Мириам Георг
Буря на Эльбе
Слегка покачнувшись, Чарли схватился за фонарный столб. Над крышами сияла зимняя луна, маленькая и красная. Дым из труб беззвучно поднимался в ночном небе, стоял мороз, и на улицах почти никого не было. Что ж, по крайней мере, холодный ночной воздух скрывал зловоние гниющих каналов и помог Чарли прочистить голову.
Он беспокоился о своем друге, который так и не оправился от потери. Однако в последнее время к выпивке добавилась почти болезненная одержимость политикой. Йо читал каждую листовку, которая попадалась ему в руки, ходил на собрания, каждый вечер произносил пламенные речи в разных кабаках. Прогрессивные молодые работяги возлагали большие надежды на то, что теперь, после отставки Бисмарка, что-нибудь изменится. Хотели добиться отмены закона против социалистов. Смыслом жизни Йо стало изменить систему, помочь простым людям. Чарли фыркнул. Безнадежный идеалист, вот он кто, этот Йо. Как будто можно что-то изменить! Жизнь несправедлива, одним людям везет, другим – нет. Вот и все. Можно подумать, стоит нескольким рабочим выйти на улицы, как богатеи, эти мешки с деньгами, поспешат раскошелиться.
Чарли запрокинул голову и посмотрел в небо. Интересно, те ли же звезды светят сейчас над его родной деревушкой? Чарли на мгновение зажмурился, пытаясь справиться с волной жгучей боли. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Когда он снова открыл глаза, взгляд его был тверд. Он не будет о ней думать!
Пытаясь отвлечься, Чарли отодвинул один из мешков, висевших перед окнами, и сквозь дым в помещении разглядел сидящих в углу Фите, Грету и Йо. В мерцающем свете свечей черты лица Греты сделались резче, чем днем, глаза – темнее, жесты – выразительнее. Йо был в стельку пьян, это было ясно по тому, как он беспорядочно шарил руками по столу, не мог удержать взгляд в одной точке и держал спину особенно прямой. Они с Гретой снова спорили. Скорее всего, придется тащить его домой на своем горбу… Чарли невольно улыбнулся. В последнее время они поменялись ролями: раньше Йо всегда заботился о нем. Но слабость Чарли отличалась от пристрастия к выпивке. Ее было легче скрыть.
Чарли невольно вспомнил о том, как познакомился с Йо. Они жили в одном доме: Йо – вместе с семьей, а Чарли снимал угол у одной вдовы. Однажды ночью его разбудил леденящий душу крик.
Супружеская пара этажом ниже снова повздорила, однако на сей раз шум стоял такой, словно муж пытался освежевать свою благоверную. Чарли сердито вскочил с кровати и подошел к двери в соседскую квартиру – одновременно с Йо. Не сговариваясь, лишенные драгоценного сна работяги в молчаливом взаимопонимании преподали соседу урок. И не зря. После этого в той квартире больше никто не шумел, а благодарная соседка следующие несколько недель угощала их пирогами. Они с Йо давно уже не живут под одной крышей, однако с тех пор стали друзьями. Лучшими друзьями.
Внезапно кто-то дернул Чарли за рукав. Обернувшись, он увидел старика с изможденным лицом. От холода его нос покраснел, и сопли стекали ему в рот. Старик протянул Чарли картину и сказал, с надеждой глядя на него:
– Я могу нарисовать вашу возлюбленную. Расскажите, как она выглядит, и я нарисую. Если останетесь недовольны, можете не платить!
Чарли вздрогнул, а потом покачал головой.
– У меня нет возлюбленной, – резко ответил он и заколебался. Старик был одет в тоненькую куртку и дрожал от холода. – Попытай счастья где-нибудь в другом месте, отец. Никто здесь не захочет тратить деньги на подобное, – дружелюбно проворчал он, похлопал старика по плечу и вернулся в кабак.
Оказавшись в подвале, где его встретила привычная смесь дыма, пота и пивного перегара, он остановился и нервно пригладил бороду. На короткое мгновение его охватило искушение… А вдруг этот старик и правда сможет ее нарисовать? Вдруг после стольких лет Чарли сможет увидеть ее снова? У него не осталось ни одной ее фотографии… От этой мысли Чарли бросило в пот, и он всем своим существом пожелал выбежать на улицу и остановить старика. Но что потом? На что он надеется? Ведь это невозможно! Как он должен ее описать? Как описать ее настороженные, задумчивые глаза, или улыбку со слегка поджатыми губами, от которой около правого уголка рта появлялась ямочка… Как описать тонкий нос, который выглядел по-разному в зависимости от того, с какой стороны на него посмотреть…
Порой Чарли начинал сомневаться в том, что память его не подводит. Пытался представить ее лицо, и оно расплывалось перед глазами, растворяясь и складываясь заново. В такие моменты страх сжимал горло, и Чарли с поразительной ясностью осознавал: он никогда больше ее не увидит. Никогда. Ее лицо будет расплываться все больше и больше, пока однажды не исчезнет полностью.
«Нет», – подумал Чарли и покачал головой. Это невозможно. И, самое главное, опасно.
– Не стоит тревожить мертвых! – прошептал он и решительно направился обратно к столу. Но он почувствовал, как покалывают ладони.
* * *
– В нашей библиотеке есть «Король Лир»? – поинтересовалась Лили, опустив вилку.
Поданный на десерт ананасовый пирог с глазированной вишней был восхитительно вкусным, однако Лили прекрасно знала, сколько стоит этот экстравагантный ужин, приготовленный из привезенных из-за границы продуктов, и не могла им насладиться. Пожив в грязи и нищите, начинаешь смотреть на расточительство другими глазами. Но Генри настоял на том, чтобы на стол подавались только самые лучшие блюда. Платил ее отец, конечно. Как и за все в этом доме.
Генри поднял голову и посмотрел на Лили. Последнее время не часто случалось, чтобы она обращалась к нему, тем более нейтральным или даже примирительным тоном. У Генри на лице отразилось удивление, а взгляд на мгновение задержался на синяке у Лили под глазом.
– Конечно, – откашлявшись, ответил он. – Почему ты спрашиваешь?
Губы Лили дрогнули. Генри понятия не имел, какие книги есть в библиотеке. Он выкупил библиотеку у обанкротившегося акционера и с тех пор ни разу не заглядывал в нее. В приличном доме должна быть библиотека – это все, что его волновало. Поначалу Лили очень обрадовалась бесчисленному количеству книг, но вскоре обнаружила, что они совершенно не соответствуют ее вкусу: научно-популярные книги на латыни, исторические исследования о войне Алой и Белой розы… Кроме того, попытавшись снять с полки томик Диккенса, Лили с изумлением обнаружила, что многие книги в кожаных переплетах – целые ряды! – всего лишь муляж. Судя по всему, английские аристократы любят украшать себя интеллектуальным фасадом, однако не готовы вкладывать в него большие деньги. «Красивая обманка», – подумала тогда Лили. Прямо как древняя Пруссия. И как многое другое в жизни Генри. Лили готова была побиться об заклад, что он никогда не читал Шекспира.
– Просто так. Мне нравятся произведения Томаса Харди, – ответила она.
Генри серьезно кивнул:
– Томас Харди – великий писатель.
Лили прикусила щеку, чтобы не рассмеяться.
– Какая из его книг твоя любимая? – спросила она, невинно вскинув глаза.
– Как тут выбрать? – Генри покачал головой.
Лили напустила на себя невозмутимый вид, пытаясь скрыть свое презрение. Почему Генри не может просто признать, что ничего не знает о Томасе Харди, а о Шекспире – и того меньше? И что он не смог бы прочитать книгу на английском языке.
Они с Генри каждую неделю брали уроки английского. Ко всему прочему, Лили начала читать английскую литературу и очень полюбила этот язык, когда поняла, что в Британии, в отличие от Германской империи, есть множество писательниц, социально-критические книги которых могут скрасить ее долгие туманные вечера. А вот Генри английский давался нелегко. Он научился сносно разговаривать, но его знаний было недостаточно, чтобы получить медицинскую степень – что стало одной из причин, почему в последнее время он был как никогда вспыльчив и нетерпелив.
– Я попрошу Мэри найти для тебя «Короля Лира».
Генри улыбнулся, и в глазах у него промелькнула надежда. Лили практически слышала его мысли: неужто в кои-то веки у них состоится непринужденная беседа за обеденным столом, как у мужа с женой? Без ссор и угнетающего молчания?
– Благодарю. Однако ей придется непросто, ведь эту пьесу написал Шекспир, – приторно-сладко ответила Лили. Потом отодвинула стул и добавила: – Я утомилась. Прошу меня извинить.
Генри уставился на Лили во все глаза. Лицо его отразило мимолетное удивление, а затем потемнело от гнева. Он сжал губы и судорожно скомкал салфетку.
Лили не боялась: на трезвую голову Генри никогда не поднимал на ее руку. Когда он не ответил, Лили встала и, нарочито медленно обойдя его, покинула обеденный зал.
«Ты – чудовище, – подумала Лили, выйдя за дверь и прислонившись к ней спиной. – Ты, Лили Карстен, – настоящее чудовище».
Она покачала головой, заметив, что все еще думает о себе как о Карстен. Она так и не смогла привыкнуть к тому, что стала госпожой фон Каппельн. Только то, что Ханна тоже носит эту фамилию, немного примиряло Лили с навязанным ей браком.
Она проворно взбежала по обитой бархатом лестнице и толкнула дверь в детскую. Ханна по обыкновению спала на спине, вытянув руки и ноги. Несмотря на то что стояла прохладная английская зимняя ночь, скомканное одеяло валялось в изножье кровати. Лили тихо подошла к спящей дочери.
«Если бы твой отец мог тебя видеть… – Эта мысль приходила ей в голову по меньшей мере пять раз в день. Несмотря на то, что прошло более трех лет. – Он бы так тобой гордился».
Лили осторожно развязал узелок на ночном колпаке, который няня всегда слишком туго завязывала на подбородке Ханны.
– Ей будет трудно дышать, – каждый вечер возражала Лили, но Конни настаивала на том, чтобы колпак был затянут потуже.
– Если завязать слабо, то волосы выбьются из-под колпака и запутаются.
Это превратилось в своего рода игру: по ночам Лили прокрадывалась к дочери и развязывала ее колпак. Наутро волосы Ханны торчали во все стороны, но, по мнению Лили, маленькой девочке аккуратные волосы не нужны. Что ей нужно, так это хороший сон.
Отчасти причина такого бунта крылась в том, что у всех в доме было больше права голоса над Ханной, чем у собственной матери. Няня и гувернантка подчинялись указаниям Генри, поскольку это он их нанял. Лили с самого начала знала, что в браке у нее не будет никаких прав и тем более – права что-либо решать. Однако она только со временем поняла, что это означает для нее как для матери. Ханна – дитя, которое Лили носила во чреве девять месяцев, а потом родила, едва не лишившись жизни. Ханна – часть нее. Мысль о том, чтобы провести без дочери хотя бы день, была для Лили невыносимой.
Однако она не могла принимать никакие решения в отношении Ханны. Лили нельзя было кормить грудью, ей пришлось использовать молокоотсос, потому что молоко не переставало течь. Ханну кормили из бутылочки, причем делала это кормилица. Лили нельзя было решать, что девочке есть, когда ложиться спать и где находиться. Впрочем, Лили знала, что должна радоваться тому, что Ханна жива, что она здесь. Мало того, что Лили сама пыталась прервать беременность, так еще Генри наверняка собирался отнять у нее малышку после родов. Такой человек, как Генри, никогда бы не стал растить чужого ребенка, тем более – ребенка, прижитого женой от любовника. После родов, когда кормилица впервые привела Генри в комнату, Лили наклонилась и схватила его за руку. «Если заберешь у меня дочь, – прошептала она потрескавшимися от многочасового крика губами, – то я прыгну в реку в тот же день».
Должно быть, Генри по глазам жены понял, что она говорит всерьез. Он побледнел, и какое-то мгновение его лицо ничего не выражало. Затем он едва заметно кивнул. Встал, бросил взгляд на маленький сверток и, не сказав ни слова, вышел из комнаты. Лили без сил опустилась обратно на подушки. На этот раз она победила.
Однако Лили понимала, что не может каждый день использовать свою жизнь как рычаг давления. По большому счету, ее жизнь была довольно сносной. Генри тщательно расставлял свои приоритеты, поэтому во многом ей уступал, чтобы избежать лишнюю головную боль, однако во время коротких приступах садизма он снова и снова демонстрировал свою над ней власть. Словно хотел убедиться, что она не забыла, кто ее муж. Напомнить, кто принимает решения. Кто главнее.
Глава 2
Эмма Уилсон уперлась руками в бока и огляделась.
– Отлично! – объявила она. – Именно так я и представляла себе это место.
Она обращалась к элегантной пожилой даме, которая, судя по всему, не разделяла ее энтузиазма. Дама критическим взглядом осмотрела стены, покрытые свежей штукатуркой.
– Немного заляпанные, не находишь? – Она поджала губы и провела по стене тростью, соскребая краску. – Посмотри, уже осыпаются!
– Конечно, ведь никто не предполагал, что ты, Герда, начнешь их обдирать! – с улыбкой ответила Эмма.
Пожилая дама наклонила голову и тихо хмыкнула. Потом властным движением перекинула через плечо меховую накидку и прошествовала в соседнюю комнату. Ее расшитые бисером юбки волочились по полу, собирая опилки и пыль. Рабочие убрались за собой не очень тщательно.
Покачав головой, Эмма не смогла сдержать полувеселый-полураздраженный стон и поторопилась за Гердой Линдманн.
– Представь, что здесь стоит мебель! – Она остановилась и обвела комнату рукой. – Здесь будет зал. В угол, рядом с печью, мы поставим несколько кресел и диванов, а за ними – красивый стол. По вечерам женщины смогут собираться вместе, вышивать, плести кружева, пить чай. До чего уютная картина… Я уже вижу, как все будет!
Герда внимательно слушала объяснения. Эмма расценила ее молчание как согласие и прошла в следующую комнату.
– Вот кухня. Как видишь, мы почти все оставили так, как было. – Она указала на печь. – Там выход во двор. Курятник уже отремонтирован.
Герда по-прежнему ничего не говорила. Решив воспользоваться этой редкой возможностью, Эмма быстро взбежала на второй этаж по находившейся рядом с кухонной печью узкой черной лестнице. Наверху она остановилась, пытаясь понять, следует ли за ней Герда. Потом довольно улыбнулась, услышав глухой звук трости по нижней ступеньке. Через некоторое время появилась запыхавшаяся Герда. Эмма наблюдала за ней, прислонившись к стене.
– Хочу посмотреть, как ты будешь прыгать по лестницам, когда станешь такой же старой, как я, – едва отдышавшись, сказала Герда и добродушно подтолкнула Эмму тростью. – Вперед, госпожа доктор, чего стоишь? Я не буду ждать тебя весь день! Покажи, на что ушли мои деньги, – сказала она в перерыве между вдохами-выдохами.
– Хорошо, – усмехнулась Эмма. – По обеим сторонам коридора расположены жилые комнаты, каждая из которых рассчитана на двух женщин и куда, если нужно, поместится детская кроватка или люлька. – Она распахнула одну из старых деревянных дверей. – Комнаты выглядят одинаково, поэтому можно не смотреть их все. Печка, туалетный столик. Выход в конце коридора и… – Эмма запнулась. Она уже успела уйти вперед, но Герда по-прежнему стояла в дверях маленькой комнаты. Когда она не ответила, Эмма вернулась обратно. – Герда?
Герда подняла голову, посмотрела на нее и тихо произнесла:
– Эта комната не больше шляпной картонки.
– Знаю, – кивнула Эмма. – Тем более, что женщинам придется жить по двое. Да, условия не идеальны, но так мы сможем принять больше людей. К тому же большинство из них привыкли жить в куда более плохих условиях. По крайней мере, здесь тепло и чисто.
Герда снова заглянула в крошечную темную комнатушку, открыла рот, чтобы что-то сказать, но потом нахмурилась и закрыла.
Эмма поняла, что та потрясена. Сама она работала врачом не только в нищих районах Гамбурга, но и в трущобах Уайтчепела, где повидала немыслимые страдания и такую ужасную нищету, какую только можно вообразить. Герда же знала их только по рассказам – до сих пор. Они с Зильтой Карстен выделили деньги, организовали сбор пожертвований, учредили комитет, нашли архитекторов и приняли участие в выборе дома, но по взгляду Герды было видно, что она только сейчас осознала происходящее в полной мере. Осознала, что такое настоящая бедность. Осознала, что есть женщины, у которых ничего не осталось. Даже крыши над головой.
Эмма осторожно взяла Герду за руку.
– Знаю, комнатки здесь маленькие и очень простые. Но это временное убежище. Женщины, оказавшиеся в беде, многого не ждут. Здесь они получат все самое главное: медицинскую помощь, еду, советы, общество. Здесь они встретят людей, которые позаботятся о них. В первую очередь – о детях…
Герда медленно кивнула, и Эмма поняла, что та взяла себя в руки.
– Неужели нельзя было поставить там хотя бы шкаф? – резко спросила она.
– К сожалению, нет, – сказала Эмма. – Для этого нам пришлось бы перестраивать весь этаж. – Она улыбнулась. – Пойдемте, я покажу вам смотровую и ткацкий станок.
Герда позволила увести себя прочь, однако ее разговорчивость сошла на нет. До конца тура она произнесла едва ли десяток слов, рассматривая все вокруг со странно мрачным выражением лица, которое Эмма не могла истолковать. Была ли она расстроена или встревожена? Или и то, и другое одновременно?
Когда Герда начала подниматься по крошечной лестнице, похожей на куриный насест, Эмма в ужасе схватила ее за руку, чтобы остановить.
– Нет! Наверху помещение для сотрудников. Тебе необязательно…
Герда оглянулась, и Эмма вздрогнула, когда в нее впился стальной взгляд серых глаз. Она поняла, что такую даму, как Герда Линдманн, наверное, редко хватают за рукав. И еще реже говорят ей «нет».
– Я хочу это посмотреть! – потребовала Герда резким командным тоном. Эмма нерешительно кивнула и отпустила ее.
– Хорошо, только не торопись. Лестница довольно опасная.
– Что ж, если я переломаю ноги, то рядом врач, который все исправит, – отрывисто ответила Герда и, тяжело дыша, принялась подниматься по ступенькам. Лестница была настолько узкой, что юбка свисала по обеим ее сторонам. Эмма поспешно подобрала подол и понесла его как шлейф невесты, идущей к алтарю.
– Конечно, исправлю. Но если сломаешь бедро, то сделать это будет не очень просто! – воскликнула она.
– Ты прижимаешься ко мне вплотную, поэтому по крайней мере у меня будет мягкая посадка, – выдавила Герда и остановилась на полпути, чтобы перевести дыхание.
Эмма закатила глаза. Герда очень отличалась от большинства своих ровесниц. Она была светской львицей и пользовалась большим уважением в кругах гамбургской элиты. Несмотря на это, Герда обычно делала что хотела, не заботясь о мнении окружающих. «Что ж, богатая, повидавшая мир вдова может позволить себе то, что не может позволить большинство женщин», – размышляла Эмма. «Она набралась этого у иностранцев!» – говорили люди, когда поведение Герды шло вразрез с общественными устоями, и нетерпеливо отмахивались, не забывая при этом улыбаться. Трудно поверить, что она была лучшей подругой покойной бабушки Лили. «Невозможно найти двух более разных женщин», – подумала Эмма, вспомнив все, что слышала о Китти Карстен.
Поднявшись наверх, они услышали доносящиеся с улицы ржание лошадей и скрип колес. Подошли к окну и увидели, как Тони спрыгнул с козел и открыл перед Зильтой дверь красно-коричневой повозки, а потом снял кепку, заметив стоявших у окна женщин. Те одновременно помахали в ответ.
– Ну наконец-то, – проворчала Герда.
– Просто ты пришла слишком рано, – успокаивающе сказала Эмма.
– А она – слишком поздно. Что ж, пора возвращаться вниз, – вздохнула она, поглядывая на лестницу.
– Не хочешь подождать здесь? Я сбегаю за Зильтой и приведу ее… – начала было Эмма, но Герда фыркнула:
– И не мечтай!
Когда они спустились вниз, Зильта Карстен стояла на кухне и оглядывалась по сторонам. Было странно видеть посреди простой мебели и древесных опилок элегантную женщину в шляпке, украшенной пером. Однако глаза ее сияли.
– Все так изменилось! – воскликнула Зильта, подходя к ним, чтобы расцеловать в щеки. Эмма заметила, что она прижимает руку к животу, и обеспокоенно спросила:
– Как твое самочувствие?
Зильта кивнула и с улыбкой ответила:
– Ты же знаешь, меня всегда укачивает в карете. Уверена, это скоро пройдет.
По позе Зильты можно было с уверенностью сказать, что ей нехорошо, но Зильта старалась этого не показывать, как и всегда.
– Давай все осмотрим, раз уж ты приехала, – сказала Герда, протягивая Зильте руку. Зильта взяла ее, и обе дамы направились в сторону подсобных помещений.
Эмма услышала, как Герда рассказывает Зильте то, что совсем недавно узнала от нее, и улыбнулась. С тех пор как Лили уехала, Герда Линдманн окружила Зильту трогательной заботой. Зильта тогда была лишь тенью себя прежней. Потеря двоих детей из троих лишила ее радости жизни. К этому прибавились недомогания, сильные лекарства, которые она принимала… В то время Эмма была всерьез обеспокоена душевным состоянием Зильты, которое колебалось между возбужденным, депрессивным и странно восторженным. Эмма просила Зильту быть сильной, постоянно напоминала о том, что Лили с Михелем живы и что однажды они снова встретятся… Через некоторое время Альфред разрешил матери навестить Михеля. За первым разом последовал сначала второй, потом третий, и теперь родители ездили к нему каждые несколько недель. С тех пор Зильта преобразилась: оживилась, стала интересоваться тем, что происходит вокруг, глаза ее прояснились. Она решила двигаться дальше, несмотря на то, что теперь на ее красивом лице лежала тень страдания, мелкие морщинки вокруг глаз стали глубже, а взгляд – жестче. Не последнюю роль в этом сыграла дружба, сложившаяся между ней, Эммой и Гердой. Все три женщины были очень разными, однако стоило им встретиться, как между ними начинало искрить вдохновение.
Герда отличалась прямолинейностью, говорила то, что думала, и знала множество интересных историй. Начитанная и умная Зильта всегда выглядела спокойно и элегантно. Женщины обсуждали как политику, так и социальные проблемы, и Эмма обнаружила, что взгляды Зильты не сильно отличаются от взглядов ее дочери, просто она не выносит их за пределы своего салона. Да и вообще старается не озвучивать. Однако в обществе Герды и Эммы постепенно начала оттаивать. Однажды Герда показала Зильте статьи, которые Лили писала для гражданской газеты под псевдонимом Л. Михель, когда жила в маленькой квартирке на Фюлентвите. Поначалу Зильта испугалась, но потом с восхищением проглотила статьи, не в силах поверить, что ее дочь способна написать подобное. Было видно, что одновременно с испугом она испытывает гордость.
Эмма много рассказывала о работе в приюте и об ужасных условиях, которые царят в бедных кварталах Гамбурга. Трудно сказать, с чего все началось. Сначала Эмма раз или два вскользь упомянула о том, что они с Лили мечтали открыть приют для попавших в беду женщин – молодых матерей и жертв домашнего насилия. К ее удивлению, Герда, а через какое-то время и Зильта загорелись этой идеей и захотели воплотить ее в жизнь. И вот их женский приют должен скоро открыться. Эмма еще раз огляделась. Герда может сколько угодно ворчать, но она безумно гордилась тем, чего они добились.
В следующее мгновение послышался крик:
– Господи боже! Эмма! Сюда!
Она бросилась в соседнюю комнату и увидела там Зильту, которая стояла на коленях, прижав руки к животу. Ее лицо побледнело, а на лбу выступил пот.
– Что с ней? – суетилась Герда, словно испуганная курица.
Эмма помогла Зильте подняться на ноги.
– Тебе нужно прилечь, – успокаивающим тоном сказала она и повела Зильту в подсобное помещение, где стоял диван. Зильта медленно села, и лицо ее исказилось от боли.
Эмма сочувственно посмотрела на нее и сказала:
– Я принесу тебе что-нибудь попить, а ты пока ложись, вытяни ноги.
Кивнув, Зильта подчинилась. Герда села рядом и осторожно похлопала ее по руке. Эмма же поспешила в лавку через дорогу за кувшином темного пива. Здешнюю воду лучше не пить: хотя приют находится не в неблагополучном Гэнгефиртеле, но вода все же поступает из каналов. Эмма обеспокоенно оглянулась на дом. С тех пор как несколько лет назад она взяла Зильту под свое наблюдение, той стало значительно лучше. Симптомы заметно уменьшились, и застарелый недуг, казалось, начал отступать. Однако лекарства не было. Зильте придется жить с этой болезнью вечно.
* * *
Лили торопливым шагом пересекла туманную Черч-стрит, прошла мимо трамвая, запряженного лошадьми, и толкнула богато украшенную деревянную дверь магазинчика «Хакаби и Хакаби», на ходу откидывая вуаль и снимая перчатки. Над головой зазвенел колокольчик, и Лили окутал запах старой бумаги. Прихожая напоминала вход в маленькую пещеру: низкие потолки магазинчика едва позволяли встать в полный рост. На полках десятки и сотни книг пылились в ожидании покупателей. Тут и там можно было увидеть стаканы с загадочным содержимым. В углу стояла лошадь-качалка, глядевшая на Лили желтыми стеклянными глазами, а над прилавком, тихо поскрипывая, висела клетка с чучелом альбатроса. Сам прилавок тонул в ворохе бумаг и разных вещей, которые, казалось, менялись каждую неделю. «Хакаби и Хакаби» был не только книжным и букинистическим магазином, но еще и антикварным.
Лили с любопытством разглядывала непонятную штуковину, похожую на деревянный протез пальца ноги, когда из-за полога появился господин Хакаби. При виде Лили он улыбнулся, отчего морщинок у него на лице стало еще больше.
– Госпожа фон Каппельн! Признаться, не ожидал, что вы так быстро прочитаете «Нортенгерское аббатство»… – Господин Хакаби запнулся и пораженно замер, наткнувшись взглядом на синяк у Лили под глазом.
– Я и не прочитала, – поспешила признаться она, не дожидаясь, пока господин Хакаби что-нибудь скажет. – Он дается мне непросто. Кэтрин со своей любовью к готическим романам и жаждой приключений… Несколько лет назад я была такой же. Это все равно что читать о себе. Кэтрин очень забавная и немного сумасбродная, но я пока не решила, как к ней относиться.
Господин Хакаби покачал головой.
– Вы пока в начале романа. Подождите, пока Кэтрин вернется из Бата. Героиню ждет удивительное преображение. – Он улыбнулся. – Я не зря рекомендовал вам эту книгу.
– Так я и думала. Обязательно дочитаю ее до конца. Скажите, у вас есть «Король Лир»? – спросила Лили, резко меняя тему, потому что взгляд господина Хакаби снова остановился на ее синяке.
– А-а-а. – Старик понимающе наклонив голову. – История о старом короле, чье властолюбие привело к великой несправедливости, и о его любимой отвергнутой дочери, которая возвращается к отцу, несмотря на нанесенную ей обиду, – произнес он и задумался, уставившись отсутствующим взглядом прямо перед собой. – Пьеса о хрупкости рукотворного мира, полного интриг, которые в конечном итоге разрушают добро, и после прочтения читатель остается совершенно опустошенным, без надежды, без объяснений. – Господин Хакаби подмигнул. – В моих закромах всегда найдется «Король Лир». Если хотите знать мое мнение, то это лучшее произведение Шекспира!
– Думаете? Я всегда считала «Короля Лира» слишком жестокой книгой. Мне куда больше нравится «Венецианский купец».
Потерев крючковатый нос, господин Хакаби заинтересованно склонился над прилавком и сдвинул брови.
– Необычный выбор. Чем подкупила вас эта пьеса? Позвольте угадать: вам понравилась хитроумная Порция, которая вышла замуж за обедневшего Бассанио, отвергнув богатых женихов, и выиграла суд благодаря тому, что воспользовалась точностью слов в своих интересах.
– Совершенно верно, – тепло улыбнулась Лили. – К сожалению, Порция выиграла суд не только потому, что трактовала слова так, как ей выгодно. Но и потому, что переоделась в мужчину. Я считаю это единственным недостатком пьесы.
– Хм-м-м… – Улыбка господина Хакаби стала шире, а глаза сверкали, как всегда, когда ему выдавалась возможность обсудить с кем-нибудь литературу. Он постучал по прилавку длинным указательным пальцем и сказал: – Возможно, это не столько недостаток, сколько отражение своего времени. Искусно скрытая критика общества.
– Несомненно. Но разве было бы не прекрасно, если бы Порция одержала победу как она сама? Возможно, если бы в прошлом мужчины-писатели осмеливались изображать своих героинь иначе, то сегодня положение женщин в обществе было бы иным.
Господин Хакаби прислонился к стоявшему позади него шкафу, отчего книги на полках опасно покачнулись.
– Вот только могли ли они это сделать? Герои Шекспира связаны правилами и условностями времени, в котором он жил. Свобода его действий была ограничена. Женщина не могла стать юристом – как, впрочем, и сейчас. Елизаветинская эпоха была еще консервативнее нашей. Несмотря на это, Шекспир сделал Порцию правительницей. Вспомните, как он описал ее царство…
– Как сказочный мир, полный лунного света и романтики, – презрительно бросила Лили.
– Который, однако, в лучшую сторону отличается от мужской Венеции, где все подчинено торгово-экономическим вопросам, – возразил господин Хакаби.
– Я считаю неправильным делить миры на «мужской» и «женский». – Лили решительно скрестила руки на груди. – Мы живем вместе. Зачем нас сравнивать? Почему один пол должен быть лучше другого?
Господин Хакаби просиял.
– Это один из важнейших вопросов всех времен! И Шекспир поднимает его посредством своих героев. Видите, насколько гениален он был?
– Конечно, можно интерпретировать пьесу и таким образом, – ухмыльнулась Лили. – Шекспир действительно бросает вызов существующим условностям.
– И таким образом заставляет читателей задуматься о них, – заключил господин Хакаби. – Я понимаю, почему вам нравится эта пьеса. Как правило, люди сопереживают героям, которые им близки. Порция – неординарная, умная и начитанная женщина, которая с помощью хитрости проникает в мир мужчин и отказывается от главенствующих ролей. Совсем как и вы!
Лили грустно улыбнулась.
– Вот только Порция чего-то добилась. А я… – Она пожала плечами. – Недостаточно отказаться от корсетов и произносить громкие речи за закрытыми дверями. С каждым годом все больше женщин выступают против существующего порядка. В Германской империи тоже. Минна Кауэр, Гедвига Дом… Они пишут и публикуются, создают ассоциации, требуют равенства и права голоса.
– Насколько мне известно, эти замечательные женщины – вдовы?
– Вы их знаете? – удивилась Лили.
– Конечно! – с улыбкой отозвался господин Хакаби. – У меня есть очерки госпожи Дом. Хотя, должен признаться, мне непросто их читать.
Лили кивнула.
– Эти женщины и правда вдовы. Но они выступали и прежде… – Она беспомощно вскинула руки.
Взгляд старика-книготорговца смягчился.
– Каждый сражается в меру своих возможностей, дорогая моя. Именно об этом я только что говорил. Вы тоже живете в рамках, которые накладывают на вас определенные ограничения.
