Мишель Уэльбек
Уничтожить
Michel Houellebecq
Anéantir
© Michel Houellebecq & Editions Flammarion, Paris, 2022
© М. Зонина, перевод на русский язык, 2023
© ООО “Издательство АСТ”, 2023
Издательство CORPUS®
* * *
© Michel Houellebecq
Один
1
Бывает, по понедельникам, в самом конце ноября или в начале декабря, чувствуешь себя как в камере смертников, особенно если живешь один. Летний отпуск давно забыт, до нового года еще далеко; небытие оказывается в непривычной близости.
В понедельник 23 ноября Бастьен Дутремон решил поехать на работу на метро. Выйдя на станции “Порт де Клиши”, он очутился прямо перед надписью, о которой ему уже говорили на днях коллеги. В начале одиннадцатого утра на платформе было пусто.
Граффити в парижском метро заинтересовали его еще в юности. Он часто фотографировал их своим допотопным айфоном – сейчас, похоже, вышел уже 23-й, он остановился на одиннадцатом. Он рассортировывал снимки по станциям и линиям, создав для этой цели множество папок на компьютере. Это могло бы, если угодно, сойти за хобби, но он предпочитал по идее более необязательное, но, в сущности, куда более жесткое определение – времяпрепровождение. Одной из его любимых была, кстати, надпись аккуратными наклонными буквами, обнаруженная им посередине длинного белого коридора на станции “Площадь Италии”, которая напористо возвещала: “Время не проведешь!”
Плакаты “Поэтов метрополитена”, тычущие в нос всякой вялой херней, наводнили в свое время все до единой парижские станции, просачиваясь иногда даже в вагоны, что вызывало у пассажиров многократные приступы безудержной ярости. Так, на станции “Виктор Гюго” он прочел следующее:
Претендую на почетный титул короля Израиля. Иначе поступить не могу.
На станции “Вольтер” ему попалось совсем уж вызывающее и нервозное заявление:
Вот мой окончательный ответ всем телепатам, всем Стефанам, которые решили отравить мне жизнь: НЕТ!
Надпись на “Порт де Клиши”, честно говоря, к граффити не имела отношения: огромные жирные буквы в два метра высотой, выведенные черной краской, тянулись по всей длине платформы в направлении “Габриэль Пери – Аньер-Женвилье”. Да и с противоположной стороны этот текст не получалось охватить взглядом полностью от начала до конца, но он все же ухитрился прочесть его целиком:
Выживают монополии / В сердце мегаполиса.
В этом не было ни чего-то особо тревожного, ни даже ясно выраженного; тем не менее именно такого рода высказывания могли привлечь внимание ГУВБ[1], как и все прочие таинственные, неясные послания, несущие в себе скрытую угрозу, – в последние годы они заполонили общественное пространство, притом что их не удавалось приписать какой-либо известной политической группировке; наиболее показательным и зловещим их примером считались как раз интернет-сообщения, расшифровкой которых он занимался в данный момент.
На его рабочем столе лежал отчет из лаборатории общей лексикологии, его доставили в первой утренней разноске. Лабораторная экспертиза отобранных сообщений позволила выделить пятьдесят три знака, причем это были алфавитные символы, а не идеограммы; наличие пробелов между ними позволило объединить их в слова. Затем они приступили к установке биекции с одним из известных алфавитов, для начала с французским. Судя по всему, они попали в точку с первой попытки: добавив к двадцати шести основным буквам лигатуры, буквы с седилью и диакритическими знаками, они получили в сумме сорок два знака. Плюс одиннадцать традиционных знаков препинания, что в общей сложности дает пятьдесят три символа. Теперь им осталось решить классическую задачу на дешифровку текста, то есть установить взаимно-однозначное соответствие между символами сообщений и буквами французского алфавита в его полном варианте.
К сожалению, после двух недель работы они зашли в полный тупик: при помощи известных систем кодирования никакого соответствия вывести не удалось; за все время существования лаборатории такое произошло впервые. Выкладывать в сеть сообщения, которые никто не сможет прочесть, – нелепая затея, само собой, так что адресаты наверняка существуют – вот только кто они?
Он встал, сделал себе эспрессо и с чашкой в руке подошел к большому панорамному окну. От стеклянного фасада Суда высокой инстанции отражался ослепительный свет. Он никогда не усматривал никаких особых эстетических достоинств в этом затейливом нагромождении гигантских параллелепипедов из стекла и стали, воцарившихся над грязным, унылым пейзажем. В любом случае авторы концепции не гнались за красотой и вовсе не стремились порадовать взор, скорее похвастаться определенным технологическим ноу-хау – как будто им главное было пустить пыль в глаза потенциальным инопланетянам. Бастьену не довелось работать в историческом здании на набережной Орфевр, 36, так что в отличие от старших коллег он не испытывал никакой ностальгии; но даже он не мог не признать, что квартал Новый Клиши с каждым днем все безнадежнее скатывается в самый что ни на есть урбанистический кошмар; торговый комплекс, кафе и рестораны, предусмотренные первоначальным планом развития, так и остались на бумаге, поэтому на новом месте стало практически невозможно перевести дух в течение дня за пределами офиса; зато с парковкой никаких трудностей не возникало.
Внизу, метрах в пятидесяти, на стоянку для посетителей въехал “астон-мартин-DB11”; вот, значит, и Фред. Пристрастие гика Фреда, которому по логике вещей полагалось приобрести “теслу”, к замшелому очарованию двигателей внутреннего сгорания выглядело странной причудой – бывало, он на долгие минуты мечтательно замирал под баюкающее урчание мотора V12. Наконец он вышел, хлопнув дверцей. С учетом процедур безопасности на входе Фред появится у него минут через десять. Он надеялся, что у Фреда есть новости; честно говоря, только на него он, в принципе, и надеялся, рассчитывая сообщить на очередном заседании хоть о каких-то результатах.
Когда, семь лет назад, их взяли на договор в ГУВБ – с более чем пристойной зарплатой для молодых людей без диплома и какого бы то ни было профессионального опыта, – собеседование свелось к демонстрации их умения взламывать различные интернет-сайты. В присутствии полутора десятков агентов БРМСИТ[2] и других технических служб Министерства внутренних дел, собранных по такому случаю, они объяснили, как, войдя в НРИФЛ[3], можно одним кликом дезактивировать и реактивировать карту “Виталь”[4], каким образом они проникают на официальный налоговый сайт и запросто изменяют сумму задекларированных доходов. Кроме того, они показали – это более сложная процедура, поскольку коды регулярно обновляются, – как они ухитряются, зайдя на сайт НАКГО, Национального автоматизированного каталога генетических отпечатков, поменять, а то и вообще уничтожить профиль ДНК, даже если человека уже осудили. Они предпочли умолчать о том, как взломали сайт атомной электростанции в Шо, но и только. На сорок восемь часов они получили полный контроль над системой, и им ничего бы не стоило запустить процедуру аварийной остановки реактора, тем самым лишив электричества несколько французских департаментов. Однако им не удалось бы спровоцировать масштабную ядерную аварию – они не смогли взломать 4096-битный ключ шифрования, необходимый для проникновения в систему управления активной зоной реактора. Фред обзавелся новой хакерской программой, и ему не терпелось ее испытать; но по обоюдному согласию они решили в тот день, что, возможно, перегнули палку; они вышли, избавившись от всех следов своего присутствия в системе, и больше никогда не заговаривали об этом – ни с посторонними, ни между собой. В ту ночь Бастьену приснился страшный сон, за ним гнались чудовищные химеры, скомпонованные из разлагающихся младенцев; в финале этого кошмара ему явилось “сердце” реактора. Они выждали несколько дней, прежде чем снова увидеться, даже не созвонились ни разу и, вероятно, именно в тот момент впервые задумались о том, чтобы поступить на госслужбу. Героями их юности были Джулиан Ассанж и Эдвард Сноуден, так что решение пойти на сотрудничество с властями далось им нелегко, но в середине 2010-х годов во Франции создалась совершенно особая ситуация: после ряда смертоносных исламистских терактов население стало поддерживать полицию и армию, более того, питать к ним добрые чувства.
Однако Фред, проработав всего год, решил не продлевать контракт с ГУВБ; он уволился и создал компанию Distorted Visions, специализирующуюся на визуальных эффектах и компьютерной графике. В сущности, Фред, в отличие от него, никогда не был хакером в полном смысле слова; Фреда никогда не охватывало ликование, сродни тому, что переполняло его самого, когда он мастерским слаломом обходил файрволы и защиту сети, он не упивался своим всемогуществом при запуске атаки методом “грубой силы”, когда он управлял тысячами компьютеров одновременно, взломав их и заставив расшифровывать очередной особо коварный ключ. Фред, как и его учитель Джулиан Ассанж, – в первую очередь прирожденный программист, он способен за несколько дней освоить самые сложные языки, постоянно возникающие на рынке, и использует он свои способности для написания алгоритмов генерации форм и текстур новейшего поколения. Нам то и дело приходится слышать о французских достижениях в области аэронавтики и космоса, и гораздо реже – о визуальных эффектах. Среди клиентов его компании часто попадались создатели самых знаменитых голливудских блокбастеров; за пять лет своего существования она вышла на третье место в мире.
Когда Фред, войдя в его кабинет, развалился на диване, Дутремон сразу понял, что его ждут плохие новости.
– Увы, Бастьен, ничем не могу тебя порадовать. – Фред не замедлил подтвердить его догадку. – Ладно, давай начнем с первого сообщения. Я знаю, вас не оно интересует, но тем не менее это весьма любопытное видео.
Первое всплывающее окно в ГУВБ прошляпили; оно эксплуатировало в основном поисковики авиабилетов и сайты онлайн-бронирования отелей. Как и следующие два, оно состояло из нагромождения пятиугольников, кругов и строк текста на не поддающемся расшифровке языке. Кликая на любую точку внутри окна, пользователь запускал видео. Съемки велись с какой-то возвышенности либо с парящего аэростата; план длился минут десять. До самого горизонта простиралось необъятное поле с высокой травой, на небе не было ни облачка, такие пейзажи характерны для некоторых штатов американского Запада. Порывы ветра прочерчивали на травянистой поверхности гигантские прямые линии; они пересекались, складываясь в треугольники и многоугольники. Когда все стихало, поверхность, насколько хватало глаз, снова становилась абсолютно гладкой; потом опять поднимался ветер, и многоугольники наползали друг на друга, медленно разграфляя равнину от края до края. Это было очень красиво и не вызвало никакой тревоги; шум ветра не записали, и геометрия пространства разворачивалась в полной тишине.
– В последнее время мы часто создаем сцены шторма для военных фильмов, – начал Фред. – A травянистая поверхность такого объема генерится более или менее как водная схожего размера – то есть это не океан, скорее большое озеро. Одно могу сказать тебе наверняка – такие геометрические фигуры, как на этом видео, просто не могут образоваться. А то пришлось бы допустить, что ветер дует одновременно с трех сторон, если не с четырех. Поэтому я совершенно не сомневаюсь, что это компьютерная графика. Сбивает меня с толку другое: сколько их ни увеличивай, 3D-травинки все равно выглядят как настоящие, а это, по идее, неосуществимо. В природе не бывает двух одинаковых травинок; во всех травинках присутствуют неровности, небольшие дефекты, уникальная генетическая подпись. Мы увеличили тысячу травинок, выбрав их в кадре случайным образом: они все разные. Я готов поспорить, что каждая из миллиона травинок на этом видео отличается от другой; охренеть, это сумасшедшая работа; возможно, мы в Distorted могли бы это сделать, но на рендеринг такой продолжительности ушло бы несколько месяцев.
2
На втором видеоролике Брюно Жюж, министр экономики и финансов, с начала пятилетнего срока нынешнего президента занимавший еще и должность министра бюджета, стоял со связанными за спиной руками в саду средних размеров, разбитого, судя по всему, позади загородного дома. Окружающий холмистый пейзаж наводил на мысль о Нормандской Швейцарии, и весной там бы все утопало в зелени, но деревья стояли голые, так что, по всей вероятности, это была поздняя осень или ранняя зима. На министре были темные костюмные брюки и не по сезону легкая белая рубашка с короткими рукавами, без галстука, так что он весь покрылся гусиной кожей.
На следующем плане он предстал в длинной черной хламиде, увенчанной капиротом, тоже черным, придававшим ему облик кающегося грешника на Страстной неделе в Севилье; во времена инквизиции этот головной убор надевали и приговоренные к смерти в знак публичного унижения. Два человека в таком же наряде – с той лишь разницей, что в их капиротах виднелись прорези на уровне глаз, – схватили его под руки и потащили за собой.
В глубине сада они сорвали с министра колпак, и он несколько раз моргнул, привыкая к свету. Они стояли у подножия небольшого, заросшего травой пригорка, на вершине которого возвышалась гильотина. При виде этого сооружения на лице Брюно Жюжа не отразилось ни малейшего страха, разве что мимолетное недоумение.
Один из них, силой заставив министра встать на колени, положил его голову в выемку нижней половины хомута и привел в действие механизм блокировки, второй же в это время устанавливал тесак в тяжелый чугунный груз, предназначенный для стабилизации падения лезвия. При помощи веревки, пропущенной через шкив, они подтянули лезвие с грузом к верхней поперечной балке. Создавалось впечатление, что Брюно Жюжа постепенно охватывает бездонная печаль, но скорее печаль общего порядка.
Через пару секунд, в течение которых министр успел закрыть глаза и тут же открыть их, один из мужчин открыл клещевой захват. Нож обрушился за две-три секунды, одним махом отрубив голову, в корыто хлынула струя крови, а голова покатилась вниз по травянистому склону и замерла наконец прямо напротив камеры, на расстоянии нескольких сантиметров от объектива. В широко открытых глазах министра застыло неподдельное изумление.
Всплывающие окна с этим видео заполонили государственные информационные сайты, такие как www.impots.gouv.fr и www.servicepublic.fr. Брюно Жюж сначала поговорил со своим коллегой из МВД, а тот уже обратился в ГУВБ. После чего они проинформировали премьер-министра, и так дело дошло до президента. Без официального заявления прессе решили обойтись. До сих пор все попытки избавиться от этого видео не увенчались успехом – через несколько часов, а то и минут окно появлялось вновь с другого IP-адреса.
http://guillotine1889.free.fr/?p=536
– Слушай, – продолжал Фред, – мы смотрели это кино часами, увеличивая до максимума, особенно план с обезглавленным телом в тот момент, когда из сонной артерии брызнула кровь. По идее, при значительном увеличении должны возникать геометрические закономерности, искусственные микрофигуры – как правило, можно даже угадать алгоритм, которым воспользовался чувак. Только не в нашем случае – увеличивай сколько душе угодно, все по-прежнему хаотично и неровно, как будто это реальный материал. Меня это так заинтриговало, что я поговорил с Бустаманте, боссом Digital Commando.
– Они ведь ваши конкуренты.
– Да, конкуренты, если угодно, но мы в хороших отношениях, нам и раньше приходилось работать вместе над фильмами. У нас не совсем одинаковые ниши: мы лучше справляемся с воображаемой архитектурой, генерим виртуальные толпы и так далее. Но когда возникает необходимость в зверских спецэффектах, органических монстрах, увечьях и отрубании голов, они круче. Вот только Бустаманте был потрясен не меньше меня: он совершенно не мог понять, как вообще это можно сделать. Если бы нам пришлось давать показания под присягой и, конечно, если бы казнили не министра, а простого смертного, не исключено, что мы бы поклялись, что его обезглавили на самом деле…
Воцарилась мертвая тишина. Бастьен посмотрел в окно, снова окинув взглядом огромные параллелепипеды из стекла и стали. Строение, безусловно, впечатляющее, что и говорить, даже пугающее в ясный день; но ведь Суду высокой инстанции положено внушать ужас населению.
– Ну а третий ролик, ты сам его видел, – снова заговорил Фред, – это длинный план, снятый с рук в железнодорожных туннелях. Довольно гнетущий, желтый какой-то. Саундтрек – классический индастриал. Это, само собой, компьютерная графика, поскольку не существует ни путей десятиметровой ширины, ни моторных вагонов пятидесяти метров в высоту. Этот ролик здорово сделан, очень здорово, мы имеем дело с высококлассной компьютерной графикой, но, как сказать, он не так ошеломляет, как предыдущие, его и мы в Distorted изготовили бы недели за две, я думаю.
Бастьен взглянул на него:
– Что касается третьего сообщения, то меня тревожит не содержание, а масштаб распространения. На этот раз они атаковали не государственный сайт, а нацелились на Google и Facebook, а эти ребята отлично умеют защищаться. И что поразительно, так это напор и внезапность атаки. Я предполагаю, что их ботнет контролирует по меньшей мере сто миллионов компьютеров-зомби.
Фред аж подскочил; это казалось ему невозможным и не имело ничего общего с порядком величин, к которым они привыкли.
– Я знаю, – продолжал Бастьен, – но все изменилось, и в некотором смысле хакерам стало легче жить. Люди по привычке покупают компьютеры, но выходят в сеть в основном со смартфонов, а компьютер не выключают. В настоящий момент в мире сотни миллионов, может быть, миллиарды компов находятся в спящем состоянии, словно ждут не дождутся, чтобы в них запустили бот-программу.
– Увы, ничем не могу тебе помочь.
– Ты уже мне помог. У меня на семь вечера назначена встреча с Полем Резоном из Министерства экономики. Он работает в офисе министра, и я с ним общаюсь по этому делу; теперь я знаю, что ему сказать. Первое: мы имеем дело с кибератакой неизвестных лиц. Второе: они умеют создавать визуальные эффекты, которые лучшие специалисты в этой области считают невыполнимыми. Третье: они в состоянии задействовать неслыханные вычислительные мощности, превосходящие все, что мы видели ранее. Четвертое: их мотивы нам неизвестны.
Они снова помолчали.
– Что он из себя представляет, этот Резон? – спросил наконец Фред.
– Нормальный мужик. Серьезный, даже суровый, в общем, с ним не забалуешь, но говорит резонные вещи. Оказывается, в ГУВБ его хорошо знают, вернее, помнят его отца, Эдуара Резона. Он всю жизнь проработал в конторе, начав еще в бывшей Дирекции общей разведки, почти сорок лет назад. Его уважали; ему доводилось вести очень крупные дела, на самом высоком уровне, напрямую затрагивавшие безопасность государства… Одним словом, его сынок там в каком-то смысле не чужой. Он, конечно, энарх[5] и инспектор финансов, короче, полный набор, но ему известна специфика нашей работы, и, надо думать, он ничего против нас не имеет.
3
Небо низкое, серое, непроницаемое. Кажется, что свет идет не сверху, а от укрывшей землю снежной мантии; но он неумолимо тускнеет, судя по всему, уже сумерки. Промерзшие кристаллики инея, ломкие ветви деревьев. Снежинки кружатся вокруг прохожих, а они идут себе, не видя друг друга, их лица суровеют, покрываются морщинами, в глазах пляшут безумные огоньки. Некоторые возвращаются домой, но, еще не попав к себе, понимают, что их близкие скоро умрут, а может, уже умерли. Поль осознает постепенно, что планета погибает от холода; поначалу это просто предположение, но мало-помалу оно перерастает в уверенность. Правительства больше нет, все то ли разбежались, то ли самоустранились, трудно сказать. Потом Поль оказывается в поезде, он решил ехать через Польшу, но во всех купе поселилась смерть, хотя стены обиты густым мехом. Тогда он понимает, что поездом никто не управляет, он сам мчится на всех парах по пустынной равнине. Температура продолжает падать: – 40°, – 50°, – 60°…
Поль проснулся от холода, сон закончился; было двадцать семь минут первого. В кабинетах министерства отопление всегда выключали в девять вечера, что и так уже считалось довольно поздним часом, в большинстве учреждений служащие уходят с работы гораздо раньше. Он, значит, задремал на диване в своем кабинете, вскоре после ухода парня из ГУВБ. Тот явно испугался, в первую очередь за себя, за свою дальнейшую судьбу, как будто Поль собирался пожаловаться его начальству, потребовать его отстранения, ну, или чего-то в этом роде; ни о чем таком он даже не помышлял. Все равно после третьего видео эта история вышла на мировой уровень. На сей раз мишенью стал непосредственно Google, крупнейшая в мире компания, работающая рука об руку с АНБ[6]. Не исключено, что они проинформируют ГУВБ о первых результатах, но и то просто из вежливости, и еще в связи с тем, что необъяснимым образом все началось с французского министра; но поскольку следственные ресурсы американцев не идут ни в какое сравнение с возможностями французских коллег, они рано или поздно окончательно приберут дело к рукам. Применять какие-либо санкции к парню из ГУВБ было бы не только несправедливо, но и глупо: прошли времена его отца, когда опасности носили локальный характер, теперь они почти мгновенно становятся глобальными.
Пока что Поль проголодался. Он засобирался домой, а что еще остается, подумал он и вдруг понял, что дома шаром покати, что полка, отведенная ему в холодильнике, безнадежно пуста, да и само понятие “домой” свидетельствовало о его безрассудном оптимизме.
Именно раздельное пользование холодильником как нельзя лучше символизировало вырождение их супружеской жизни. Когда Поль, молодой сотрудник Бюджетного управления, познакомился с Прюданс, молодой сотрудницей Казначейского управления, что-то такое, несомненно, вспыхнуло между ними в самые первые минуты; ну хорошо, не в самые первые секунды, выражение любовь с первого взгляда в данном случае было бы преувеличением, но это “что-то” заняло всего несколько минут, уж точно меньше пяти, одним словом – чудное мгновение, в некотором смысле. Отец Прюданс был в юности фанатом Джона Леннона, из его текста, призналась она ему пару недель спустя, он, собственно, и почерпнул ее имя. Dear Prudence, конечно, далеко не лучшая песня “Битлз”, да и вообще Поль никогда не считал “Белый альбом” вершиной их творчества, впрочем, он так и не смог назвать Прюданс по имени и даже в самые нежные мгновения обращался к ней “дорогая”, иногда – “любимая”.
Она никогда не занималась готовкой, ни разу за всю их совместную жизнь, ей казалось, что это не вполне соответствует ее статусу. Она была энархом, как и Поль, инспектором финансов, как и Поль, и нельзя не согласиться, что инспекторша финансов у плиты выглядит как-то несуразно. Они сразу пришли к полнейшему согласию по поводу налога на добавленную стоимость, но оба настолько не умели приветливо улыбаться и легкомысленно трепаться о том о сем, одним словом, обольщать, что их идиллия оформилась, вероятно, благодаря как раз добавленной стоимости во время нескончаемых собраний, проводимых за полночь Управлением налогового законодательства, обычно в зале B87. Они мгновенно достигли сексуального взаимопонимания, редко, впрочем, доходя до экстаза, но ведь многие пары так высоко и не метят, поддержание какой-никакой сексуальной активности между постоянными партнерами – уже настоящий успех, хотя скорее исключение, чем правило, и хорошо осведомленные граждане (журналисты ведущих женских журналов, авторы реалистических романов) в большинстве своем подтверждают этот факт, да и то это касается, как правило, таких относительно пожилых людей, как Поль и Прюданс, медленно, но верно приближающихся к полтиннику, что же до молодых их современников, то сама идея полового акта между двумя автономными индивидами, пусть даже он продлится всего пару минут, представляется им теперь лишь старомодной и, прямо скажем, досадной фантазией.
А вот гастрономические разногласия между Прюданс и Полем не заставили себя ждать. Однако в первые годы Прюданс, движимая любовью или каким-то схожим чувством, обеспечивала своему сожителю питание, отвечающее его запросам, хотя последние в ее глазах отличались нестерпимым консерватизмом. Да, пусть она и не готовила, зато сама ходила за покупками, и предметом ее особой гордости являлись выисканные ею для Поля лучшие стейки, лучшие сыры и лучшие колбасные изделия. Тогда еще на полках общего холодильника мясные деликатесы смешивались в любовной сумятице с органическими фруктами, крупами и бобовыми, составлявшими ее личный рацион.
Веганский заскок, постигший Прюданс еще в 2015 году, в тот самый момент, когда слово “веган” только появилось в словаре “Малый Робер”, положил начало тотальной продовольственной войне между ними, одиннадцать лет спустя они все еще зализывали нанесенные ею раны, так что теперь их любовь вряд ли имела шансы уцелеть.
Первый удар, нанесенный Прюданс, был внезапным, мощным, решительным. По возвращении из Марракеша, куда он ездил с тогдашним министром на конгресс Африканского союза, Поль с удивлением обнаружил, что в холодильник, наряду с привычными овощами и фруктами, вторглось множество на редкость причудливых продуктов питания, тут соседствовали морские водоросли, ростки сои и бесконечные готовые блюда марки “Биозона” с тофу, булгуром, киноа, полбой и японской лапшой.
Все это он не воспринимал как что-то пусть даже отдаленно съедобное и не без некоторой язвительности поделился с ней своими соображениями (“жрешь всякое дерьмо” – вот что конкретно он сказал). Засим последовал краткий, но весьма драматический обмен репликами, в результате которого Полю и была выделена полка под его “жлобскую жрачку”, как выразилась Прюданс – оную жрачку ему теперь вменялось покупать самому, на свои кровные (они сохранили раздельные банковские счета, что является немаловажной деталью).
В течение первых недель Поль пару раз все же рыпнулся, но получил решительный отпор. Любой жалкий ломтик сен-нектера или запеченного паштета, сунутый им в гущу Прюдансовых тофу и киноа, через нескольких часов отправлялся ею на его полку, а то и прямиком в мусорное ведро.
Лет десять спустя все вроде утихло, внешне во всяком случае. Что касается еды, то Поль довольствовался своей полочкой, которую он, постепенно отказавшись от походов за всякими гастрономическими изысками, загружал на скорую руку, составляя сбалансированный в диетологическом смысле набор быстроразогреваемых готовых блюд из надежных сетевых магазинов.
Надо же что-то есть, мудро твердил он себе при виде тажина из птицы от “Монопри Гурмэ”, приобщаясь таким образом к некой форме мрачного эпикурейства. Птица была родом из “стран Евросоюза” – и на том спасибо, рассуждал он, бразильских цыплят не предлагать. Теперь все чаще и чаще его донимали во сне крошечные темнокожие и многорукие существа, суетливо сновавшие взад-вперед.
С самого начала семейного кризиса они спали в разных комнатах. С непривычки ночевать в одиночестве тяжело, холодно и страшно; но они давно миновали эту болезненную стадию и пришли к своего рода стандартному отчаянию.
Закат их отношений начался вскоре после того, как они купили сообща, взяв каждый со своей стороны кредит на двадцать лет, квартиру на улице Лерё, возле парка Берси – потрясающий дуплекс с двумя спальнями и великолепным “общесемейным пространством”, панорамные окна которого выходили прямо на парк. Это совпадение нельзя назвать случайным, улучшению условий жизни часто сопутствует изношенность смысла жизни, особенно совместной. “Прикольный” райончик, заявила как-то Инди, его дура невестка, нанеся им визит весной 2017 года вместе с его бедным братом. Этот визит, к счастью, стал первым и последним, искушение задушить Инди было слишком велико, и он сильно сомневался, что совладает с собой в следующий раз.
Райончик-то прикольный, конечно, что есть, то есть. Их спальня, в те времена когда у них была еще общая спальня, выходила на Музей ярмарочного искусства на авеню Терруар-де-Франс. Метрах в пятидесяти от него, над улицей Кур-Сент-Эмильон, пересекающей от начала до конца четырехугольную пешеходную площадь, именуемую Деревней Берси, с многочисленными ресторанами региональной кухни и альтернативными бистро, зимой и летом реяло облако разноцветных воздушных шаров. Там можно сколько угодно впадать в детство, было бы желание. Да и в самом парке ощущалось похожее стремление к развлекательной мешанине, почетное место в нем было отведено выращиванию овощей, а в специальном павильоне, под эгидой парижской мэрии для населения открыли запись в кружки по садоводству (“Сады в Париже, мечта все ближе!” – гласил слоган, украшавший его фасад).
В общем, они поселились – и железобетонности этого аргумента никто не отменял – в пятнадцати минутах ходьбы от министерства. Сейчас ноль часов сорок две минуты – то есть этих мыслей, хоть они и касались всей его осмысленной взрослой жизни, ему хватило всего на четверть часа. Если выйти сию минуту, к часу он будет дома. Во всяком случае – по месту жительства.
