Харуки Мураками
Хроники Заводной Птицы
– Но разве округ не переходит по наследству дядиному сыну, твоему двоюродному брату[29]? Он ведь собирался бросить свое директорство в «Дэнцу»[30] и вернуться в Ниигату.
Кумико достала ватные палочки и принялась чистить уши.
– Действительно, был такой план, но двоюродный брат от этого отказался. У него семья в Токио, хорошая работа, и он совсем не хочет перебираться в Ниигату, чтобы стать депутатом. Потом, его жена категорически против. Короче, он не собирается ради этого жертвовать семьей.
Старшего брата отца Кумико четыре или пять раз выбирали в том округе депутатом нижней палаты от Ниигаты. Политическим тяжеловесом назвать его было нельзя, и тем не менее он сделал вполне приличную карьеру – был даже один раз министром, правда, на второстепенном посту. Однако из-за преклонного возраста и проблем с сердцем снова идти на выборы ему было трудно. Надо было подыскивать замену. Из двух дядиных сыновей старший с самого начала не проявлял к политике никакого интереса, поэтому, естественно, оставался младший.
– В общем, народ в округе спит и видит, чтобы на выборы пошел брат. Они хотят молодого, дельного и энергичного. Такого, кто мог бы несколько сроков депутатствовать и стать влиятельной фигурой в Токио. У брата есть имя, да и молодежь за него проголосует, тут и говорить нечего. Конечно, наладить контакт с местными ему будет нелегко, но у него сильная группа поддержки. Они этим и займутся, а брат вполне может жить в Токио, если захочет. Единственное, что от него требуется, – появиться там во время выборов.
Я не мог представить Нобору Ватая депутатом парламента.
– И что ты об этом думаешь? – обратился я к Кумико.
– Ты же знаешь: я не имею никакого отношения к его делам. Пусть будет хоть депутатом, хоть космонавтом. Мне все равно.
– А зачем ему тогда с тобой советоваться?
– Ну что ты говоришь? – сухо ответила жена. – И не думал он со мной советоваться. Ему мое мнение ни к чему. Он всего-навсего поставил меня в известность. Я все-таки считаюсь членом семьи.
– Хорошо, – сказал я. – А как ты думаешь, не будет у него проблем из-за того, что он в разводе и сейчас не женат?
– Не знаю. Я в политике и выборах мало разбираюсь. Мне это совсем не интересно. Но в любом случае второй раз он не женится. Ни за что. Ему и в первый раз не надо было жениться. Ему нужно другое. Совершенно другое, не то, что тебе или мне. Это точно.
– Интересно!
Кумико завернула в бумажную салфетку две использованные палочки и выбросила в мусорное ведро. Подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза:
– Как-то давным-давно я случайно увидела, как он мастурбировал. Я подумала, что в комнате никого нет, открыла дверь и застала его.
– Ну и что же? С кем не бывает.
– Да погоди, – вздохнула она. – Это было года через три после смерти сестры. Наверное, он уже был студентом, а я училась в четвертом классе. Мать долго колебалась, что делать с одеждой, оставшейся после сестры, – избавиться от нее или сохранить. В конце концов решила оставить: что-то могло подойти мне, когда подрасту. Все это положили в картонную коробку и убрали в шкаф. Так вот, брат достал ее одежду и мастурбировал, вдыхая ее запах.
Я молчал.
– Я тогда была еще маленькая и ничего не знала о сексе, поэтому толком не поняла, что он делает. И все-таки сообразила: это что-то непристойное, извращенное, нечто гораздо более серьезное, чем казалось, – покачала головой Кумико.
– А он знает, что ты его тогда застала?
– Конечно. Он меня видел.
– А что стало с одеждой сестры? Ты ее потом носила?
– Ну уж нет!
– Что же получается? Он что, был влюблен в сестру?
– Не знаю, было у него к ней влечение или нет. Но что-то, конечно, было, и мне, кажется, он до сих пор не может этого забыть. Поэтому я и говорю: не надо было ему жениться.
Кумико замолчала. Мы долго сидели, не говоря ни слова.
– У брата на этой почве какие-то психологические проблемы. Они, разумеется, в той или иной степени есть у каждого. Но его проблемы – совсем не то что мои или твои. Намного глубже, гораздо серьезнее. И он ни за что не будет выставлять перед другими людьми эти свои отклонения и слабости. Понимаешь, о чем я говорю? Еще эти выборы… Я что-то беспокоюсь.
– Беспокоишься? О чем?
– Сама не знаю. Просто есть что-то такое… – сказал она. – Ну ладно. Что-то я устала. Хватит на сегодня. Давай спать.
Чистя зубы в ванной, я рассматривал в зеркале свое лицо. За три месяца после ухода с работы я редко выбирался на люди. Перемещался между соседними магазинами, нашим бассейном и домом. Если не считать походов на Гиндзу и гостиницу на Синагаве, дальше химчистки на станции я от дома не удалялся. За эти месяцы не виделся почти ни с кем – кроме Кумико, только с сестрами Кано и Мэй Касахарой. Очень тесный, почти неподвижный мирок. Но чем теснее и покойнее становился этот мой мир, тем больше, казалось, он наполняется странными вещами и людьми. Они точно прятались в ожидании, когда я остановлюсь. И с каждым разом, когда Заводная Птица прилетала к нам в сад и заводила свою пружину, мир все глубже и глубже погружался в хаос.
Я прополоскал рот и еще какое-то время любовался на себя в зеркало.
«Понятия не имею», – сказал я, обращаясь к самому себе. Мне уже тридцать лет, а я остановился на дороге и ни о чем не имею понятия.
Войдя в спальню, я обнаружил, что Кумико уже спит.
11. Лейтенант Мамия
Что получается из теплой грязи
Туалетная вода
Через три дня позвонил Токутаро Мамия. Звонок раздался в полвосьмого утра, когда мы с женой завтракали.
– Простите великодушно за ранний звонок. Надеюсь, я не разбудил вас. – Судя по голосу, Мамия-сан искренне боялся причинить нам неудобство.
Я успокоил его, сказав, что всегда поднимаюсь рано – сразу после шести.
Он поблагодарил меня за открытку и сказал, что хотел обязательно связаться со мной до того, как я уйду на работу. И добавил, что будет очень признателен, если мы сможем встретиться сегодня на несколько минут во время моего обеденного перерыва. Дело в том, что вечером он хотел вернуться на «синкансэне»[31] в Хиросиму. Поначалу Мамия-сан планировал пробыть в Токио подольше, но появились неотложные дела, и вот теперь надо срочно уезжать.
Я сообщил, что временно сижу без работы и целый день свободен, поэтому мы можем увидеться, когда ему удобно – утром, днем или вечером.
– Но, может быть, у вас какие-то дела сегодня? – поинтересовался он, демонстрируя хорошие манеры.
Я ответил, что никаких дел у меня нет.
– В таком случае, если позволите, я загляну к вам в десять утра.
– Прекрасно! Жду вас.
– Ну тогда до скорой встречи, – сказал он и положил трубку.
Положив трубку, я сообразил, что забыл объяснить Мамия-сан дорогу до нашего дома от станции. А впрочем, раз он знает адрес, как-нибудь доберется – было бы желание.
– Кто это? – поинтересовалась Кумико.
– Тот самый человек, что раздает подарки на память о Хонде-сан. Обещал зайти сегодня до обеда.
– Правда? – Жена сделала глоток кофе и стала намазывать масло на тост. – Очень любезно с его стороны.
– Вот уж действительно.
– Кстати, может, надо помянуть Хонду-сан, хотя бы тебе? Сходить к нему домой, поставить поминальные свечи?
– Пожалуй. Я спрошу у Мамия-сан.
Собираясь на работу, Кумико попросила застегнуть у нее на спине молнию. Она надела облегающее платье, и с молнией пришлось повозиться. Я уловил очень приятный запах, замечательно подходивший летнему утру.
– У тебя новая туалетная вода? – спросил я.
Кумико ничего не ответила, лишь взглянула на часы и поправила рукой волосы.
– Я побежала. – И с этими словами она взяла со стола сумочку.
Я заканчивал уборку в маленькой – площадью четыре с половиной татами[32] – комнатке, служившей Кумико рабочим кабинетом, и, вытряхивая мусор из корзины, заметил желтую ленточку. Она торчала из-под исписанного листка и рекламных конвертов. Яркая, блестящая, она сразу бросилась мне в глаза. Такими лентами украшают подарочные упаковки. Я потянул ленту из корзины. Вместе с ней лежала оберточная бумага из универмага «Мацуя», а под ней обнаружилась коробочка с эмблемой «Кристиан Диор». Внутри коробочки имелось углубление в форме флакона. По одному виду можно было догадаться, что там лежала довольно дорогая вещь. Я взял коробочку, зашел с ней в ванную и открыл шкафчик, где Кумико хранила свою косметику. Там стоял едва начатый флакончик туалетной воды «Кристиан Диор», точно такой же формы, как углубление в коробочке. Я открутил золоченую пробку и понюхал. Запах был тот же, что я уловил утром, застегивая Кумико платье.
Усевшись на диван, я попробовал собраться с мыслями. Ясно, что туалетную воду Кумико подарили. Ничего себе подарочек – недешевый. Кто-то купил в «Мацуя» и ленточку нацепил. Если мужчина, значит, он с Кумико в довольно близких отношениях, потому что просто так женщинам (тем более замужним) туалетную воду не дарят. Если же это какая-нибудь ее подруга… а разве женщины дарят друг другу туалетную воду? Этого я не знал. Мне было известно одно: у Кумико в это время нет никакого повода получать такие подарки. День рождения у нее в мае. Годовщина нашей свадьбы – тоже в мае. Может быть, она сама купила туалетную воду, попросив в магазине прикрепить на упаковку красивую ленточку? Но зачем?
Я вздохнул и посмотрел в потолок.
Что, если спросить у Кумико напрямую: «Кто купил тебе эту воду?» А она возьмет и ответит: «Ах, эту! У одной девочки с работы личные проблемы, и я кое-что для нее сделала. В общем, долго объяснять. Она попала в серьезную передрягу, а я ей помогла по доброте душевной. Замечательный запах, оцени! И стоит ого-го!»
Что ж, звучит вполне убедительно. И разговору конец. Тогда нечего и задавать такие вопросы. Нечего волноваться.
Но что-то не давало мне покоя. Кумико должна была рассказать мне об этой воде. Если у нее было время прийти домой, войти к себе, развязать ленточку, снять упаковку, открыть коробочку, выбросить все в мусорную корзину и еще поставить флакон в шкаф в ванной, то уж сказать: «Посмотри, что мне подарила одна девушка с работы!» – она могла бы вполне. Но промолчала. Возможно, посчитала это темой, не заслуживающей внимания. Но даже если так, теперь эта история приобрела ореол тайны. Вот что меня тревожило.
Я долго в задумчивости смотрел в потолок. Пробовал думать о чем-нибудь другом, но голова работать отказывалась. Я вспоминал, как застегивал на Кумико платье: ее гладкую белую спину, аромат туалетной воды. Впервые за несколько месяцев меня потянуло курить. Взять сигарету, поднести огонь, вдохнуть полные легкие дыма. Это бы как-то успокоило. Но сигарет не было. За неимением лучшего я принялся сосать лимонный леденец.
Без десяти десять зазвонил телефон. «Лейтенант Мамия», – подумал было я. Отыскать дорогу к нашему дому действительно нелегко, и даже не раз бывавшим у нас людям иногда приходилось плутать. Но это был не он. Из трубки донесся голос той самой таинственной дамочки, что донимала меня на днях своими бессмысленными звонками.
– Привет! Давненько тебя не слышала! Ну как? Понравилось в прошлый раз? Немножко расшевелился, правда? Что же ты трубку-то бросил? На самом интересном месте!
В какой-то момент мне показалось, что она говорит о том моем сне, в котором Крита Кано довела меня до оргазма. Но речь шла о ее звонке в день, когда я варил спагетти.
– У меня сейчас совершенно нет времени, – сказал я. – Через десять минут ко мне придет один человек, а мне надо еще кое-что сделать.
– Что-то ты слишком деловой для безработного, – насмешливо сказала она. Как и в прошлый раз, ее интонации менялись, как картинки в калейдоскопе. – То варишь спагетти, то гостей поджидаешь. Впрочем, десяти минут нам хватит. Давай поболтаем десять минут. А придет твой гость – можешь трубку положить.
Мне тут же захотелось, ни слова не говоря, послушаться ее совета, но я не смог. Я еще не разобрался с туалетной водой, и мне хотелось поговорить, все равно с кем.
– Послушай, ты кто все-таки такая? – Задав этот вопрос, я взял лежавший рядом с телефоном карандаш и начал крутить его. – Ты уверена, что я в самом деле тебя знаю?
– Само собой. И я тебя знаю, и ты меня знаешь. С такими вещами не шутят. У меня не так много времени, чтобы названивать совершенно незнакомым людям. Я ведь уже тебе это говорила. У тебя что – провалы в памяти?
– Я никак не пойму. Знаешь…
– Хватит! – резко оборвала она меня. – Не ломай себе голову. Еще раз говорю: я знаю тебя, а ты – меня. Послушай! Я буду с тобой очень ласкова. А тебе делать ничего не надо. Классно, правда? Ничего не делаешь, ни за что не отвечаешь. Всё делаю я. Всё. Это же полный кайф! Брось себе загадки загадывать. Не усложняй жизнь и выбрось все из головы. Представь, что теплым весенним днем ты лежишь после полудня в мягкой грязи.
Я ничего не отвечал.
– Представь: ты спишь, тебе снится сон, ты ничком лежишь в теплой грязи. Забудь о жене. Забудь, что у тебя нет работы. Не думай о будущем. Обо всем забудь. Все мы вышли из теплой грязи и когда-нибудь вернемся в нее. В конце концов… Эй, Окада-сан! Когда ты последний раз трахался с женой? Помнишь? Давно, наверное? Недели две назад?
– Ну довольно! Ко мне уже пришли, – прервал я ее.
– Ах, еще больше? Я по твоему голосу понимаю. Три недели?
Я молчал.
– Ладно, не обращай внимания. – Ее голос напомнил мне шуршание щеточки, которой сметают скопившуюся в складках оконных штор пыль. – Вообще это ваша проблема – твоя и твоей жены. А я тебе сделаю все, что захочешь. И никакой ответственности. Стоит только повернуть за угол – и ты окажешься там. В мире, который ты никогда не видел. У тебя есть «белые пятна», ты еще не понял?
Я по-прежнему молчал, крепко сжав в руке телефонную трубку.
– Оглянись вокруг, – продолжала женщина. – Оглянись и скажи: что ты видишь?
Тут в прихожей раздался звонок. Я с облегчением вздохнул и без слов положил трубку на рычаг.
Лейтенант Мамия оказался высоким стариком с красиво посаженной лысеющей головой и в очках в золотой оправе. У него была смуглая кожа и здоровый вид человека, привыкшего к физическому труду. Ни грамма лишнего веса. Уголки глаз прорезали глубокие морщинки – симметрично, по три с каждой стороны. Из-за этого казалось, что он вот-вот зажмурится от яркого света. Сказать, сколько ему лет, было трудно, хотя, конечно, уже за семьдесят. Похоже, в молодости мой гость отличался отменным здоровьем. Об этом говорили прямая осанка и четкие экономные движения. Он держался почтительно и в разговоре производил впечатление настоящей, непоказной основательности. В нем чувствовался человек, который привык принимать решения самостоятельно и отвечать за них. На Мамия-сан был неприметный строгий светло-серый костюм, белая рубашка и галстук в серую и черную полоску. Для душного и влажного июльского утра костюм был слишком плотным, но испарины на его лице я не заметил. Левую руку ему заменял протез с тонкой перчаткой одинакового с костюмом светло-серого цвета. По сравнению с загорелой, поросшей волосами правой рукой затянутый в серую перчатку протез казался холодным и неестественным.
Я усадил гостя на диван в гостиной и предложил зеленого чая.
Мамия-сан извинился, что пришел без визитной карточки:
– В Хиросиме я преподавал в сельской школе, потом вышел на пенсию. Теперь вот бездельничаю. Есть участок земли, я кое-что на нем выращиваю – так, больше для интереса. Потому и карточек нет. Не обессудьте.
У меня карточек тоже не было.
– Извините, Окада-сан, можно поинтересоваться, сколько вам лет?
– Тридцать, – ответил я.
Он кивнул, сделал глоток чая. Интересно, что он подумал, узнав, сколько мне лет?
– Какое у вас тихое место, – проговорил Мамия-сан, чтобы сменить тему.
Я рассказал, как почти задаром снял дом у дяди, добавив, что если бы не это, мы с нашими доходами не могли бы себе позволить и вполовину меньшее жилье. Кивая, гость осторожно, боясь показаться нескромным, оглядел нашу обитель. Я тоже осмотрелся. «Оглянись вокруг», – послышался мне голос той женщины. Снова бросив взгляд вокруг себя, я почувствовал, будто воздух наполняется каким-то холодом и безучастием.
– В этот раз я пробыл в Токио пару недель, – сказал лейтенант Мамия, – и вы последний, кому мне нужно оставить память о Хонде-сан. Теперь я могу спокойно возвращаться в Хиросиму.
– Мне хотелось бы побывать дома у Хонды-сан и хотя бы поставить свечи.
– Это очень благородно с вашей стороны, но Хонда-сан родом с Хоккайдо, из Асахикавы[33], и его могила там. Родственники приезжали, чтобы разобрать вещи у него в доме в Мэгуро, и уже вернулись к себе.
– Вот как? Выходит, у Хонды-сан была семья, а он жил в Токио один?
– Совершенно верно. Его сын, он живет в Асахикаве, очень беспокоился из-за этого, да и люди могли бог знает что подумать. Вроде бы он звал старика переехать к нему, но тот все отказывался.
– У него есть сын? – Слова Мамия меня удивили. Я почему-то думал, что Хонда-сан остался совсем один. – А его жена? Она еще раньше умерла?
– Тут довольно запутанная история. Его жена вскоре после войны связалась с другим мужчиной, и они вместе покончили жизнь самоубийством. Когда же это было? Году в пятидесятом или пятьдесят первом. Подробностей я не знаю. Хонда-сан об этом не распространялся, а мне было неловко спрашивать.
Я кивнул.
– После этого он один растил детей – сына и дочку, а когда у них началась своя жизнь, перебрался в Токио и, как вам известно, занялся прорицательством.
– А в Асахикаве чем он занимался?
– У них на пару с братом была типография.
Я попробовал представить Хонду-сан в комбинезоне у типографского станка за проверкой каких-нибудь пробных оттисков, однако мне он запомнился немного неряшливым стариком в грязноватом кимоно с поясом, который больше подходит для ночного халата. Старик и летом, и зимой сидел за котацу и перебирал палочки для гадания.
Тем временем лейтенант Мамия ловко развязал фуросики[34] и достал какой-то предмет, по форме напоминавший небольшую коробку со сладостями. Он был завернут в грубую оберточную бумагу и несколько раз туго перевязан шнурком. Мамия положил сверток на стол и подвинул ко мне.
– Это та самая вещь, которую Хонда-сан просил передать вам на память.
Я взял сверток в руки. Он почти ничего не весил, а о содержимом можно было только догадываться.
– Можно посмотреть, что там?
Лейтенант Мамия покачал головой:
– Извините, но Хонда-сан просил, чтобы вы развернули сверток, когда будете один.
Я кивнул и положил подарок Хонды-сан на стол.
– По правде говоря, – продолжал Мамия, – я получил от него письмо всего за день до его смерти. Он писал, что, наверное, скоро умрет. «Смерти я совсем не боюсь. Такова воля неба, и остается только ей подчиниться. Не выполнено, правда, одно дело. В шкафу у меня дома лежат кое-какие вещи, которые я думал оставить разным людям. Но, похоже, самому мне с этим уже не справиться. Поэтому хочу попросить тебя раздать их; список я составил на отдельном листе. Прекрасно понимаю, какое это нахальство с моей стороны, но это моя последняя просьба перед смертью, и, надеюсь, ты мне в ней не откажешь». Надо сказать, письмо Хонды-сан было для меня большой неожиданностью – наша переписка оборвалась несколько лет назад – наверное, уже шесть-семь… Я тут же написал ему ответ, но почта прислала мое письмо обратно с извещением от его сына, что Хонда-сан скончался.
Он отхлебнул чай из чашки.
– Хонда-сан знал, когда умрет. Должно быть, он достиг такого состояния духа, какого мне, например, никогда не добиться. Вы правильно написали в своей открытке: в нем было нечто, глубоко трогавшее других людей. Я почувствовал это еще весной 38‑го, когда встретился с ним в первый раз.
– Вы были с ним в одной части у Номонхана?
– Нет-нет, – отвечал Мамия, покусывая губы. – Мы служили в разных частях, даже в разных дивизиях. Судьба свела нас как раз перед Номонханом, мы вместе участвовали в одной небольшой операции. Потом капрала Хонду ранили у Номонхана и отправили обратно в Японию. А я у Номонхана не был. Вот… – Лейтенант Мамия приподнял левую руку в перчатке. – Потерял руку в августе 45‑го во время наступления Советской армии. Мы отбивали танковую атаку, и мне в плечо попала пуля из станкового пулемета. Я потерял сознание, и советский танк раздавил мне руку гусеницей. Попал в плен, меня лечили в госпитале в Чите, а потом отправили в Сибирь, в лагерь, где я просидел до 1949 года. Как отправили меня в 37‑м в Маньчжурию, так я и провел на материке двенадцать лет, ни разу не ступив на японскую землю. Родственники решили, что я погиб в боях с русскими, устроили мне могилу на нашем кладбище. До отъезда из Японии мы вроде бы объяснились с одной девушкой, а когда я вернулся, она уже была замужем за другим. Что ж поделаешь? Двенадцать лет прошло. Это большой срок.
Я кивнул.
– Извините меня, Окада-сан, – сказал он. – Молодому человеку, как вы, наверное, скучно слушать разговоры о прошлом. Но мне хочется сказать еще одну вещь: мы в те годы были самыми обычными парнями – такими же, как вы. Я собирался стать учителем и никогда не думал служить в армии. Но после университета меня сразу призвали, не спрашивая моего мнения, направили на офицерские курсы, и дело кончилось тем, что я на все эти годы засел на чужбине. И моя жизнь стала похожа на сон.
Проговорив это, лейтенант Мамия умолк.
– Не могли бы вы рассказать, как познакомились с Хондой-сан? – поинтересовался я после некоторой паузы. Мне в самом деле хотелось знать, что он был за человек раньше, до нашей с ним встречи.
Мой гость размышлял о чем-то, спокойно положив руки на колени. Он не выглядел растерянным, просто задумался.
– Боюсь, это будет длинная история.
– Ничего-ничего, – сказал я.
– Об этом я никогда никому не рассказывал. И Хондасан, уверен, тоже. Дело в том, что мы с ним… решили молчать. Но Хонда-сан умер. Остался я один. Так что если и расскажу вам, это уже никому не повредит.
И лейтенант Мамия начал свой рассказ.
