Мириам Георг
Огни на Эльбе
Глава 2
Крыса была больна, в этом не было никаких сомнений. Йо наблюдал за ней уже некоторое время. Прислонившись к стене, он смотрел, как зверек бредет, шатаясь и дрожа, как в лихорадке. Черные глаза крысы были подернуты пеленой, на сером мехе виднелись следы крови.
Йо ненавидел крыс, они напоминали ему о времени, проведенном в тюрьме – едва становилось темно, эти твари пытались грызть пальцы на его ногах. А еще однажды, когда он был маленьким, крыса пробралась к ним в постель и отгрызла его брату кусочек уха. След от укуса виден был до сих пор. Вдобавок Вильгельм подхватил тогда опасную инфекцию, и отцу пришлось истратить на лечение значительную часть годового жалованья.
Зверек, что копошился сейчас у его ног, очевидно, любил полакомиться гниющими отбросами. Он был таким толстым, что брюхо волочилось по земле. Только крысы и наедаются здесь досыта, с горечью подумал Йо и выплюнул крошку табака. Но дело, которое привело его сюда, нельзя было обделать в приличной конторе где-нибудь в Бельвю. Такие сделки совершались только здесь. В черном сердце Гамбурга.
По пути к дому, адрес которого был написан на клочке бумаге, хранившемся в жилетном кармане, он встретил больше проституток и нищих, чем мог сосчитать. Запах гнили из каналов смешивался с дымом бесчисленных труб. Заброшенные дети, едва научившиеся ходить на кривых от рахита ножках, дрались за свои единственные игрушки – палки и пустые консервные банки. Йо знал, каково это – вырасти здесь. Вонючие трущобы старого города между Штайнштрассе, Шпиталерштрассе и Нидерштрассе когда-то были и его домом. Но между ним и этими детьми все же была существенная разница: он мог работать и зарабатывать деньги – немного, но достаточно, чтобы поддерживать семью на плаву. Чтобы его братья и сестры, по крайней мере, не лежали ночами без сна, страдая от голода.
Он прекрасно понимал женщину, набросившуюся сегодня на Карстена. Ему знаком был этот страх и бессильный гнев. Когда его отец стал жертвой несчастного случая, ему тоже казалось, что их семья обречена. Дети сбивались в кучу по ночам, голодные спазмы мешали им уснуть, и он представлял себе, как утром их находят в постели, замерзшими насмерть. В конце концов Лени, его сестричка, действительно умерла. Она была еще слишком маленькой и совсем ослабла. Когда наступила зима и в комнате, где они жили, стало так холодно, что к утру промерзал потолок, хватило и легкой простуды, чтобы расстаться с жизнью. Малышка заснула на руках матери – почти скелет, обтянутый кожей, – и в обращенных к нему голубых глазах, казалось, навеки застыл вопрос: почему он позволил ей так страдать? Это был самый тяжелый, самый мрачный час его жизни. Он по сей день видел ее в кошмарах, она словно наяву стояла у его кровати – маленькая, изможденная фигурка, с укором глядящая на него из темноты. Он просыпался в холодном поту всякий раз, едва ее костлявые пальчики смыкались у него на запястьях. Иногда ему даже казалось, что и после пробуждения – когда он сидел в постели, тяжело дыша и пытаясь отогнать от себя образы из сновидений, – он все еще ощущает ее прикосновение.
У них не было денег на приличное погребение, поэтому ее просто зарыли в безымянной братской могиле. Его крошку Лени, самую дорогую, самую умную девочку, какую он когда-либо знал. Он мечтал однажды поставить ей достойный памятник. Но трудные времена еще не миновали. Слишком много было голодных ртов, слишком дорого обходилась жизнь в городе, квартплата с каждым годом становилась все более неподъемной. И все же уехать они не могли, здесь у него была работа. Кому-то из детей всегда нужна была новая обувь. У матери к тому времени появилось еще двое детей, и они никогда не наедались досыта. Оба отца почли за благо исчезнуть навсегда, и положа руку на сердце он не мог их винить. Кто захочет взять на себя ответственность за такую большую семью?
Вскоре после смерти Лени Йо исполнилось двенадцать, и мать, отведя его в сторонку, сказала:
– Теперь ты старший. Отца с нами больше нет, так продолжаться не может. Ты нужен мне!
Затем она написала какую-то записку, все утро провозилась с ним, пытаясь, насколько возможно, придать ему пристойный вид, и они куда-то пошли. Он вспомнил потную руку матери, тянувшую его за собой сквозь толпу, и нарастающее чувство страха. Когда они наконец добрались до виллы, мальчик был поражен. Раньше он никогда не видел такого дома, чье великолепие казалось фантастическим. Даже кабинет, куда привел его слуга, брезгливо сняв с него шапку, превосходил самые дерзкие фантазии Йо. В обычных обстоятельствах его бы сюда и на порог не пустили. Но его мать бесстрашно постучала в дверь черного хода, тем самым запустив цепь событий, в которых он так до конца и не разобрался. Всучив записку, она толкнула его в кухню и исчезла, прошептав на прощание: «Смотри не оплошай!» Маленький Йо стоял там и ждал, пока мимо сновали слуги, награждая его презрительными взглядами и обмениваясь колкими замечаниями в его адрес.
Наконец его через большой зал отвели в прихожую, где он прождал, казалось, целую вечность, не смея шевельнуться. Его повсюду сопровождал слуга: пока они ждали приглашения хозяина, он стоял рядом, прислонившись к стене, и следил за каждым движением мальчика, чтобы тот – не дай бог! – ничего не украл. И это было к лучшему – только в непосредственной близости от себя Йо приметил с десяток вещей, которые он сразу бы прикарманил, оставшись без присмотра. Голодному не до принципов, а он голодал уже несколько месяцев. Вот, например, те часы позади него – он знал в Гамбурге пару местечек, где за них можно было выручить марок двадцать. Семье хватило бы этого на месяц.
Когда его наконец впустили в кабинет, перед ним предстал мужчина с львиной гривой, показавшийся ему воплощением Бога на земле. Он восседал за столом, спиной к окну с видом на Бинненальстер и ратушу. Лучи закатного солнца подсвечивали его бороду красным и золотым, создавая впечатление, будто он окружен ореолом – что в свете последующих событий покажется довольно-таки ироничным. Один лишь стол здесь был размером с половину комнаты, в которой ютилась семья Йо.
Мальчик стоял в дверях, расчесывая от неуверенности руки, и ждал, когда на него обратят внимание. Но этого не происходило, только тикали часы, и когда этот звук сделался для него невыносимым, он тихонько откашлялся. Затем еще раз, уже громче.
– Меня просили передать вам это!
И хотя Йо до сих пор не знал, как так вышло, с того самого дня он работал на Людвига Олькерта, самого могущественного гамбургского торговца, для которого стал со временем чем-то вроде невидимой правой руки. Йо был теперь заместителем Олькерта, отвечал за наем людей. Он знал поименно каждого служащего и руководил всеми работами в порту. Но были у него и другие обязанности. Сделки, о которых не знал никто, кроме него, Олькерта и противоположной стороны.
Когда он начал работать на Олькерта, все в его жизни переменилось. Правда, школу он с тех пор видел только снаружи, зато теперь им не приходилось голодать и ютиться в холодной каморке. Повзрослев, Йо даже смог позволить себе отдельную комнату, хотя содержание семьи по-прежнему лежало на нем.
Иногда ему казалось, что, расставшись с прежней жизнью, он как будто потерял часть себя. Но здесь, в мрачных трущобах, где прошло его детство, каждая мелочь напоминала о том, кем он был на самом деле. «Никого ты не обманешь, здесь ты родился – здесь тебе самое место», – казалось, шептали стены.
Он посмотрел на зеленую пену, которая образовалась на лужице мочи, растекшейся в нескольких шагах от него. В последний раз выглянул из заднего двора в переулок и решил подождать еще немного – ровно столько, сколько понадобится на то, чтобы выкурить сигарету. Если никто так и не появится, он уйдет. Хранение само по себе не преследовалось законом, но вот торговля без специального разрешения…
Дело было более чем ненадежным, всегда могли возникнуть непредвиденные обстоятельства. Покупателей могли выследить.
Йо уже дважды ловили во время передачи товара, но Олькерт оба раза его вызволял. В последний раз на это ушло чуть больше времени, и Йо уже решил, что там он и сдохнет, в темной тюремной камере. Он был к этому близок как никогда, но все же хранил упорное молчание во время бесчисленных допросов. Каждый раз, едва не теряя сознание от очередного удара ногой в живот, он вспоминал о братьях и сестрах. Если его посадят, все они окажутся на улице. Но в какой-то момент дверь камеры открылась, и его выбросили наружу – скорее мертвым, чем живым. Поэтому хотя Йо и верил, что Олькерту под силу вытащить его из практически любой передряги, ему не хотелось снова испытывать судьбу. Если в ближайшее время никто так и не объявится, он уйдет.
В этот момент крыса вдруг зашипела, и Йо вздрогнул. Он хотел было пнуть ее, но зверек, как будто что-то почуяв, вдруг подпрыгнул и в мгновение ока скрылся за углом дома. Удивленный, Йо двинулся за ним, зажав сигарету в уголке рта. Когда он повернул за угол, перед ним разыгралась сцена, которую он видел в гавани сотни раз. Крыса, то пропадая из виду, то вновь появляясь между бочками и в беспорядке наваленными стальными брусками, мчалась к краю пирса – да так быстро, как будто за ней гнался сам дьявол. Казалось, она вот-вот бросится прямо в воду, но вместо этого зверек с удивительной ловкостью запрыгнул на гигантский узел, повязанный на конце корабельного каната. Йо вздрогнул, увидев сине-белый флаг судоходной компании. Это была «Офелия», главный корабль Карстенов. «Дурное предзнаменование», – решил Йо, невольно вспомнив утреннее происшествие с Паулем.
Крыса какое-то время так и сидела на узле, каждую секунду рискуя сорваться в воду. Но затем встрепенулась и стала карабкаться вверх. «Силы воли им не занимать», – подумал Йо, окидывая взглядом гавань. Флагштоки парусных судов, сплетавшиеся в высоте причудливой сетью, почти полностью скрывали небо, отчего и днем здесь царил полумрак. Паровые краны, грозно гудя, делали свою работу. Портовые грузчики и складские рабочие, трудившиеся здесь день и ночь, загружали и разгружали суда. Каждый день в Гамбург прибывали товары со всего света: сахар, шесть, табак, разные машины и механизмы, кофе и чай. Уровень шума зашкаливал, к тому же в порту стояла невообразимая вонь, но Йо почти не замечал этого. Здесь был его дом.
Он помедлил мгновение, затем поднял камень, отвалившийся от стены, и, зажмурив один глаз, прицелился. Камень пролетел в нескольких сантиметрах от крысы и плюхнулся в воду, подняв фонтан мутных брызг. Йо хотел было попробовать снова, но прежде чем он успел замахнуться, крыса добралась до леера и скрылась на борту. Какое-то время он смотрел ей вслед, затем кинул камень в воду. Тут он вспомнил о том, зачем пришел, и поспешил вернуться на место встречи. Когда он нырнул обратно в грязный переулок, казалось, поглощавший весь солнечный свет, проскользнул на задний двор и прислонился спиной к стене, он сразу понял, что что-то пошло не так.
Было уже слишком поздно. Они не придут.
Сделка сорвалась.
* * *
Зильта Карстен стояла у письменного стола, заглядывая мужу через плечо. Здесь, в его кабинете, она всякий раз испытывала странное ощущение неуместности. Ей нравился запах бумаги и старой кожи, исходящий от книг на полках. И все-таки она чувствовала себя не в своей тарелке. Это был мужской кабинет, комната, где принимались важные решения и обсуждались вопросы, в которых она ничего не смыслила.
В браке они с Альфредом были на равных. Хотя последнее слово всегда оставалось за ним, он предоставил жене полную свободу действий в ее домашних и общественных занятиях. Детей они воспитывали сообща, советуясь по всем вопросам, что вовсе не было в те времена чем-то само собой разумеющимся. Рядом с мужем Зильта чувствовала себя нужной и была благодарна ему за это, как и за то, что Альфред всегда был готов ее выслушать. Но в стенах его кабинета у нее не было никакой власти, на что, казалось, намекали даже предметы обстановки. Здесь все осталось таким, каким было при тесте – прежде это был его кабинет. Тяжелая дубовая мебель хранила память о многолетней работе династии Карстенов.
– Почерк у тебя совсем как у твоего отца, вплоть до последней завитушки, тебе это известно? – спросила она.
Альфред продолжил писать, но по легкому движению его бороды Зильта поняла, что муж улыбается. Закончив предложение, он отложил ручку и откинулся назад, так что его голова оказалась на ее груди.
– Правда?
Она поцеловала его в щеку и обняла, одной рукой слегка опираясь на его плечо.
– Впрочем, ты так похож на него во всем остальном, что это не должно никого удивлять.
– Чего нельзя сказать о наших детях, не так ли? – вздохнул он, и Зильта грустно кивнула.
– Сегодня Лили сумела всех озадачить. До сих пор в голове не укладывается! О чем она только думала?
Муж с серьезным видом покачал головой:
– Она поставила под угрозу репутацию семьи!
– Справедливости ради – это не только ее вина, – заметила супруга. – Франц уехал без нее и…
– У Франца не было выбора. Он мне все рассказал: Лили даже не удосужилась одеться к тому моменту, когда им пора было ехать! Вдобавок он не знал, что Сильвер хромает и она не сможет взять коляску. Но прости, дорогая, я тебя перебил. – Заметив, что Зильта смотрит на него с укором, он жестом велел ей продолжать.
– Я лишь хочу сказать, что нужно учитывать все обстоятельства. Лили сделала это не нарочно, ты же знаешь. Она не хотела никому причинить вреда, просто иногда…
– Она совсем не думает о последствиях своих поступков. А ведь она уже не ребенок, боже мой, она помолвлена! Барышня, а ведет себя, как строптивый гимназист.
Зильта кивнула. Ей больше нечего было сказать в защиту Лили.
– Я тоже не знаю, что на нее нашло, – тихо проговорила она.
Ее раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, она и сама была возмущена поведением дочери. Увидев, что Лили приехала на велосипеде, она едва не лишилась чувств от ужаса. Но вместе с тем Зильта хотела защитить дочь от отцовского гнева, который в любой момент грозил прорваться наружу. К тому же – для того, чтобы признаться себе в этом, ей потребовалось некоторое усилие – Зильта восхищалась бесстрашием Лили, которого так не хватало ей самой. Она никогда не осмелилась бы на что-то подобное – все ее бунты начинались и заканчивались у нее в голове. Тогда как Лили…
Зильта не говорила об этом с Альфредом, но ей было неспокойно. Она чувствовала, что мир стоит на пороге больших перемен. Движение социалистов набирало силу, и в ткани общественного устройства появлялось все больше мелких прорех. В Гамбурге пока было тихо, но из Парижа и Лондона приходили тревожные вести, а на улицах города порой можно было увидеть немыслимые прежде картины. Женщины выступали с демонстрациями, выдвигали требования к правительству. В Англии и Швейцарии им уже разрешили учиться в университетах, и голоса, которые хотели добиться того же здесь, раздавались все громче. Зильта знала, что если Лили продолжит в том же духе, ей не избежать неприятностей. Дочь выросла умной и любознательной, но как раз для таких современный мир с его соблазнами представлял наибольшую опасность. Зильта именно этого и боялась. Однако, к счастью, был еще Генри. Он станет ей хорошим мужем, лучшего нельзя было и представить – человек по-хорошему старомодный, спокойный и справедливый, открытый к новому и твердый, когда это необходимо. Генри позаботится о том, чтобы после свадьбы Лили оставила свои занятия, даже если этого не потребует закон. Но вместе с тем Зильта опасалась, что в браке дочь будет скучать. Тихонько вздохнув, она рассеянно поцеловала мужа в щеку. Надежда только на то, что вскоре у молодых появятся дети и Лили переключит на них все свое внимание.
Дочь отличалась от большинства женщин, рукоделие или уроки музыки оставляли ее равнодушной. Главным увлечением Лили с самого детства было чтение – книги и журналы она проглатывала десятками, ей никогда не надоедало слушать чужие истории и рассказывать что-то самой. Но не случайно многие были против того, чтобы женщины слишком много читали: книги пробуждали страсти и ожидания, которым не было места в жизни. Зильта знала это по собственному опыту, ведь именно от нее Михель и Лили унаследовали любовь к историям. Но она приняла свою судьбу и осознала, что мечты останутся лишь мечтами. А вот девушку вроде Лили, живущую в стремительно меняющемся мире, страсти и несбыточные надежды могут погубить.
* * *
Итак, настал ее черед. В этот раз ей пришлось ждать довольно долго. Отец считал, что детей не следует наказывать сразу – у них должно быть время подумать над своим поведением. Порой он заставлял их часами томиться от страха перед грядущей экзекуцией, рисуя в своем воображении картины одну страшнее другой. Но в этот раз Лили с удивлением обнаружила, что ей почти все равно. После происшествия в гавани все казалось таким ничтожным. Человек серьезно пострадал, не станут же родители отчитывать ее за шляпу и велосипед. Отец наверняка думает так же, решила она, и, окрыленная этой мыслью, сбежала вниз по лестнице. Тем сильнее она была удивлена, обнаружив в кабинете обоих родителей.
– А, Лили! Входи.
Стоило ей появиться на пороге, как между бровями отца пролегла суровая складка. Лили закрыла за собой дверь и подошла к столу. От былой ее беспечности не осталось и следа.
– Вы хотели со мной поговорить? – спросила она, переводя взгляд со строгого лица Альфреда на обеспокоенное, но не менее серьезное лицо Зильты.
– Совершенно верно. Догадываешься, о чем пойдет речь?
Она кивнула, мысленно простившись с надеждой, что в этот раз все как-нибудь обойдется.
– Мы с матерью очень разочарованы твоим поведением, – начал отец. – И это еще очень мягко сказано, потому что мы просто потрясены! И не только мы. Твоя бабушка места себе не находит от волнения! Когда она обо всем узнала, ей пришлось принять успокоительное и немедленно отправиться в кровать.
Ага, вот откуда ветер дует, это все бабушка с ее склонностью сгущать краски. Наверняка ведь успела настроить отца против нее. Должны быть, старая Герда Линдман заехала к ним на обратном пути и обо всем рассказала своей лучшей подруге. Лили не понимала, как эти женщины ладили между собой. Ее бабушка была полной противоположностью более молодой, открытой и легкой в общении Герде, которая ничего не принимала близко к сердцу и умела наслаждаться жизнью во всей ее полноте. Китти Карстен, в свою очередь, как большинство людей ее поколения, цеплялась за общественные устои, как за спасательный круг, без которого их всех ждала бы неминуемая гибель. Хотя с годами она немного смягчилась и к тому же почти не покидала своих покоев из-за боли в суставах, Лили боялась ее даже больше, чем отца.
– Сегодня ты поставила под угрозу наше доброе имя! – Альфред выглядел очень серьезным. – Разве я не внушал тебе с самого детства, что…
Лили вздохнула и послушно повторила слова, слышанные от него сотни раз:
– Доброе имя важнее всего. Если испорчена репутация семьи, страдает репутация фирмы, а если с фирмой что-то случится, то…
Альфред Карстен гневно стукнул ладонью по столу, и дочь подпрыгнула на месте от неожиданности.
– Я запрещаю разговаривать со мной таким тоном! – прогремел он. – Для тебя это все шуточки?
– Нет, конечно же нет, но… – начала было девушка, но он не дал ей продолжить.
– Мне кажется, ты заскучала. А может, я действую тебе на нервы? Или твоя мать? – Он вошел в раж. Лили покосилась на Зильту, но та лишь неловко развела руками.
– Я не просто так столько лет твержу тебе об этом, Лили! – он вскочил и в возбуждении заметался по комнате. – Если репутации фирмы будет нанесен урон, то пострадаем мы все! У нас ничего нет, кроме судоходной компании! Ничего, понимаешь? Ни титула, ни громкого имени, ни богатых родственников, которые могли бы поддержать нас в трудную минуту. Для чего я, по-твоему, всю жизнь работаю с утра до вечера, как работали до меня твой дед и прадед, чтобы ты выставляла нашу семью на посмешище?
Он широким жестом обвел комнату и перешел на крик:
– Тебе не нравится дом, в котором ты живешь? Твоя комната, твои платья? Эта отвратительная новая шляпа? Как ты думаешь, откуда все это берется? С доходов компании! А что, по-твоему, держит компанию на плаву?
Он не стал дожидаться ответа, а Лили, в свою очередь, и не думала прерывать его. Она молчала, опустив глаза.
– Наше доброе имя! Незапятнанное имя. Имя, которого не коснулись скандалы, – прогремел отец. – Таким оно, черт возьми, должно и впредь оставаться! Думаешь, почему мы вынуждены так носиться с твоим младшим братом?
Теперь он говорил более спокойно, но в голосе слышалась глубокая горечь.
– Потому что общество не прощает оплошностей. Потому что есть поступки, которых не следует совершать. Ты уже должна была это понять. А если что-то недопустимое все же происходит, то оно должно оставаться внутри семьи. Ничего не должно просочиться наружу.
Лили вздрогнула, когда отец заговорил о Михеле. У нее застучало в ушах. Девушка вовсе не хотела его сюда впутывать.
– Сейчас речь не о Михеле, – вмешалась Зильта, и Лили заметила, как при звуке ее спокойного голоса плечи отца немного расслабились.
– Верно. – Он откашлялся и, тяжело дыша, опустился на стул. – В общем, мы с матерью не потерпим такого поведения. С сегодняшнего дня ты под домашним арестом. Это значит – никаких балов и приемов, никаких выездов с Генри и никаких прогулок с Михелем. А если летом ты еще хоть в чем-нибудь провинишься… – он подался вперед и посмотрел ей прямо в глаза, – …достаточно будет любого пустяка, имей в виду. Так вот, в этом случае ты можешь забыть о своих курсах.
– Что? – Лили ахнула. – Ты не можешь так со мной поступить!
Отец лишь махнул рукой.
– Ты знаешь, что я всегда был не в восторге от этой затеи с университетом. Я согласился только потому, что твоя мать ее защищала. Зачем тебе образование, если ты все равно не сможешь работать, когда выйдешь замуж? В учителя идут незамужние женщины, лишенные поддержки семьи и каких-либо перспектив. У тебя и твоих подруг все это есть, и, поступая в университет, вы просто отнимаете эту возможность у тех, кому она действительно нужна. Я знаю, что учение нынче в моде. Но факт остается фактом – вы ходите туда лишь для того, чтобы скоротать время. Пойми, если после всего, что сегодня произошло, Генри разорвет помолвку, – в чем, видит Бог, его нельзя будет винить! – ты останешься с нами. И если в один прекрасный день я внезапно умру – потому что ваше поведение кого угодно сведет в могилу! – о тебе позаботится Франц. Педагогические курсы – это каприз, который я позволяю тебе лишь потому, что ты моя дочь и я хочу, чтобы ты была счастлива. Но если ты снова меня разочаруешь, с учебой будет покончено раз и навсегда. Ты меня поняла?
Лили кивнула. Она почувствовала, что от обиды у нее начинает дрожать нижняя губа, и стиснула руки так, что ногти впились в ладони. Не хватало еще расплакаться здесь!
– Я сожалею о том, что сегодня произошло. Я не хотела навредить семье и сама не понимаю, как так вышло! – пристыженно выпалила девушка, и непрошеная слеза скатилась по ее щеке.
Отец кивнул, несколько смягчившись.
– Хорошо, я рад, что ты сознаешь свою вину. Ты свободна. Марш в свою комнату!
Лили поспешила покинуть кабинет. В коридоре она неожиданно столкнулась с Каем, лакеем Франца, который стоял у двери, прислонившись к стене, и явно не ожидал, что она так стремительно оттуда выскочит.
– Фройляйн Лили… Пожалуйста, не сердитесь, – пролепетал он, но девушка лишь окинула его гневным взглядом и так быстро, как только могла, помчалась вверх по лестнице в свою комнату. Но не успела она захлопнуть за собой дверь, как позади раздался хриплый голос:
– Илли, ты там?
Вскрикнув, она обернулась и встретила вопросительный взгляд Михеля. Его миндалевидные глаза за толстыми стеклами очков так и горели любопытством.
– Михель, ты меня напугал! Я хотела почитать немного в тишине. Что ты здесь делаешь, ты разве не должен быть на занятиях?
Брат хмуро кивнул и вдруг выпалил:
– Беги!
А затем, радуясь своей проделке, засмеялся и хлопнул себя по ляжкам. Лили тоже не смогла удержаться от смеха и почувствовала себя немного лучше.
– Ты опять? Фройляйн Зёдерлунд скоро поседеет от таких проделок!
От этого замечания Михель развеселился еще больше – он хохотал так, что начал задыхаться и рухнул на стул.
– Успокойся, тебе вредно так возбуждаться! – Лили опустилась рядом с ним на колени и, вытащив платок, который брат повсюду носил с собой в кармане курточки, вытерла ему подбородок, по которому стекала тоненькая струйка слюны.
Часто, сам того не замечая, Михель держал рот слегка приоткрытым. Его легкие не работали должным образом: на вдохе он хрипел, а от смеха порой и вовсе начинал задыхаться. С годами симптомы только усугубились. Хотя болезнь еще толком не изучили, Лили знала, что лекарства от нее нет. Мать следила за тем, чтобы Михель вел себя как можно тише. Но ему было всего шесть лет, и это вредило его развитию. К тому же нельзя просто взять и запретить ребенку играть. Особенно такому сорванцу, как Михель.
– Идем, ты можешь спрятаться в моей комнате, – прошептала она, и лицо мальчика просветлело. Лили поцеловала его в лоб и потянула за собой.
* * *
Йо ехал на велосипеде вверх по Бельвю и, высматривая взглядом виллу Карстенов, невольно думал о девушке в белом платье. Неужели она действительно приехала в порт на этом самом велосипеде? Через весь город, во всех своих оборках и ленточках? За такой поступок ею можно было только восхищаться. Даже сейчас он немного вспотел, а уж если вспомнить дневную жару… Прежде он никогда не видел дам на велосипеде, и в этом зрелище была своя прелесть. У Чарли глаза бы на лоб полезли, подумал он, предвкушая, как вечером расскажет обо всем лучшему другу за кружкой пива. Когда она вдруг выехала из-за угла, Йо сразу понял, что такое появление изначально не входило в ее намерения. А еще он понял, что по дороге она упала (возможно, не один раз). На лице девушки читалось такое изумление, когда она вдруг увидела толпу… Ничего смешнее и придумать было нельзя. Он почти слышал, как испуганно стучит ее сердце. На секунду он даже подумал, что сейчас она повернет и умчится прочь.
Йо издалека наблюдал за церемонией и слышал речь Лили. Суета вокруг корабля казалось ему смехотворной, вдобавок он не знал, кто такой Шекспир, но этот тип явно не стеснялся в выражениях, и это ему понравилось. Как и то, что девушка явно развеселилась, когда ей удалось смутить всех этих чопорных господ. Она не была хорошенькой, как другие барышни, но ее прямота сообщала ей неуловимую притягательность. И разумеется, он не просто так взялся привезти ей велосипед. Приказ идиота фон Каппельна был здесь ни при чем. Он хотел поговорить с Альфредом Карстеном о несчастном случае.
Йо хорошо знал пострадавшего рабочего. Пауль Гердер был хорошим человеком, преданным и трудолюбивым. За все эти годы не нашлось ничего, в чем его можно было бы упрекнуть. А теперь он больше не в состоянии работать. У мужчины было трое детей и, как слышал Йо, его жена нуждалась в уходе после тяжелой болезни. Даже если Карстен готов был взять на себя медицинские расходы – ампутацию ноги ниже колена, как сообщили Йо в больнице Святого Георга, – кто позаботится обо всем остальном? Кто все эти годы будет кормить его детей?
Йо подозревал, что его затея безнадежна, но все же решил попробовать обратиться к Карстену, воззвать к его лучшим чувствам. Служащим до сих пор не выплачивалась компенсация за травмы, полученные на работе, – несмотря на все усилия профсоюзов и забастовки. Но здесь была иная ситуация: человек хотел оказать услугу дочери Карстена и остался калекой на всю жизнь. Даже если Пауль переживет ампутацию, его семья окажется на улице. Йо показалось, что девушка сознавала свою вину. Возможно, ей удастся повлиять на отца. Нужно хотя бы попробовать. Кроме него, за Пауля некому вступиться.
Он ехал вверх по мокрой от дождя дорожке, мимо цветущих кустов и величественных деревьев и запрещал себе восхищаться окружающим великолепием. Вилла Карстенов буквально кричала о процветании. Это был многоэтажный особняк прямо на берегу Альстера, напоминающий своими зубчатыми стенами, башенками и круговой подъездной дорожкой маленький замок. Тихое, спокойное место, располагающее к себе. Йо огляделся по сторонам. Свежескошенный газон, цветы, манящий запах кофе и вкусной еды. Здесь ему хотелось дышать полной грудью, чего он обычно избегал.
На фоне роз, оплетавших фасад, стояли статуи членов гильдии и смотрели на него сверху вниз. Видимо, они служили напоминанием о происхождении семьи из рабочего класса. Йо презрительно фыркнул и швырнул велосипед на влажную лужайку перед виллой. Таким происхождением гордились лишь те, кто чего-то добился. Богатые торговцы строили свое благосостояние на страданиях и труде простых рабочих, которые день за днем вкалывали до потери сознания, а потом умирали в нищете. Где здесь справедливость, где солидарность? – размышлял он, глядя на фасад дома.
Йо был сегодня на церемонии крещения корабля потому, что его хозяин уже давно не спускал глаз с семьи Карстенов. До сих пор Альфред Карстен наотрез отказывался строить свои корабли на верфи Олькерта, хотя та успела стать самой крупной в Гамбурге. Он демонстративно продолжал ездить во Фленсбург и Ливерпуль. Почему именно там, Йо не знал, но ему было приказано держать ухо востро и слушать, что говорят люди. Так что имя Карстена было ему хорошо известно. Но здесь он был впервые.
Он стоял в нерешительности посреди двора. Вдруг из открытого кухонного окна донесся тихий стук. Пока он размышлял, позвонить ли в парадную дверь или лучше все-таки в заднюю, как и подобало его положению, он увидел, как на одном из балкончиков промелькнуло что-то рыжее. Нахмурившись, он запрокинул голову и прикрыл глаза рукой. Из плюща вынырнуло лицо. Сверху на него смотрела та самая девушка, которую он видел утром. Когда их взгляды встретились, она вздрогнула. Йо усмехнулся. Она явно наблюдала за ним, и ответное внимание застало ее врасплох. Он помахал ей. Через мгновение послышался шорох, и что-то больно стукнуло его по плечу.
– Эй!
Он испуганно отскочил в сторону и потер место удара. Затем наклонился и поднял книгу, которая только что чуть не убила его. Рисунок на обложке говорил сам за себя. Сентиментальная чушь. Он вновь усмехнулся. Так-так, подумал он, листая книгу, в которой то и дело попадались красноречивые иллюстрации. Кажется, ее жених не удовлетворял ее тайные желания. С улыбкой он потер подбородок и перевернул страницу. В этот момент дверь распахнулась, и показалась служанка в черно-белой униформе.
