Мишель Зевако
Маргарита Бургундская
III. Братья
В соседнем особняке, как мы знаем, находились Буридан, братья д’Онэ, Бурраск, Одрио и Ланселот Бигорн. Прильнув к окну, все шестеро не сводили глаз с королевы.
– Она одна, – глухим, преисполненным ужаса голосом пробормотал Филипп.
– Да, одна! – холодно отвечал Готье.
Королева действительно явилась без какой-либо пышности и помпы: о ее прибытии не возвещали трубы, ее не сопровождали сеньоры и шевалье Людовика X – она была одна!..
Именно об этом, вероятно, подумал Готье, так как, едва Буридан сообщил о том, что королева и принцессы вошли в загон, едва слуги были отосланы, едва, в свою очередь, удалились и Жанна с Бланкой, едва Филипп, словно предчувствуя то, что должно случиться, прошептал: «Она одна!», Готье отвечал:
– Да, одна!.. Самое время действовать!
Филипп побледнел и отступил назад.
Буридан прикусил губу.
Лица короля Базоши и императора Галилеи если что и выражали, то лишь любопытство.
Готье вернулся к ломившемуся – благодаря Бигорну и золотым экю прево – от ароматнейших блюд столу, налил себе полный кубок вина, опорожнил залпом и громко рассмеялся.
Филипп подошел к нему, взял за руку и прошептал:
– Брат!..
Громовой раскат заглушил его голос.
– Замолчи, Филипп, – промолвил Готье, – замолчи. Я знаю всё, что ты можешь мне сказать, но ничто не помешает мне сейчас действовать. Я даже не слышу твоего голоса, Филипп: в уши мне бьет лишь голос небес, который говорит, что Маргарита, убийца Буридана, убийца Готье, убийца Филиппа, Маргарита, эта гнусная развратница из Нельской башни, приговорена. Что тебе от меня нужно, брат?
Вытерев выступивший на лбу пот, Филипп произнес:
– Прошу тебя, пощади ее.
– Буридан! – позвал Готье. – Гийом, Рике! И ты тоже, Ланселот!..
Все собрались в зале, и все поняли, что между братьями происходит нечто ужасное.
– Буридан, – проговорил Готье спокойным голосом, столь резко отличавшимся от его обычных интонаций хвастуна и пустозвона, – считаешь ли ты, что Маргарита Бургундская, королева Франции, заслуживает смерти?
– Да, считаю, – отвечал Буридан твердым тоном.
– Гийом Бурраск и ты, Рике Одрио, считаете ли вы, что Маргарита Бургундская заслуживает смерти?
– Да, считаю, – сказал Рике. – И если то, что вы здесь рассказали, правда, клянусь живым Господом, который говорит сейчас над нашими головами, я сам разожгу костер, в который бросят эту женщину!
– А я, – промолвил Гийом, – я сам ее заколю, если потребуется, так как она есть не человеческое создание, но демон, уничтожить которого – долг всякого добропорядочного христианина.
– А я, – просто добавил Ланселот Бигорн, – считаю, что если мы не убьем эту женщину, то она убьет нас.
– Ты слышал, брат? – вопросил Готье.
Филипп отступил еще на несколько шагов, упал на табурет и обхватил голову руками.
Он чувствовал, что умирает.
– Раз уж эта развратница приговорена, – продолжал Готье, – нам остается лишь привести приговор в исполнение. Сам Бог посылает ее нам. Она одна. Ланселот, арбалет!
Бигорн исчез за дверью и вернулся с арбалетом – вроде тех, какие носили королевские стрелки. Чтобы составить себе представление об этом оружии, нужно вообразить ружье без ствола, на конце которого закреплен деревянный, а иногда и стальной лук; тетива этого лука оттягивается назад, к прикладу, и крепится в шайбе с прорезью, называемой орехом; вставив стрелу, арбалетчик нажимает на спусковой механизм, орех прокручивается вокруг оси, тетива высвобождается и стрела улетает.
Таким было оружие, которое Ланселот Бигорн принес Готье.
Готье подошел к окну, выходившему на загон со львами, открыл часть витража и отвел в сторону гардины…
Филипп наблюдал за этими приготовлениями с все нарастающим ужасом, но сил подавить его в себе не чувствовал.
– Брат! – крикнул он издали.
– Замолчи!.. – проревел в ответ Готье. – Она приговорена… и она умрет!
В то же время он вставил в канал арбалета стрелу, снабженную стальным наконечником, – оружие не менее опасное и точное, чем наши современные ружья.
Буридан снял шляпу и пробормотал:
– Вот и пришло оно – правосудие!..
Гийом Бурраск и Рике Одрио также обнажили головы, но их насмешливые улыбки не оставляли никаких сомнений в том, что приговоренную им ничуть не жалко.
– Клянусь святым Варнавой! – пробормотал Ланселот Бигорн. – Так я не забавлялся с той самой ночи, когда едва не вздернул моего дражайшего сеньора и господина… Хо-хо! Уж не сошел ли мессир Филипп с ума?
Действительно, в тот самый момент, когда, взяв Маргариту Бургундскую на мушку, Готье уже собирался нажать на спусковой крючок арбалета, Филипп, вскричав, или, скорее, взрычав от боли, любви и отчаяния, бросился вперед.
Буридан сложил руки на груди.
Гийом и Рике попытались было остановить Филиппа, но тот оттолкнул их столь резко, что оба упали на свои места и в изумлении переглянулись.
Оказавшись рядом с Готье, Филипп вырвал у него из рук арбалет прежде, чем брат успел сделать хоть одно движение, схватил три ожидавшие своей очереди стрелы и надвое переломил их о колено.
– Черт побери! – возопил Готье. – Неужто ты хочешь, чтобы все мы погибли?
– Убей меня, – произнес Филипп с удивительным для такого момента спокойствием, – убей меня, если считаешь, что моя смерть пойдет тебе во благо, но пока я жив, в моем присутствии о Маргарите не будет сказано ни одного дурного слова, не говоря уж о том, что с головы ее не упадет и единого волоска.
На какое-то мгновение Готье оцепенел. Его полное красноватое лицо сделалось сначала мертвенно-бледным, затем – багровым; взгляд переместился с неподвижного Филиппа на усиленно прятавшего глаза Буридана, затем – на Маргариту Бургундскую. В этот момент королева, спровадив Страгильдо, подошла к клетке Циклопа.
С минуту Готье, весь дрожа, простоял в задумчивости, вынашивая некую мысль, которая внезапно, словно вспышка, промелькнула в его мозгу.
Вдруг он разразился ужасным смехом:
– Прощай, брат! Прощай, Буридан! Прощайте, все! Раз уж нужно, чтобы один из нас пожертвовал собой ради спасения остальных, раз уж, по воле Филиппа, выходит так, что даже смерть Маргариты должна стать роковой для одного из нас… Что ж!..
Резким движением он поднял раму и выпрыгнул в окно…
* * *
Благодаря расположению двух дворов, о котором мы уже говорили выше, Готье приземлился во второй из них, то есть в тот, где находилась Маргарита Бургундская. Как только он коснулся земли, сильнейшее раздражение, которое толкнуло его на этот поступок, тут же улетучилось, сменившись абсолютным хладнокровием. Мгновенно оценив ситуацию, Готье подскочил к двери, за которой скрылся Страгильдо, и запер ее на засов.
Кровожадная ухмылка исказила эту обычно столь безмятежную физиономию, и он прорычал:
– Вот и настал твой конец, Маргарита!..
Рука потянулась за кинжалом.
– Проклятье!.. – взвыл Готье.
Кинжала не было. Очевидно, Филипп выхватил его вместе с арбалетом.
В эту секунду Готье машинально взглянул на Циклопа, огромного хищника, который с любопытством взирал из глубины клетки на этих чужаков, посмевших потревожить его мрачные думы и мечты о свободе.
Задрожав от неистовой радости, Готье сделал несколько шагов… по направлению к клетке с грозным животным!
Спустя мгновение дверца клетки была уже открыта, и Циклоп, после секундного замешательства, двинулся к решетке, отделявшей его от Маргариты.
Не обращая ни малейшего внимания на укрывшегося за дверцей Готье, животное шло прямо на эту обезумевшую от ужаса, словно пригвожденную к земле пароксизмом страха женщину.
Маргарита не кричала, но рот ее был широко открыт, словно рвавшийся из нее крик комком застрял где-то в горле.
Лев дышал прерывисто и хрипло. Его длинный хвост заколыхался из стороны в сторону, пышная грива поднялась торчком, пасть открылась, обнажив огромные клыки… Он съежился, готовясь к прыжку…
И тут вдруг он резко остановился и начал пятиться, ворча от испуга и ярости…
Да, Циклоп отступал!
Отступал перед двумя стальными зубьями вил, короткими и острыми… и держал эти вилы Филипп д’Онэ.
Филипп прыгнул вслед за братом…
Пару секунд эти противники, животное и человек, застыв на месте, сверлили друг друга взглядом.
Филипп переживал одну из тех странных, необъяснимых минут, когда ощущения человека удесятеряются, когда все, что было истиной, становится безумием, сном, ложью, когда все, что было невозможно, становится реальностью.
Никогда прежде он не приближался, никогда прежде не видел создания более чудовищного, чем то, что стояло перед ним.
Сложно даже представить, какие мысли в этот момент крутились в его голове; пробирал ли страх его до мозга костей или же он пребывал в том особом состоянии ума, когда у человека не возникает ни страха, ни какого-либо другого ощущения.
Это длилось несколько секунд. И кто может сказать, за счет какого феномена животного магнетизма при этой встрече, которую летописцы того времени отмечают как одно из самых необычных событий, кто может сказать, за счет какой суггестивной силы взгляда человек одержал верх над животным?
Лев отступил, пусть даже и при виде вил, к которым приучил его Страгильдо, отступил, хотя Филипп не сделал и шага вперед. Вскоре он оказался прижатым к своей клетке, куда и вошел.
Тогда Филипп подошел к этой клетке и необычайно мягким жестом закрыл дверцу.
И лишь тогда, словно освободившись от непонятного страха, лев бросился на решетку, просовывая сквозь прутья свою ужасную лапу и громогласно рыча…
Филипп повернулся к Готье и прошептал:
– Прости меня, брат!
Бросив яростный взгляд на Маргариту, Готье пожал плечами и, отстранив брата рукой, направился к той части особняка д’Онэ, которая выходила во двор, и крикнул:
– Буридан! Похоже, это не Маргарита приговорена, а мы. Так уж решил мой брат.
– Поднимайтесь, мессир! – прокричал Бигорн.
В то же время из окна верхнего этажа спустили веревку, и Готье, за счет силы рук, принялся карабкаться наверх.
Филипп опустил голову. Нечто вроде слезы блеснуло на его побледневшей щеке. Он перевел взгляд в сторону Маргариты. Королева лежала на земле посреди двора. Она была без сознания.
На какую-то долю секунды взор этого пылкого и преисполненного страстного обожания мужчины задержался на сей обладательнице чарующей красоты и зловещих мыслей, но, словно желая избежать искушения заключить ее в свои объятья, Филипп отвернулся и тоже направился к веревке, по которой и поднялся наверх.
* * *
Страгильдо наблюдал из своего окна первую часть этой сцены, то есть видел появление или, скорее, прыжок Готье д’Онэ.
При виде Готье у итальянца едва глаза на лоб не вылезли от испуга.
Придя в себя и трепеща от непередаваемой радости, Страгильдо опустил гардину и выбежал на улицу, бормоча под нос:
– Раз уж этот находится в доме д’Онэ, значит, и все остальные скрываются там же! Клянусь преисподней, на сей раз им от меня не уйти!
IV. Жийона продолжает мстить
Не успел Готье влезть в окно, как в дверь постучали.
Буридан и Готье были слишком взволнованы произошедшим, чтобы обратить на сей факт внимание, но Бигорн, Гийом и Рике, побледнев, обменялись обеспокоенными взглядами.
– Кто это может быть? – пробормотал Гийом.
– Да еще в такой момент! – добавил Бигорн.
Стук повторился, и на этот раз за дверью послышался чей-то испуганный голос.
– Господом заклинаю, откройте. Речь идет о жизни одной дорогой вам особы.
В этот момент Готье холодно говорил Буридану:
– Филипп всех нас погубил своей выходкой, но – гром и молния! – если добраться до королевы мы сможем только через труп моего брата… что ж!..
Отчаянный жест закончил его мысль.
– Прежде всего, – сказал Буридан, – нам нужно найти другое жилище. По возвращении в Лувр Маргарита непременно направит сюда кучу лучников и тогда…
– Буридан, – прошептал Гийом Бурраск, – ты разве не слышишь?
И император Галилеи потащил Буридана к двери, за которой загадочный голос повторял:
– Откройте, сеньор Буридан, откройте, это Жийона! Откройте, если хотите спасти Миртиль.
В тот миг щеколды были отодвинуты, почти вырваны дрожащей рукой Буридана.
Появилась Жийона.
Бросив быстрый взгляд на лестницу, Бигорн удостоверился, что больше там никого нет.
– Ты, Жийона! Ты!
– Да, я, сеньор Буридан, я, которая, будучи, как и Миртиль, жертвой, смогла бежать. Бог знает, с каким трудом, так как если бы меня не поддерживала моя преданность хозяйке…
– Неужели?.. Так я тебе и поверил!.. Говори же, старая ведьма, но не пытайся прикинуться жертвой, ты – сообщница! Ну же, где Миртиль?!
– Сообщница? Нет-нет, что вы! – слезливо пробормотала Жийона, пытаясь украдкой как следует разглядеть окружавших ее людей. – Клянусь Девой Марией и всеми святыми…
– Где Миртиль? – яростно повторил Буридан, тряхнув старуху за плечи.
– В доме графа де Валуа, раз уж вы всё хотите знать сразу. Но, сеньор Буридан, если вы не выслушаете меня внимательно, вы лишь навлечете еще большие беды на это бедное дитя вместо того, чтобы спасти его, на что я и надеялась, когда шла сюда с риском для своей жизни.
– В доме графа де Валуа! – прошептал Ланселот Бигорн. – Это судьба! В доме отца Буридана! Так оно и должно было случиться!
Обезумев от радости, Буридан на несколько минут забыл обо всем – и о Маргарите, и о Готье с Филиппом. В ответ на его вопрошающий взгляд Жийона принялась рассказывать и выложила все в точности, за тем лишь исключением, что роль в предательстве приписала не себе, а Симону Маленгру. Закончила она тем, что привела стратегически важные детали, касающиеся особняка Валуа и расположения той комнаты, в которой была заперта девушка.
– Как раз таки он, Симон Маленгр, – добавила она, – и присматривает за вашей несчастной невестой, которая только и делает, что плачет да вспоминает про вас; но если сегодня в полночь вы изволите оказаться у той небольшой дверцы ограды, что выходит ко рвам у Сент-Антуанской потерны, кое-кто откроет вам эту дверь и проводит вас к комнате, в которой вы найдете Миртиль, ждущую вас точно так же, как христиане до рождения Иисуса, ждали прихода Спасителя[1]. – И кто мне откроет? – спросил Буридан, который выслушал этот рассказ, кусая губы, чтобы заглушить крики радости. – Ты, что ли? Будь уверена, славная Жийона, ты будешь вознаграждена по заслугам.
– Я не хочу вознаграждения, – сказала Жийона. – А что до того, кто вам откроет, то так ли это важно? Главное – это то, что теперь я точно знаю, что вы придете в указанный час.
– Говоришь, в полночь?
– В полночь. Все будет готово… Вот только…
– Вот только что? – встрепенулся Буридан, опасаясь каких-либо затруднений.
Жийона выдавила из себя улыбку, от которой Симон Маленгр, безусловно, вздрогнул бы.
– Сеньор Буридан, – промолвила она, – я забыла один важный совет: в полночь у дверцы обязательно кто-то будет, и этот кто-то непременно вам откроет, если вы постучите трижды, но если случайно этот кто-то сделает вид, что не понимает, чего вы хотите, вам достаточно будет приставить к его горлу кинжал, и он поймет. Это все, что я хотела вам сказать, а теперь я должна уйти, так как мое отсутствие в доме монсеньора замечено быть не должно.
И прежде чем Буридан успел задать новые вопросы, которые так и просились ему на уста, Жийона, присев в реверансе, исчезла за дверью.
– Вот он – шанс! – воскликнул Гийом Бурраск.
– Буридан рожден быть счастливым, и он таковым будет, – проговорил, в свою очередь, и Рике, – вот только я, который так и не познал счастья, надеюсь, что Буридан поделится им со мной.
– Ах, мои друзья, мои дорогие товарищи, если кому я и обязан этим счастьем, то только вам! – восторженно вскричал Буридан.
– А что доказывает, что это не ловушка? – вмешался Готье.
– Возможно, ты и прав, брат, – раздался голос со стороны окна.
Все обернулись и увидели Филиппа д’Онэ, который, вернувшись в дом той же воздушной дорогой, что и Готье, слышал всё, что предлагала Жийона.
При этом слове – «брат», коим его по-прежнему величал Филипп, Готье вздрогнул. С пару мгновений оба д’Онэ молча смотрели друг на друга, и, возможно, именно тогда они поняли, что нечто самое важное разбивалось, разрушилось между ними. Наметанным взглядом Буридан определил, что у братьев вот-вот готов вырваться всплеск противоположных чувств, который может превратить их в непримиримых врагов.
Сделав тогда вид, что произошедшее во дворе со львами забыто, он схватил руку Филиппа и руку Готье.
– И вы двое тоже – кузнецы моего счастья, если уж мне действительно суждено стать счастливым. Ах, Филипп! Ах, Готье! Вы ведь не оставите меня теперь, когда я должен попытаться ее спасти? Даже если это ловушка, я все равно настроен явиться этим вечером в назначенное время в указанное место, и если вас не будет со мною, мне кажется, я лишусь самой дорогой частицы себя самого.
– Друг мой, – молвил Филипп, – я думаю, эта женщина пытается затянуть вас в западню, но если есть хоть один шанс, что она сказала правду, мне этого достаточно, и мы будем с вами этим вечером.
– Конечно, – воскликнул Готье, который, похоже, в глубине души был весьма рад возможности отложить на потом решающее объяснение, что должно было состояться у них с братом.
– Тогда нам нужно уже сейчас решить, что мы будем делать, – сказал Буридан, – договориться, как каждый из нас поступит в случае неудачи и…
– Тревога! – прокричал Бигорн приглушенным голосом.
Пятеро друзей бросились в пустынный коридор, где стоял на часах Ланселот, и услышали какой-то невнятный шум.
– Что происходит? – бесстрастно вопросил Филипп.
Готье приник к окну, что выходило на загон со львами, и увидел, что королева исчезла.
– Что происходит! – проворчал он, возвращаясь. – А то и происходит, что эта дьяволица Маргарита Бургундская послала против нас кучу людей! Происходит то, что мы окружены, загнаны, словно волки! Происходит то, что Буридан не сможет освободить ту, которую любит! Что Ланселот Бигорн будет повешен! Что Гийом Бурраск и Рике Одрио будут повешены! Что Буридан будет повешен! Что Готье д’Онэ будет повешен! И всё это потому, что Филиппу д’Онэ угодно было влюбиться в некую коронованную развратницу.
– Готье, – проговорил Филипп ужасно спокойным голосом, – если мы выйдем отсюда живыми, ты ответишь мне за все те оскорбления, что были тобой высказаны в адрес Ее Величества королевы Франции!
– Вот оно – то, чего я опасался! – пробормотал Буридан. – О, Маргарита, среди твоих бесчисленных злодеяний это, возможно, самое жестокое твое преступление!
– Они уже здесь, клянусь святым Баболеном! – прорычал Бигорн.
– Откройте! – прокричали на лестнице голоса людей, вооруженных, судя по характерному бряцанию, копьями и алебардами.
– Именем короля! – пророкотал, перекрывая весь этот шум, другой голос.
Гийом Бурраск и Рике Одрио расхохотались.
– Это он! – сказал Гийом.
Неистовые удары сотрясли дверь, которая почти сразу слетела с петель.
И в ту же секунду в комнату ворвались несколько лучников.
– Вперед! Взять их! Взять! – завопил командовавший отрядом Жан де Преси.
– Смерть им! Смерть! – вскричали лучники.
– Боже правый, нет! – проревел чей-то мощный голос. – Они нужны мне живыми!
И высокий, с нахмуренными бровями и суровой физиономией, человек возник на пороге, держа руку на гарде шпаги.
– Ангерран де Мариньи! – прохрипел Готье. – Убийца наших родителей, Филипп!
– Отец Миртиль! – прошептал Буридан, смертельно побледнев.
По жесту Мариньи лучники и даже прево остановились. Закрывая дверной проем, их отряд занимал половину комнаты.
На другом конце этого зала, сбившись в кучку, держались, со шпагами в руках, братья д’Онэ, вооруженные не раз проверенными в деле кинжалами Бурраск с Одрио и неподвижный Буридан.
Что до Ланселота Бигорна, то он испарился.
Мариньи махнул рукой, и Жан де Преси, прево Парижа, произнес:
– Жан Буридан, сеньоры Филипп и Готье д’Онэ, Гийом Бурраск, Рике Одрио, признанные нашим государем: один – императором Галилеи, другой – королем Базоши; я, Жан де Преси, прево Парижа, именем короля, объявляю вас изменниками и мятежниками, в удостоверение чего, без какого-либо суда или следствия, вы будете схвачены и препровождены к виселице Монфокон, где и принесете повинную. Милостью нашего сира короля, каждый из вас получит десять минут, чтобы покаяться в совершенных вами преступлениях и получить отпущение грехов, если на то будет воля ваших исповедников. Затем вас казнят через повешение, причем от веревки ваши шеи освободят только по наступлении смерти. А теперь скажите, готовы ли вы сдаться, или нам придется применить против вас силу.
– Смотри, как бы раньше я не облегчил твое брюшко, приспешник дьявола! – усмехнулся Рике, и помахал кинжалом.
– Тебя-то самого подвесят не за шею, как честного человека, – добавил Гийом, – а за ноги, как самого низкопробного воришку!
– Иа! – подтвердил звонкий и насмешливый голос, донесшийся из глубин соседних комнат.
Буридан не сводил горящих глаз с Мариньи.
Первый министр поднял руку, дабы призвать к тишине лучников, у которых этот ослиный рев вызвал жуткое неприятие, и, в свою очередь, произнес:
– Вам, мессиры д’Онэ, как и вам, Гийом Бурраск, как и вам, Рике Одрио, приговоренным судом короля, великодушием Его Величества даруется помилование. – Мариньи вытащил из-под плаща свиток пергамента и передал прево, который поклонился. – Благодарите за это нашу королеву, которая просила перед королем и добилась того, чтобы вам сохранили жизнь.
– Иа! Ио! – прыснув со смеху, воскликнул все тот же издевательский голос.
Яростное ворчание раздалось среди лучников, и Жан де Преси явил лицо более взволнованное, чем полагалось прево.
– Это еще не все, – продолжал Мариньи, чье спокойствие оставалось внушительным и ужасным.
– Мессиры д’Онэ, вы получаете полную свободу. Вам будет возвращено ваше родовое имение, после чего каждому из вас пожалуют по двадцать тысяч экю – все это при том лишь условии, что вы тотчас же покинете Париж под надежным эскортом, который сопроводит вас на три лье от этого города.
– Иа! Ио!
– Вы, Гийом Бурраск, и вы, Рике Одрио, тоже свободны. Ваши титулы, привилегии и прерогативы императора Галилеи и короля Базоши остаются за вами – без каких-либо условий… Мессир прево и вы, стражники, позвольте же осуществиться великодушию королевы!..
– Готье и Филипп д’Онэ, Гийом Бурраск и Рике Одрио, вы свободны, – провозгласил прево.
Лучники расступились, открыв широкий проход для тех, которые милостью ее величества были помилованы.
– Пойдем, Буридан! – в один голос воскликнули император Галилеи и король Базоши. – Пойдем, или ты не слышишь, что мы свободны!
– Эй! – крикнул Жан де Преси. – О Жане Буридане речи не шло!
– Видишь, Филипп, как оскорбляет нас твоя развратница! – промолвил Готье. – Думала, что ради спасения наших голов мы способны покинуть нашего брата Буридана!
Филипп не ответил, пальцы его метнувшейся под камзол руки что есть силы вонзились в грудь. Ему и в самом деле было невыносимо больно оттого, что королева могла счесть его способным на предательство.
– Как это, – вскричал Гийом Бурраск, – о Буридане речь не шла? А о ком же тогда шла?
– Да за кого ты нас принимаешь, чертов прево, – за турков или за мавров? – проскрежетал зубами Рике. – Дорого же ты заплатишь за эту дерзость – двумя сотнями золотых экю на сей раз уж никак не отделаешься!
– Двести золотых экю! – прошептал изумленный прево. – Уж не эти ли двое бродяг…
– Иа! – прозвучал где-то вдали насмешливый голос, словно подтверждая подозрения прево.
– Решайтесь же, – сказал Мариньи. – Если выбираете предложенные вам жизнь и свободу – уходите, если остаетесь – можете считать, что вы уже трупы!
– Трупы! – проворчал Филипп, сделав два шага вперед. – Что ж, пусть будет так: тогда вы сможете похвастаться, что уничтожили всю нашу семью! Сыновья умрут так же, как умер отец, как умерла мать – под ударами ваших жандармов! Смотри только, чтобы от твоих преступлений, которые пугают человечество, не устал вскоре и сам Господь! Ходят слухи, что ты не пожелал, чтобы виселица Монфокон, возведенная тобой для угроз Парижу, принимала простых смертников! Ходят слухи, что ты захотел, чтобы она и сейчас оставалась не запятнанной отвратительным поцелуем смерти! Ходят слухи, что тобой выбрана всем известная жертва, которой предстоит первой испытать прочность этих мерзких цепей, что скрипят на вершине отныне навек проклятого холма! Смотри только, чтобы этой первой жертвой не стал ты сам, Ангерран де Мариньи!
– Всех! Взять их всех! – завопил Мариньи.
– Ну же! Вперед! – закричал Жан де Преси.
– Смерть им! Смерть! – проревели лучники, устремляясь вперед.
В ту же секунду четверо из них упали замертво, а остальные остановились.
Четыре клинка поднялись в едином движении и вонзились в четыре груди.
Буридан, оба брата д’Онэ, Гийом и Рике бросились в соседнюю комнату, где находилось выходившее во двор со львами окно. Буридан прикрывал отступление. Его длинная шпага порхала, колола, била, и при каждом отблеске стали, что мелькал в этом вихре, падал один из лучников. Пылающие глаза юноши искали главного врага, и он приговаривал сквозь зубы:
– Это для твоей груди, Мариньи, предназначался этот удар. Для твоей!
– Посторонись, Буридан! – вопил Гийом.
– Да ты эгоист, Буридан! – ревел Рике.
– Вперед! – кричал Жан де Преси.
Грязные ругательства и проклятия сталкивались, бились друг о друга, перекрывая бряцанье озверевшей стали.
Позади Буридана Гийом и Рике искали просвет, чтобы тоже нанести удар. Позади императора и короля, неподвижный, задумчивый, со сложенными на груди руками, держался Филипп.
«О смерть! – думал он. – Как ты желанна!»
Над всей этой группой высилась статная фигура неистового, с блуждающим взглядом и перекошенным ртом, Готье, который едва успевал выдумывать такие ответные оскорбления, рядом с которыми проклятия лучников казались безобидной и банальной прозой.
– А это – тебе, Жан де Преси, раз уж Мариньи пока не достать! – прорычал Буридан.
Прево попятился, обливаясь кровью, и упал на руки двух лучников, которые только обрадовались возможности увильнуть от сражения.
Мрачный, покрывшийся испариной Мариньи тем не менее страстно и с глубоким восхищением наблюдал за действиями этого юноши, который любил его дочь! Этот юноша ненавидел его, первого министра, всей своей душой! Этот юноша дважды оскорбил его, покрыл позором на глазах у всего Парижа!
Из двенадцати или шестнадцати лучники, что наводнили зал, шестеро или семеро валялись на полу, тогда как остальные уже начинали отступать.
– Вперед! Зададим им жару! – закричали Гийом и Рике.
В этот момент Мариньи поднес к губам свисток, пронзительно свистнул, и на лестнице послышался топот еще более многочисленной толпы. Через пару мгновений в комнату ворвались человек сорок лучников, на груди у которых сверкал герб Мариньи. Они с презрением растолкали лучников короля, пробившись вперед.
– Проклятье! – взревел Мариньи, не скрывая досады.
Буридан и его друзья исчезли.
В ту секунду, когда жандармы министра, откликнувшись на сигнал, поднимались по лестнице, Ланселот Бигорн, появившись позади братьев д’Онэ, обхватил Готье за плечи и втолкнул его в третью, самую дальнюю комнату, и на крик «Вперед!», изданный Гийомом и Рике, ответил другим:
– Отступаем!
Буридан, обернувшись, в один миг оценил ситуацию. В тот же миг король и император, схватив юношу за руки, потащили его к двери.
– Раз уж ты осел, – проговорил Гийом, – и способен всю жизнь колебаться между Мариньи и нами…
– Буридан, еще немного – и мы точно заплачем, – поддержал товарища Рике. – Похоже, лицо этого Иуды Мариньи нравится тебе гораздо больше, чем столь приятные физиономии твоих старых друзей. Ты просто упрямый осел, Буридан.
– Иа! – радостно подтвердил Бигорн.
Искатели приключений отступили в зал, где Бигорн уже активно поработал. Заперев дверь на засовы, Ланселот придвинул к ней громадный сундук, на который начал наваливать всевозможную мебель.
– Вот укрепления, – сказал он, – вот осадная провизия. А это наш путь к отступлению.
Говоря так, он последовательно указывал на сиденья – огромные дубовые кресла, которые, будучи нагроможденными одни на другие, действительно образовали неприступную стену; затем на стол, куда он перенес все, что нашел в доме из еды, а именно: хлебцы, бесчисленное множество кувшинов с вином, хорошо проваренный кусок оленины и несколько тушек птицы, которые на деньги прево Бигорн купил уже поджаренными на Гусиной улице. Затем, наконец, он подвел товарищей к окну и продемонстрировал уже привязанную длинную веревку, по которой Филипп и Готье поднялись со двора.
Улыбнувшись, Буридан положил на стол с провизией свою окровавленную шпагу и тотчас же принялся помогать Бигорну подтаскивать к двери мебель.
Филипп опустился на стул, внешне безразличный ко всему, что происходило вокруг.
В едином спонтанном порыве Готье, Гийом и Рике повернулись к столу с едой и напитками, издав тройной вопль радости.
– Мы только что трапезничали, – сказал Готье, – но это не повод для того, чтобы не испытывать голод.
– И серьезный повод для того, чтобы испытывать жажду, – заметили двое других.
И тогда, пока Бигорн и Буридан возводили деревянную стену, пока за дверью разносились резкий и хриплый голос отдающего распоряжения Мариньи и восклицания жандармов, и пока раздавались первые глухие удары, Гийом методично отбил горлышко бутылки и наполнил кубки; Готье ощипывал гуся и, обнаружив под рукой шпагу Буридана, начал использовать ее в качестве ножа.
Покончив с работой, к друзьям присоединились и Буридан с Бигорном.
– Когда ж вы вышибете эту чертову дверь?! – ревел Мариньи.
– Эй, Бигорн, ты заслужил бедрышко, – вскричал Готье. – Буридан, возьми это крылышко. Что до моего брата Филиппа, то его питает любовь.
Буридан голоден не был, но его мучила жажда, что он и доказал. Бигорн же принялся уничтожать бедро, ворча:
– Клянусь святым Варнавой, у меня и так уже живот, что та бочка; но, поскольку неизвестно еще, когда нам доведется отужинать, то, полагаю, будет благоразумнее отобедать дважды.
– В полночь, – промолвил Буридан, – нам нужно быть в особняке Валуа, не забывайте.
– Черт возьми! – воскликнул Готье. – Я это тем более не забуду, что на этот вечер у меня было назначено свидание с Аньес Пьеделе.
– Клянусь достопочтенным кюре из Сент-Эсташа, мы там будем! – сказал Бигорн.
– Мертвые или живые! – добавил Гийом.
– А что – логично! – заметил Рике. – Так как в полночь нам нужно быть в доме Валуа, а живыми мы отсюда вряд ли выйдем, мы отправимся туда мертвыми. Что ты на это скажешь, Буридан, бакалавр чертов, который защитил бы и докторскую по логике, дай тебе королева Маргарита еще немного времени?
Дверь наконец слетела с петель, и за нагромождениями укреплений возникли разъяренные лица осаждавших.
– Господа, – проговорил Буридан, подходя ближе.
