Мохеб Костанди
Я – тело, только тело. Исследование телесности, сознания и ампутированных конечностей
Исторически считалось, что сознание и мозг существуют отдельно друг от друга и состоят из совершенно разных субстанций, одна из которых психическая, а другая – физическая. Большинство современных нейробиологов сходятся во мнении, что такая дихотомия ложна: сознание соткано из материи и является порождением мозга. Однако прежнее различение сознания и мозга было заменено новым – теперь это дистинкция между мозгом и телом. Исследования в области телесной осознанности показывают, что мозг и тело неразрывно связаны друг с другом. Тело – не просто холст для самовыражения или промежуточное звено между мозгом и внешним миром. Мозг управляет телом, действующим как проводящий кабель, посредством которого люди воспринимают окружающую среду и воздействуют на нее. Тело, в свою очередь, влияет на само восприятие, на мысли и эмоции. Однако большинство из нас все же рассматривают свое тело как нечто само собой разумеющееся – по словам Уильяма Джеймса, отца современной психологии, мы испытываем «ощущение, что тело всегда одно и то же»7.
Эта книга посвящена тому, как наш мозг воспринимает собственное тело, как это восприятие переходит в сознательное переживание тела и как это переживание способствует формированию самоощущения. Основная идея, представленная здесь, состоит в том, что телесная осознанность составляет фундамент самосознания и притом включает в себя два основных компонента: владение телом – ощущение того, что наше тело принадлежит нашему Я, и агентность – ощущение того, что мы контролируем наше тело, наши мысли и действия. Не секрет, что владение телом и агентность взаимосвязаны, поскольку могут влиять друг на друга. Известно также и то, что они разделены, поскольку определенные неврологические состояния могут нарушать одно чувство, не затрагивая другое: так, например, редкое состояние, обычно (но неверно) называемое синдромом «чужой руки», нарушает чувство агентности, но не чувство владения телом, и потому люди с таким состоянием утверждают, что их «чужая рука» находится под контролем какой-то внешней силы, хотя сама рука принадлежит им. Соматопарафрения, напротив, дезориентирует владение телом, но не затрагивает агентность, в связи с чем больные утверждают, что пораженная конечность принадлежит кому-то другому, хотя они сохраняют полный контроль над ней.
Одна из ключевых тем книги – процесс генерирования мозгом схем и моделей, управляющих нашим восприятием и собственным телом. Поговорим также о чрезвычайной пластичности, что присуща телесной осознанности. Мозг создает схемы и модели из фрагментов сенсорной информации, получаемой от тела, методично изменяет и реконструирует их. Повседневный опыт может вносить в эти схемы и модели тела едва уловимые корректировки, а изменения, обусловленные травмами и заболеваниями мозга, могут быть куда серьезнее – все это приводит к огромному разнообразию телесного опыта, способного коренным образом изменить наше самосознание.
Научное исследование телесной осознанности имеет долгую историю, куда внесли свой вклад выдающиеся неврологи XIX и начала XX века, чьи клинические наблюдения позволили получить ценнейшие сведения. Одной из ключевых фигур этой истории является Сайлас Уэйр Митчелл, который провел сотни, если не тысячи, ампутаций конечностей на фронтах Гражданской войны в США. Митчелл обнаружил, что у подавляющего большинства его пациентов сохраняется призрачное впечатление об ампутированной конечности, и назвал это явление фантомной конечностью. Еще одной знаковой фигурой стал британский невролог Генри Хэд, чье лечение пациентов с повреждениями мозга из трущоб Восточного Лондона позволило связать телесную осознанность с теменной долей. Хэд одним из первых теоретически обосновал существование модели тела, которую сам назвал схемой тела, и эта концепция не утратила своего влияния даже спустя более чем столетие. Начиная с 1920-х годов канадский нейрохирург Уайлдер Пенфилд совершил ряд чрезвычайно важных открытий. Пенфилд разработал метод электрической стимуляции коры головного мозга у пациентов, во время процедуры находившихся в полном сознании, и в процессе работы составлял карты ощущений и движений на поверхности человеческого мозга. Не менее важен, но менее известен немецкий нейропсихиатр Пауль Шильдер, в чьей книге 1935 года «Образ и внешний вид человеческого тела» (The Image and Appearance of the Human Body) было введено понятие образ тела, оказавшее огромное влияние на неврологию и психиатрию, а сегодня широко используемое также в гуманитарных дисциплинах и социальных науках. По Шильдеру, образ тела – это «картина собственного тела, которую мы имеем в своем воображении»; это определение получило повсеместное распространение, но, к сожалению, очень немногие люди, даже в неврологии и психологии, могут назвать автора термина.
Шильдер является, пожалуй, величайшим из малоизвестных врачей и ученых ХХ века. Он концептуализировал образ тела как многомерную конструкцию, состоящую из биологических, психологических и социологических компонентов. Биологический компонент включает в себя схемы тела в головном мозге, и именно они лежат в основе психологического компонента образа тела, или того, как мы воспринимаем свое тело и думаем о нем. Но мы животные социальные, и другие люди играют определенную роль в том, как мы думаем о своем теле и о себе. В течение жизни тела людей взаимодействуют друг с другом множеством способов. Родительская ласка крайне важна для правильного развития схемы тела и чувства осязания у младенца; впоследствии ребенок учится поведению, наблюдая за телами взрослых и подражая их действиям. Средства массовой информации – а теперь все чаще социальные сети – оказывают существенное влияние на то, как мы думаем о своем теле, вызывая у многих из нас чувство неудовлетворенности им.
Хэд и Шильдер были первопроходцами, заложившими основу для современных исследований телесной осознанности, которые оформились в самостоятельную область в конце 1990-х годов после публикации небольшой статьи в научном журнале Nature, где описывалась простейшая иллюзия телесной осознанности, когда участникам эксперимента внушалось, будто искусственная рука принадлежит им. Иллюзия резиновой руки дала исследователям экспериментальную модель, с помощью которой появилась возможность изучать и контролировать процессы, лежащие в основе телесной осознанности. Эта сфера научных исследований стремительно разрослась, и сегодня по всему миру существуют десятки лабораторий, занимающихся изучением того, как мы воспринимаем свое тело, как это восприятие может меняться через опыт и как эти процессы связаны с процессами мышления, эмоциями и самоощущением.
Книга познакомит вас с исследованиями в области телесной осознанности, а также с новой наукой о самосознании, которую они породили. Поэтапно, начиная с открытий классической неврологии, здесь представлен целый исторический путь и описаны последние передовые исследования. Изучение телесной осознанности – это междисциплинарный проект, в который вовлечены неврология, психиатрия и психология. Результаты изысканий позволяют по-новому взглянуть на широкий спектр состояний, включая аутизм, расстройства пищевого поведения и шизофрению, а также помогают нам понять «чужие руки», фантомные конечности и другие необычные неврологические состояния, такие как синдром нарушения целостности восприятия собственного тела (body integrity identification disorder, BIID), заставляющий некоторых людей ампутировать совершенно здоровую руку или ногу, а также объясняет целый ряд других явлений, от двойничества [11] до спиритических досок. Исследование телесной осознанности открывает новые пути лечения неврологических и психиатрических недугов, к тому же позволяет разрабатывать протезы нового поколения, и многое другое. Еще оно побуждает нас переосмыслить природу сознания – как нашего собственного, так и других биологических видов.
Глава 1
Телесная осознанность
Наше восприятие окружающего мира выстраивается мозгом исходя из ограниченной информации, поступающей от органов чувств. Так же и восприятие тела: мозг воспринимает тело как еще один объект в пространстве, основываясь на полученных сенсорных данных, которые и формируют осознанное ощущение собственного тела. Однако тело – объект совершенно особенный, ведь мы воспринимаем его не как нечто внешнее, а с субъективной точки зрения, как собственное Я. Иными словами, наше чувство самоидентификации тесно связано с нашим телом, а телесная осознанность является основной формой самосознания. Телесная осознанность пластична и с легкостью может быть искажена или расстроена. Одним из наиболее ярких примеров нарушения телесной осознанности является фантомный болевой синдром (ФБС), при котором человек, перенесший ампутацию, остро ощущает, что его конечность все еще присоединена к телу. Феномен фантомных конечностей был описан в XVI веке французским цирюльником-хирургом Амбруазом Паре. До тех пор мало кто в медицинском сообществе воспринимал ФБС всерьез, но со временем ситуация изменилась благодаря достижениям технологий и военной медицины, что повлекло за собой резкое снижение уровня смертности, связанного с ампутацией конечностей. На полях сражений Гражданской войны в США невролог Сайлас Уэйр Митчелл ампутировал тысячи конечностей; высокие показатели выживаемости его пациентов позволили провести более тщательные наблюдения и дать более подробное описание этого явления.
Девятнадцатого сентября 1863 года Джордж Дедлоу проснулся и обнаружил, что лежит под деревом за полевым госпиталем Союза, окруженный ранеными, а врачи возились у импровизированного операционного стола, сделанного из двух бочек и деревянной доски.
В апреле 1861 года Дедлоу поступил на службу помощником хирурга в 15-й кавалерийский полк Индианы, но большие потери в затянувшейся войне изрядно проредили личный состав, поэтому его повысили до первого лейтенанта в 79-м добровольческом полку Индианы и отправили на передовую под Нэшвилл. Когда припасы были на исходе, Дедлоу вызвался отправиться на военный аванпост на севере в поисках хинина и стимуляторов.
По пути к аванпосту он был ранен и захвачен в плен партизанами Конфедерации. «Пуля прошла слева направо через левый бицепс и прямо сквозь правую руку чуть ниже плеча, а потом вышла сзади, – писал он позже. – Правая рука и предплечье были холодны и совершенно бесчувственны. Я ущипнул их изо всех сил, чтобы проверить, насколько сохранилась чувствительность; но такая рука вполне могла принадлежать мертвецу. Я стал осознавать, что повреждены нервные окончания и что эта часть меня была лишена всякой силы».
Пленители посадили Дедлоу на запряженную лошадьми телегу и отправили в госпиталь повстанцев недалеко от Атланты. Поездка была ухабистой и болезненной, но в то же время обнадеживающей: «Тряска была страшная, но уже через час в моей мертвой правой руке появилось странное жжение, и это меня, скорее, обрадовало. Оно усиливалось, по мере того как всходило солнце и день становился теплее, пока я не почувствовал, что руку словно зажали в раскаленные тиски».
Поскольку длинная кость от плеча до локтя была серьезно перебита, а нервы повреждены, правая рука Дедлоу оставалась «красной, блестящей, ноющей, горящей [и] постоянно раскаленной» в течение нескольких недель. Однажды он потерял сознание от боли и слабости и по пробуждении боль только усилилась; она мучила его больше месяца, пока наконец руку не ампутировали в районе плеча, а из-за истощения в госпитале скудных запасов эфира и хлороформа операцию провели без анестезии. «Боль была сильной, но казалась незначительной по сравнению с любой другой минутой за последние шесть недель».
Дедлоу был освобожден из плена в начале апреля 1863 года в обмен на пленного конфедерата и после тридцатидневного отпуска вернулся в свой полк в звании капитана. В сентябре того же года полк вступил в битву при Чикамауге, и, когда батарея открыла огонь слева, Дедлоу снова получил ранение, поднимаясь по холму к форту, удерживаемому повстанцами.
Итак, Джордж Дедлоу очнулся под деревом: один медбрат приподнимал ему голову, чтобы влить в рот бренди и воду, а другой разрезал его панталоны. На вопрос, куда он был ранен, ему ответили, что в оба бедра и что врачи мало чем могут помочь. Мгновение спустя медбрат закрыл ему рот полотенцем, и Дедлоу почувствовал знакомый запах хлороформа. «Деревья начали двигаться слева направо, все быстрее и быстрее; затем передо мной предстала вселенская серость».
Дальше Дедлоу ничего не помнил до момента, когда пришел в сознание в палатке полевого госпиталя. Почувствовав резкую судорогу в левой ноге, он попытался растереть ее единственной оставшейся рукой, но оказался слишком слаб. Когда же он позвал санитара, чтобы тот сделал это за него, и сказал, что теперь чувствует боль в обеих ногах, санитар удивленно посмотрел на него и откинул одеяло. Дедлоу взглянул вниз и, к ужасу своему, обнаружил, что обе его ноги ампутированы1.
Гражданская война в США отличалась крайней жестокостью, в ней погибло около 600 тысяч человек и еще около полумиллиона были искалечены, изувечены или обезображены. Такое большое количество жертв было в значительной степени обусловлено внедрением и широким применением недавно разработанной пули под названием шар Минье. Названный в честь своего создателя Клода-Этьена Минье, шар Минье имел цилиндрическую форму с конусообразной полостью и тремя заполненными жиром канавками вокруг основания. Им стреляли из специально изготовленного ружья с нарезными канавками на внутренней поверхности ствола. Как и предшествовавшие им пули для гладкоствольных мушкетов, шары Минье были дульнозарядными, но гораздо меньшего размера, чем отверстие ружья, что значительно облегчало их зарядку во время боя. При выстреле они расширялись под давлением, что увеличивало их дульную скорость, и раскручивались при продвижении по стволу, что повышало их аэродинамическую устойчивость. Это обеспечивало бóльшую точность и дальность стрельбы, а поскольку изготавливались они из мягкого свинца, при ударе шары Минье сплющивались или раскалывались, дробя кости, разрывая плоть и другие мягкие ткани и занося в рану кусочки кожи и одежды.
Изобретенные в 1849 году шары Минье широко использовались во время Гражданской войны в США солдатами как Союза, так и Конфедерации. В результате многие из бойцов, не убитых этими более смертоносными пулями прямо на месте, получали тяжелейшие ранения, вызванные их разрывами. По этой причине ампутация стала «визитной карточкой» той войны.
«В умелых руках шар Минье наносит страшные раны, для успешного лечения которых требуются все возможные средства хирургии», – писал Джулиан Дж. Чисолм в издании «Руководства по военной хирургии Конфедерации» за 1864 год. Другой военный хирург из 21-го Кентуккийского пехотного полка писал своей жене в письме от 29 июня 1864 года: «Мои руки постоянно в крови. Я ампутировал столько конечностей, что у меня сердце болит, едва я завижу, как очередного беднягу везут в фургоне скорой помощи»2.
Врачи того времени выступали за минимальное вмешательство, стремясь сохранить целостность тела пациента. При лечении травм конечностей шинирование и хирургическая эксцизия поврежденной части кости были предпочтительнее ампутации, которая проводилась только в случае крайней необходимости. Тем не менее реальность полевой хирургии диктовала иные правила. Уильям Уильямс Кин, хирург из Филадельфии, служивший в армии США во время Гражданской войны, позже описывал «сладкий […] мышиный» запах гангрены, которым был пропитан воздух полевого госпиталя, и вспоминал, как он и его коллеги «оперировали в старых, испачканных кровью и часто гноем халатах […] недезинфицированными руками, […] [повторно используя] морские губки, уже употребленные ранее в других гнойных случаях и промытые лишь проточной водой». Другой наблюдатель описывает хирургическое лечение солдат, раненных в битве при Геттисберге: «Хирург выхватывал нож, который держал зубами, пока его руки были заняты, быстро вытирал его один-два раза о свой окровавленный фартук, и начинал резать. Закончив операцию, хирург оглядывался вокруг, глубоко вздыхал и потом [звал]: “Следующий!”».
При шинировании и эксцизии кости возникал риск инфекции, деформации, а также окостенения или сращения сустава (анкилоз), что могло сделать конечность бесполезной. В связи с этим Санитарная комиссия США рекомендовала ампутировать конечность при сложном переломе или тяжелой рваной ране. Хирург Чисолм в своем руководстве рекомендовал ампутацию (1) при раздроблении конечности или сустава; (2) при разрыве крупных кровеносных сосудов или нервов, даже если сама кость не пострадала; (3) при сильном рассечении мягких тканей или обширном повреждении кожи; (4) при гангрене. Ампутация не была исключением из правил, она проводилась регулярно и стала настолько обычным явлением, что медсестра армии Конфедерации Кейт Камминг рассказывала, что в полевых госпиталях Джорджии, где она работала, на эту процедуру «едва обращали внимание». Всего за четыре года войны было произведено от тридцати до шестидесяти тысяч ампутаций конечностей – больше, чем во время любой другой войны, в которой участвовали Соединенные Штаты.
Среди них, впрочем, не было ампутаций Джорджа Дедлоу, потому что «Случай Джорджа Дедлоу» – это вымышленный рассказ о фантомных конечностях, написанный невропатологом Сайласом Уэйром Митчеллом и анонимно опубликованный в июльском номере журнала The Atlantic Monthly за 1866 год.
Митчелл окончил медицинский колледж Джефферсона в 1850 году. Когда в апреле 1861 года началась Гражданская война, он поступил на службу по контракту в качестве хирурга и был направлен в военный госпиталь на Филберт-стрит в Филадельфии, где лечил раненых солдат и «начал интересоваться травмами и ранениями нервов, о которых мало что было известно». В следующем году генеральный хирург армии США Уильям А. Хэммонд основал неврологический военный госпиталь «Тернерс Лейн» на четыреста коек, а Митчелл его возглавил.
Сайлас Уэйр Митчелл работал вместе с Уильямом Кином и Джорджем Морхаусом, занимаясь лечением солдат, «изможденных лихорадкой, дизентерией и долгими маршами», а также получивших «все мыслимые формы нервных травм», включая огнестрельные ранения, ранения от артиллерийских снарядов и сабельных ударов. После битвы при Геттисберге в начале июля 1863 года госпиталь «Тернерс Лейн» переполнился ранеными солдатами; то же самое произошло и с госпиталем на Саут-стрит в Филадельфии, который стал настолько прочно ассоциироваться с лечением людей, подвергшихся ампутации, что его стали называть «культяпным госпиталем»3.
До войны Митчелл, Кин и Морхаус обладали лишь минимальными знаниями в области неврологии и практически не имели опыта лечения пациентов с неврологическими болезнями. Однако во время той войны и в течение многих лет после ее окончания они лечили сотни солдат с повреждениями нервов, тщательно обследовали их и подробно документировали свои наблюдения на тысячах страниц. «Несколько ночей в неделю мы работали над записями, часто до двенадцати или до часа ночи, – вспоминал Кин, – а когда заканчивали, шли домой за пару миль, обсуждая наши клинические случаи. […] Это была уникальная возможность, и мы это понимали. Случаи представляли необычайный интерес».
Длительное сотрудничество трех врачей было крайне плодотворным и привело к публикации нескольких влиятельных трудов. Это, прежде всего, опубликованная в 1864 году книга «Огнестрельные ранения и другие повреждения нервов» (Gunshot Wounds and Other Injuries of Nerves), где содержится самое раннее описание того, что мы сейчас называем «снарядным шоком», а также книга «Повреждения нервов и их последствия» (Injuries of Nerves and Their Consequences) 1872 года. На тот момент Митчелл уже был видным медицинским специалистом по «нервным болезням» с обширной практикой; впоследствии он стал первым избранным президентом Американского неврологического общества. Его работа в госпитале «Тернерс Лейн» фактически заложила основы американской неврологии, и сегодня он считается отцом-основателем этой области4.
Митчелл отмечал, что подавляющее большинство его пациентов с ампутированными конечностями испытывали яркие ощущения того, что отсутствующая конечность якобы по-прежнему соединена с их телом. «Почти каждый, кто потерял конечность, носит с собой постоянный или непостоянный фантом утраченной части тела, – писал он в книге “Повреждения нервов и их последствия”, – сенсорный призрак той части себя, а подчас и весьма неудобное присутствие, порой слабо ощущаемое, но готовое отозваться при ударе, прикосновении или порыве ветра. Очень многие постоянно ощущают существование конечности, осознавая ее даже в большей степени, чем оставшуюся». Митчелл также обратил внимание на то, что эти сенсорные галлюцинации могут быть настолько яркими, что становятся причиной «абсурдных казусов»: «Больной, потерявший ногу, встает среди ночи, чтобы пройтись, или пытается потереть или почесать ее. Один из моих пациентов попытался, когда ехал верхом, взяться за узду утраченной рукой […], и ему тут же напомнили о его ошибке, скинув с седла. Другой человек в течение почти года во время каждого приема пищи пытался поднять свою вилку, и в результате испытывал такое эмоциональное потрясение, что его часто тошнило или даже рвало»5.
Столетиями ранее это загадочное явление наблюдал французский цирюльник-хирург Амбруаз Паре. Считающийся одним из отцов хирургии Раннего Нового времени, Паре произвел революцию в полевой медицине и внес весомый вклад в методики лечения людей с ампутированными конечностями. В то время раны от ампутации сначала прочищали раствором кипящего масла, а затем прижигали раскаленным железом. Однако это часто не помогало остановить кровотечение, и столь же часто приводило к смерти пациентов от болевого шока. Но однажды в 1537 году у Паре закончился масляный раствор и он использовал вместо него успокаивающий бальзам из яичных желтков, розового масла и скипидара. Он также применял лигатуры для перевязки крупных кровеносных сосудов, перерезанных во время операции (эту процедуру впервые опробовал греческий врач Гален во II веке), и жгуты (их использование Гален не одобрял) над областью ампутации для остановки кровотечения.
До внедрения анестетиков и антисептиков ампутация была одной из самых сложных операций в практике хирурга. Ее необходимо было провести быстро, одним круговым разрезом через кожу, мышцы, кости и сухожилия. Опытный цирюльник-хирург мог выполнить процедуру менее чем за пять минут, однако смертность была высокой: от 50 % до 80 % пациентов, прошедших ампутацию, умирали на операционном столе.
По слухам, Паре ежедневно ампутировал около двухсот конечностей на полях сражений в Италии, но, благодаря его нововведениям, все больше пациентов выживали после операции и жили, рассказывая странные истории о своем опыте и ощущениях. «Воистину это дивная, странная и удивительная вещь, – писал Паре, – пациенты, которые спустя много месяцев после удаления ноги жаловались на то, что до сих пор чувствуют сильнейшую боль в отрезанной ноге»6.
Французский математик и философ Рене Декарт, родившийся через шесть лет после смерти Паре, также отмечал: «[Хирурги] знают, что те, чьи конечности были недавно ампутированы, часто думают, что все еще чувствуют боль в тех частях, которыми больше не обладают». Он описал случай с девушкой, которой «ампутировали целую руку из-за ползучей гангрены» и которая в течение нескольких недель после операции жаловалась «на разнообразные боли в пальцах, запястье и предплечье»7. Но именно Сайлас Митчелл впервые назвал это явление фантомной конечностью (именно так оно называется по сей день) и дал первое полное медицинское описание этого феномена в «Случае Джорджа Дедлоу».
Ощущение фантомной конечности тогда было плохо изучено, и многие современники Митчелла приравнивали его к паранормальным явлениям, чему, возможно, способствовало сам термин «фантомная (то есть призрачная) конечность». Потому часто говорят, что Митчелл опубликовал свои наблюдения в форме короткого художественного рассказа, так как опасался насмешек со стороны медицинского и научного сообществ. Действительно, в начале своего рассказа Дедлоу признает: «Заметки о моем собственном случае были отклонены […] всеми медицинскими журналами, которым я их предлагал».
По другой версии, Митчелл никогда не собирался публиковать этот текст. Однажды вечером, во время обсуждения ампутации конечностей, его школьный друг Генри Уортон упомянул, что слышал о человеке, потерявшем обе руки и обе ноги в 1864 году во время сражения в заливе Мобил. Это и вдохновило его на написание рассказа; позже он увидел фамилию Дедлоу на вывеске ювелира и решил, что она как раз подойдет главному герою. Написанный рассказ Митчелл отдал жене врача Каспара Вистара, а та передала его своему отцу, доктору Фернессу, который затем переслал его преподобному Эдварду И. Хейлу, редактору журнала The Atlantic Monthly. Со временем, к своему «удивлению и радости», Митчелл получил гранки со страницами и чек на восемьдесят долларов8.
В «Случае Джорджа Дедлоу» отражен богатый опыт Митчелла в области лечения пациентов в госпитале «Тернерс Лейн», сочетающий точную и подробную медицинскую информацию о ранениях времен Гражданской войны с реалистичным повествованием от первого лица. Эта история представляет исторический интерес и как одна из наиболее ранних попыток описать медицину и хирургию с точки зрения пациента, и как яркий очерк о высокой цене вооруженных конфликтов. Хотя повествование заглавного героя, очевидно, основано на истории одного очень несчастного человека, Джорджа Дедлоу можно рассматривать как собирательный образ, воплощающий сотни тысяч солдат, искалеченных и изуродованных во время Гражданской войны9.
Устами своего главного героя Митчелл размышлял о происхождении и причинах фантомных ощущений и боли с точки зрения чувственных впечатлений, передаваемых от тела к мозгу. «Знания, которыми мы обладаем о любой части [тела], складываются из бесчисленного множества впечатлений, происходящих извне, которые воздействуют на ее чувствительные поверхности, – писал он, – и передаются по нервам в спинномозговые нервные клетки, а через них – в головной мозг. Так мы постоянно получаем информацию о существовании частей тела, поскольку впечатления, достигающие мозга, по закону нашего бытия соотносимы нами с той частью, от которой они исходят».
Митчелл сравнивал нервы и их функционирование с проводком, которым дергают за колокольчик: «Вы можете потянуть его в любой точке и тем самым позвонить в колокольчик столь же успешно, как если бы дернули за самый конец. […] [В] любом случае, прислуга, не будь дурак, соотнесет это с входной дверью и поступит соответствующим образом». Поэтому «когда часть [тела] отрезана, нервные стволы, ведущие к ней и от нее, сохраняя способность раздражаться, передают в мозг от культи импульсы, которые мозг по обыкновению связывает с утраченными частями, к которым эти нервные стволы относились». Позднее Митчелл утверждал, что сенсорные впечатления продолжают поступать в мозг до тех пор, пока оставшаяся после ампутации культя не заживет, и что в случаях неполного восстановления эти ощущения вызывают постоянное раздражение или «жгучую невралгию»10.
Дедлоу заявляет, что его рассказ был отклонен медицинскими журналами, «потому что многие из медицинских фактов, которые там зафиксированы, не столь уж новы и потому что выводы о психике, сделанные на их основе, сами по себе не представляют медицинского интереса». Несколько лет спустя Митчелл объяснил, что он «воспользовался свободой, предоставляемой писателю в художественной литературе», и никогда не думал, что то, что он назвал своим «юмористическим очерком с абсурдным выводом», хоть на мгновение введет кого-то в заблуждение.
Однако, очевидно, Митчелл недооценил значение своего рассказа. На момент публикации The Atlantic Monthly был самым читаемым журналом в Соединенных Штатах, и «Случай Джорджа Дедлоу» приобрел огромную популярность. Несмотря на то что это было художественное произведение, изложение было настолько реалистичным, что читатели восприняли историю как реально имевшую место. Они решили, что это автобиографический рассказ и что Дедлоу был пациентом, проходившим лечение в филадельфийской больнице на Саут-стрит; действительно, многие писали в больницу письма, адресованные Дедлоу, и даже пытались навестить его там. Некоторые и вовсе собирали деньги на его лечение11.
Сделанное Митчеллом точное описание фантомных конечностей – это та заслуга, благодаря которой он наиболее известен по сей день. Однако опыт лечения пациентов с ампутированными конечностями навсегда оставил в нем глубокий след. На смертном одре в январе 1914 года его мучили видения искалеченных солдат: его «блуждающий ум возвращался к этим сценам», а «бессвязное бормотание было посвящено увечьям и пулям»12.
После того как Паре впервые описал фантомные конечности, они столетиями считались плодом воображения пациентов. Один британский невролог, писавший в начале 1940-х годов, выражал свое возмущение тем, что даже в современные ему «дни передовых знаний в области физиологии» медики оставались «за гранью рационального», отказываясь «верить, что фантомные конечности являются чем-то большим, чем психологические аномалии».
«Было бы неудивительно, если бы несчастный пациент, – продолжал он, – рассматривался [такими людьми] как человек упрямый и лживый, или даже одержимый дьяволом», и любой человек, столкнувшийся с фантомной конечностью, «наверняка зачастую не верил в реальность собственных ощущений» и, скорее всего, избегал обсуждения этой темы из-за «страха перед необычностью, неверием или даже обвинением в безумии»13.
Объяснив фантомные конечности в понятиях физиологии, Митчелл ввел это явление в сферу медицины. Он однозначно считал, что ощущение фантомных конечностей реально, хотя и вызывается – по крайней мере, частично – самим мозгом. Митчелл также описал некоторые характерные особенности таких ощущений, которые до сих пор признаются неврологами.
Похоже, фантомный болевой синдром – скорее правило, чем исключение, поскольку их испытывают почти все, кто лишился какой-либо части тела. Во время Второй мировой войны два британских нейрохирурга изучили триста немецких военнопленных с «обширными» ампутациями (рука или нога) и еще большее число – с «малыми» (пальцы рук или ног), и отметили, что «только около двух процентов из них утверждали, что никогда не испытывали фантомных ощущений»14.