Мия Велизарова
Серые розы Роннебю
Я бы, наверное, отдал все на свете за простое, морозное, снежное Рождество моего детства.
Дэн Симмонс
Что Кёрстен нашла в снегу
Алое на белом…
Как когда-то королева залюбовалась белоснежным пейзажем, обрамленным тяжелой створкой эбенового дерева, так и он сейчас не мог оторвать взгляд от пылающей кисти рябины. Ярко-алые ягоды сочно поблескивали в искрящемся снежном сахаре, и даже издалека можно было почувствовать их терпко-сладкий вкус.
Однако же, подойдя поближе, Эйнар заметил еще кое-что: забытую кем-то рукавичку. Осторожно перевернув находку, он разглядел вышитую шерстью белку с неправдоподобно длинным хвостом. Влажно поблескивал темный глаз-пуговка, а кисточки на ушах совсем разлохматились. Чуть ниже разлапистые снежинки плясали вперемешку с миниатюрными елочками и ромбами в косую полоску, переходя в добротную рыхлую резинку в три пальца толщиной. Сбоку, где оборвалась тесемка, грустно торчал обрывок пряжи, словно поводок у сбежавшего щенка.
Судя по всему, надели варежку только сегодня: уж очень яркими были краски, алые узоры на белоснежной шерсти. И потеряли ее совсем недавно, а перед этим хорошенько повозились в пушистом свежевыпавшем снегу.
– Где же твоя хозяйка, а? – бережно стряхнув рукавичку, Эйнар сунул находку за пазуху. Сорока, до сих пор ревниво наблюдавшая за ним с ближайшего дерева, разочарованно завозилась: она уже давно заприметила яркую вещичку для своего гнезда. И тут возьми, и объявись незнакомец, будто из-под земли вырос. А какая вышла бы знатная шерстяная подстилка, как раз для наступающей зимы!
Спугнув нахального воробья, сорока спустилась на ветку пониже, где ягод было особенно много. Коралловые бусины так и сыпались под ударами крепкого клюва.
– А я вот всегда больше любил калину, – признался Эйнар, но птица, конечно же, не стала его слушать. Очень скоро она насытилась и перелетела на забор, а оттуда – на покосившуюся черепицу. Судя по зияющим в крыше прорехам, в доме давно уже никто не жил. Стены заметно помрачнели, как это бывает с брошенным жильем, ставни были заколочены крест-накрест, но в палисаднике, несмотря на конец осени, по-прежнему росли цветы. Подернутые инеем колокольцы наперстянки нисколько не поблекли; припорошенные снегом астры и львиный зев напоминали несущих дозор часовых: такие не дрогнут даже перед грядущими заморозками, пока зима не укроет все и вся ледяным покрывалом. Присмотревшись, Эйнар заметил в стороне крохотный кустик земляники. Каким-то чудом на том уцелела пара ягодок, бережно укрытых подернутыми осенним багрянцем листьями. Они и под толщей снега не растеряют свой аромат и терпкий вкус лета.
– Помню эти наличники. Скрипки и клематисы – это точно был дом Юле-музыканта, – мужчина задумчиво провел рукой по извилистой лозе, уложенной в музыкальный плетень, где поперечные жерди были вбиты строго по октавам, а подмазанные облупившейся краской узелки выстраивались в веселый гимн. – Неугомонный мальчишка, но как играл…
Сорока одобрительно застрекотала и захлопала крыльями. Говорят, они долго живут, гораздо дольше остальных птиц. Но даже так вряд ли она помнила задорную скрипку, что заставляла всех отплясывать на деревенских празднествах. Вот деревья – те наверняка еще не забыли заботливые руки, что одинаково хорошо умели держать не только смычок, но и лопату. Сейчас молоденькие яблони разрослись, и их кроны почти достигали резного петушка на флюгере.
А над головой раскинулось небо: уже по-зимнему холодное, стального цвета, но кое-где еще радовавшее глаз яркими всполохами лазури. Рваные тучи в нерешительности толпились по краям, как разбредшиеся овцы в ожидании пастуха, и солнце, воспользовавшись заминкой, дарило земле оставшиеся с лета крупицы тепла.
Холод идет – вот и со стороны бухты потянуло соленым ветром, и Эйнар поплотнее закутался в шарф. Он так торопился, что забыл перчатки. И ботинки пора бы уже надевать покрепче, из дубленой коровьей кожи, а не щеголять по снегу в легких туфлях.
Куда он, собственно, шел? Уж точно не за рябиной забрел на самую околицу. Прищурившись, мужчина попытался разглядеть сквозь туманную вуаль знакомые очертания. Если идти от дома Юле на север, скоро окажешься на опушке леса, а если на юг – то впереди лежал весь Роннебю, с нависшими над домами громадами заснеженных гор. Но отчего-то сейчас ему казалось, что покрытые лесом вершины заметно отдалились и стали вроде бы даже немного ниже ростом, зато серые и кирпичные домики усыпали весь склон, будто рассыпанные бусы.
– Ты потерялся?
Обернувшись, он поначалу увидел лишь огромный ярко-красный помпон, размером с большое яблоко. Закутанная в шаль девчушка едва-едва доставала ему до пояса; две тоненькие косички упрямо торчали из-под завязок белесыми хвостиками, на одной щурил глаза ярко-рыжий кот, а на другой хлопал крыльями чудо-филин из кусочков фиолетового драпа. Пальто, того же цвета, что и припорошенные снегом ягоды, пестрело по подолу вышитыми ромбами и снежинками – точно такие же украшали найденную им недавно рукавичку.
Эйнар даже зажмурился: настолько пестрым казался ее наряд, а в распахнутых глазах плескалось яркое летнее небо.
– Ау! – нетерпеливо окликнула его девочка. Голос у нее был звонким, а озябшие пальцы и кончик носа по цвету мало отличались от одиноко болтавшейся на веревочке варежки. Вышитая крупными ровными стежками белка с крохотным бельчонком весело вышагивали на задних лапках и тащили орех, больше похожий на желтый вытянутый арбуз.
Что ж, вот и нашлась пропажа.
– Твоя? – рукавичка успела отогреться, как котенок за пазухой. Веснушчатое лицо девочки расплылось в широчайшей улыбке, над которой в последнее время явно постаралась зубная фея.
– Я уж думала, потеряла, – выдохнула она, стряхивая с пальцев пушистый снег, не желающий становиться снежком. – Я Кёрстен. А ты кто?
Эйнар послушно пожал протянутую ладошку. Ох, ну и холодные же у нее были пальцы, прямо как у Ледяной Девы. Подбитые мехом теплые сапожки щеголяли такими же помпончиками цвета яблока в карамели, что и на концах шапки.
– Эйнар, – надо же, а собственное имя он еще не забыл, и оно разлилось в груди приятным теплом.
– Что ты тут делаешь, Эйнар?
– Да вот, шел, шел. И заблудился. Кажется, и сам забыл, куда шел, – добродушно улыбнулся он, и заметил, как девчушка во все глаза уставилась на серебряную стрекозу у него на галстуке. – Нравится? Не настоящая, не бойся.
– Кто их боится? – возмутилась Кёрстен, приноравливаясь к его шагу. – Я летом поймала штук двадцать и одну большую, с синими крапинками. Улле мне страшно завидовал и предлагал обменять на жабу.
– Ну, а ты?
– А вот лягушек я страшно боюсь, – шмыгнула она носом и указала рукавичкой на видневшиеся впереди деревья. – Если так идти и считать до ста, в конце концов выйдешь к замку.
– Замок? – Эйнар прищурился. – У замка должны быть высокие башни, а я их что-то не вижу.
– Это не совсем обычный замок, – терпеливо принялась объяснять Кёрстен. – В нем два этажа, погреб и десять комнат. В гостиной стоит янтарное зеркало – все говорят, что в нем живет призрак, но я не верю. Хельга каждое утро его протирает и еще ни разу никого не видела. Хельга – это моя сестра, она там за хозяйку. Но вообще-то в замке живет старая фру Росен. Обычно она разрешает мне приносить ей печенье и даже дает посмотреть книги с картинками. Но сегодня мне туда нельзя, только в пятницу – а до нее еще целых два дня!
– Понятно, – протянул он, продолжая идти, сам не зная, куда. Девчушка увязалась следом – дети, они такие. Наверняка дома ее учили не разговаривать с незнакомцами. Счастье, что здесь, в Роннебю, не было чужих. И если какому-то путнику доводилось оказаться в этом городке, примостившемся на берегу бухты, от любого встречного можно было рассчитывать на помощь и поддержку.
Кёрстен шла молча и пыталась вспомнить, что же означает имя незнакомца. Дома у мамы был большой толстый справочник, в котором были собраны все имена на свете. Кёрстен частенько в него заглядывала, чтобы выбрать имя кукле, но до буквы «Э» в самом конце так и не добралась. Исподтишка девочка рассматривала расшитые серебристыми узорами лацканы пальто, того самого серо-синего цвета, который казался ей невообразимо скучным, зато мама и Хельга считали очень дорогим. У броши-стрекозы оказался отломан усик – точь-в-точь такая же, с бирюзовыми крылышками, хранилась у бабушки в шкатулке.
– Стало быть, раз твоя сестра живет в замке, ты и сама немножко принцесса?
– Неа, – равнодушно протянула девочка и наконец-то закончила привязывать рукавичку обратно; теперь обе варежки весело болтались на крученом шнурке при каждом шаге. – Я бы там жить не согласилась даже за пакет карамелек.
– Отчего же?
– Там жутко холодно. Фру Росен живет одна и на всем экономит, так что сестра топит камин только у нее в спальне, а сама спит на кухне.
Внезапно Кёрстен горестно всплеснула руками и со всех ног бросилась к ближайшему дереву. За разговором Эйнар и не заметил, как они подошли почти к самому лесу. Если свернуть чуть вправо, можно было пройти к реке. Все же, он начинал понемногу припоминать все детали. И туман из головы мало-помалу выветрился.
– Опять что-то потеряла?
– Не потеряла, а разбила, – честно призналась девочка, задрав голову и тщательно осматривая ветки. – Сережку на люстре. Мама, конечно, не сразу заметит, но лучше повесить новую. А вокруг, как нарочно, ни одной подходящей сосульки!
Что ж, конечно, по долговечности замерзшая вода вряд ли могла бы соперничать с хрусталем, но в этот момент выглянуло солнце – и потемневшие от влаги ветки заискрились, заиграли снежной радугой. Если бы можно было устроить здесь бальную залу, сам королевский дворец не сравнился бы с кипенно-белой ажурной бахромой и сверкающими подвесками.
– Ну-ка, давай поищем во-он там, – указал Эйнар на проталину. Белая полоса обрывалась у корней, укутанных полосками зеленого мха. И в этом лесном ковре переливалось множество сверкающих прозрачных бусин.
– Как красиво! – Кёрстен бросилась их подбирать, что было непросто: прозрачные шарики так и норовили ускользнуть глубоко-глубоко в пушистый ворс. Недолго думая, девочка сбросила рукавицы и принялась собирать холодные кристаллики прямо в пригоршню. И странное дело, ледяные жемчужины даже и не думали таять!
– Это подарок леса, да?
– Верно, – Эйнар рассмеялся: взрослые бы принялись мучиться вопросами, откуда в лесной чаще вдруг оказалось такое сокровище. А девочка, не задумываясь попала пальцем в небо. – Придешь домой, бабушка Ноэль сделает тебе ожерелье.
– Откуда ты знаешь, как ее зовут? – девочка подозрительно прищурила глаза. Бусины в ее руке потемнели, и весь лес, казалось, напряженно застыл.
Нет, определенно ее собеседник не был похож на остальных жителей их городка. Никто не стал бы расхаживать в непраздничный день с тростью, увенчанной серебряным набалдашником в виде головы лося. И массивный перстень-печатка в форме черепа – странно, что она его сразу не заметила. А может быть, это и не человек вовсе?
Кёрстен с облегчением вспомнила, что бабушка неспроста пришила ей на пальто железные пуговицы, обтянув их для красоты кусочками драпа. Так что будет не так-то просто утащить ее в лес. А еще у альвов глаза словно спелый крыжовник и кончики ушей смешно топорщатся – это ей Улле рассказывал, а уж он-то знает толк в таких вещах. У мужчины же глаза были серыми, как зимнее небо, и кожа казалась на фоне снега очень бледной, прямо ни кровинки.
– Так откуда?
– Просто я знал ее давным-давно, – незнакомец помахал рукой возле шляпы, словно отматывая время назад. – Когда она была как ты сейчас, или чуть помладше. Не бойся, бусы не растают. Только собирай скорей, пока солнце светит. А я пойду, пожалуй.
– Домой? А где вы живете?
Кёрстен чуть было не рассыпала сверкающую добычу: в ладони бусины уже не помещались, пришлось осторожно пересыпать их в варежку. Ничего, сегодня она уже мерзла без одной, как-нибудь до дома перетерпит. Зато несколько штук можно будет повесить вместо злополучной висюльки на люстру, так даже красивее. А что, если пристроить одну нитку на рождественскую елку?
Маленькие ручки споро собирали сокровища, но все же девочка нет-нет и оборачивалась через плечо, чтобы проверить, не исчез ли загадочный незнакомец, как принято во всех сказках? Но тот не спеша направлялся по дороге к бухте, поигрывая тростью, и набалдашник вспыхивал на солнце, как тогда, летом, когда они все решили поиграть в разведчиков и часами слали друг другу сообщения, пуская зайчики карманным зеркальцем.
Что, если он сейчас сядет в лодку и уплывет? Ведь тогда никто и никогда ей не поверит.
Солнце ободряюще подмигнуло напоследок и скрылось за рваным лоскутом снежной ваты. Бусин было уже не разглядеть, как она ни высматривала их в траве и опавшей листве. Но вот пальцы снова наткнулись на что-то гладкое, холодное – и из-под оранжевой шляпки гриба показалась сосулька, маленькая, в форме округлого сердечка, с замерзшей внутри крохотной шишкой. Красиво, Кёрстен такая еще ни разу не попадалась.
– Дяденька, – прокричала она вслед удаляющейся фигуре, – а вы волшебник, да?
Эйнар, не оборачиваясь, улыбнулся и помахал ей в ответ. Может быть, все возможно, маленькая Кёрстен.
– Прекрасная девочка. Вся в малышку Ноэль, – пробормотал он, вдыхая доносящийся издалека запах моря и корабельных снастей. – Та тоже на каждом шагу умудрялась отыскать чудеса. Надо же, как быстро летит время…
И невидимые часы неуклонно отсчитывали отведенные ему дни. А может, часы? Волей судьбы он снова оказался здесь, в родном Роннебю, лицом к лицу со своими воспоминаниями и возможностью исправить то, в чем не успел разобраться. Оставалось лишь понять, с чего именно ему следовало начать.
Кто не любит булочки с корицей?
Печь Мадлен не очень любила. Гораздо проще было купить в лавке коробку готового имбирного печенья. Да и накладно это: со вздохом, считая в уме каждый эре, она раскладывала на столе кулечки с миндалем, темным изюмом и апельсиновой цедрой. Все было намного проще, когда Роннебю был обычной деревушкой на берегу реки. В то время простой кусок свежеиспеченного хлеба с маслом был на радость, а уж если капнуть сверху немного джема…
Кряхтя, Мадлен подвинула к буфету стул и извлекла с самой дальней полки старинный фолиант, завернутый в папирусную бумагу. Эту кулинарную книгу привезла с собой ее пра-прабабка, когда переехала с мужем из Нюрнберга. Страницы от времени пожелтели, переплет рассыпался в руках клеевой крошкой, но текст по-прежнему был четким, хоть разобрать витиеватый средневековый шрифт было и нелегко.
Поправив висевшие на цепочки очки, хозяйка принялась отмерять в медный таз муку и сахар. Взбивая жидкий мед так, что брызги разлетались по новенькому голубому кафелю, она представляла себе лицо соседских кумушек, когда на воскресной трапезе будет красоваться тарелка с ее фирменными пряниками на вафельных коржах. Вкусно, ум отъешь! Если он имеется, конечно.
С тех пор, как на службу поступил молодой пастор, между хозяйками Роннебю шло негласное соревнование. Каждая норовила отличиться, приготовив выпечку по своему вкусу. В прошлое воскресенье отец Себастьян похвалил овсяное печенье жены мясника. Ясное дело, пожалел, он ведь такой весь из себя вежливый. А та и рада: уж так улыбалась во всю вставную челюсть, что Мадлен за всю трапезу не смогла проглотить ни кусочка. И ладно бы похвалили Ноэль или жену садовника: им обеим половина Роннебю завидовала белой завистью. Но чтобы ее обошла какая-то рябая баба, всего с год назад обосновавшаяся в их городе с мужем и не умеющая толком поджарить яичницу? Нет уж, такого удара по самолюбию Мадлен стерпеть ну никак не могла.
Месить до изнеможения – гласил рецепт, и тетя Мадлен месила и месила, покуда наконец бесформенная масса не превратилась в упругое, податливое тесто. Теперь ему еще предстояло настояться пару часов. Будь это Рождество, пряники и вовсе следовало бы готовить с июля, чтобы вкус получился более насыщенным.
Накрыв тесто кухонным полотенцем, хозяйка тяжело опустилась в кресло и прихлебнула сладкий чай. Сколько же мороки. Теперь осталось разузнать, какие вафли предпочитает преподобный, с лимоном или же с щепоткой корицы? А какой глазурью полить сверху всю эту красоту, просто из сахара или же стоит разориться еще и на полфунта какао?
***
На еде экономить нельзя, – любила повторять бабушка. И даже в тяжелые времена, когда погиб отец и им всем пришлось несладко, к ужину на столе обязательно стояла плетеная корзинка с горячими булочками, только что из печи, а самая обыкновенная картошка с луком наряжалась то в чесночный соус с колечками зеленого лука, то в морковную подливку с острой ноткой красного перца. Конечно, тогда Кёрстен была еще слишком мала и мало что запомнила. Но от рассказов бабушки прошлое словно наяву вставало перед глазами, пахнущее гарью и старыми фотографиями из семейного альбома.
Постепенно шрамы от войны понемногу затянулись, и жизнь в Роннебю наладилась. Вот и сегодня к ужину в плите жарилась обсыпанная сушеной зеленью курица с ломтиком лимона, в высоком графине настаивался компот из груш, а кухонный стол был весь белым от муки.
– Ну-ка, попробуй теперь сама.
На Кёрстен необычайной красоты фартук с оборками и такая же шапочка, чтобы ни один волосок не упал в тесто. Старательно высунув язык, она пытается раскатать тугое тесто – но скалка не слушается и норовит увильнуть в сторону.
– Нечего, еще научишься. Давай, вырезай кружочки, – скалка сменяется стеклянной рюмкой с ободком из колосьев, и вскоре из-под рук Кёрстен гурьбой выбегают маленькие разномастные пельмешки с начинкой из капусты, зеленого лука и картофельного пюре. У кого-то шляпка съехала набекрень, у другого положенный шовчик пришелся не посередине, а наискосок, но в целом, если отварить их в наваристом бульоне и подать с густой домашней сметаной, получится очень вкусно.
Полосатая Никса, которая давно уже перестала быть просто кошкой и даже заимела постоянное место на лоскутной подушке на подоконнике, щурила ярко-зеленые глаза и одобрительно принюхивалась к запахам. Для нее в отдельной кастрюльке варилась уха из рыбьих хвостов – как говорится, у каждого свои вкусы.
Сегодня уже пятница. Обычно Кёрстен ждала этого дня с нетерпением, ведь бабушка всегда старалась испечь что-то особенное. Вот и сегодня на противне красовались песочные рогалики и розочки из сдобного теста, щедро посыпанные маком и сахаром. Ничего, пусть фру Росен немного поспит, глядишь, нашей Хельге будет меньше работы, – посмеивается бабушка. Да уж, послушать сестру, так ее целыми днями заставляют чистить серебро, натирать паркет в главном зале – зачем, если там все равно никого нет? – и в любую погоду стирать белье в огромной лохани на заднем дворе.
Кёрстен с тоской посмотрела в окно, за которым с самого утра моросил противный мелкий дождик. Стрелка часов уже перешагнула отметку с потемневшей десяткой, и скоро нужно было отправляться в Росенхольм, или замок Серых роз, как его называли между собой горожане. Розы там и вправду росли, всех цветов, а само поместье в любую погоду казалось серым и неприветливым.
Пару лет назад, когда сестра только начала работать горничной, Хельга страшно пугалась огромного пустого дома, плакала и просилась домой. Но Кёрстен тогда много болела и нужны были деньги. Каждый раз, когда Кёрстен об этом думает, ей становится страшно жаль Хельгу и хочется разбогатеть, чтобы ни сестре, ни матери не приходилось так много работать. Те бусы, кстати, она на всякий случай показала местному ювелиру. Приладив свой монокуляр, господин Никвист, которого все в городке за глаза и в глаза звали Одноглазым Ником за привычку чуть прищуривать левый глаз, долго-долго рассматривал снежные кристаллики.
– Увы, обычное стекло, – со вздохом признал он, когда все до единой тридцать две бусины были тщательно исследованы со всех сторон. – Однако же, странно, что ты нашла их в лесу. Может, какая-нибудь деревенская красотка оборонила ожерелье?
Но никто в городе не объявлял о пропаже драгоценностей – по крайней мере, за последние лет пятьдесят, как ей сказали в бюро находок. Так что найденные в лесу сокровища Кёрстен честно оставила себе и рассказала маме все как есть, без утайки. Вместе с бабушкой мама долго перебирала сверкающие бусины и даже согласилась сделать Кёрстен на Рождество маленькую корону из фольги. Правда, когда девочка проболталась о странном незнакомце с серебряной тростью, мама все-таки нахмурилась.
– Разве я не учила тебя не разговаривать с чужими? А вдруг он бы увел тебя на пристань и забрал с собой в чужие дали?
Кёрстен едва сдержалась, чтобы не сказать, что Хельга вот спит и видит, чтобы сбежать с каким-нибудь моряком в Америку. Ее можно понять: если бы не работа, сестра поступила бы в колледж и уехала в столицу. А ей вместо этого приходится целыми днями напролет читать фру Росен скучные романы и штопать старое белье.
Так что, можно сказать, еженедельные вкусняшки Хельга получает вполне заслуженно. И поэтому ровно в одиннадцать часов Кёрстен с неохотой натянула на ноги теплые гетры, достала из шкафа еще один свитер и надела поверх пальто непромокаемый дождевик. Жаль, у них в доме не было большого зеркала во весь рост, как у фру Росен, зато бабушка при виде нее начала громко хохотать и принялась завязывать и перевязывать многочисленные тесемки.
Наконец, укутанная по самые глаза и снабженная большой корзиной, укрытой для верности двумя слоями промасленной бумаги, Кёрстен выходит из дома. Каждую пятницу она надеется, что бабушка пойдет вместе с ней – и всякий раз та с притворным оханьем хватается за поясницу.
– Ох, старые кости к погоде болят, не иначе. Возьми-ка ты лучше Бурре, с ним тебя никто не обидит.
Бурре – соседский пес, такой мохнатый, что в его шерсти можно найти столько репьев, сколько Кёрстен лет, по одному на каждое лето. У них в Роннебю все друг друга знают, так что хозяин никогда не держал пса на цепи. Возможно, поэтому Бурре вырос добрейшим псом и при встрече так и норовил лизнуть Кёрстен в щеку.
Да, с Бурре веселее шагать по лужам, и не страшна никакая буря.
– Нельзя, – Кёрстен убрала корзину за спину, когда пес начал принюхиваться к запахам. – Когда придем, Хельга вынесет тебе куриные кости от супа.
Уж их-то фру Росен точно не съест, ведь зубов у нее почти не осталось. Зато принесенные булочки она наверняка пересчитает несколько раз, а взамен позволит Кёрстен полчасика посидеть в библиотеке и полистать книги с картинками.
Дождь сменился снежной крупой, которая смешно шуршала по спине и капюшону. Но Кёрстен было очень тепло и сытно от двух плюшек с сахаром и корицей, а чай из самой большой в доме кружки до сих пор смешно булькал в животе. Пожалуй, следовало поспешить, ведь кроме Хельги никто больше не умел развязывать бабушки узлы.
Шлеп, шлеп – шагали резиновые сапожки по лужам, и редкие прохожие, завидев Кёрстен, приветливо улыбались и кивали ей вслед. Со своей огромной корзиной девочка и впрямь чувствовала себя Красной Шапочкой, вот только ее родная бабушка осталась дома, а фру Росен скорее бы сошла за колдунью, поселившуюся в лесной чаще.
А может, так оно и есть?
Бурре неожиданно встал как вкопанный и принялся рычать на абсолютно пустую дорогу. Кёрстен с недоумением огляделась, насколько это было возможно в теплой шали, повязанной крест-накрест поверх шапки – уже другой, без помпона, но с разноцветными кисточками на концах.
– Вот мы и снова встретились, принцесса.
Опять он. Кёрстен попыталась протереть глаза, уж слишком странно недавний незнакомец материализовался прямо перед ней, словно соткался из тумана. Сегодня он выглядел еще бледнее, и в буквальном смысле просвечивал насквозь.
Бурре продолжал ворчать сквозь зубы, и – вот же странно, – вовсю жался к Кёрстен. И кто кого, спрашивается, должен был защищать?
– Прямо сказка. Корзина, серый волк, вот только, – Эйнар указал на желто-оранжевую шапку девочки, – цвет немного не тот.
– Иначе помпон не поместится, – Кёрстен пониже натянула капюшон и постаралась прошмыгнуть мимо. Пес трусил рядом и чуть не прихватывал зубами край дождевика: пойдем, мол, быстрее. Все правильно, маму надо слушать, да и сегодня новый знакомый почему-то уже не казался добрым волшебником. Кстати, отчего он так легко одет? Несмотря на непогоду, пальто незнакомца было нараспашку, а зонта не было и в помине.
– Я тебя чем-то обидел? – раздался позади недоумевающий голос, и снова белесая фигура возникла прямо у них на пути. Девочка ахнула и выронила корзину, а Бурре разразился оглушительным лаем.
– Прости, в прошлый раз не представился как следует, – незнакомец снял шляпу и поклонился. – Эйнар Росен к вашим услугам, маленькая фрёкен. И, как ты уже догадалась, я… не совсем человек.
Призрак, вот это да. Улле как-то хвастался, что видел на чердаке домового, но Кёрстен ему не поверила, ведь друг любил приврать при случае. А что из блюдца пропало молоко – так это неудивительно, ведь тетя Мадлен держала огромного серого кота, грозу мышей и непримиримого врага Бурре. И вот теперь Кёрстен познакомилась с самым настоящим призраком, и у него даже есть имя.
Погодите-ка. А он случайно не…
– Совершенно верно, – будто услышав ее мысли, подтвердил незнакомец. – Дело в том, что я являюсь дальним родственником той особы, что вряд ли одобрит размокшие под снегом булочки, – он поднял корзину и принюхался, – с корицей, ммм…
Хорошо, что бабушка для верности завернула выпечку в полотенце. Так что вряд ли булочки успеют промокнуть. Да и до замка оставалось всего ничего, из-за деревьев уже виднелась чугунная ограда с фигурными воротами. Умница-Хельга даже потрудилась повесить фонарь, видимо, переживала, что они с Бурре собьются с пути в такую непогоду.
– Дяденька, а вы ведь еще долго не исчезнете?
– Надеюсь, – Эйнар по-доброму рассмеялся, и у Кёрстен отлегло от сердца. – Приятно осознавать, что тебе так рады.
– Конечно рады, – хотя Бурре, например, не стал мириться с таким соседством и потрусил вперед. Интересно, а что скажут дома, если призрак согласится заглянуть к ним на чай? – Просто я хочу, чтобы вас кое-кто увидел.
– Это вряд ли, – призрак заметно помрачнел. – Меня не всякий может увидеть.
– Значит, я вас вижу, а другие – нет?
– Стало быть, так.
Кхм, это усложняло дело. А пока девочка пыталась вспомнить все, что она когда-то читала или слышала о призраках, перед ними замаячила ажурная решетка. С внутренней стороны на воротах висел внушительного вида замок. Бурре, хитрец, уже успел пролезть под воротами и теперь дожидался их по ту сторону ограды.
Кёрстен молча пошарила в сугробе и вытащила прочный железный прут. Улле когда-то на спор сыграл на чугунных завитках гимн Швеции и сыграл довольно прилично. А вот у нее пока ну никак не хотелось получаться.
Привет тебе, мой край любимый,
Твоему небу и зеленым лугам…
– Кёрстен! – хлопнула дверь, и от крыльца к ним заспешила высокая стройная девушка в переднике, с накинутой на плечи вязаной шалью. Рукава у нее были закатаны до локтя, а нос измазан чем-то белым. – Прекрати шуметь, сейчас же!
– Ох, Хельга! – уже знакомый незнакомец снова куда-то пропал, но Кёрстен было не до него. Выпитый час назад чай напомнил о себе. – Бери корзину и расстегни меня, пожалуйста, скорей!
Эйнар нарисовался вновь, стоило входной двери захлопнуться. Он задумчиво скользил взглядом по окнам, заключенным в массивные алебастровые рамы, покосился на треснутые мраморные вазоны с янтарно-желтыми бархатцами.
Vivat, crescat, floreat[1], – угадывалось в барельефе, украшавшем парадное крыльцо. Каменные розы обвивали слова, так, что неподготовленному человеку могло показаться, что никакого девиза там и нет. Но он был, и что бы ни случилось в поместье за то время, что он отсутствовал, розы продолжали цвести, и на ограде, окружающей дом защитным кольцом, и в оранжерее – ему даже показалось, что он чувствует нежный, тонкий аромат бутонов.
Что ж, надо как следует осмотреться, – подумал Эйнар, направляясь вдоль посыпанной гравием дорожки. Затем он украдкой огляделся, не смотрит ли кто, подошел поближе – и шагнул прямо в кирпичную кладку, растворившись за глухой стеной.
[1] Живи, расти, процветай