Морин Гу
Флешбэк мечты
Тетя Грейс встретилась со мной взглядом – мы обменялись тайным сообщением. Бе-е. Потом, впрочем, она подалась вперед, навалилась на стол, задумчиво посмотрела на свой бокал:
– А знаешь что? Помню я этот загородный клуб. Твоя подруженька там праздновала свой шестнадцатый день рождения, праздник назывался «Я уже взрослая», верно? Как там звали эту сучку?
Я поперхнулась:
– Мама дорогая.
– Уж простите. – Тетя Грейс ухмыльнулась – ей совсем не было стыдно. – Была у тебя эта жуткая подруженция…
– Дейдре Бьюкенан, – вставила мама, усмехнувшись через силу. – Да, праздновала она именно там.
– «Я уже взрослая»? – Я скривилась. – Да уж, ну и времена были в вашей молодости.
– Да, классные были времена, – хихикнула тетя Грейс. – Загородные клубы, котильоны, а я увлеклась Аделой Брикстон.
Мама улыбнулась:
– Я про нее уже и забыла.
– А я нет. – Тетя Грейс сделала вид, что падает в обморок. – Она вечно собирала волосы в умопомрачительный хвост.
Папа прокашлялся:
– Ладно, я пойду переоденусь к ужину.
Когда он проходил мимо тети Грейс, она похлопала его по руке:
– Да уж, попроси лакея достать твой сюртук.
Он игриво потрепал ее по затылку:
– Шутница.
– А расскажи-ка мне про Аделу Брикстон, – попросила я, усаживаясь на табуретку и отхлебывая чай.
– Ах, Адела. Капитан команды по софтболу и вообще умереть-не-встать.
Я засмеялась:
– Да, рано ты определилась со своими предпочтениями.
Тетя Грейс поставила бокал, он проскреб по мраморной столешнице.
– Точно. – Она пошевелила бровями. – Вот только Аделе удалось от меня улизнуть.
Я ухмыльнулась:
– Как я люблю твои байки про школу!
– Эй. – Тетя Грейс ткнула в меня своим бокалом. – Только хальмони не рассказывай. А то запишешь ей в голосовом сообщении.
Я перестала улыбаться. Мама посмотрела в зазор между нами:
– Каком еще сообщении?
– А ты про них откуда знаешь? – спросила я, забыв про маму.
– Я тут зашла к ней на днях, она как раз одно из них слушала. – Тетя Грейс замолчала, встревоженно нахмурившись. – Но сама я ничего не уловила, если тебя это смущает.
Я покачала головой:
– Ну ладно, неважно. Хотя да… это очень личные вещи.
– Какие сообщения? – сурово осведомилась мама.
– Да ерунда всякая, – ответила я, проводя пальцем по бортику кружки. – Просто… я ей отправляю сообщения, чтобы она их потом прослушала.
– А просто позвонить нельзя? – спросила мама. Судя по голосу, она здорово рассердилась.
– Я ей звоню, – ответила я. – А это так, развлекуха. Хальмони нравится.
Маму что, в кои-то веки заинтересовали мои слова?
Она вскинула руки – тут как раз запищал таймер.
– Ну, если это очередное погружение в историю бананов, мне лишь остается порадоваться, что ты грузишь этим хальмони, а не меня.
Ну, понеслось.
Тетя Грейс допила вино.
– А как там у тебя с Кареном? – спросила она, явно желая сменить тему.
Мама открыла духовку, вытащила противень с фенхелем, сопровождая этот процесс непрерывным дурацким дребезгом металла. Хорошо придумала.
– Все нормально, – ответила я. – Мы почти доделали его фильм!
– Ух ты! А мне покажете? Ты ведь там в главной роли? – поддразнила меня тетя Грейс.
Я со всей дури пихнула кусок хлеба в чай.
– Ага, держи карман шире.
– Ты ему столько помогала, ты там точно второй режиссер, – заметила мама, перекладывая фенхель на блюдо.
– Не так уж и много я ему помогала.
Я потянулась за куском фенхеля, но мама шлепнула меня по руке.
– Да ты почти все лето убила на этот фильм, вместо того чтобы… – Она умолкла.
– Вместо чего? – поинтересовалась я, все-таки схватив кусок фенхеля.
Мама вздохнула. Ей, видимо, прежде чем со мной заговорить, необходимо было как следует успокоить нервы.
– Мне кажется, тебе стоило бы и о себе подумать. О том, как ты сама будешь поступать в университет, а не только Карен.
Она все разговоры переводила на эту тему. Я вздохнула:
– Ну а я, получается, просто провела лето как хотела. Какой ужас.
Тут комически – и космически – дом содрогнулся от раската грома. Мы все вскинули глаза к потолку, потом я снова посмотрела на маму – она взяла себя в руки. Никакого раздражения, лицо совершенно нейтральное. Это она хорошо умела – все неприятное соскальзывало с нее, точно экологичное кокосовое масло холодного отжима, не нарушая красоты безупречного фасада.
– Ужин готов.
Я встала с табуретки и пошла накрывать на стол. И тут на меня обрушилось странное чувство. Я впервые в жизни ощутила, что жду не дождусь того дня, когда на столе будет на один прибор меньше.
глава 3
На следующий день все явились в школу в пижамах.
Когда я открывала свой шкафчик, мимо прошла девица в пушистом лавандовом комбинезоне – как ни в чем не бывало. Мишель на мелочи не разменивалась. Первый месяц после начала занятий, а значит, каждую неделю устраивали какое-нибудь дурацкое мероприятие. Сегодня, судя по всему, Пижамный день.
– Привет, Сэм. – Мишель махнула мне рукой. Я тоже, скрывая ужас. Рука ее упала, когда она заметила, что я в нормальной одежде.
– Обожаю комбинезончики, – сказала я, чтобы она не так смущалась.
Она расплылась в улыбке.
– Честно? – И зашагала дальше, удивительно упругой походкой.
Тут раздался недовольный голос:
– А где твоя пижама?
Я выглянула из-за дверцы шкафчика. Мой лучший друг, Валери, или Вэл Кэрон-Ли, стояли, прислонившись к шкафчикам, ну прямо такая подростковая мечта – шелковая маска для сна задрана на лоб, над ней курчавятся каштановые волосы.
– Надо же, а ты, значит, решили как все? – осведомилась я.
Вэл были не из таких; а с другой стороны, только детишки госслужащих хоть как-то интересовались этим самым началом нового учебного года. Впрочем, Мишель в комбинезончике была не из этой категории.
На самом деле, на то, кто и что делает в нашей школе, всем было решительно наплевать. Если попытаться представить себе эпоху социализации, которая следует за всей этой старшеклассной хренью, так вот она у нас и наступила. В таком хаосе просто не может существовать никакой социальной иерархии. Наш Норт-Футхилл – очень многонациональный пригород Лос-Анджелеса, где все приехали отовсюду и никого за это ниоткуда не гонят. Ну, типа, если кто решит кому устроить травлю в стиле Реджины Джордж за то, что этот второй недостаточно богатенький, тут же явится толпа местных рэперов и наваляет ему по первое число.
Вэл пожали плечами:
– По мне любой повод нарядиться хорош.
– Ну, я решила избавить тебя от необходимости разглядывать мои домашние штаны с дыркой на заднице, – ухмыльнулась я. – Плюс, меня бы мама заставила надеть какую-нибудь атласную фигню. А это даже хуже.
– Мне бы такую маму.
Я забросила рюкзак на плечо, и мы двинулись вперед по коридору.
– Моя мама считает, что я ее недостойна. И страшно злится, потому что я вчера испортила им собеседование в загородном клубе.
Вэл шли со мной рядом в легинсах из флиса и уютном кардигане. На ногах высокие красные резиновые сапоги. Будучи запойным зрителем хорроров, Вэл всегда одевались по сезону, но только это был сезон из очередного романтического сериала.
– А, вот оно что. И как именно ты его испортила?
– Ну, для начала попала под дождь, а потом Тейт, который проводил собеседование…
– Тейт? – Вэл скривились. – Что, в нашей системе еще остались такие имена?
– Во-во. Короче, сижу я там, мокрая до нитки, со своими родаками-корейцами, в этом местечке, куда, типа, первого азиата пустили лет десять назад. – Мои высокие толстые каблуки зарылись во влажную траву, я чертыхнулась: так пока и не привыкла к этой погоде.
Вэл сморщили нос.
– Моих туда, наверное, и сейчас бы не пустили. Там вообще был хоть один чернокожий не из персонала? – Мама у Вэл чернокожая, папа – вьетнамец. Вэл вечно шутят, что не состарятся никогда.
– Да то-то и оно! Я их взяла и спросила, когда они приняли в клуб первого ЛИЦКа.
– Ух ты! – рассмеялись Вэл. – Присцилле это наверняка понравилось.
– Считай, мне повезло, что я оттуда живая вышла, – ухмыльнулась я. – Они потом просто сделали вид, что меня там нет, и заговорили про университеты. Я вообще похожа на родственницу человека, который хочет, в наше-то время, вступить в загородный клуб?
Из-за темных туч показалось солнце, Вэл подняли лицо к неяркому свету.
– Твоя мама – загадка. – Маму мою Вэл и любили, и боялись. Мама действовала так на многих людей.
– Вчера она взбесилась еще из-за одной штуки, – поведала я. – Зашла тетя Грейс и упомянула, что я посылаю бабуле голосовые сообщения.
– А мне твои халмонашки очень нравятся, – заметили Вэл.
Я поправила рюкзак на плечах.
– Ну, мама с тобой не согласна. Ей все это кажется… странным.
– В каком смысле странным?
Кто-то схватил меня сзади за талию.
– В таком смысле странным! – передразнил меня звонкий голос.
Я резко развернулась и врезала Карену по плечу:
– Эй!
Он улыбнулся от уха до уха – тут солнце вылезло на небеса, позолотило контуры его лица: прямой нос, четко очерченный подбородок. Лохматые черные волосы были заправлены за уши и не мешали мне заглядывать в его томные серо-голубые глаза. Мой бойфренд – красавец, и это не пустые слова. Он напоминал темного ангела с какой-нибудь там дурацкой картины.
– Грубиян. – Валери наморщили нос. – Спасибо, что прервал нашу беседу, Петросян.
Он тут же обхватил меня рукой – по-свойски, в духе Эдварда Каллена, как я люблю.
– Не стоит благодарности, Кэрон-Ли. И что там за изысканную беседу я случайно прервал? – Голос опять зазвенел. Я его ущипнула.
– Да так. Опять сплетничали про мою маму. – Я поплотнее завернулась в свою джинсовую курточку на искусственном меху: по школьному двору пролетел ветер.
– Да ну ее, – отрезал Карен, обхватывая меня обеими руками и заслоняя от холода. – Она считает, что «Настоящие домохозяйки» – это очень круто.
Я передернула плечами. Здорово, конечно, что Карен встал на мою сторону, однако меня каждый раз выбешивало, когда он говорил гадости про мою маму. Он и знал-то ее совсем плохо. Я понимала, что отчасти сама в этом виновата, ведь в основном ему приходилось выслушивать мои жалобы на нее. С другой стороны, мама тоже никогда не приглашала его на ужин и не трудилась сказать ему больше пары слов. Четкое отделение церкви от государства.
– Так не все ж такие творческие личности, как ты, Карен, – сухо обронили Валери.
Вэл были одними из тех немногих, кто запросто мог сказать Карену гадость. В принципе, Карен умел очаровать любого – например, меня. Когда в прошлом году мы начали встречаться, я это восприняла почти как чудо. Со мной? Да, мы с самого начала учебы вращались в одних кругах, и я, как и девяносто девять и девять десятых процента всех школьниц, считала, что он круче некуда. Но в прошлом году что-то вдруг сместилось. Он сосредоточил все свое внимание на мне, и тогда будто бы облако унеслось прочь и я начала впитывать лучи солнца.
Карен не снимал рук с моей талии.
– На самом деле, это просто загадка природы – что у твоей мамаши родилась ты. Ты ж у нас спокойная как танк. А она… ей нужно с утра до ночи пить успокоительное.
Он, видимо, хотел сделать мне комплимент, но я в то утро явно была не в настроении. Успокоительное? Да много он в этом понимает! Ну да ладно.
Прозвенел второй звонок, Вэл помахали нам рукой и ушли. А мы с Кареном вместе отправились на классный час – одно целое из переплетенных конечностей. Нам говорили «привет» – обоим сразу. В нашей школе понятия «популярность» не существовало, но Карен нравился почти всем, то есть почти что ею обладал.
Пока мистер Котт делал объявления, Карен пихал меня коленками. Я протянула руку и прижала указательный палец к ямочке у него на горле. Мне нравилось, что у меня есть доступ к самым разным частям его тела. Одновременно и тайна, и привилегия.
Мы так и трогали друг друга тут и там, прямо как настоящие взрослые любовники, пока мистер Котт рассказывал, какие на этой неделе будут спортивные соревнования и где можно купить билеты на бал в честь начала учебного года.
– Так, и сейчас я скажу, кто номинирован на звание короля и королевы бала!
Раздалось несколько возмущенных воплей. Уже и раньше некоторые призывали бойкотировать этот самый бал, потому что вся затея была страшно гендерно-упертой – особенно часть с коронованием короля и королевы. Как по мне, жалко тратить время даже на обсуждение всей этой безнадежно устаревшей чуши.
– Так, успокоились, – пробормотал мистер Котт, нацепляя на нос очки для чтения. Внимательно вгляделся в листок бумаги, который держал в руке. – Ну, поглядим. На титул короля бала номинированы Маркус Цаи, Карен Петросян, Джошуа Форд и Зефир Дауд. – Карен встал, поклонился, все захлопали. Я широко улыбнулась. Супер. Доказательство его харизмы: пусть никому не нравится идея этого бала, Карена все-таки любят, потому и номинировали.
Мистер Котт продолжил:
– На роль королевы бала номинированы Изабель Ким-Уотсон, Ораль Турнэм, Зелла Сюссман и Саманта Канг.
Все посмотрели на меня и захлопали, некоторые закричали: «Ура!» Я улыбнулась, слегка покраснела. Похоже, харизма Карена распространялась и на меня.
Он ткнул меня кулаком в бок:
– Ну мы крутая парочка!
Он произнес это игриво, но в сказанном была доля правды. Мы нравились людям именно как «парочка», и, несмотря на то что меня все это здорово смущало, приятно было получить всеобщее признание, особенно после того, как меня выставили полной посредственностью в этом загородном клубе. Хоть на что-то я могу рассчитывать.
Прозвенел звонок, классный час закончился, у меня загудел телефон – пришло сообщение от Вэл:
Поздравляю, принцесса. Маман будет в восторге.
Ой, да. Это уж точно.
Я как раз надевала рюкзак, когда меня окликнул мистер Котт:
– На секундочку, Сэм.
Карен нагнулся, чмокнул меня в щеку:
– На перемене увидимся, зай.
– Что, мистер Котт? – спросила я, глядя на телефон – туда сыпались поздравительные сообщения от друзей.
– Ты не сдала план своей выпускной работы.
А, по английскому языку. Мистер Котт, кроме прочего, преподавал у нас английский.
Я нахмурилась:
– А когда его нужно было сдать?
Он тоже нахмурился:
– Крайний срок – на прошлой неделе.
Вот блин.
– Э-э, простите. Скоро сдам, обязательно.
Я одарила его обаятельной улыбкой и повернулась на пятках, чтобы сбежать, но мистер Котт остановил меня снова:
– Погоди, не так быстро.
– Да? – Я пыталась сдерживать нетерпение.
– Ты уже решила, о чем будешь писать работу?
Я помолчала.
– Ну, есть у меня одна мысль… – Тут я осеклась, гадая, сгодится ли моя идея сделать своего рода вариацию на тему интервью со стариками из «Когда Гарри встретил Салли» для того, чтобы представить ее мистеру Котту. Я подумала: занятно, наверное, будет написать с друзьями из разных компаний развернутый комментарий по поводу места брака в современном мире.
– Ну? – Он выжидательно посмотрел на меня.
«Очередное погружение в историю бананов», – прозвучал в голове мамин голос.
– Э-э… – Я уставилась на стену за спиной у мистера Котта, мысль моя вдруг показалась мне совсем мелкой и глупой. – Мне хотелось бы еще продумать подробности.
– Ясно. А в каком формате ты будешь делать работу? – Мистер Котт скрестил руки на груди.
Блин.
– А это сюрприз. – И я, не сдержавшись, подмигнула ему. Как какая-нибудь шлюшка из 1940-х.
Ему это не понравилось.
– Формат – это сюрприз? Ты это о чем?
Зазвенел первый звонок.
– Мне нужно бежать, но обещаю, что все сдам!
– К пятнице, Сэм!
От самой двери я бросила ему:
– Чесслово, Котт!
И умчалась, пока мне не прилетело.
глава 4
Вечером я поехала в корейский район поужинать с бабулей. Тащиться от нас до ее дома сопровождаемого проживания для лиц пожилого возраста довольно далеко, но меня это никогда не смущало.
Дверь в квартиру оказалась приоткрытой. Хальмони никогда ее не закрывала, если ждала, что я приеду. Из-за двери плыл запах еды – я тут же почувствовала голод. Расстегнула молнию на сапогах и заорала:
– Хальмони! Я здесь!
– Отлично! А я в уборной! – Голос донесся издалека, но стало ясно, что дверь в уборную тоже не закрыта. У корейских бабушек свои понятия о личных границах.
И тут вслед за мной в квартиру зашел кто-то еще. Пожилая кореянка – спина сгорбленная, на лице смятение.
– Миссис Джо? – спросила я ласково. Это была «другая миссис Джо», которая жила в конце коридора. Она страдала деменцией и часто случайно забредала в чужие квартиры. Хальмони за ней приглядывала – помогала покупать продукты и все такое.
Миссис Джо посмотрела на меня с недоумением.
– Что ты делаешь в моем доме? – спросила она по-корейски.
Я к этому давно привыкла, поэтому просто отвела ее в ее квартиру, убедилась, что она больше никуда не собирается, а потом позвонила на ресепшен – сообщить, что миссис Джо, похоже, опять не в себе. Я ушла, как только появился дежурный, – в надежде, что теперь-то она под присмотром.
Я вернулась к хальмони, прошла через ее уютную квартирку, набитую фотографиями детей и внуков, всюду лежали стопки корейских газет, стояли горшки с цветами, здоровыми, не очень и выздоравливающими. Обратила внимание на нашу с мамой фотографию. Мне десять лет, Пасха. Мы сидим в розарии при Хантингтонской библиотеке в одинаковых цветастых платьях, вокруг толстые розовые цветы. Светит солнце, небо нежно-голубое. Мама так и сияет, глаза блестят, она держит меня в тесных объятиях. С полнейшей непосредственностью идет на физический контакт. Когда я была маленькой, такое случалось – мы надевали одинаковые платья.
Я дошла до обеденного стола, на нем уже стояли миски с рисом, закуски – панчхан, кастрюлька с острым супом на говяжьем бульоне – одно из моих любимых блюд.
Хальмони вошла, когда я ставила на стол стаканы.
– Ох! – воскликнула она, будто бы удивившись. Это было ее обычное приветствие.
Я ее обняла:
– Здравствуй, хальмони.
– Сэмми! Опять, что ли, подросла? – спросила она, гладя меня по голове. Бабушка моя была довольно высокой, почти одного со мной роста, а во мне сто семьдесят два сантиметра. Волосы, все еще довольно темные, она собирала в узел, лицо сияло чистотой – она его только что умыла. Мама вечно к ней приставала, чтобы она пользовалась косметикой: «Ты еще не такая старая, чтобы махнуть на себя рукой!» Но бабушка всегда отнекивалась и обычно отвечала: «Зачем лгать, а не говорить правду?»
Она прожила в США лет пятьдесят, но по-английски по-прежнему изъяснялась с ошибками; зато шутки ей очень хорошо удавались.
Она пристроилась на стуле – сложения бабушка совсем хрупкого – и жестом пригласила меня сесть напротив.
– Нормально доехала? Сегодня не такой дождь, как вчера?
– Да, все отлично, – ответила я, садясь. – Кажется, худшее позади.
– Мне понравилось твое сообщение вчера, – заявила она, накладывая панчхан мне на тарелку, прямо как маленькой. Я, впрочем, была не против. – Хальмони раньше не любила дождь, но здесь живу – тоже думаю, что он волшебный.
– Я рада, что тебе нравится, – сказала я, очень гордая ее похвалой. Подтянула правую ногу на стул, оперлась на нее рукой – прямо Тетушка из фильма[1]. – Все выглядит очень вкусно. А я страшно голодная. Мама посадила нас на кето.
– Мо? – Хальмони наморщила нос. – Что такое кето?
– Ну… много мяса, без риса и вообще без ничего, – ответила я, доливая суп в миску с рисом, дожидаясь, пока жидкость впитается.
– Если бы она готовила корейскую еду, ей не пришлось бы постоянно сидеть на диете. – Хальмони ловко располовинила палочками кусок маринованной грудинки, разделила ее на волокна, положила мне в миску.
Дома мы почти не ели корейскую еду, хотя папа тоже был корейского происхождения. Бред полный, но мама все твердила, что не для того она покупала морозильную камеру, чтобы там круглый год воняло кимчи и сушеными анчоусами. Офигенная система приоритетов.
Ели мы под портретом моего дедушки в рамке – официальный портрет, такие обычно ставят на похоронах. Собственно говоря, я почти не сомневалась, что для похорон-то его и сделали. Дедушка умер до моего рождения, мама еще училась в школе.
Хальмони перехватила мой взгляд:
– Никогда не заставляй меня делать еще одну такую фотографию, ладно, Сэмми?
– Э-э… ладно. – Я нервно хихикнула. – Просьба бессмысленная, ты же будешь жить вечно.
Она рассмеялась – лицом, не глазами.
– Да, когда ты молод, кажется, что смерть – это очень далеко. Впрочем, мои дети столкнулись с ней слишком рано.
У меня сжалось сердце. Я чуть помолчала, а потом тихонько спросила:
– А что харабоджи больше всего любил есть?
Бабушкина улыбка тут же стала искренней.
– Не было у него любимого. Он все ел. И очень был при этом счастливый.
Я засунула в рот огромную ложку риса и кивнула:
– Я поняла.
– Не говори, не прожевав, Сэмми, – остановила меня бабушка, но не особо сердито. – Да, ему нравилась любая еда. Мы стали куда меньше тратить на продукты, когда он умер.
Шутка не самая веселая, но мы с хальмони обе любим невеселые шутки. Хохотнули, точно два гремлина, и стали есть дальше – я, впрочем, почувствовала, как мрачнею. Я всегда мрачнела, когда думала о том, как они жили в первые годы после смерти харабоджи – каково было хальмони, которая внезапно оказалась одинокой матерью с двумя дочерьми в чужой стране.
Бабушка прервала мои мысли:
– Что интересное ты собираешься делать на этой неделе, Сэмми?
Я прожевала кимчи с редиской – дайкон был хрустким, свежим.
– Интересное? М-м. Ну, в школе там всякое в связи с началом учебного года. А это значит, ну…
– А, да. Хальмони помнит. Твоей маме в старших классах это очень нравилось. Она мне только про то и рассказывала.
Я закатила глаза. Мы жили в том же пригороде, где мама выросла, – вот как сильно она любила свою старшую школу. У нас в «Норт-Футхилле» и училась типа миллион лет назад.
– А я вообще не хочу во всем этом участвовать. Но ты ж знаешь маму, она страшно бесится, если я не делаю того, что положено делать в старшей школе.
– Она не сердится по-настоящему.
– Сердится, – возразила я. – А то ты ее не знаешь.
Бабушка помолчала, пододвинула ко мне еще парочку мисок. Лицо ее стало задумчивым.
– На самом деле, старшая школа для нее была непростым временем. Хальмони только потом это поняла. И начало учебного года… – Она снова умолкла, потом улыбнулась, повела плечами. – Ну, твоя мама, как большинство людей, знает, что делает.
Я нахмурилась:
– Да, все диктаторы знают, что делают.
Хальмони рассмеялась – отрывисто, будто каркая, и я так же.
– Твоя мама может быть сложным человеком. Она думает, что помогает тебе построить твою жизнь. Знаешь, вы во многом очень похожи, – добавила бабушка, аккуратно заворачивая рис в маринованный листик периллы.
– Да ладно тебе.
– А и не ладно. Вы обе все делаете… сегех. Сильно. – Она направила на меня свои металлические палочки. – И всегда держитесь своего мнения.
– Я вообще ненапряжная, – заметила я, вздернув плечи в подтверждение своих слов.
Хальмони засмеялась:
– То, что ты говоришь, и есть сегех.
Я расслабила плечи.
– Ну, может, я действительно такая. А вот мама – она считает, что ее слово – закон.
Бабушка снова усмехнулась:
– Да, верно.
– То-то. А я не такая.
Она потянулась ко мне, погладила по ладони. Я тут же размякла. Бабушка никогда ни для кого не жалеет ни ласки, ни любви, выдает их щедрыми порциями. Все чувства у нее напоказ, как и у меня.
– Ты не такая. Но вы обе любите принимать меры, или как это там называется? Решения. А потом всегда думаете, что приняли самое лучшее решение. А еще вы обе такие, что вам очень важно то, что вам важно.
Я тоже погладила хальмони по руке, кожа у нее была мягкой и тонкой, а под ней – крепкие кости. Я ни разу в жизни не видела у нее лака на ногтях, но за руками она ухаживала очень тщательно. Да и служили они ей хорошо: сперва она была портнихой в швейном районе, потом владелицей химчистки, потом бабушкой и вязала крошечные колючие свитерочки для моих Барби.
Я снова подумала про собеседование в клубе.
– Мне кажется, ты единственный человек в нашей семье, который считает, что мне что-то важно.
– Может быть, дело в том, что только мне ты это и показываешь. – Хальмони нахмурилась. – В твоих сообщениях к хальмони всегда очень много всего интересного! Ты необычно мыслишь.
Я покраснела от радости.
– Да тебе только потому и интересно, что ты пока не научилась стримить подкасты.
– Хальмони знает подкасты! Просто мне все равно, что там думают другие. А ты хорошо говоришь. И сама понимаешь, что я права. – Я не ответила, поэтому она положила мне кусок рыбы на рис. – А еще хальмони всегда права.
Я рассмеялась:
– Странное дело: в нашей семейке каждый всегда прав.
Она тоже рассмеялась, и наше карканье заполнило всю квартирку.
На заднем плане мурлыкал какой-то корейский сериал, а я стояла у раковины в квартире хальмони и мыла посуду.
В дверь постучали – я вопросительно посмотрела на бабушку. Она пожала плечами, не отрываясь от экрана. Я даже не успела вытереть руки, а уже раздался знакомый голос.
– Есть кто дома? – Мама просунула голову во входную дверь. Встретилась со мной глазами. – Саманта? Не знала, что ты сюда сегодня собираешься.
– Я папе сообщение написала. – Обо всем, что связано с хальмони, мне проще было говорить папе, не ей.
Мама вошла, плавным движением, которое знает от рождения каждый азиат, сбросила туфли. В руках у нее было два набитых холщовых мешка.
– Я тебе продуктов привезла, омма.
Хальмони встала с комической поспешностью, остановила сериал, подошла к маме.
– Ага! Ну и хорошо. Что купила? – Приговаривая по-корейски, она схватила мешки, как хватает жадный ребенок, посмотрела, что там внутри.
– Ну, продукты – вдруг у тебя заканчиваются. Рис, овощи, чай. – Мама ответила по-английски. Осталась стоять в дверях – смущенно, настороженно.
Входя в комнату, мама сразу же заявляет о своем присутствии, излучает невозмутимость и уверенность в себе. Только у хальмони она сжимается до собственных размеров. Точно хмурый подросток. Отношения у мамы с хальмони всегда были сложные, и сколько бы хальмони ни пыталась их сгладить, ничего не получалось. Так оно было всю мою жизнь, и стоило мне затронуть эту тему, мама тут же пыталась ее свернуть. А хальмони настолько болезненно реагировала на подобные разговоры, что при ней я их не заводила вовсе. Зато у нас с хальмони отношения были лучше некуда.
Хальмони подняла глаза от груши, которую рассматривала:
– Ты чего там стоишь?
– Не хочу вмешиваться, – ответила мама. Запальчиво.
Переходы с корейского на английский и обратно были обычным делом. Мама могла говорить по-корейски, но никогда не говорила. Я б зуб отдала за то, чтобы толком освоить язык, но практиковаться мне, кроме хальмони, было не с кем, поэтому вожделенного билингвизма я так никогда и не достигла.
– Да какое вмешательство! – воскликнула хальмони. – Заходи, это же дом твоей семьи. Не надо формальностей!
Мама закатила глаза и шагнула в гостиную. Присела на стул, выпрямив спину так, будто в ней палка. Хальмони зашаркала на кухню – убрать продукты.
Я окликнула маму из кухни:
– Тебе налить воды или еще чего?
– Нет, спасибо, – ответила мама. Помолчав, добавила: – Твои вещи из химчистки в машине.
– Какие вещи из химчистки? – не поняла я и выключила воду.
– Я отдавала почистить твое платье. Ну, помнишь эту мокрую тряпку, в которой ты пришла на собеседование в клуб? Я до сих пор переживаю, что ты его едва не испортила.
Я плюхнулась на диван, хальмони рядом.
– Да это просто какая-то фигня из комиссионки. А не один из этих твоих брендовых туалетов.
Мама нахмурилась:
– Неважно. Это твоя одежда. За ней нужно следить.
Это я и так знала, но мама в буквальном смысле вела себя так, будто, если ты закапаешь свитер или прожжешь блузку, настанет конец света.
– Это же просто вещи! – возмутилась я.
Хальмони погладила меня по коленке – такой ненавязчивый сигнал. Успокойся, Сэмми.
Мама постучала пальцами по обеденному столу.
– Да, вот только, к несчастью, и мир, и жизнь состоят из вещей. Которые стоят денег.
Хальмони бодрым голосом сменила тему:
– Да, а что из вещей нужно на бал? Он же на этой неделе, Сэмми?
Что-о-о-об тебя.
Мама сразу навострила уши.
– Ах, ну да, на этой неделе!
– Угу, – ответила я, пощипывая мягкую обивку дивана.
– Ты в этом году пойдешь на бал? – спросила бабушка с ноткой надежды в голосе. До того я три года подряд не ходила, что сильно расстраивало маму.
Да блин. Рано или поздно придется об этом заговорить.
– На самом деле, – я взглянула на маму, собираясь с силами, – в этом году, пожалуй, пойду.
– Что?! – Глаза у нее полыхнули – можно подумать, я ей сказала, что принц Гарри бросил Меган Маркл ради меня.
– Ты так не переживай, – проворчала я. – Это все потому, что меня, похоже, номинировали в королевы.
– Что?! – едва ли не взвизгнула мама – всем клянусь, в жизни от нее такого не слышала. – Саманта, это же замечательно! Чего ж ты мне не сказала?
Хальмони посмотрела, так и лучась, на нас обеих, погладила меня по щеке:
– Поздравляю, Сэмми!
Я не хотела улыбаться, но радость хальмони и мамина улыбка от уха до уха оказались заразительными, поэтому я не стала мешать своим губам, которые расплылись без моего позволения.
– Я сама только сегодня узнала. Расслабься.
– Но нам столько всего нужно сделать! Платье, покупки, придумать прическу – вон у тебя какие волосы короткие. Ах, да! Кампания!
Я замерла:
– Какая кампания?
– Ну, кампания! Борьба за титул королевы бала! – Мама без дураков прижала руки к груди.
В желудке заплескался ужас.
– Э-э… вряд ли я буду этим заниматься.
– Да ты что? Принцессе полагается сделать все, чтобы стать королевой.
Вот черт. А мне это и в голову не пришло.
– Мам, да это совсем не важно. Мне лично все равно.
Она рывком опустила руки, и на лице появилось куда более знакомое выражение – разочарование.
– А что тогда для тебя важно?
Я бросила взгляд на хальмони – та стиснула руки на коленях. Напряглась.
Что для меня было важно? Ответ так и крутился на кончике языка, вот только выдавить из себя нужные слова в присутствии мамы было куда труднее, чем в присутствии бабушки. Или тети Грейс. Или Вэл. Поэтому я просто сказала:
– Да уж точно не это.
Хальмони прокашлялась:
– Ну, все равно же здорово, что тебя выбрали, да?
Мама из-за этих слов почему-то разнервничалась. Фыркнула, отвернулась.
Я вздохнула и попыталась разрядить обстановку:
– Мам, я вообще не понимаю, чего тебя так занимает эта королева бала. Как будто мне за это дадут стипендию в Гарварде или еще что-то стоящее.
Она поморщилась:
– Ну, если ты и поступишь в Гарвард, то точно не в этой вселенной.
– Мам!
– Знаешь, я бы в свое время жизнь отдала, чтобы стать королевой бала. Тогда это было серьезно. Я столько вкалывала в старшей школе, что иногда можно было и поразвлекаться. Но, хотя я была едва ли не самой популярной девочкой в школе, меня так и не выбрали. А когда все-таки номинировали…
Я застыла, дожидаясь завершения:
