Митрофан Буденов
Жизнь без капюшона
Глава II
В помещении было тепло и сыро. Я сидел на стуле, рядом со мной на скамье находился охранник, а передо мной – тот самый полисмен, составлявший протокол, иной раз поглядывавший на меня исподлобья. Давая якобы правдивые показания и данные о себе, я невзначай заикнулся: «А кто же донёс на меня?». Сухим баритоном с металлическим оттенком в голосе, полисмен ответил – гражданка Фанбольт. И тут я окончательно впал в ступор, в моей голове пронеслись мысли: «Фанбольт умерла 5 лет назад, сам видел, как её труп выносили из подъезда, не пережила бабка инсульт». Непонимание сложившейся ситуации праведно и верно начало выливаться через край, и я закричал – громко, пронзительно, изредка переходя на фальцет. После того картина перед моими глазами окончательно поплыла. Я летел куда-то ввысь, видя массу цветных пятен, сливающихся в коня, топчущего Георгия Победоносца. В оба уха кто-то нашептывал что-то откровенно несвязное, но я смог различить слова: «Конец декаданса…». Тотчас на горизонте вспыхнула звезда, захлебываясь рвотой и ее чуть после начал поедать гигантский белый краб, проглотив последний кусочек, сам начавший обращаться в эту звезду, постепенно угасающую. Я видел также и диковинные цветы, от которых пахло ладаном, соленой воблой и черемухой. Увенчивало это представление северное сияние, грани коего опять же складывались в подозрительную надпись «конец декаданса». Спустя некоторое время, я даже и не понял какое, так как времени ТАМ как будто бы и не было, я ощутил, как меня буквально нечто разрывает на части, все внутренности тянутся в открытое пространство, прямо аки в стихотворении – пусть все расцветает кишками наружу, пусть будет внезапно!2. Боли до определенного момента и вовсе не существовало, но всему прекрасному когда-то должен был настать конец: апофеозом стало невыносимое жжение во всех конечностях, на абсолютно всех нервных окончаниях… и взрыв…
Очнулся я после того, как меня пнул ребенок с криком: «Смотрите, бухая кукла!» Я нехотя встал с земли, надавал набежавшей детворе легких тумаков и вразвалочку продолжил движение к дому.
Проходя по скользким улочкам, большим дворам, я заметил множество воркующих бабок, тычущих пальцем куда-то на север. Это меня удивило не особо, но на подходе всё большем к дому невооружённым взглядом наблюдалось столпотворение: пройдя немного вглубь толпы, я увидел пожарный автомобиль. Один из всех участников пожарной команды вылезал из моего окна, откуда валил густой черный дым. В тот момент я не думал, плакать или радоваться, лишь робко обратился к какому-то зеваке – мол, кто учинил сие бедствие? На что получил ответ –«да закинул некто что-то навроде шашечки динамитной внутрь окошка, а после от искр зажглось все, что только могло загореться в одночасье из сухости».
Меня не пугало нисколь отсутствие теперь крова над головой, моё внутреннее «я» волновало одно – смерть моих чудеснейших, некоторых из них рождённых в результате упорного кропотливого труда, рисунков. Они были тем, что делало меня хоть немного здравомыслящим, видящим смысл в жизни, человеком. А теперь их нет. Словно кто-то нарочито решил добить меня, разрушить хлипкие останки моих сердечных теплоты и движения. Я мог когда-нибудь представить такой исход своих творческих потуг, я знал эту дурацкую фаталистскую теорию, но не мог и подумать, что всё будет так неожиданно, внезапно, резко… Что кто-нибудь в себе силы на этакую жестокость (тут наш герой заплакал так горько, как не плакал никогда ещё наверное в жизни).