Мишель Пейвер
Беглецы

5

Гилас не ожидал, что кони окажутся такими сильными. Он изо всех сил вцепился в поводья. Только бы не вылететь из колесницы! Мальчик мельком оглянулся через плечо. Нет, так не уйти: за ним поднимается облако пыли таких размеров, что его только слепой не заметит. И тут он увидел впереди развилку. Тропа справа достаточно широка, чтобы по ней можно было проехать, зато левая совсем узкая, заросшая камышами. Должно быть, ведет к реке.

Гилас повис на поводьях так, что коням пришлось вывернуть шеи. Колесница, визжа колесами, остановилась. Мальчик спрыгнул и стал торопливо распрягать Свирепого. Конь топал копытами, лязгал зубами, но Гиласу каким-то чудом удалось не запутаться в вожжах и снять с него хомут. Мальчик хлопнул Дымка по крупу, и тот понесся прочь по широкой тропе. Следом подскакивала пустая колесница. Если повезет, Вороны заметят пыль и поскачут следом, а когда раскусят уловку, он будет уже далеко.

Беглец вскарабкался на спину Свирепого. Ошарашенный конь сорвался с места и припустил бешеным галопом. На ослах Гилас ездил, а на лошадях – ни разу. Свирепому обуза в виде наездника пришлась не по душе. Вцепившись в гриву, мальчик уселся попрочнее. Нет, он нипочем не даст себя сбросить! Камыши хлестали по лицу, мешок с провизией бил в спину. Свирепый забежал под иву, видно, надеясь, что хлесткие ветки помогут стряхнуть седока. Гилас быстро пригнулся, ударившись щекой о костлявую холку.

Казалось, поединок между мальчиком и конем продолжался часами. Наконец Свирепый встал как вкопанный и отказался двигаться с места. Застонав от досады, Гилас сполз на землю и потащил коня к реке на водопой.

Куда ни глянь, высятся камыши, образуя узкий зеленый коридор. Сверчки стрекочут так громко, что прислушиваться бесполезно: все равно погоню не услышишь. Как там Теламон? «Уведу», «отвлеку»! Вдруг Вороны сообразят, что их водят за нос? Тогда прикончат без лишних разговоров.

Глядя, как Свирепый жует гигантский фенхель, Гилас вспомнил, что и сам проголодался. Мешок Теламона остался в колеснице, но свою провизию он захватил с собой. Достав оливки и кусок сыра, мальчик поел сам и предложил остатки Свирепому. Конь пригнул уши и оскалился. Потемневшие от пота бока крест-накрест пересекают тонкие черные шрамы. У Гиласа тоже шрамов хватает: рука у Нелеоса тяжелая.

– Вот бедолага, – вздохнул мальчик.

Свирепый настороженно зыркнул на него. Мальчик положил на землю сыр и две оливки. Конь обнюхал оливки и наступил на сыр. Гилас погладил его по разгоряченной шее.

– Не такой уж ты и свирепый, правда? Просто не любишь, когда тебя бьют.

Тот встал на дыбы, взмахнул передними копытами. Гилас едва успел отскочить. Поводья выскользнули из рук, конь унесся прочь, ломая камыши. Гилас кинулся следом, но Свирепый быстро скрылся из вида.

Сначала потерял сестру и Брыся, потом ту собаку на привязи, потом Теламона, а теперь еще и Свирепый сбежал. Видно, какой-то злой дух не желает, чтобы рядом с Гиласом были друзья.

– Ну и ладно, – вслух пробормотал он. – Обойдусь.

Весь день Гилас шел вдоль реки, постепенно удаляясь от Гор. За это время он возненавидел камыши всей душой. Только и делал, что вздрагивал из-за непонятных шорохов, вдобавок высокие стебли стояли стеной вплотную друг к другу – попробуй разбери, куда идти. Наконец показался просвет, но от этого легче не стало.

Кроваво-красный пылающий шар Солнца опускался за черные вершины. Тройной пик Ликас, похожий на острые клыки, остался далеко позади. Гилас вспомнил тропы, по которым бродил с Исси и собакой, и пик Предков, куда они с Теламоном полезли на спор. Небо над Горами угрожающе нахмурилось. Издалека донесся раскат грома. Это Небесный отец сталкивает облака друг с другом, чтобы устроить грозу. Гилас представил Исси на ветру, под дождем.

До сих пор мальчик даже не подозревал, как сильно ее любит. Раньше она была просто надоедливой малявкой: вечно приставала с вопросами, путалась под ногами. В первый раз в жизни он скучает по Исси.

В предгорье Ликаса мелькнул крошечный красный огонек. Наверное, в Лапитосе зажигают сигнальные огни. Где сейчас Теламон? Вернулся к отцу в крепость? Или Вороны сожгли ее до основания?

Вдруг возникло тяжелое предчувствие: что, если Гилас никогда больше не увидит ни Исси, ни Теламона?

– Украл мою колесницу! – бушевал отец Теламона. – Коня попортил! Можно подумать, без тебя хлопот мало!

Его сын прислонился к стене, иначе упал бы.

Мальчик валился с ног от усталости, а теперь его вдобавок ожидала хорошая порка: вождь сжимал в руке хлыст из воловьей кожи. Только бы вытерпеть наказание, не проронив ни звука. Но еще хуже то, что отец узнал о тайной дружбе сына и Чужака. Донес один пастух, видевший Теламона с Гиласом в колеснице.

– Ты лгал мне! – прорычал отец, меряя комнату широкими шагами. – Обманывал годами! По-твоему, благородные люди так себя ведут?

– Нет, – прошептал Теламон.

– Тогда почему врал?

Теламон набрал полную грудь воздуха.

– Гилас мой друг.

– Друг? Чужак и вор?

– Что ж их теперь, поубивать? Так нечестно!

– Смотрите, кто о честности вспомнил! – взорвался тот. – А ну рассказывай, куда он пошел?

Теламон с вызовом вскинул голову.

– Не знаю.

– Не знаешь или не хочешь говорить?

– Не хочу.

Отец окинул сына испытующим взглядом. Потом с досадой махнул рукой, отошел к дальней стене и опустился на зеленый мраморный трон. По обе стороны застыли раскрашенные фигуры львов с раскрытыми в безмолвном рыке пастями.

Вождь и Теламон разговаривают наедине в большом зале Лапитоса. Пахнет несвежими благовониями и яростью. Даже мыши на стропилах притихли. Время от времени по плитам двора шлепают чьи-то сандалии, но никто не решается потревожить вождя. Тестор незлой человек, голос повышает редко. Но раз уж повысил – значит случилось что-то из ряда вон выходящее.

Отец и сын стоят по разные стороны огромного круглого центрального очага. Вокруг мерцающего угольного ковра шириной в два шага возвышаются четыре массивные колонны с резьбой в виде черных и желтых зигзагов. Ни дать ни взять потревоженные осы.

Огонь горит много поколений, и за это время ему ни разу не дали погаснуть. Вокруг очага нарисован круг из языков пламени. Маленький Теламон любил ползать рядом с ним, пока Тестор пировал со своими людьми, женщины в верхних покоях сплетничали за ткацкими станками, а огромные собаки лениво постукивали хвостами по полу. Напольные плиты Теламону тоже нравились. Он тщательно исследовал каждый из красно-зеленых узоров, отгоняющих злых духов.

А сейчас эти узоры кружатся перед глазами так, что мутит.

– Кто-нибудь, принесите мальчишке табурет, пока этот сопляк в обморок не грохнулся! – рявкнул Тестор.

Вбежал раб, поставил табурет рядом с Теламоном и торопливо выбежал. Тому гордость не позволила сесть.

– Я поступил как должно, – объявил он.

Отец испепелил его суровым взглядом.

Но это же правда! Теламон помог Гиласу сбежать и увел воинов в другую сторону. Даже колесницу отыскал – вернее, то, что от нее осталось. И беднягу Дымка нашел: тот уныло стоял под тамариском с застрявшим в копыте камнем. А вот Свирепого нигде не оказалось. Видно, Гилас скачет на нем к Морю. По крайней мере, Теламону хотелось бы на это надеяться.

– Почему Короносы охотятся на Чужаков? – в очередной раз спросил мальчик.

– А почему ты с Чужаками дружишь? – парировал отец. – Или этот мальчишка тебе дороже, чем родная семья?

– Нет, конечно!

– Тогда зачем он тебе?

Теламон закусил губу. Может, дело в том, что они с Гиласом такие разные? Стоит Теламону услышать обидные слова, и ему никак не удается выбросить их из головы по нескольку дней подряд. А Гиласу плевать, что про него говорят. На Чужаков все смотрят сверху вниз, а ему хоть бы что. Гилас – парень суровый, привык полагаться только на себя. Теламон втайне опасается, что у него самого твердости духа недостает. И вообще, Гиласу живется куда как легче: не надо бояться, что не оправдаешь отцовских надежд.

Но Тестору все это объяснять бесполезно.

Вождь уперся локтями в колени и закрыл лицо руками. Алую тунику покрывает слой пыли, отчего отец кажется еще более уставшим и измученным заботами, чем обычно. Теламон ощутил прилив нежности и вдруг разозлился на Гиласа: угораздило же его вбить клин между отцом и сыном! Гилас, конечно, хороший друг, но ему никогда не понять, до чего тяжело сыну вождя разрываться между долгом дружбы и кровными узами.

Откуда Гиласу знать, как живется Теламону? Он ни разу не видел раскрашенных стен, на которых Предки пронзают копьями кабанов и побеждают врагов. Не входил в крепость через ворота, утыканные бронзовыми шипами. Не держал в руках мраморной чаши, в глаза не видел золота. Какое там – даже по лестнице ни разу не поднимался и ванну не принимал. А еще Гилас не подозревает, что, идя на встречу с другом, Теламон нарочно берет с собой кинжал похуже. Некрасиво хвастаться бронзовым клинком, когда у друга ничегошеньки нет.

Отец между тем все сильнее хмурился и дергал себя за бороду.

– Наши дела обстоят хуже, чем ты думаешь, – вдруг проговорил Тестор и вздохнул: – Крестьянину хорошо: до всего, что за забором творится, дела нет. Но мы с тобой, Теламон, себе такую роскошь позволить не можем. Мы правители. Годами я старался держаться в стороне от всего, что происходит за границами Ликонии. Однако теперь это невозможно.

– Почему? – спросил Теламон.

На секунду отец и сын встретились глазами, но Тестор быстро отвернулся. Тут Теламон встревожился не на шутку. Во взгляде отца мальчик заметил то, чего не видел раньше. Страх.

– Отец, мне очень жаль, что так получилось! – выпалил сын. – Что бы ни случилось, буду тебе помогать!

Тестор встал и взвесил на руке хлыст. Потом велел Теламону обнажить спину.

– Мне тоже жаль, – проговорил вождь.

Когда стемнело, Гилас наткнулся на рыбацкий плот, вытащенный на берег. Так-то лучше. Теперь река сама принесет его к Морю.

Распластавшись на животе, мальчик греб руками. К счастью, люди на берегу не попадались. Только один раз Гилас разглядел сквозь прибрежные камыши огни деревни. Должно быть, все прячутся от Воронов за воротами духов. Хотя ставят ли равнинные жители ворота духов? В Горах болтают, что здешнее население выращивает ячмень черного цвета, а еще у них нет пальцев на ногах.

Не удержавшись, Гилас вытащил из мешка бронзовый кинжал. С оружием смелости прибавилось. В темноте хорошие ножны не смастерить, но прикрыть клинок не помешало бы. Нарезав полосок из ивовой коры, Гилас свернул их в жгут и привязал кинжал к бедру. Из-под туники оружия не видно.

Мальчик нехотя прикрепил к поясу прядь волос кефтийца. Дотрагиваться до волос мертвеца – удовольствие сомнительное, но оставлять их на прежнем месте небезопасно. Вдруг мешок свалится в реку? Тогда будет еще хуже: за ним вдобавок ко всему увяжется рассерженный дух.

Вцепившись в край плота, Гилас вглядывался в темноту, а течение несло его к Морю. «Море подскажет тебе ответы на все вопросы», – так сказал кефтиец.

Представления о Море Гилас имеет смутные. Только видел с вершины горы далекое серо-голубое пятно. Жена Нелеоса Пария частенько пугала маленького Гиласа рассказами о глубоководных чудищах, поэтому к Морю мальчика не тянет.

Наступила ночь, и дикие звери вышли из укрытий. Вот мимо плывет гадюка. Треугольная голова блестит в лунном свете. Стоящая на берегу львица провожает Гиласа взглядом. С морды капает вода. В камышах мелькнула водяная нимфа. Глаза серебристые – у людей таких не бывает. Нимфа посмотрела сквозь Гиласа, будто его тут и вовсе нет.

Какая же сверхъестественная сила решила прогнать его с Гор? Гилас терялся в догадках. До сих пор он особо не задумывался о Великих Богах. Они слишком далеко, и жизнь простых пастухов их мало волнует. Но что, если Гилас, сам того не заметив, обидел кого-то из них? Небесного Отца или Сотрясателя Земли? А может, Покровительницу Зверей? Или бессмертных духов, чьи имена запрещено произносить вслух? Одних называют Злобными: они преследуют тех, кто убил своих родных. А есть еще Серые Сестры: сидят, скрючившись, в своих пещерах, будто старые паучихи, и ткут гигантскую паутину, каждая нить которой означает чью-то жизнь.

Кто же из них повелел, что Скирос должен умереть, а Гилас – выжить? А Исси? Какая судьба уготована ей?

Вот промелькнули светлячки, оставляя за собой в воздухе золотистые нити. Лягушка, цеплявшаяся за стебель камыша, видно, славно ими поужинала – даже зеленое брюхо светилось.

Лягушки – любимые животные Исси. Однажды Гилас поймал для нее такую же и посадил в клетку из прутьев. Исси любовалась ею, пока та не перестала светиться, потом бережно отнесла обратно к реке и выпустила.

Исси хлебом не корми – дай подружиться с новым зверем: то с лаской, то с барсуком, а как-то раз даже с дикобразом, о чем тут же и пожалела. А Брыся она просто обожала. Когда Исси сравнялось четыре, а Брысь еще не вышел из щенячьего возраста, Гилас смешил сестренку, крича: «Брысь! Брысь!» Вместо того чтобы убегать, Брысь несся к ним – уши подпрыгивают, язык свешивается изо рта. Исси никогда не надоедал этот нехитрый фокус. Малышка хлопала в ладоши, кричала: «Брысь! Брысь!» и покатывалась со смеху.

Стоило вспомнить о сестре, и одиночество сделалось невыносимым. С того дня, как Нелеос нашел на Горе двух малышей, завернутых в медвежью шкуру, они с Исси вместе преодолевали все невзгоды. Гиласу тогда было лет пять, Исси – не больше двух. Староста попытался забрать шкуру – Гилас укусил его за руку, а Исси засмеялась…

Разбудило Гиласа светящее в глаза Солнце. Пока мальчик спал, плот прибило к берегу. Здесь голос реки звучит по-другому: похож на размеренное дыхание какого-то гигантского существа. Гилас слез на сушу и ступил на блестящую белую гальку. И только тогда понял: он уже не на реке. Впереди мерцает вода такого яркого голубого цвета, что хочется зажмуриться. Она простирается далеко-далеко и на горизонте сливается с небом. Низкие волны одна за другой накатывают на берег. Белая пена касается ног Гиласа. Там, где помельче, подводный мир видно как на ладони: вода кристально-прозрачная. Колышущиеся водоросли не зеленые, а фиолетовые. Вот чудеса! Среди них Гилас заметил странных круглых существ. На спинах топорщатся черные иголки. Интересно, кто это – подводные ежи?

Наклонившись, мальчик окунул в воду палец, облизнул. Во рту стало солено.

«Они знают: ты придешь, – сказал кефтиец. – В подводном синем мире ищут тебя».

Гилас нервно сглотнул.

Вот он и добрался до Моря.

6

Дельфин беспокоится. Уже некоторое время его одолевает ощущение, будто он должен что-то сделать, но что именно – понятия не имеет. А самое странное, что больше никто в стае ничего из ряда вон выходящего не заметил. Обычно, когда дельфин что-то чувствует, то же самое чувствуют остальные. Так уж у них заведено: плывешь, а вокруг пощелкивание, свист и обрывки мыслей товарищей по стае. Часто кажется, будто стая – это один большой дельфин: все прыгают одновременно, ныряют тоже вместе.

Но в этот раз с ним творится что-то необычное. Попытался рассказать другим, но никто не понял, о чем он, даже родная мать. Потому дельфин решил на некоторое время отделиться от стаи и сам разобраться, что означает странное ощущение.

Поначалу плыл вдоль Края – там, где Море становится шумным и светлым. Сверху раздаются пронзительные крики чаек, а на берег с шипением накатывает пена. Дельфин проскользнул через лес из водорослей. Ему нравится, как скользкие стебли щекочут бока. Потом послушал, как косяк лещей ищет морских червей на мелководье. Затем решил взглянуть на остров и выпрыгнул из Моря. Один взмах плавников – и дельфин Наверху. Звуки здесь громче, пронзительнее, а Солнце не зеленое, а желтое. Но что бы дельфин ни искал, на поверхности этого загадочного чего-то не оказалось.

Плюхнувшись обратно в Море, дельфин оставил позади шумный, суетливый Край и устремился в прекрасную Глубокую Синеву. Свет здесь мягкий и прохладный, а главное – тихо: на мелководье не слышно даже собственных пощелкиваний. Дельфин уловил, как причмокивают присоски на щупальцах осьминога. Хотел поймать, ведь осьминоги – его любимая добыча. Так весело выгонять их из нор! Но ощущение, будто надо что-то сделать, приклеилось, как рыба-прилипала, и никак не отпускает.

Чем глубже заплывает дельфин, тем холоднее и темнее становится Море. Он защелкал чаще, ловя звук, отражавшийся от подводных скал, покрытых кораллами. Кефаль в панике пустилась наутек, окуни заворчали, предупреждая друг друга о приближающемся хищнике. Но сегодня дельфину не до них. Он заплывал все глубже и глубже, щелкая все чаще и чаще, пока не достиг Черной Бездны. Вокруг не видно ни зги, зато по отражающимся звукам дельфин слышит и подводные горы, и долины, и движущихся в темноте незрячих существ. Здесь Море течет тяжело и медленно. Приятно отдохнуть на Глубине после шумной сутолоки Края. Но и тут дельфин не нашел того, что искал.

Поднимаясь обратно вверх, чтобы глотнуть воздуха, дельфин гадает, что делать дальше. Он всегда принимает решения быстро, хоть иногда и ошибается. Вот и теперь – не успел хвостом махнуть, а план уже готов. Сказав своим, что ненадолго отлучится, покинул стаю и смело ринулся прямо в открытое Море. Некоторое время ушло на то, чтобы освоиться: разобраться в какофонии непривычных звуков, попробовать на вкус незнакомые течения. Волны здесь поднимаются выше. Дельфину понравилось кататься на них вверх-вниз. Свист товарищей по стае постепенно затих вдали, но дельфин не испугался. Наоборот, ему не терпится посмотреть, что делается в открытом Море. Он самый молодой и любопытный в стае. Его всегда тянет на приключения.

А еще дельфин любит знакомиться с новыми существами, хотя многие из них совсем не приветливые. После нескольких неудачных попыток дельфин уяснил, что медузы жалятся, крабы щиплются, а играть с рыбой нечего и пытаться – все равно забудешься и ненароком проглотишь пару штук. Больше всего дельфину понравилась встреча с тюленем. Они тогда славно поиграли, но потом тюлень вспомнил, что он тюлень, и уплыл. Зато когда дельфин хотел подружиться с самкой из другой стаи, ничего хорошего из этой затеи не вышло. Та боднула его в живот и больно цапнула за нос.

Вдруг дельфин услышал, как на Краю плавает что-то большое, грузное. Сначала принял за кита, но когда подплыл поближе, понял – нет, тут что-то другое. Хвоста у этой штуки нет, и сделана она из дерева. Люди!

Дельфину нравятся люди. Хотя, конечно, существа причудливые. Дыхала нет, разговаривают ртом, плавать не умеют, только бестолково барахтаются на Краю. Дельфин их жалеет: бедолаги, живут Наверху, на сухой земле. Вот уж не позавидуешь.

Зато люди смелые. А еще умные – почти как дельфины. Но лучше всего, когда они спускают на воду эти свои плавучие деревья. Если плыть впереди, их посудины подталкивают воду прямо под тебя. Несешься вперед быстро-быстро, и даже утруждаться не надо. Почти то же самое, что кататься на китовой волне, вот только киты очень злятся, когда крутишься у них перед носом.

Он радостно заскользил по волнам перед плавучим деревом. Люди сбежались поглядеть на дельфина. Что-то кричат, машут плавниками. Дельфин не понимает их глухой, неразборчивой речи, но чувствует: люди рады его видеть и настроены дружелюбно.

Тут дельфин сообразил, что уплыл слишком далеко от стаи. Надо поворачивать обратно. Однако в этот момент почувствовал, что не все люди на плавучем дереве веселы и счастливы.

Дельфин ее не видит, она скрывается глубоко внутри. Но дельфин чувствует, что это девочка: уже не маленькая, почти взрослая. Она испугана и очень рассержена. Дельфину ее жаль. Он бы помог, но не знает как.

Издалека донесся едва различимый свист. Товарищи по стае зовут его по имени. Как не вовремя! Ему хочется остаться рядом с людьми. Он так и не нашел того, что искал, но всеми плавниками чувствует: это загадочное что-то связано с людьми, и оно его по-прежнему ждет. Но притяжение стаи сильнее.

Прощаясь, дельфин выпрыгнул из моря и махнул хвостом. Люди помахали плавниками и зачем-то оскалились.

Снова погрузившись в прекрасную Глубокую Синеву, дельфин поспешил обратно к сородичам.

7

Пирра услышала всплеск возле противоположного борта и представила дельфина, ныряющего в Море. То, что это дельфин, она знает точно: моряки приветствовали его криками. Но выйти на палубу и посмотреть самой нельзя. Ее не велено выпускать.

В трюме жарко, пахнет миндалем и рвотой. Груз навален со всех сторон так, что не пошевельнуться, а палуба покачивается возле самого носа.

От страха у Пирры перехватило дыхание. Девочка попыталась сделать вдох, но казалось, что воздуха слишком мало. Если корабль пойдет ко дну, она утонет. «Не думай об этом, – приказала себе Пирра. – Море спокойное. С чего бы нам тонуть?»

Стиснув в кулаке камень со своей личной печатью, девочка лежит и слушает, как хлопают паруса и скрипит оснастка. Они плывут уже целую вечность, и корабль мотает из стороны в сторону так, что Пирру мутит. Ее уже стошнило на тюк со льном. В темноте не разобрала на который. Вот бы на лучшие ткани матери! Поделом ей: не надо было запирать дочку в трюме.

До вчерашнего дня Пирра не видела Моря – и не увидела бы, будь воля Верховной жрицы. Когда Усерреф понес девочку на корабль, ей завязали глаза: это была часть наказания. Но перед тем как Пирру спустили в трюм, Усерреф нарушил запрет и снял повязку, чтобы девочка хоть одним глазком взглянула на Море.

С раннего детства Пирру окружали изображения Моря. Стены ее покоев украшала роспись: симметричные голубые волны, желтые зигзаги солнечных лучей, улыбающиеся дельфины, маленькие овальные рыбки, а по дну среди морских ежей и волнистых зеленых водорослей ползает глазастый осьминог.

Настоящее Море оказалось совсем не похоже на рисунки. Пирра вообразить не могла, что оно такое огромное и беспокойное.

Всю жизнь она слушала рассказы о том, что делается во внешнем мире, но ни разу там не бывала. Пирра выросла в Доме Богини, а это целый город на склоне холма: внутренние покои, дворы, склады, кухни, мастерские. Толпы народу снуют туда-сюда, будто пчелиный рой. Пирра даже прозвала Дом Богини каменным ульем. За пределы этого мирка ее не выпускали.

В покоях Пирры окна не было, только дверь, ведущая в сумрачный коридор. Но иногда девочке удавалось сбежать от рабов. Тогда она со всех ног неслась через Главный Двор и взлетала по лестнице на самый высокий балкон. Оттуда Пирра любовалась оливковыми рощами, виноградниками, ячменными полями, лесами и огромной двурогой горой, где живет Сотрясатель Земли.

«Потерпи, – говорила себе Пирра. – Вот исполнится тебе двенадцать, и только тебя здесь и видели. Умчишься на колеснице, будешь жить на Горе и заведешь собаку». Эти мысли помогали мириться с унылой жизнью. Яссассара пообещала: в двенадцать лет Пирра покинет Дом Богини. В ночь перед двенадцатым днем рождения девочке не давало уснуть радостное предвкушение.

А наутро Пирра узнала правду.

– Ты же обещала, что отпустишь! – кричала она в лицо матери.

– Ничего подобного, – холодно возразила Яссассара. – Я обещала, что ты покинешь Дом Богини. Так и будет. Сегодня ты отплываешь в Ликонию. Там ты выйдешь замуж.

Пирра бесновалась, кусалась, вопила, но в глубине души понимала, что все это ей не поможет. Воля Верховной жрицы Яссассары тверда, как гранит. Эта женщина правит Кефтиу семнадцать лет и готова пожертвовать чем угодно, лишь бы государство оставалось сильным, – даже родной дочерью.

В конце концов Пирра притихла. В мрачном молчании позволила женщинам нарядить себя в пурпурную тунику, расшитую золотом. А когда вошел Усерреф, даже не взглянула в его сторону. Раб, заменивший ей старшего брата, тоже предал ее. Участвовал в обмане.

– Прости, – тихо, почти шепотом произнес Усерреф. – Мне запретили рассказывать…

– Давно ты знаешь? – не глядя на него, спросила Пирра.

– С позапрошлого сезона урожая.

– Два года?

Усерреф молчал.

– Так вот зачем ты уговорил меня учить акийский язык, – с горечью проговорила Пирра. – «Старый ткач нас научит», «будет весело», «надо же как-то время скоротать»!

– Подумал, быстрее освоишься, если будешь знать тамошний язык.

– Радовалась скорой свободе, а ты молчал!

Нахмурившись, Усерреф разглаживал на коленях юбку.

– Должна же у человека быть мечта, – пробормотал он. – У всех есть мечты. Они нас поддерживают.

– Даже если эти мечты не сбудутся?

– Даже тогда.

Пирра холодно велела ему убираться прочь и только потом сообразила, что он говорил о себе. Десятилетним мальчиком Усеррефа похитили, увезли из родного Египта и продали в рабство. Он прослужил в Доме Богини тринадцать лет и все это время отчаянно тосковал по дому.

Пирра неловко попыталась расположиться поудобнее среди тюков. Перед отплытием Усерреф дал ей бурдюк. Девочка умылась, как могла, но запах и вкус рвоты никуда не делись.

В темноте Пирра постаралась разглядеть богатые дары для вождя Ликонии. Ее приданое. Кувшины высотой в человеческий рост, полные крепкого черного вина, тюки крашеных тканей, алебастровые сосуды с ароматными маслами, распространяющими по трюму запах миндаля, оловянная посуда. Пирра едва не задохнулась от гнева. Если подумать, она ведь тоже часть груза.

Мать все продумала, прежде чем наказать дочь за неповиновение. Пирра страдает от неудобств и унижения, но и только: никакого вреда ей не причинили. Яссассара распорядилась: в Ликонии высаживаться в стороне от прибрежных поселений и привести невесту в порядок, прежде чем та предстанет перед вождем.

Накануне отплытия Усерреф пытался успокоить Пирру.

– Меня тоже отправляют в Ликонию, – говорил он. – Будешь не одна.

Эти слова ее немного ободрили, и все же стоит подумать о будущем, и от страха становится нечем дышать.

Об Акии Пирра знает очень немногое. Эта земля лежит далеко к северу от Кефтиу, населяют ее воинственные дикари. Доверять им нельзя, они себе на уме. Ликония, южная часть Акии, – самая дикая из тамошних областей. Дома Богини там не возводят, а народом правят не жрицы, а вожди, живущие в крепостях. И Пирра тоже будет жить в крепости. Мать сказала, что отныне там ее дом, и крепость она покинет только в гробу.

Пирру снова охватила паника. Из одной каменной тюрьмы в другую!

– Выпустите меня! – закричала Пирра, молотя кулаками по доскам.

Никто не откликнулся.

«Ты не в трюме, – сказала себе Пирра. – Ты летаешь по небу вместе с соколом».

Зажмурившись, Пирра вспомнила тот момент, когда Усерреф снял повязку, и девочка застыла на палубе, жмурясь от яркого света. А потом впервые увидела Море. Белые голуби кружили над золотистым берегом, зеленые паруса развевались на фоне бескрайнего голубого неба.

Тогда Пирра и заметила сокола. Вытянув шею, разглядывала облака и тут услышала странный клич. Звук был такой, будто треснуло шелковое полотно. Что-то темное на секунду загородило Солнце, а потом стремительно ринулось вниз. Голуби метнулись в разные стороны, но враг оказался намного быстрее. Не успела Пирра и глазом моргнуть, а грозная птица уже нанесла удар. Описала изящную дугу, вышла из пике и полетела прочь с мертвым голубем в когтях.

– Кто это? – с почтением спросила Пирра.

Усерреф поклонился удаляющейся черной точке.

– Херу, – прошептал он на родном языке. – Да будет Он жить вечно.

– Он вылетел прямо из Солнца, – тоже понизила голос Пирра. – Где он живет?

– Нигде и везде. Там, где захочет. Это же сокол.

Жить, где захочешь… Свободно перелетать с места на место…

– Никогда не видела, чтобы птица так быстро летала, – сказала Пирра.

– И не увидишь. Соколы – самые быстрые существа на свете.

Свернувшись калачиком в темном трюме, Пирра погладила пальцами личную печать. На аметисте вырезана крошечная фигурка птицы. Раньше Пирра думала, что это воробей, но теперь поняла: нет, это сокол.

И вдруг Пирра вообразила, что она сама сокол. Вот она сидит на мачте корабля, а потом расправляет крылья и улетает прочь. У девочки даже дыхание перехватило. До сих пор Пирра о побеге не задумывалась. Да и зачем? Девочка верила обещанию матери и ждала, что скоро ее выпустят на свободу. Но что, если… Что, если она сумеет добыть желанную свободу сама? Пирра оживилась. Мысли закружились в голове бурным водоворотом.

Даже если она сбежит, в чужом краю быстро пропадет. Значит, надо вернуться на Кефтиу. А раз так, то свадьбе не бывать, пусть сын ликонианского вождя ищет другую невесту.

Но проще решить, чем сделать.

И тут девочку осенило. На пиру по случаю нового урожая ячменя мать заметила трещину в одном из жертвенных сосудов. «Выбросите», – пренебрежительным тоном распорядилась Верховная жрица. Раб взял сосуд и сбросил со стены. Пирра поднялась на верхний балкон, чтобы посмотреть, как сосуд лежит среди алых маков. Девочка даже позавидовала ему. Конечно, он несовершенен, зато благодаря изъяну покинул Дом Богини. А теперь Пирра продолжила эту мысль.

То, что испорчено, не имеет ценности для Яссассары. От всего, что не соответствует высоким требованиям, избавляются.

От раздумий и планов Пирру отвлекли изменения в движении корабля. Раньше перекатывался с боку на бок, а теперь покачивается вверх-вниз. Вот моряки перекликаются между собой. Потом послышался громкий скрежет. Должно быть, втягивают весла. Тут люк над головой Пирры поднялся, и она с наслаждением вдохнула полной грудью соленый воздух. Усерреф склонился над люком, протянул девочке руку и помог вылезти на палубу.

Яркое Солнце бьет по глазам. Волны с плеском накатывают на берег. Где-то каркнула ворона.

– Мы ч-что, уж-же в Л-Ликонии? – вдруг начала заикаться Пирра.

Усерреф крепко сжал ее пальцы в своих.

– Мужайся, Пирра, – произнес раб. – Теперь твой дом здесь.