Мулька Пулькович Морковный
День как день
Изо дня в день Коляска приходил, отдавал К. взятую прошлым днем книгу и просил дать ему новую. На вопрос, понравилась ли ему книга, он неизменно отвечал, что да, книга понравилась, но "это не совсем то". К. не понимал, какое же "то" было нужно Коляске, но никаких вопросов больше не задавал, а просто давал ему другую книгу, прекрасно зная, что уже на следующее утро она к нему вернется. Конечно, он не верил, что Коляска действительно успевает прочитывать книгу за одни сутки, но высказать свои сомнения не решался. Может, потому, что ему было жалко Коляску, ведь, помимо К., во всей больнице он ни с кем не общался. Вероятно, думал К., Коляска лишь пролистывал книгу и, не найдя на ее страницах ни одной картинки, возвращал ее обратно. Но возвращал не сразу, чтобы не подумали, что он ее не читал.
Подойдя к койке К., Коляска молча протянул ему потрепанный советский томик "Робинзона Крузо" и, заложив руки за спину, замер.
–– Опять не то? – спросил К.
–– Вообще-то, да, не совсем то. Хотелось бы чего-то другого.
–– Ну хорошо. – сказал К., положил книгу на подоконник и достал из стопки "На западном фронте без перемен". – Надеюсь, эта подойдет. Там про войну. Дружба, любовь, превозмогания – всякое такое.
–– Про любовь? – спросил Коляска, оживившись, что было несвойственно его полумертвой натуре.
–– Ага, про любовь тоже есть кусочки. В основном, конечно, про любовь к дружбе и спиртному.
–– А. – вмиг сник Коляска.
–– А тебе что, хочется почитать про любовь? Давай тогда я тебе дам…
–– Нет, нет. Вообще-то, мне такое неинтересно. Такое мне не нужно. Давай про войну.
–– Держи.
Коляска взял книгу, произнес неразборчивую благодарность, потоптался, ушел.
Не успел К. взяться за книгу и окунуться в переливы кандального звона, заголосила кухарка, оповещая пациентов о наступлении завтрака. На пороге палаты возникла очередная тележка, на которой плотными рядами были расставлены металлические миски с манной кашей.
–– Разбираем! – прогудела кухарка торжественно, будто принесла не кашу, а новогодний утренник в детский сад.
Манная каша вызвала в пациентах куда больше энтузиазма, чем таблетки. Возбужденно бурча себе что-то под нос каждый на свой лад, мужчины в пижамах выстроились в короткую очередь. Следом за первой тележкой приехала вторая. На ней в палату вкатились кружки с чаем, на каждую из которых была надета бутербродная шляпка с маслом и сыром. Больные молча забирали положенные им порции и возвращались на положенные им места. Кто-то благодарил поваров за угощение, но их попытки быть вежливыми разбивались о непроницаемое лицо медсестры, исполненное чувством выполняемой обязанности, и тонули во всеобщей тишине.
–– Так, а ты чего сидишь? – обратилась медсестра к К.
–– Я не голоден.
–– Ничего не знаю. Бери порцию, и чтобы все съел.
–– Но я не хочу.
–– Я все Венедикту Ерофеевичу расскажу. Пусть он с тобой разбирается. Вчера не хочу, сегодня не хочу – сколько можно! Ты что, хочешь с голоду умереть?
–– Нет, просто я не люблю кашу.
–– Ну хотя бы бутерброд с чаем съешь.
–– Хорошо.
Скрипнув кроватью, К. встал и поплелся к тележке. Он взглянул на миски с кашей – оттуда за ним пристально наблюдали желтые зрачки сливочного масла, окруженные серой комковатой радужкой. Бутерброды с сыром К. тоже не любил, но продолжать препираться с медсестрой ему не хотелось. Еще в больничные бунтовщики запишут, а ему потом ходить и уворачиваться от укоризненных взглядов персонала. Лучше уступить.
Мутная чайная жижа в руках К. была еле теплой и отдавала сухой травой. К. размышлял. Каждый день на больничной кухне это подобие на чай варят в больших жестяных чанах не за тем, чтоб пациентам было вкусно, но для того, чтобы удовлетворялась усвоенная с детских лет привычка чаепитию, без которого жизнь начинает казаться неполноценной, а мир вокруг холодным и чужим. Здешний чай – лишь имитация атрибута того образа жизни, который соответствует бытовому шаблону жизненного благополучия. Но лучше так, чем доедать вчерашнюю булочку в сухомятку.
