Морис Леблан
Приключения Арсена Люпена
– Но…
– Но что?
– Два чека? Деньги?
– Какая наглость, старина. Ты еще смеешь что-то требовать?
– Я требую то, что мне причитается.
– А тебе что-то причитается за краденые документы?
Варен был вне себя от ярости. Он трясся от гнева, глаза налились кровью.
– Деньги… Двадцать тысяч… – бормотал он.
– Не выйдет. У меня на них свои виды.
– Деньги!
– Ну, будь же благоразумным и брось свой нож.
Он так резко схватил его за руку, что тот взвыл от боли. Тогда Даспри добавил:
– Ступай отсюда, приятель. Тебе полезно проветриться. Тебя проводить? Я поведу тебя через пустырь и покажу груду камней, под которой…
– Это неправда! Неправда!
– Почему же? Это правда. Эта железная пластинка с семью красными пятнышками как раз оттуда. Луи Лакомб ведь с ней не расставался, помнишь? Вы с братом случайно зарыли ее вместе с трупом… и другими вещами, которые сильно заинтересуют полицию.
Варен закрыл лицо яростно сжатыми кулаками. Потом произнес:
– Ладно. Здорово меня обмишурили. Баста. Нет, еще одно слово, одно-единственное… Я хочу знать…
– Слушаю.
– А не было в сейфе, в большом сейфе, шкатулки?
– Была.
– Когда вы пришли сюда в ночь с двадцать второго на двадцать третье июня, она была?
– Да.
– И в ней лежало?..
– Все, что братья Варен в нее положили: неплохой набор драгоценностей – бриллианты и жемчуг, украденные то там, то здесь уже упомянутыми братьями.
– И вы их взяли себе?
– Черт возьми, поставь себя на мое место!
– Выходит, что мой брат застрелился, когда увидел, что шкатулка исчезла?
– Возможно. Пропажи вашей переписки с майором фон Либеном было явно недостаточно. А вот пропажа шкатулки… Это все, что ты хотел у меня спросить?
– Нет, скажите еще ваше имя.
– Ты так говоришь, будто собираешься мне отомстить.
– Черт побери! Удача – дело наживное. Сегодня вы в выигрыше. Завтра…
– Придет твоя очередь.
– Очень надеюсь. Ваше имя?
– Арсен Люпен.
– Арсен Люпен!
Варен покачнулся, словно его огрели дубиной по голове. Похоже, что эти два слова отняли у него всякую надежду. Даспри рассмеялся:
– Ах вот в чем дело! Неужели ты вообразил, что какой-нибудь Дюпон или Дюран мог провернуть всю эту непростую операцию? Брось, тут был нужен по меньшей мере Арсен Люпен. А теперь, когда ты посвящен в тайну, иди, малыш, готовься отомстить. Арсен Люпен ждет тебя.
И он без лишних слов выставил его за дверь.
– Даспри, Даспри, – закричал я, называя его, помимо своей воли, тем именем, под которым знал прежде.
Я отодвинул рывком бархатную портьеру.
Он подбежал:
– Что? Что такое?
– Мадам Андерма плохо.
Он кинулся к ней, поднес нюхательную соль и, продолжая приводить ее в чувство, спросил меня:
– А что же произошло?
– Письма! – ответил я. – Вы передали ее мужу письма Луи Лакомба!
Он стукнул себя по лбу:
– Она подумала, что я так поступил!.. Ну да, в конце концов, она могла так подумать. Какой же я дурак!
Мадам Андерма пришла в себя и жадно прислушивалась к его словам. Он вынул из бумажника небольшую пачку писем, очень похожую на ту, которую унес с собой месье Андерма:
– Вот ваши письма, мадам.
– А те, другие?
– Другие – очень похожи на эти, только переписанные мной этой ночью и тщательно отобранные. Ваш муж будет крайне счастлив, когда прочтет их, поскольку не заподозрит подмену – ведь они были найдены у него на глазах…
– А почерк?
– Нет такого почерка, который нельзя скопировать.
Она поблагодарила его в тех же выражениях, которые могла бы адресовать человеку своего круга, и я понял, что она, скорее всего, не слышала последних фраз, которыми обменялись Варен и Арсен Люпен.
Я же смотрел на него в некотором замешательстве, не зная, что мне сказать старому другу, представшему предо мной в столь неожиданном свете. Люпен! Это был Люпен! Мой закадычный друг – не кто иной, как Арсен Люпен! Я не мог прийти в себя. Он же чувствовал себя совершенно непринужденно:
– Можете распрощаться с Жаном Даспри.
– Неужели?
– Да, Жан Даспри отправляется в путешествие. Я посылаю его в Марокко. Вполне возможно, что там его ожидает достойный конец. Могу даже признаться, таково его намерение.
– Но ведь Арсен Люпен останется с нами?
– Вне всяких сомнений! Арсен Люпен еще только начинает свою карьеру и твердо рассчитывает…
В порыве непреодолимого любопытства я бросился к нему, увлекая его в сторону от мадам Андерма:
– Значит, вам удалось найти второй тайник, тот, где лежали письма?
– Да, пришлось поломать голову! Нашел его только вчера в полдень, пока вы отдыхали. А ведь только одному Богу известно, как это просто! Но о самом простом думаешь всегда в самую последнюю очередь.
И, показывая мне семерку червей:
– Я догадался, что открыть большой сейф можно, приложив пластинку к мечу этого старикана из мозаики…
– А как вы догадались?
– С легкостью. Помогла личная осведомленность. Я знал это уже двадцать второго июня вечером, когда пришел сюда…
– Когда расстались со мной…
– Да. После того как выбрав нужную тему для разговора, привел вас в соответствующее душевное состояние, и тогда такой впечатлительный и легко возбудимый человек, как вы, неизбежно должен был позволить действовать, как мне заблагорассудится, причем не вылезая при этом из постели.
– Все рассчитано точно.
– Когда я шел сюда, я знал, что существует шкатулка, спрятанная в сейфе с секретным замком, что семерка червей – это ключ, кодовое число замка. Оставалось лишь поместить семерку в то место, которое явно ей отводилось. Мне хватило часа внимательного наблюдения.
– Часа!
– Да, он ушел на изучение старца с мозаичного панно.
– Старого императора?
– Этот старый император – точное изображение короля червей на всех карточных колодах, портрет Карла Великого[33].
– В самом деле… Но почему семерка червей открывает то большой, то маленький сейф? И почему сперва вы открыли только большой?
– Почему? Да потому, что я упорно ставил семерку в одно и то же положение. И только вчера заметил, что, если вращать ее, то есть когда седьмое сердечко, которое расположено в центре карты, перевернуто, меняются позиции всех остальных значков.
– Черт побери!
– Разумеется, но нужно было до этого додуматься.
– Еще одно: вы же не знали про письма до того, как мадам Андерма…
– Упомянула о них при мне? Да, не знал. В сейфе, помимо шкатулки, я нашел лишь переписку двух братьев, которая и навела меня на мысль об их предательстве.
– Короче говоря, только благодаря случайности вы вышли на историю братьев и только потом стали искать документы, относящиеся к подводной лодке?
– Да, благодаря случайности.
– Но с какой целью вы начали поиски?..
Даспри со смехом перебил меня:
– Боже мой, как это дело вас заинтриговало!
– Скорее захватило!
– Хорошо, я только провожу мадам Андерма и отнесу в редакцию «Эко де Франс» сообщение, которое сейчас напишу, потом вернусь, и мы сразу же обсудим все до малейших подробностей.
Он сел и написал одну из тех коротких заметок, где так ярко проявляется фантазия автора. Все, должно быть, помнят, сколько шуму она наделала во всем мире.
Арсен Люпен решил задачу, поставленную недавно Сальватором. Став обладателем всех документов и подлинных чертежей Луи Лакомба, он передал их в руки министра военно-морского флота. По этому случаю Арсен Люпен объявляет сбор средств, чтобы передать государству первую субмарину, построенную по этим чертежам, и желает возглавить список, жертвуя двадцать тысяч франков.
– Двадцать тысяч франков по чекам месье Андерма? – спросил я его, когда он показал мне газету.
– Именно так. По справедливости Варен должен заплатить за свое предательство.
Вот так я и познакомился с Арсеном Люпеном. Так я узнал, что Жан Даспри, человек моего круга, светский приятель, был не кто иной, как Арсен Люпен, джентльмен-грабитель. Так я завязал дружеские узы с этим незаурядным человеком, так постепенно благодаря оказанному мне доверию превратился в скромного, очень преданного и весьма благодарного историографа.
Сейф мадам Эмбер
В три часа ночи возле одного из особнячков, выстроившихся в ряд вдоль бульвара Бертье, где селятся художники, еще стояло полдюжины экипажей. Дверь особняка открылась. Оттуда вышла группа гостей – мужчин и женщин. Слева и справа тотчас подъехали четыре кареты, и на бульваре осталось лишь два визитера, они расстались на углу улицы де Курсель, где проживал один из них. Второй решил пройтись пешком до Порт-Майо.
Итак, он пересек авеню де Вилье и продолжил путь по тротуару, тянувшемуся вдоль земляного вала. Как приятно прогуляться дивной ясной и морозной зимней ночью! Легко дышалось. Эхо весело вторило звуку шагов.
Но через несколько минут у него возникло неприятное чувство, будто его преследуют. Он обернулся и действительно заметил мужской силуэт, прятавшийся за деревьями. Он был не из пугливых, но все же ускорил шаг, чтобы побыстрее очутиться у заставы Терн. Но человек поспешил за ним. Он насторожился и решил, что разумнее встретиться с ним лицом к лицу, и хотел вынуть из кармана револьвер.
Но не успел. Человек внезапно напал на него, и тут же на безлюдном бульваре завязалась драка, борьба врукопашную, и он сразу почувствовал, что уступает в силе. Попытался звать на помощь, отбиваться, но его повалили на кучу камней, стали душить, вместо кляпа засунули в рот носовой платок. Глаза у него закрылись, в ушах гудело, он почти потерял сознание, когда внезапно хватка ослабла, человек, вцепившийся ему в горло и навалившийся всей своей тяжестью, вскочил и стал, в свою очередь, защищаться от неожиданного нападения.
Удар тростью по запястью, удар сапогом по лодыжке… Мужчина каждый раз кричит от боли и улепетывает, хромая и ругаясь.
Не собираясь преследовать убегающего, новый персонаж наклоняется и спрашивает:
– Месье, вы ранены?
Нет, он не ранен, но кружится голова, и он не может стоять. К счастью, на крики прибегает дежурный с заставы. Вызван экипаж. Господин садится в него в сопровождении своего спасителя, и они едут к нему домой на авеню Великой Армии.
Он уже полностью пришел в себя и перед дверью рассыпается в благодарностях:
– Я обязан вам жизнью, месье, поверьте, я никогда этого не забуду. Сейчас мне не хочется пугать жену, но надеюсь, она сама сумеет выразить вам нашу общую признательность в самое ближайшее время.
И просит его прийти на обед, называет свое имя: Людовик Эмбер, добавив при этом:
– Могу ли я узнать, с кем имею честь…
– Ну разумеется, – отвечает тот.
И представляется:
– Арсен Люпен.
В то время Арсен Люпен не имел той известности, какую снискали ему дело Каорна, бегство из Санте и многие другие нашумевшие подвиги. Тогда его даже не звали еще Арсеном Люпеном. Это имя, которому было уготовано столь славное будущее, было придумано специально для спасителя месье Эмбера, и можно сказать, что именно в этом деле оно получило боевое крещение. Арсен Люпен был готов к бою, что правда, то правда, вооружен до зубов, но, не имея ни средств, ни авторитета, способствующих успеху, оставался лишь подмастерьем в том ремесле, где скоро ему предстояло прослыть мастером.
И поэтому когда утром, проснувшись, он вспомнил о полученном накануне ночью приглашении, то был вне себя от радости. Наконец-то он близок к цели! Наконец ему предстоит дело, достойное его сил и его таланта! Миллионы семейства Эмбер – замечательная добыча, достойная его аппетита!
Он оделся подобающим образом: потертый сюртук, залоснившиеся брюки, шляпа из порыжевшего шелка, обтрепанные манжеты и пристежной воротничок – все отменно чистое, но указывающее на стесненность в средствах. Вместо галстука – черный бант, а в нем бриллиантовая булавка с невероятной величины камнем – с горошину. И, вырядившись таким образом, он стал спускаться по лестнице своего дома на Монмартре. На четвертом этаже, проходя мимо закрытой двери одной из квартир, он постучал в нее набалдашником трости. Вышел на бульвар. Мимо проезжал трамвай. Он сел в него, а сосед с четвертого этажа, идущий за ним следом, занял место рядом.
И через минуту произнес:
– Так что, патрон?
– Все на мази.
– Каким образом?
– Я у них обедаю.
– Обедаете?
– Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я впустую растрачивал свое драгоценное время? Я вытащил месье Людовика Эмбера из лап неминуемой смерти, на которую ты его обрек. А месье Людовик Эмбер – человек благодарный. Вот он и пригласил меня отобедать у них.
Молчание. Собеседник неуверенно спросил:
– Значит, вы не отказываетесь?
– Мой милый, – ответил Арсен, – уж раз я разыграл это небольшое нападение – в три часа ночи неподалеку от земляного вала уложил тебя ударом трости по запястьям, а сапога – по ногам, рискуя тем самым покалечить своего единственного друга, то, разумеется, вовсе не затем, чтобы сегодня отказаться от преимуществ, приобретенных в результате столь удачно организованной операции по спасению.
– Но об их богатстве ходят дурные слухи…
– И пусть себе ходят. Я занимаюсь этим делом уже полгода, полгода навожу справки, исследую, расставляю сети, расспрашиваю слуг, поставщиков, подставных лиц, полгода живу, наблюдая за мужем и женой. Именно потому я знаю, чего мне придерживаться. Не важно, откуда получено их состояние – от старого Брауфорда, как они утверждают, или из другого источника, я подтверждаю: оно существует. А раз оно существует, то должно принадлежать мне.
– Черт возьми, сто миллионов!
– Скажем, десять или даже пять, не важно! В сейфе лежит большой пакет ценных бумаг. И разрази меня гром, если в один прекрасный день я не доберусь до него.
Трамвай остановился на площади Этуаль. Сосед прошептал:
– Итак, на данный момент?..
– На данный момент полное бездействие. Я дам знать. Время у нас есть.
Пять минут спустя Арсен Люпен уже поднимался по роскошной лестнице особняка Эмберов, и Людовик представлял его жене. Жервеза была невысокой и весьма разговорчивой толстушкой. Она сердечно приняла Люпена.
– Мне так хотелось, чтобы мы чествовали нашего спасителя в узком семейном кругу! – сказала она.
И с первых же минут «нашего спасителя» принимали как давнего друга. К десерту разговор стал совсем задушевным и посыпались признания. Арсен рассказал о своей жизни, о жизни своего отца, неподкупного судьи, о своем грустном детстве и нынешних трудностях. Жервеза, в свою очередь, поведала о своей юности, замужестве, доброте старого Брауфорда, унаследованных от него ста миллионах, о преградах, стоявших на пути и мешавших им вступить в права наследства, о займах, которые пришлось брать под невероятные проценты, о бесконечных тяжбах с племянниками Брауфорда, об опротестованных судебных решениях, запретах распоряжаться имуществом! Короче, обо всем на свете!
– Подумайте только, месье Люпен, ценные бумаги у нас под рукой, в кабинете моего мужа, но если мы возьмем оттуда на бедность хотя бы один купон[34], то лишимся всего! Они здесь, у нас в сейфе, а мы не можем до них дотронуться!
При мысли о подобном соседстве месье Люпен слегка вздрогнул. И очень четко понял, что месье Люпену никогда не хватило бы душевного благородства, свойственного этой милой даме, чтобы испытать подобные угрызения совести.
– А, так они здесь! – прошептал он с пересохшим горлом.
– Да, здесь.
Отношения, завязавшиеся при таких благих предзнаменованиях, могли только упрочиться. В ответ на тактичные расспросы Арсен Люпен признался в собственной бедности и невзгодах. И немедля несчастный юноша был назначен личным секретарем супругов с жалованьем в сто пятьдесят франков в месяц. Он может по-прежнему жить у себя, но должен ежедневно являться к Эмберам за распоряжениями, и для большего удобства ему выделят в качестве кабинета одну из комнат на третьем этаже.
Он выбрал. По какому-то невероятному стечению обстоятельств она располагалась прямо над кабинетом Людовика.
Арсену не потребовалось много времени, чтобы понять, что его должность секретаря сильно смахивает на синекуру. За два месяца ему пришлось переписать всего четыре письма и только один раз явиться по вызову хозяина к нему в кабинет, что позволило только один раз официально лицезреть тот самый сейф. Но при этом он заметил, что обладателя должности секретаря не считали достойным фигурировать в списке гостей рядом с депутатом Анкети или председателем коллегии адвокатов Грувелем и поэтому забывали приглашать на светские приемы.
Он на это вовсе не обижался, предпочитая скромно держаться в тени, в стороне – счастливый и свободный. Впрочем, он не терял времени даром. Прежде всего совершил несколько тайных вылазок в кабинет Людовика, чтобы засвидетельствовать свое почтение сейфу, но тот, увы, так и остался непроницаемым. Это была огромная, мрачная с виду глыба из чугуна и стали, против которой были бессильны и напильник, и сверло, и фомка.
Но Арсен Люпен не стал упорствовать.
– Там, где нельзя взять силой, берут смекалкой, – сказал он себе. – Главное, приглядеться и навострить уши.
Поэтому он принял надлежащие меры и после тщательного и трудоемкого бурения паркета в своем кабинете, ему удалось засунуть туда свинцовую трубку, которая выходила в потолок кабинета хозяина, притаившись среди лепнины карниза. Используя ее и как слуховую, и как подзорную трубу, он надеялся увидеть и услышать, то, что ему требовалось.
Отныне он проводил все время, распластавшись на полу своего кабинета. И впрямь, он часто наблюдал, как супруги Эмбер о чем-то совещались перед сейфом, проверяли учетные книги и перебирали бумаги. Когда они по очереди поворачивали четыре ручки, набирая шифр, он силился услышать, сколько раз они щелкали в пазах. Он следил за движениями Эмберов, подслушивал их разговоры. А что они делали с ключом? Куда его прятали?
Как-то он в спешке спустился вниз, заметив, что они выходят из кабинета, не закрыв сейф. Он решительно вошел туда, но они тут же вернулись.
– Ой, простите, – сказал он, – я ошибся дверью.
Но Жервеза кинулась за ним, затаскивая его назад в комнату:
– Входите же, месье Люпен, входите. Разве вы здесь не у себя? Вот вы нам сейчас дадите совет. Какие ценные бумаги лучше продать – внешние или государственные?
– А как же запрет? – спросил Люпен, крайне удивившись.
– А… так запрет касается не всего.
Она приоткрыла дверцу. На полках лежали связки ценных бумаг, перехваченные бечевками. Она взяла одну из них. Но муж запротестовал:
– Нет, нет, Жервеза, это безумие – продавать внешние бумаги. Они будут расти в цене… А внутренние сейчас, наоборот, на пике. А как, дорогой друг, считаете вы?
Дорогой друг не имел на этот счет ни малейшего представления, однако посоветовал пожертвовать государственными займами. Тогда она взяла другую пачку и вытащила оттуда наугад одну трехпроцентную облигацию в 1374 франка. Людовик положил ее в карман. Днем, сопровождаемый секретарем, он продал ее биржевому маклеру и получил сорок шесть тысяч франков.
Что бы ни говорила Жервеза, но в особняке Эмберов Люпен не чувствовал себя как дома. Напротив, он не переставал удивляться. Много раз ему случалось убеждаться, что слуги не знают его имени. Они называли его просто «месье». А Людовик всегда говорил им так: «Предупредите месье… Месье уже пришел?» Почему такое загадочное обращение?
И хотя при первой встрече Эмберы восторженно отнеслись к своему благодетелю, теперь они почти с ним не разговаривали и, выражая должную учтивость, совсем не общались. Создавалось впечатление, что они воспринимают его как некоего чудака, который терпеть не может, когда ему докучают, и поэтому с уважением относились к его замкнутости, словно подобное отношение было продиктовано им самим, было его собственной прихотью. Как-то раз, проходя по вестибюлю, он услышал, как Жервеза говорила двум визитерам:
– Он такой дикарь!
«Пусть так, – подумал он, – да, я дикарь». И, не пытаясь вникнуть в странное поведение этих людей, он продолжал приводить в исполнение свой план. Он взял себе за правило не полагаться ни на волю случая, ни на забывчивость Жервезы, которая всегда держала при себе ключ от сейфа и к тому же никогда не уносила ключ, пока не переставит шифр в замке. Значит, нужно было действовать, исходя из этого.
Но развитие событий ускорили обстоятельства: некоторые газеты развернули яростную кампанию против Эмберов. Их обвиняли в мошенничестве. Арсен Люпен присутствовал при развитии драмы, наблюдал волнение супругов и понял, что промедление грозит ему полным провалом.
Пять вечеров подряд он не отправлялся домой в шесть часов, как было заведено, а запирался в своей комнате. Все считали, что он уже ушел. А он, лежа на полу, вел наблюдение за кабинетом Людовика.
Пять вечеров кряду, так и не дождавшись благоприятного момента, он уходил среди ночи через небольшую дверь, ведущую со двора на улицу. У него был от нее свой ключ.
Но на шестой день он узнал, что в ответ на бесчестные происки врагов Эмберы сами предложили открыть сейф и составить опись содержимого.
«Это случится сегодня вечером», – подумал Люпен.
И впрямь, после ужина Людовик расположился у себя в кабинете. Жервеза присоединилась к нему. И они принялись разбирать бумаги, лежавшие в сейфе.
Прошел час, потом другой. Он слышал, как слуги ложились спать. Теперь на втором этаже никого не было. Полночь. Эмберы продолжали работать.
– Вперед, – прошептал Люпен.
Он открыл окно. Оно выходило во двор, абсолютно темный в эту безлунную и беззвездную ночь. Он достал из шкафа веревку с узлами, привязал к балконным перилам, перешагнул через них и начал осторожно спускаться, держась за водосточную трубу, прямо к окну кабинета, находившемуся под балконом. Плотные шторы на подкладке скрывали происходившее в комнате. Оказавшись на балконе ниже этажом, он на мгновенье замер возле окна, прислушиваясь и всматриваясь в темноту.
Тишина его успокоила, и он слегка надавил на створки окна. Если никто их не трогал, они должны легко поддаться, поскольку днем он повернул шпингалет, вынув его из паза.
Створки поддались. Тогда он стал бесшумно раскрывать их пошире и остановился, как только в проем вошла его голова. В щель сквозь неплотно задвинутые шторы пробивалась полоска света: он увидел Жервезу и Людовика, сидящих бок о бок возле сейфа.
Они полностью ушли в работу и только изредка тихо перекидывались отдельными словами. Арсен прикинул разделявшее их расстояние и точно рассчитал движения, намереваясь по очереди лишить их возможности двигаться, но не оставить времени позвать на помощь. Он уже собрался прыгнуть, как Жервеза сказала:
– Как-то вдруг стало холодно! Пойду-ка я спать. А ты?
– Я бы хотел закончить.
– Закончить! Да тут работы на всю ночь.
– Да нет же, не больше часа.
Она ушла. Прошло двадцать минут, полчаса. Арсен чуть шире растворил окно. Шторы заколыхались. Он толкнул раму сильнее. Людовик обернулся и, увидев, что шторы надулись от ветра, встал, собираясь закрыть окно…
Не последовало ни крика, ни намека на борьбу. Несколькими точными движениями, но, стараясь не причинить боли, Арсен оглушил его, замотал ему голову шторой и связал так быстро, что Людовик даже не разглядел лица нападавшего.
Потом он быстро направился к сейфу, схватил две связки бумаг, сунул под мышку, вышел из кабинета, спустился по лестнице, пересек двор и открыл служебную дверь на улицу. Там его ждал экипаж.
– Сперва возьми это, а потом иди за мной, – велел он кучеру.
Он вернулся в кабинет. В два приема сейф был опустошен. Потом Арсен поднялся в свою комнату, отвязал веревку и убрал все следы своего участия. Все было кончено.
После этого Арсен Люпен и его сообщник в течение нескольких часов разбирали связки бумаг. Он не был разочарован, поскольку заранее предполагал, что состояние Эмберов не соответствует слухам. Миллионы исчислялись не сотнями и даже не десятками. Но однако, общий итог представлял собой весьма солидную сумму, поскольку деньги были вложены в выгодные предприятия: в акции железной дороги, парижские и государственные ценные бумаги, акции Суэцкого канала и северных угольных шахт и т. д.
Он был удовлетворен.
– Разумеется, – говорил он, – позднее нас ждет глубокое разочарование, когда настанет время продавать их. Возникнут препятствия, придется, и не раз, уступать их по бросовой цене. Не важно, получив это первоначальное вложение, я смогу жить, как мне захочется… и воплотить самые дорогие свои мечты.
– А остальное?
– Остальное можешь сжечь, малыш. Эта груда хорошо смотрелась в сейфе. Для нас она бесполезна. Что же до ценных бумаг, мы спокойно запрем их в шкафу и будем ждать удобного момента.
На следующий день Арсен решил, что может спокойно вернуться в особняк Эмберов, но узнал из газет неожиданную новость: Людовик и Жервеза исчезли.
Сейф открывали с большой торжественностью. Представители судебной власти нашли в нем то, что оставил Арсен Люпен, иначе говоря, совсем немного…
Таковы факты, и некоторые из них объясняются вмешательством Арсена Люпена. Я слышал этот рассказ из его уст, когда он как-то разоткровенничался со мной.
В тот день он ходил взад и вперед по моему кабинету, а глаза его блестели незнакомым мне лихорадочным блеском.
– В общем и целом, – сказал ему я, – это ваше лучшее дело?
Не ответив мне напрямую, он продолжал:
– Есть в этой операции непостижимые загадки. И даже после всех моих объяснений, сколько остается неясного! Почему они сбежали? Почему не воспользовались услугой, которую я невольно оказал им? Ведь было так просто заявить: «В сейфе лежало сто миллионов. Их больше нет, потому что их украли!»
– Они потеряли голову.
– Хорошо, допустим… С другой стороны, ведь правда, что…
– Что?
– Нет, ничего.
Что означали эти недомолвки? Он явно чего-то недоговаривал и явно не хотел говорить больше. Я был заинтригован. Видимо, речь шла о чем-то серьезном, раз у такого человека, как он, возникали сомнения.
Тогда я стал задавать ему вопросы наобум:
– Вы их больше не видели?
– Нет.
– И вам не случалось испытывать какое-то сострадание к этим несчастным?
– Мне? – воскликнул он, подскочив.
Его возмущение удивило меня. Неужели я задел его за живое? Я настаивал:
– Ну да, вам. Не будь вас, они, возможно, могли бы справиться с угрозой… или хотя бы исчезли, предварительно набив карманы.
– То есть вы приписываете мне угрызения совести?
– Да, черт возьми!
Он сильно ударил рукой по столу:
– Выходит, по-вашему, я должен был бы испытывать угрызения совести?
– Назовите это угрызениями совести или сожалениями, короче говоря, вы могли бы испытывать какие-то эмоции…
– Какие-то эмоции по отношению к людям…
– К людям, которых вы лишили состояния.
– Какого состояния?
– Ну, двух или трех пачек ценных бумаг…
– Двух или трех пачек ценных бумаг! Я их лишил груды ценных бумаг, не так ли? Части их наследства! И в этом моя вина? Мое преступление? Но, черт возьми, дорогой мой, разве вы не догадались, что эти ценные бумаги были фальшивыми? Слышите, ФАЛЬШИВЫМИ!
Я смотрел на него в полном потрясении.
– Фальшивыми? Четыре или пять миллионов?
– Фальшивыми, – воскликнул он в ярости, – более чем фальшивыми! Облигации, парижские и внутренние займы – это просто бумага, обычная бумага! Из всей этой кучи я не смог выручить ни единого су! А вы говорите об угрызениях совести? Это они должны их испытывать! Они обвели меня вокруг пальца как младенца! Обобрали, как последнего болвана! Как полного недоумка!
Он был по-настоящему разъярен, взыграли досада и уязвленное самолюбие.
– Признаюсь, что они меня обыграли с самого первого хода! Знаете ли вы, какую роль я сыграл в этом деле или, вернее, какую роль они мне отвели? Роль Андре Брауфорда! Да, дорогой мой, а я даже ничего не заподозрил!
И только позднее из газет, сопоставив отдельные детали, я догадался. Пока я выступал благодетелем, человеком, рисковавшим жизнью и вступившим в схватку с бандитом, они-то выдавали меня за одного из Брауфордов!
Правда, мило? Этот чудак, обитавший на третьем этаже, этот дикарь, которого демонстрировали издали, это был Брауфорд, а Брауфорд – это был я! И благодаря мне, благодаря уверенности, которую внушало имя Брауфорда, банкиры ссужали им деньги, нотариусы убеждали своих клиентов давать им взаймы! Неплохая школа для новичка! Уверяю вас, этот урок не прошел для меня даром!
Он резко остановился, схватил меня за руку и сказал с раздражением, хотя в его голосе легко было уловить нотки иронии и восхищения:
– Дорогой друг, пока что Жервеза Эмбер осталась должна мне полторы тысячи франков!
На сей раз я не мог удержаться от смеха. Да, это был верх остроумия. Даже сам Люпен искренне развеселился.
– Да, дорогой мой, полторы тысячи франков! Я ведь не только не получил ни единого су из положенного мне жалованья, но еще и дал ей взаймы полторы тысячи! Все свои юношеские накопления! А знаете для чего? Ни за что не догадаетесь… Для ее бедняков! Говорю вам как на духу! Якобы для ее несчастных, которым она помогала тайком от Людовика! И тут я прокололся. Смешно, правда? Арсена Люпена одурачили на полторы тысячи франков, причем одурачила дамочка, у которой он украл на четыре миллиона фальшивых ценных бумаг! И сколько ухищрений, усилий, гениальных хитростей мне потребовалось ради достижения этого великолепного результата!
Это первый и единственный раз в жизни, когда меня оставили в дураках. Да уж! Зато по-настоящему, первоклассно!..
