Мирослав Гришин
Пробуждение. Книга 1

Полная версия

Мирослав Анатольевич Гришин

Мастер коротких душеполезных рассказов.

Родился в Москве 6 августа 1959 года. Начал свою трудовую жизнь в 15 лет.

Любил читать книги, мечтал о море. Много учился. Окончил Ленинградское морское училище (ЛМУ ММФ), Государственную морскую академию имени адмирала С. О. Макарова (ЛВИМУ) и Российскую академию государственной службы (РАГС).

Был моряком. На торговых судах обошёл весь мир. Работал в Арктике на атомных ледоколах. Много путешествовал по нашей стране.

Паломничал по святым местам Вселенского православия.

Сейчас на пенсии. Пишет книги.

Вступление

В начале было Слово.

Оно и сейчас в начале, в начале пути спасения каждого из нас. Как призыв Бога, который необходимо услышать и которому нужно иметь желание и терпение следовать.

Как призывающая благодать, так хорошо раскрытая святителем Феофаном Затворником.

Пути ко спасению или, что то же самое, ко Господу различны.

Их ровно столько же, сколько нас с вами, дорогие читатели этой книги.

Люди прямые и цельные шествуют прямыми стезями и достигают Христа кратчайшим путём.

Как рождественские пастухи.

Сложным, интеллектуальным натурам зачастую суждено шествовать к истине долгими путями разума, а обретать её через веру.

Что же касается людей творческих, эмоциональных, их путь зачастую – путь взлётов и падений, разочарований и обретений.

Автор, как видится, – личность творческая, испытанная жизнью, горячо, по-настоящему, верующая и любящая нашу Родину.

Вот и всё.

А другого ему для его книги и не потребовалось.

Вера и любовь, на мой взгляд, и есть источники его творчества. А поскольку они истинны, то и источники прозрачны, и творчество просто, мудро и лаконично.

Я не имею в виду литературные достоинства книги: вполне возможно, строгий критик найдёт в ней какие-то изъяны или шероховатости. Не стану оценивать и её художественные особенности. Поделюсь личными впечатлениями.

Прежде всего книга автобиографична: во многих рассказах, эссе – реальные поиски и размышления самого автора. Для тех, кто ищет ответ на главные жизненные вопросы, находится на пути к храму или на его пороге, она может помочь разобраться в себе, явиться надёжным и точным указателем: Бог там.

И церковному читателю она будет интересна. Полезно, полезно каждому оглянуться на пройденный путь, вспомнить свои заблуждения и откровения, ещё раз выверить настоящее, поразмыслить о будущем. Но главное – не в том: автор всматривается в свою жизнь взглядом уже церковного человека.

В его рассказах часто и весьма кстати встречаются краткие обобщения-выводы аскетического и богословского характера, святоотеческие мысли.

И всё это, повторю, пережито, передумано, выстрадано.

И изложено в такой простой и доступной форме, что сразу на ум приходят слова преподобного Амвросия Оптинского: «Где просто, там ангелов до ста».

Кстати, о форме.

Она проста, но не тривиальна. Автор избегает длинных повествований; его рассказы часто представляют собой последовательный ряд событий-зарисовок, многие из которых содержат яркий образ или интересную мысль.

В последние годы выпускается много православной литературы: святоотеческой, богословской, учебной. Особый раздел представляет собой литература художественная самых разных видов и жанров: от исторического до фэнтези. Многое здесь продиктовано временем, переменчивыми вкусами нецерковных читателей – наших потенциальных сестёр и братьев, к которым также посылает нас Господь.

Но как бы ни менялись люди, им всегда будет необходим разговор о смысле жизни и любви, о Боге и ближнем, о себе самом. И собеседник, который смог бы поговорить обо всём этом по душам, поделиться своим опытом.

Такового собеседника вы и откроете для себя, дорогой читатель, за строками этой книги.

Митрополит Хабаровский и Приамурский

Игнатий (Пологрудов).

Благословение от Господа

Пробуждение

Светлой памяти Льва Виноградова

От сна восстав полунощную песнь приношу Ти,

Спасе, и припадая вопию Ти: не даждь ми уснути во греховней смерти…

Утренняя молитва

I

Его участие в моей судьбе человеческим мерилом неизмеримо. Ведь я был мертвец пред Богом, но ожил, пробудился и в православный храм и ко Господу нашему Иисусу Христу пришёл благодаря Лёве – Льву Александровичу Виноградову из города Владимира.

Он смог уловить и поднять мою душу уже с самого дна.

А было так.

Один мой товарищ, такой же хищник, как и я сам, «был безвинно закрыт» в тюрьме города Владимира.

Скрал, известное дело, концы схоронил в воду. Да пузыри пошли, по ним и нашли. К тому времени денег у него не стало – легко пришли, легко ушли. Дали шесть лет, а откупиться нечем.

Не будет преувеличением сказать: тюрьма – это ад, воплощённый на земле. Я, сострадая сидельцу, искал пути вызволения его или хотя бы облегчения ему тюремной жизни. Встретился мне на этом поприще Лёва, которого я полюбил всей душой, как старшего брата.

После нашего непродолжительного знакомства Лёва, человек авторитетный во Владимире и известный в своём роде, сказал мне: «Мирославушка, ты вот часто поминаешь Христа-Бога (он имел в виду мои к месту и не к месту цитаты из Евангелия), а ты крещёный? В храм Божий ходишь?».

Я ответил в гнилом интеллигентском духе, мол, главное, чтобы Бог в душе был. «А ритуалы церковные – поповские выдумки, чтобы народ дурачить. И потом, посмотри на меня, что я, красавец, имею общего со старухами и полоумными бомжами, которые только одни и ходят в церковь; с малограмотными, вечно пьяными батьками, которые почему-то считают, что я должен им целовать руку, кланяться, да ещё давать денег?».

Лёва посмотрел на меня грустными, как у больного зверя, глазами и сказал: «Значит, ты вне круга. Вне ограды». Затем, спустя малое время, встрепенулся, словно зажёгся огнём изнутри: «Тебя нужно окрестить! И батюшка подходящий есть!»

Сказать по правде, я и сам часто подумывал о том, чтобы покреститься. Русская душа – христианка, – неясно томясь, тянулась к храму. Но я, выросший безбожником, не понимал, как это сделать: стеснялся своей церковной безграмотности, не знал, как войти в храм, что и кому сказать, где встать, чтобы не оскорбить величие Божие. Робел показаться посмешищем в глазах прихожан и клира – «дожил до таких лет, а простых вещей не знает»; боялся их издевательских реплик и уничижительных замечаний на свой счёт и т. д.

Ну а уж если быть честным до конца, основной причиной, не пускавшей меня внутрь «ограды», было понимание своей греховности: тщеславия, распущенности, сластолюбия. И боязнь наказания – уж если покрестился, принял Духа Святаго, то от греха надо отстать. А если нет? – за всё придётся платить. А как бросить грех? Грех-то, он сладок, а человек на него падок!

Лукавое положение, в котором я находился, было очень удобным: да, я, возможно, грешу, но я не заключал ни с кем договора, поэтому никаких правил по жизни у меня как бы и нет. А раз так, то моих грехов не существует вовсе, ведь я никому и ничем не обязан. Есть только мои желания, удовлетворять которые и есть высший смысл и назначение моей жизни.

…В назначенный день я стоял в Троицком храме города Владимира, а протоиерей отец Евгений совершал надо мной чин крещения. Словно в каком-то полузабытьи слышал я слова молитв, затем слова батюшки, трижды вопрошавшего меня об отречении от сатаны и сочетании Христу-Богу.

– Вы приняли крещение, – сказал батюшка в напутственном слове, – уже взрослым человеком. Старайтесь идти прямым путём – путём Христовых заповедей, – и кратко их перечислил.

Лёва – мой крёстный отец – сидел, как тяжкоболящий, на лавке у окна и терпеливо дожидался конца таинства.

II

Как и предупреждал отец Евгений, несколько дней после крещения я чувствовал особенную лёгкость внутри, беспричинную радость и умиление.

Затем пошли будни. Я учил молитвы, досадуя, что ничего из них не задерживается в голове.

Первые церковные службы мне давались с большим физическим трудом: тело затекало от неподвижного стояния, деревенело, делалось непослушным. После литургии я залезал в свой автомобиль, как инвалид на протезах, затягивая руками в салон свои негнущиеся ноги.

Тогда я не ощущал красоты церковной службы, раздражался её продолжительностью, скрипом пола, шарканьем ног, кашлем и сморканием прихожан, разговорами и звуками торговли за свечным ящиком. Вспыхивал от пустяков, был готов убить, когда кто-то случайно толкал меня или просил передать свечку; не понимая слов и значения действий церковнослужителей, чувствовал себя в храме чужим.

Когда я, примеряясь, стоял около очереди на исповедь, то внимательно наблюдал за исповедующимися. Многие пребывали у аналоя в безутешных слезах, а я, вместо того чтобы рыдать о своих собственных прегрешениях, пытался для развлечения ума угадать, какой грех они исповедовали. Самые жуткие и кровавые человеческие грехи и страсти представлялись моей развращённой душе, хотя рациональным умом я понимал, что люди, отходившие в очистительных слезах от батюшки, по большей части божьи одуванчики, которые не то чтобы человека прирезать, а и мухи не обидят.

Исповедники крестились, кланялись, целовали крест и Евангелие, благословлялись у батюшки, целуя ему руку. Крамольные мысли лезли в голову: что он этой рукой делал двадцать или более минут назад? И – неужели мне так и не удастся перешагнуть через своё брезгливое высокомерие, гордость, извращённое представление о стыде, дабы самому исповедоваться и поцеловать длань священника?

Видя светлые лица прихожан, ту воздушную радость, лёгкость, с которой они двигаются по храму, крестятся, плавно кланяются, прикладываются к иконам, подпевают хору, умиляются, плачут, благоговейно замирают при чтении Апостола и прочее, я понимал, что сильно от них отличаюсь. И дело даже не в знании молитв и хода литургии, а в чём? Они веруют в Бога, а я нет. У меня «горе от ума». Они веруют в простоте души, как дети, а я умничаю, мудрую, фарисействую.

Слова Евангелия: «Господи! Помоги моему неверию!» (Мк. 9:24) наполнились для меня практическим смыслом.

Начиная понимать всю глубину своих грехов, зная, что грех есть величайшее зло и оскорбление Господа Иисуса Христа, я не мог, я стыдился в них чистосердечно раскаяться, дабы получить прощение от Бога – очиститься и стать христианином.

Появившееся стремление – стать чище, изменить свою жизнь к лучшему – постепенно привело меня к желанию исповедания своих грехов, которые я, стыдясь вымолвить их перед батюшкой, писал поначалу на бумажке.

Как пловец с разбитого бурей корабля нащупывает, борясь с волнами, некрепкими пальцами ног грунт ещё не открывшейся земной тверди, так и я, почувствовав силу и величие православия, как к спасительному берегу, потянулся к нему всем своим существом.

Точно узнав (Быт. 1:27), что человек создан по образу Бога, мне захотелось хотя бы внешне походить на Образ Спасителя.

Я решил отпустить бороду. Рассудил по-детски радостно: «Отпущу бороду. Может быть, добрый Бог так же отпустит мои грехи?»

Желание узнать больше о Боге, загробной жизни и пути спасения стало моим главным жизненным смыслом. Жития святых, которые я читал, стези праведников и ревнителей благочестия необыкновенно, до слёз умиляли мою воскресающую душу, отчего моё недостоинство делалось для меня ещё более очевидным.

Проезжая мимо нашего храма, я стал испытывать непреодолимое желание перекреститься на блестящие золотом кресты, но стеснялся – что, мол, скажут или подумают (мне это казалось важным) мои соседи по автобусу. Когда же я с неимоверным внутренним усилием всё же перекрестился, глядя на храм, ничего не случилось, никто даже и глазом не повёл.

Люди, как и я недавно, спят глубоким сном – никому и дела нет ни до меня, ни до храма, ни до самого Иисуса Христа и жизни будущего века…

В обычной жизни вокруг меня были одни безбожники, которые, слушая мои огненные глаголы о Вечной Жизни, многозначительно крутили пальцами у виска – мол, обратись к помощи психиатра.

А родная сестра, шибко меня жалея, однажды спросила: «Ты что, кроме Бога, ни о чём говорить не можешь?»

Я стал регулярно бывать на службе в церкви, ездить по святым местам и монастырям, читать православную святоотеческую литературу. Господь начал посылать мне навстречу духовно богатых людей, у которых я старался учиться.

Неосознанно во время чтения молитв я стал догадываться, к чему нужно стремиться, о чём нужно просить Бога: чтобы он так просветил сердце и даровал в нём любовь такой силы к Вышнему, какой иногда мы любим сам грех.

Постепенно я начал приобретать расположение к духовному чтению.

Евангелие и земная жизнь Иисуса Христа стали представляться мне совсем в ином свете…

Теперь мне кажется странным, как я раньше мог жить без церкви, без которой, по слову святого Киприана, к Богу прийти невозможно, ведь «кому церковь не мать, тому Бог не отец!».

III

Прошло несколько лет.

Я чувствовал, что во мне происходило какое-то внутреннее, не от меня зависящее делание. В результате невидимой работы что-то изменялось во мне, как бы иное вещество копилось в сердце.

Наконец Божией милостью и мне открылся путь настоящего, слёзного покаяния во время поездки в Дивеево к батюшке Серафиму Саровскому…

…Ещё утром в дивеевском Троицком храме я подавал записочку на свечной ящик с молебном о здравии раба Божьего Льва, а приехав во Владимир из Дивеева к шести часам пополудни, нашёл Льва бездыханно лежащим во гробе на столе посреди комнаты.

Лев скончался несколько часов назад.

Зеркало в прихожей было занавешено чёрной шалью: траур. Жена и дочь покойного хлопотали по хозяйству – нужно было убрать квартиру, подготовиться к похоронам и поминкам. Не было показного горя – я для них был свой, почти родня. С одной стороны, они потеряли мужа и отца, с другой – наступило наконец облегчение от напряжения последних дней: слава Богу, отмучился наш страдалец.

Я подошёл ко гробу.

На лице покойного лежала какая-то подушка, как мне объяснили – маска, которую наложил специально обученный человек из морга, «чтобы Лёва лучше выглядел».

Смерть Льва Александровича никак не вмещалась в меня.

Мне не хотелось уходить от гроба. Я, как зачарованный, медлил: постоял, погладил ещё тёплую, при жизни обладавшую страшной (для врагов) богатырской мощью руку своего друга и, согласившись с женщинами о приезде на похороны во вторник, вышел вон.

Покидая квартиру, я заметил стоящие под вешалкой в прихожей старые Лёвины ботинки – чуни – со стоптанными задниками. Больше они уж никуда не пойдут. Своё отслужили. Вид, а главное, понимание их теперешней, без хозяина, никчёмности (путь-то у них теперь один – на помойку) особым образом впечатлили меня, врезались в память, показав мне иносказательно их, ботинок, схожесть с нашей человеческой судьбой.

Мои дорогие, ныне осиротевшие женщины, пытаясь приукрасить Лёвины останки, старались скрыть ту неприглядность, которую несёт в себе смерть плоти. И, насколько возможно, смягчить приговор людского мнения и неизбежного в таких случаях человеческого суда, всё ещё сильного в старых русских, чтущих традиции, городах, где считают прямым соответствие внешности во гробе с земными делами покойного.

Прихорашивать жуткую гримасу смерти – дело по-человечески понятное, но тем самым мы лишь подчёркиваем уродство смерти – безобразный свирепый оскал костяной, как говорят, бабы в балахоне с косой.

Тело!.. Бесконечно любимое белое тело!

Главная ценность и главная собственность нашей жизни, её высший смысл и центр мироздания и всего бытия…

Оно создано по Божьему образу и подобию, но теряет всё своё назначение без отлетевшей от тела души. Становится чунями без хозяина. Делается солью, потерявшей свою соляную силу.

Когда тело молодо, сильны мышцы и упруга кожа, тогда плоть сочится похотью, как свежий торт ромом; досаждает человеку блудливыми помыслами, игривыми мечтами и несбыточными надеждами.

Молодой человек не бывает покоен. Как говорится, в здоровом теле – здоровый бес.

Затем как-то незаметно, с быстрым и всё ускоряющимся к старости течением времени тело делается старым и дряблым. Его покидают живительные силы, проходит очарование юности и зрелых лет, начинают мучить скорби и болезни, клоня человека к сырой земле, приуготовляя к неизбежному расставанию вечной души с бренным телом.

И, наконец, смерть. Тленная, с трупным запахом, разлагающаяся плоть – мерзость. Вещь уже никому не нужная, ни на что не годная.

Всё.

Земной путь человека пройден. Черта подведена. Исправления, подчистки и дополнения невозможны. Иди, душа, если получится, в рай…

Я вышел из квартиры, где, казалось, ещё незримо витал, то есть жил, дух Лёвы, сел за руль автомобиля и глубоко задумался…

Что же, нужно ехать домой, в Москву.

IV

Было бы лицемерием сказать: «Как жаль, что Лёва умер» или «Как жаль, что мало пожил» – его болезнь доставляла ему невыразимые страдания.