охраняем. Нам ведь тоже от ветра и дождя укрытие требуется. Даже в лесу каждому зверю норка своя полагается, верно?
– Ну еще бы, – поддакнул я.
– Здесь наша обязанность – все соединять. Как электрический коммутатор. Как коммутатор, мы соединяем собой всё и вся. В этом месте – главный узел, где все пересекается. И мы сидим здесь и все подключаем. Чтобы не перепуталось, как попало. Такое у нас назначение. Коммутатор. Все подсоединяет. Понадобилось тебе что-нибудь – ты забираешь это в свой мир, а мы уже подключаем ко всему остальному. Понятно?
– Вроде бы, – сказал я.
– Ну вот, – продолжал Человек-Овца. – Получается, что тебе без нас – никуда. Потому что ты запутался. Хочешь куда-то идти, а куда, не знаешь. Ты потерял связь с миром, мир потерял связь с тобой. Ты перепробовал многое, хватался заразные провода. Но того провода, который подключил бы тебя обратно, ты пока не нашел. И поэтому в душе твоей хаос. Тебе кажется, что ты ни к чему не подключен. Это действительно так.
Единственное место, с которым ты еще связан, – здесь.
С минуту я молчал, переваривая услышанное.
– Пожалуй, ты прав, – сказал я наконец. – Так оно и есть. Я потерял связь с миром, а мир потерял связь со мной. И в душе моей полный хаос. И я ни к чему не подключен. И единственное место, с которым я связан, – здесь… – Медленно, будто строгая ножом, проговаривал я фразу за фразой, глядя на собственные руки в дрожащих отблесках свечи. – Но я чувствую… Что-то пытается пробиться ко мне. Стоит только заснуть – и там, во сне, кто-то зовет меня, плачет из-за меня. Кажется, еще немного, и я к чему-то подключусь. Очень хорошо это чувствую. Понимаешь… Я действительно хочу попробовать переиграть все сначала. Но мне нужна твоя помощь.
Человек-Овца молчал. Я сказал, что хотел, и больше говорить было нечего. Воцарилась такая тишина, словно мы сидели в ужасно глубокой шахте. Эта тишина давила на плечи и порабощала сознание. Под ее давлением мои мысли стали похожи на глубоководных рыб, что в уродливых непроницаемых панцирях хоронятся на дне океана. И лишь изредка тишину нарушал слабый треск беспокойной свечи. Человек-Овца очень долго смотрел на пламя. Очень долго молчал. И наконец, медленно подняв голову, посмотрел на меня.
– Ну что ж, – сказал он. – Давай попробуем подсоединить к тебе это самое «что-то»… Но учти: за успех мы не ручаемся. Годы наши уже не те. И сил не так много, как раньше. Получится или нет, сами не знаем. Как уж сумеем. Но даже если получится, возможно, это не принесет тебе особого счастья. На этот счет – никаких гарантий. Вполне может быть, что тебе в твоем мире уже некуда больше идти. Мы, конечно, не утверждаем. Но ты сам говорил, многое в тебе затвердело. А того, что однажды затвердело, в прежнее состояние не вернуть. Все-таки ты уже не так молод…
– И что же я должен делать?
– Ты уже много чего потерял. Много большого и важного. Никто в этом не виноват. Дело не в том, кто виноват, а в том, чем ты затыкал свои дыры. Всякий раз, когда ты что-то терял, в тебе открывалась очередная дыра. И каждую такую дыру ты затыкал чем-то взамен утраченного. Будто метку ставил на память… А как раз этого делать было нельзя. Ты заполнял эти дыры тем, что должен был оставлять внутри. И раз за разом просто стирал себя самого… Зачем? Что тебя заставляло?
– Не знаю, – ответил я.
– Хотя, может, и спрашивать так не годится. Может быть, это что-то вроде Судьбы. Даже не знаем, как тут сказать поумнее…
– Тенденция? – подсказал я.
– Ага, она самая. Тенденция. Вот мы и думаем… А вдруг, даже начав жить заново, ты все равно будешь делать так же? Раз уж такая тенденция? А если тенденции следовать долго, однажды наступит момент, когда назад уже не вернуться. Поздно. И даже мы не сможем помочь. Ведь мы умеем только сидеть здесь и все ко всему подключать. И кроме этого – ничего.
– Но что именно я должен делать? – спросил я его еще раз.
– Как мы уже сказали, мы сделаем, что умеем. Попробуем правильно тебя подключить, – ответил Человек-Овца. – Но одного этого будет мало. Дальше ты сам должен стараться изо всех сил. Будешь на одном месте сидеть да о смысле жизни думать, ничего не получится. Все пойдет псу под хвост. Это тебе понятно?
– Да это как раз понятно, – сказал я. – Но, черт возьми, что конкретно я должен делать?
– Танцуй, – сказал Человек-Овца. – Пока звучит музыка, продолжай танцевать. Понимаешь, нет? Танцуй и не останавливайся. Зачем танцуешь – не рассуждай. Какой в этом смысл – не задумывайся. Смысла все равно нет и не было никогда. Задумаешься – остановятся ноги. А если хоть раз остановятся ноги, мы уже ничем не сможем тебе помочь. Все твои контакты с миром вокруг оборвутся. Навсегда оборвутся. Если это случится, ты сможешь жить только в здешнем мире. Постепенно тебя затянет сюда целиком. Поэтому никак нельзя, чтобы ноги остановились. Даже если все вокруг кажется дурацким и бессмысленным, не обращай внимания. За ритмом следи и продолжай танцевать. И тогда то, что в тебе еще не совсем затвердело, начнет потихоньку рассасываться. В тебе непременно должны оставаться еще не затвердевшие островки. Найди их, возьми их себе. Выжми себя как лимон. И помни: бояться тут нечего. Твой главный соперник – усталость. Усталость – и паника от усталости. Это с каждым бывает. Станет казаться, что весь мир устроен неправильно. И ноги начнут останавливаться сами собой…
Я поднял голову и уставился на гигантскую тень за его спиной.
– А другого способа нет, – продолжал Человек-Овца. – Обязательно нужно танцевать. Мало того: танцевать очень здорово и никак иначе. Так, чтобы все на тебя смотрели. И только тогда нам, возможно, удастся тебе помочь. Так что – танцуй. Пока играет музыка – танцуй.
ПОКАИГРАЕТМУЗЫКАТАНЦУЙ…
В голове опять разгулялось эхо.
– Слушай, а этот твой здешний мир… Что это вообще такое? Ты говоришь, если я совсем затвердею, меня из «тамошнего» мира затянет в «здешний». Но «здешний» мир – это и есть мой мир, разве нет? Он для меня же и существует, не так ли? Что же плохого, если я просто вернусь в свой собственный мир? Ты сам сказал, что этот мир – совершенно реальный.
Человек-Овца покачал головой. Гигантская тень на стене заколыхалась, вторя его движениям.
– Здешняя реальность – не такая, как тамошняя. Здесь тебе пока еще жить нельзя. Слишком темно, слишком много места. Нам трудно объяснить словами. К тому же, как мы сказали, всех подробностей мы и сами не знаем. Конечно, этот мир совершенно реальный. И наша встреча с тобой, и этот разговор – все происходит на самом деле. В этом можешь не сомневаться. Однако не думай, что реальность бывает только одна. Реальностей сколько угодно. И вариаций одного и того же сколько угодно. Мы для себя выбрали здешнюю реальность. Потому что здесь нет войны. И еще потому, что нам нечего было выбрасывать. А у тебя все не так. В тебе еще много жизни теплится. Для нынешнего тебя здесь слишком холодно. И еды никакой. Тебе сюда никак нельзя…
И в самом деле: я вдруг заметил, что температура в комнате падает. Я спрятал руки в карманы и зябко поежился.
– Что? Холодно? – спросил Человек-Овца.
Я кивнул.
– Значит, нужно торопиться, – покачал он головой. – Скоро станет еще холоднее. Уходи скорей. Иначе совсем замерзнешь.
– Последний вопрос, – сказал я. – Как раз вспомнил. Вернее, только сейчас внимание обратил… У меня такое ощущение, будто я до сих пор всю жизнь искал встречи с тобой. И даже встречал твою тень – в самых разных местах. Эта твоя тень принимала разные очертания, но присутствовала в тамошнем мире постоянно. Такая бледная, расплывчатая, сразу и не разглядеть. Или даже не полностью тень, а ее отдельные фрагменты… Хотя теперь вспоминаю – вроде бы и вся целиком… Такое вот ощущение.
Человек-Овца лишь развел руками.
– Что ж, все верно. Ты прав. Так оно и было. Наша тень там все время присутствовала. То целиком, то кусочками…
– Но тогда непонятно, – продолжал я. – Сейчас-то я вижу тебя совершенно отчетливо. То, что раньше не мог, теперь могу. Отчего бы это?
– Оттого, что ты уже много чего потерял, – очень тихо сказал он. – У тебя осталось гораздо меньше мест, куда можно дальше идти. И потому тебе стало виднее, как выгляжу я.
Что он хочет сказать, я совершенно не понимал.
– Так что же здесь – загробный мир?
– Нет, – резко сказал он. И, глубоко вздохнув, передернул плечами. – Здесь не загробный мир. Мы-то с тобой оба живые. Абсолютно живые – что ты, что мы. Сидим здесь, воздухом дышим и беседы беседуем. Все здесь – совершенно реально.
– Ничего не понимаю.
– Танцуй! – повторил он. – Другого способа нет. Мы бы объяснили тебе побольше. Если бы могли. Но ничего больше мы объяснить не можем… Танцуй. Не задумывайся ни о чем – просто танцуй, и как можно лучше. Ты должен танцевать. Иначе ничего не получится…
Температура в комнате продолжала стремительно падать. Содрогаясь всем телом, я вдруг вспомнил, что однажды уже переживал подобные холода. Точно такой же ледяной воздух, пробиравший липкой сыростью до костей. В далеком-далеком прошлом, далеко-далеко отсюда. Вот только не мог вспомнить, где. Казалось, еще немного – и вспомню. Но вспомнить не удавалось. Нужный для этого участок мозга застыл, как парализованный. Застыл и превратился в камень.
ИПРЕВРАТИЛСЯВКАМЕНЬ…
– Скорей уходи отсюда, – сказал Человек-Овца. – Иначе замерзнешь до смерти. А с нами ты еще встретишься. Всегда, когда сам захочешь. Мы-то здесь все время сидим. Сидим и тебя дожидаемся…
Волоча ноги, он проводил меня до поворота. Шур-р-р, шур-р-р, шур-р-р, – раздавались его шаги в темноте. А потом я простился с ним. Без рукопожатия, без каких-то особых слов. Просто сказал: прощай. И в этой кромешной тьме мы расстались. Он заковылял в свою тесную каморку, а я направился к лифту. Нажал на кнопку – и лифт неторопливо поехал вверх. Двери беззвучно открылись, яркий свет окатил меня мягкой волной. Я ступил в кабину, прислонился к стене и простоял так какое-то время. Двери лифта автоматически закрылись, а я все стоял, не в силах пошевелиться.
Итак… – подумал я. Однако дальше никакой мысли не возникало, хоть тресни. Мое сознание напоминало Вселенский Вакуум, в центре которого находился микроскопический я. Куда ни двигайся, сколько ни беги – вокруг одна пустота. Ни одна мысль ни к чему не вела и ничем не заканчивалась. Усталость и паника все больше овладевали мной. Как и предупреждал Человек-Овца. И в этой Вселенной я был один-одинешенек. Точно ребенок, заплутавший в лесу.
Танцуй, сказал Человек-Овца.
Танцуй, повторило эхо в моей голове.
– Танцуй! – произнес я на пробу вслух. И нажал на кнопку пятнадцатого этажа.
Я вышел из лифта – и динамики в потолке поприветствовали меня «Лунной рекой» в исполнении Генри Мантини. Я вернулся в реальность. В эту реальность, где уже вряд ли буду счастлив когда-нибудь – и в которой, похоже, мне некуда больше идти.
Я машинально взглянул на часы. Время возвращения в реальность – три двадцать утра.
Итак, – подумал я снова.
ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК… – отозвалось эхо.
И я глубоко вздохнул.
