Микаель Ниеми
Дамба
Глава 7
Винсент Лаурин оглядел контору. Как будто бы все. Кофейник сполоснул, вымыл чашку, стряхнул крошки со стола. Бумаги… бумаги пусть останутся, надо только сложить поаккуратнее. Унитаз… Налил в унитаз зеленую жидкость из яркой пластмассовой бутылки, повозил щеткой и спустил воду. И пятна на мойке… тоже надо вымыть, но не чересчур тщательно. Ничто не должно быть чересчур. И преувеличенная, неестественная чистота, и грязь наводят на одну и ту же мысль: депрессия и отчаяние. Этому человеку надоело жить.
А он сам? Его тело? Достал дезодорант, потер подмышки. И зубы почистил – идентификацию проводят по зубам. Какой-нибудь ко всему привыкший судебный эксперт разложит их в кювете из нержавейки, натянет резиновые перчатки и начнет по очереди брать и разглядывать. Один за другим – его зубы.
Пусть обгорелые, пусть окровавленные, но уж во всяком случае без загнивающих остатков еды.
Трусы он предусмотрительно надел чистые. Неординарная мысль: именно трусы определяют память о человеке. Подумать только – на нем были грязные трусы.
А может, и нет. Ничто не имеет значения, но хочется умереть чистым.
И летная форма. Собственно, из летной формы только куртка, темно-синяя, с массой карманов. Что же касается брюк, то одно дело, когда проводишь экскурсию “Лапландия с высоты птичьего полета”, тогда брюки костюмные, с отутюженной складкой. А если летишь в какой-нибудь саамский лагерь, то грубые, прочные штаны, как и куртка, с множеством карманов. Туристские. Никакой фуражки или пилотки – но обязательно солнцезащитные очки. Обязательно. Все же знают – Винсент никогда не летает без очков. Вертолетные курсы он проходил во Флориде, а во Флориде без очков невозможно. Они там, похоже, и не снимают их никогда. Как в кино – что за пилот без темных очков?
Проверить еще раз, не торопясь. Нормально – все выглядит так, будто погибший покинул контору для очередной воздушной экскурсии. Думать не думал, что эта экскурсия последняя в его жизни. Все останется Ловисе, дочери погибшего. Все, что у него есть, достанется ей. Плюс страховка, плюс похоронные. Не меньше миллиона. Она даже сможет отказаться от студенческого кредита. И Винсент почему-то уверен – дочь наверняка позаботится, чтобы гроб заказали приличный. А может, когда все закончится, когда пройдет шок… может, даже почувствует укол потери, поймет, что он все-таки ее очень любил. Даже вложил фотографию в бумажник – тоже своего рода намек, хотя он и не имел такой привычки. Да, когда Ловиса была совсем малышкой, он всегда держал с собой ее трогательные снимки, а потом – нет. Если машина не сгорит дотла, бумажник тоже передадут Ловисе – осмотрят, сделают какие-нибудь анализы, составят протокол и передадут. Не могут не передать. Откроет и увидит: она была с отцом в его последнем полете. У самого сердца.
Дождь заметно усилился. Винсент запер контору. Взял, как всегда, карту с маршрутом, сумку с бутербродами и термос. Все должно выглядеть как обычно, будто он собирался приземлиться в Сталолуокта, попить кофе и позавтракать. Причина есть – Нильс Хенрик и вся его команда просили заскочить. Саамские поселки – самые крупные заказчики в это время года. Время забоя оленей и переезда на другие пастбища. И по дороге – надо же такому случиться! – вертолет возьмет курс немного правее, к Сареку. Ошибка навигации в тумане вещь не такая уж редкая. И прощай, жизнь. Удар – и все. С земли увидят только дымок из лабиринта ущелий, утесов и ледников… его отлетающую душу.
И вот тут-то потребуется сила воли. Преодолеть выработанный тысячами летных часов рефлекс, не рвануть штурвал, не попытаться избежать катастрофы – сидеть и смотреть, сжать зубы и постараться не замечать отчаянные вопли бурлящего в крови адреналина.
Он запустил ротор – надо прогреть двигатель. Пробежал глазами чек-лист, проверил показания приборов, температуру, уровень топлива. Надел очки – с желтоватыми, специально приспособленными для тумана стеклами. Маршрут заранее согласован с наземными службами в аэропорту Каллакса. Все по давно вызубренным правилам. Рутинный полет. Посмотрел наверх – лопасти ротора, поначалу вращавшиеся медленно и неохотно, уже почти неразличимы.
И почти одновременно краем глаза заметил приближающуюся машину. Это еще что? Пикап резко затормозил, и… о господи… кто же еще! Разумеется, Хенни. С искаженным яростью лицом, не обращая внимания на дождь, мчится к вертолету.
Только не сейчас. Только не сейчас! Он покачал головой и нажал рукоятку газа.
Сильный удар. Боковое стекло мгновенно покрылось паучьей сетью трещин. У нее молоток! Она взяла из машины молоток. И опять подняла… Она что, не знает, сколько стоит стекло в кабине? Гневно искривленный рот – что-то кричит. Винсент отложил наушники и приоткрыл дверь.
– Пионы! Где мои пионы, сукин сын?
Еще один удар в кузов. И еще один. Он представил безобразные вмятины. Неужели она приперлась только из-за этих самодовольных цветов?
– Выкинул в лесу.
– Где! Говори – где?
Она подняла глаза на вращающийся винт. С ума, что ли, сошла? Не соображает: швырнет молоток в ротор – сама погибнет. Сломанные лопасти разлетятся, как наточенные косы, только в сто раз быстрее! А ведь и в самом деле сейчас запустит, физиономия совершенно безумная, зрачки расширены. Ну точно – помешалась на этих цветах.
Но продолжения он не ожидал. Хенни рванула на себя дверцу и бросилась на него. Что она хочет? Избить его? Убить? Во всей сцене было что-то настолько комическое, что он невольно улыбнулся – она собирается убить человека, который уже мертв. Убить второй раз. Она барахталась у него на коленях и что-то истерически визжала, ему никак не удавалось разобрать слова.
Он посмотрел в окно и какое-то мгновение не мог понять: что происходит? Перед ним росла грязно-бурая, покрытая пеной гора. Она двигалась прямо на них, подминая корабельные сосны, столетние ели и даже столбы высоковольтной линии, они гнулись и ломались, как соломинки. И дома… дома! О дьявол, там же могут быть люди! И Хенни… дерется, царапается, орет… одно и то же слово:
– Взлетай! Взлетай!
Что она имеет в виду? Вертолет? А, ну да… он же сидит в кабине вертолета с прогретым двигателем.
И еще до того, как он успел сообразить и хоть как-то оценить происходящее, засевший в душе пилот уже принял решение: Винсент прибавил газ, нащупал между ляжек бывшей супруги рукоятку изменения угла лопастей и сдвинул ее на “взлет”. Машина взмыла в воздух и удержалась, несмотря на глухой, тяжелый удар в брюхо.
Зверь не допрыгнул, только щелкнул зубами.
Вверх, вверх… в мягкую пелену дождя, в безопасный, прохладный туман.
Глава 8
Барни вытер мокрое лицо и продолжил погоню. Наглая девица уже была на дамбе, на ходу кричала что-то в телефон. Наверняка зовет подружку на помощь. Значит, будут двое против одного.
Уровень воды… он такого никогда и не видел. Выше максимальной отметки. Как прилив в море, подумал он. Прибывает и прибывает. Скоро начнет переливать дамбу.
Внезапно городская стерва остановилась. Нагнулась и посмотрела вниз. Что она там ищет? Барни прибавил скорость – заболело колено. Давно пора сбросить вес. И со снюсом[7] завязывать. Много чего пора… теперь еще и правое колено заскрипело. А она… чем она там занимается? А вот и подружка появилась, в таком же голубом дождевике. Но ей еще бежать да бежать, он доберется быстрее. Если, конечно, колено позволит – может заклинить так, что с места не сдвинешься. И селезенка колет – как ножом под ребра.
Но он не остановился, хотя следовало бы передохнуть. Охотничий инстинкт – куда его денешь? Древняя штука. Вонзить зубы в горячее мясо… Но почему она не убегает? Забыла, что сперла у него телефон?
– Давай сюда мобильник, мать твою! – прорычал Барни.
Она не ответила. Посмотрела на него, и он поразился – лицо белее мела. Но не убежала. Он протянул руку:
– Давай сюда телефон, и забудем про это.
Она покосилась на приближающуюся подругу. Хотела что-то сказать, губы зашевелились, но не смогла выдавить ни звука. Заигрывает с ним, что ли?
И тут Барни услышал необычный звук. То есть звук вполне обычный, но не для этого места.
Он подошел к решетке и заглянул вниз.
Из трещины в вогнутой ребристой бетонной стене, пульсируя, как кровь, струей вытекала вода.
– Коричневая! Грязная! – крикнул он внезапно охрипшим голосом.
Она не ответила, но дураку ясно: думает о том же, что и он. Рыжая вода. Бетонная скорлупа дамбы лопнула, и из нее вымывает засыпку. Медленно, но верно. Тысячи тонн земли. И не так уж медленно, все быстрее и быстрее.
– Надо линять отсюда!
Она дрожащими пальцами лихорадочно нажимала клавиши телефона. Ошиблась, начала заново.
– Берегитесь! – Ветер донес отчаянный крик ее подруги.
В верхнем бьефе водная гладь совершенно неподвижна, если не считать ряби от мелких уколов дождя. Пока… Суораяуре, Аккаяуре, вся система водоемов, перекрытых дамбой. Миллиарды тонн воды чудовищным брюхом навалились на хлипкое человеческое сооружение и ждут своего часа.
Кажется, дождались…
– Надо немедленно рвать отсюда! – проорал он.
И словно в ответ на его призыв полотно под ногами качнулось, задрожало и, как ему показалось, просело на несколько миллиметров.
– Быстро!
Девушка прижала мобильник к уху и нетерпеливо перетаптывалась – по-видимому, никто не брал трубку.
Барни подошел и схватил ее за руку с телефоном. Она дернулась, как пойманная птица, но он был намного сильнее. Наверняка останутся синяки.
– Дай сюда телефон, черт бы тебя побрал!
Она покачала головой. Шлем мотается на голове – не было бы ремешка, соскочил бы.
– Бе-ереги-итесь! – кричала напарница.
Внезапно в руке девицы зазвонил телефон.
– Алло! – крикнул он. – Дамба! Дамба вот-вот, мать ее…
Он не знал, нажала ли она кнопку ответа, и даже если нажала, слышал ли кто-то на другом конце его крик. Вывернул руку в запястье и потянул на себя. Она попыталась вырваться. Мобильник упал на полотно и, отскакивая от бетона дамбы и подмигивая светящимся дисплеем, полетел в воду.
– О дьявол!
Он с силой дернул девушку за руку. Она застонала, послышался противный треск разрываемого дождевика. Покачнулась и упала – сознание, что ли, потеряла? Нашла время, дура… Уж не убил ли, часом?
Его начало трясти. Он мгновенно сообразил, что это не озноб страха – под ногами ворочался и рвался на волю гигантский зверь, чудовище, готовое разнести в клочья наспех сооруженную для него хлипкую клетку. Полотно вибрировало все сильнее.
По бетонной поверхности поползла трещина, совсем рядом, небольшая, сантиметр, не больше, и из нее тут же фонтаном забила вода. Трещина быстро расширялась. Как в кинокомедии, успел подумать Барни. Одна нога в лодке, другая на берегу.
– Надо уходить…
Подбежавшая подружка смотрела на него как на чудовище. Будто это он тряс дамбу.
– Валим! – Барни повернулся к тому берегу, откуда пришел.
– Ничего подобного, только туда, – она показала на другой берег, – там безопаснее!
– Как же… на тот свет добраться, может, и безопаснее.
– Ты ее ударил, я видела…
Еще одна идиотка. Надо бы и эту мазнуть по размалеванным губешкам.
Некогда. Он неуклюже перепрыгнул фонтанирующую трещину и оглянулся.
Подруги постояли в нерешительности и двинулись, ускоряя шаг, на другой берег. Господи, что за тупицы… Дамба вибрировала все сильнее. Уже не в одном, а в нескольких местах забили фонтаны воды.
Барни заставил себя остановиться и побежал назад, крича и размахивая руками:
– Сюда, бегите сюда! Вы что, ослепли? Спятили?
В ту же секунду обе отчаянно закричали и словно поскользнулись. На его глазах дамба вздрогнула и просела, он видел такое только в фильмах про землетрясения. И все ж Барни успел ухватить виновницу его злоключений за руку. Отбивается, верещит что-то, подруга тащит ее в другую сторону… Ну что – тут только сила. Он дернул руку к себе. Вложил в этот рывок все свои сто килограммов веса и все-таки оторвал от подружки. Под ними что-то происходило, от тихого, но оттого еще более жуткого низкочастотного гула хотелось бросить все и бежать куда глаза глядят. Внезапно полотно перекосилось еще сильнее, превратилось в довольно крутую наклонную плоскость, и Барни еле удержал девушку, упершись ногами в излом бетона. Она просто-напросто висела у него на руке.
– Да помогай же, – хрипло проорал он.
Ей и в самом деле удалось зацепиться и выбраться на еще не просевшую часть.
Они побежали что есть сил. Гул внезапно превратился в оглушительный рев, как в самолете, когда продуваешь уши при посадке. Барни не оглядывался. Легкие невыносимо жгло. Он перепрыгивал через трещины, борясь с желанием остановиться, отдышаться, – и будь что будет. В колене что-то хрустнуло. Он упал ничком и закашлялся, изо рта клейкими нитями летела пена. Поднял глаза – ее лицо выросло до невероятных размеров, заслонило небо.
И только тогда он повернул голову.
Мир перестал существовать.
Описать невозможно. Миллиарды тонн разорванного в клочья мира. Он рефлекторно потянулся за мобильником, собрался сделать снимок – и вспомнил: телефон лежит на дне этого ада.
У него даже нет камеры, чтобы это запечатлеть. Только глаза. Ничего не остается – лишь сидеть и смотреть.
Даже вообразить не мог, что человеку суждено такое увидеть.
Глава 9
Лабан поднял камень и замахнулся. Кто-то из женщин пронзительно завизжал. Лена не двинулась с места. Очередное шоу, опять примеряет главную роль.
– Не посмеешь, – тихо и презрительно произнесла она.
Лабан изогнулся, напрягся – видно, постарался изобразить античную скульптуру. Вылитый дискобол. Или метатель копья с какой-нибудь амфоры. Дамы тут же схватились за карандаши. Ни одна не встала на ее защиту, даже слова не сказала. Сидят и изображают святую преданность искусству. Как это знакомо… та же история, что и в школе. Все эти идиотские собрания… У нас проблемы с дисциплиной, говорит ректор[8], и все дружно кивают: да-да, как же, проблемы с дисциплиной – и говорят, говорят, говорят… а в конце концов приходят к выводу, что дисциплина хоть и хромает иногда, но более или менее ничего. У других хуже. И обязательный протокол: да, кое-что могло быть и получше, но, принимая во внимание… в общем, терпимо. И ни одна шавка не решается вякнуть. Куда девались страстные речи в учительской, сплетни, вечно интригующие группки и отщепенцы? И уж кому бы стоять на своем, как не профсоюзному бабью с их неизменными прическами под французскую училку – подглядели когда-то в кино, – так нет, сидят овцы овцами и кивают, кивают.
Помнится, ей тогда пришел на ум брехтовский зонг – что-то там про шагающих под барабанный бой баранов, которые сами же и поставляют для этих барабанов кожу.
И она попросила слова. Не хотели давать, уже вроде бы подвели черту в так называемых дебатах, но она все равно начала говорить.
И выложила все, о чем шептались в коридорах и на ланчах.
Словно сквозняк пробежал по учительской: заежились, задергались и, конечно, тут же нашли корень проблемы.
Она сама. Лена. Кто же еще? Ах, какая неприятность! Среди прелестных, мирных овечек обнаружилась одна паршивая.
И понеслось! Сразу стало ясно, что именно надо подправить в их благородной деятельности. Разумеется, корректно и осторожно, в лучших традициях шведского консенсуса. Еще одно собрание, потом еще одно, предложение другого места, конфликтологи, психотерапевты… История тянулась два семестра, пока не признали: бедная женщина переутомилась. Utbränd. Outburned. Сгорела на работе. Можешь ехать домой и отдыхать, пока не поправишься. Восемьдесят процентов зарплаты.
Бред. Ничего она не переутомилась и не перегорела, но урок получила: помалкивай, и все будет в порядке. На том стоит общество. Вот вам пример: мерзавец над ней издевается, а этому бабью хоть бы хны. Сидят и мусолят свои кисточки. Как свет упал – важно, а человек… что – человек? Человек – хрен с ним.
Лена глубоко вдохнула, повернулась к Лабану спиной и, стараясь не втягивать голову в плечи, собрала рисовальные принадлежности в рюкзак. Затем взяла зонтик и начала подниматься по береговому откосу. На сегодня хватит. Никаких размывов-подмывов, наплывов-заплывов, никаких затеков, никаких попыток угадать прихотливую игру пигментов и передать непередаваемое – вечное движение реки. Никакого обсуждения сделанных набросков после совместного дружеского пикника.
Разболелась голова. Знакомая история, хотя головная боль все же лучше депрессии, это она уже поняла. Лучше любая боль, чем медленная смерть под одеялом.
Надо уходить. Вернуться в шале, свернуть спальный мешок на двухъярусной кровати, собрать барахло и уходить. Интересно, далеко ли до дороги? И нелегко придется – художественный скарб в рюкзаке весит немало, да еще этот чертов дождь. Холодно, мокро… ну и что? Она прекрасно знала, что будет, если останется. Лабан не успокоится. До разбора рисунков дело не дойдет – он будет демонстрировать дамам ссадину на затылке, следы зубов, рассказывать, как с ним жестоко обошлись и как ему плохо. И все примутся ахать, сочувствовать и поглядывать на нее с осуждением. Знакомая история – все против нее.
Откос был довольно крутым, ей пришлось остановиться и отдышаться. Внизу дамы продолжали рисовать позирующего Лабана. Двенадцать зонтов, двенадцать женщин, склонившихся над мольбертами. Никто не попытался ее догнать, спросить, что на нее нашло, как она себя чувствует. Никто, даже Маделен. Художницы… оказывается, вот что это значит – быть художником. Уставиться в одну точку, пока весь мир не сузится до жалкого прямоугольника, который можно изобразить на бумаге карандашом или красками.
Натурщик успокоился, сел на камень и принял медитативную позу – ни дать ни взять роденовский Мыслитель. Одной рукой обхватил колени, другой подпер подбородок. Голова в полупрофиль, взгляд устремлен на реку. Господи, какая пошлость. Китч.
И именно в эту минуту, когда она нашла это слово, китч, Лена услышала слабый звук, какой-то неясный шорох. Будто в кронах деревьев внезапно зашумел ежесекундно прибавляющий в силе ветер. Странно: кроме нее, среагировал только Лабан. Вскочил с камня и начал вглядываться в верховья реки. Шум становился все сильнее и сильнее, у нее даже мурашки побежали по коже. Теперь он походил на отдаленные непрерывные раскаты приближающейся грозы. В такую погоду хорошо бы оказаться под крышей.
И тут Лабан, скользя и спотыкаясь, побежал вверх по крутому откосу. Спектакль продолжается, успела подумать Лена, но посмотрела на реку и остолбенела.
Излучина исчезала прямо на глазах. Река шла сплошным потоком. Кто-то из дам закричал, но Лена не услышала крика. Увидела только искаженную ужасом физиономию и широко открытый рот, все звуки заглушал нарастающий грохот. Поле зрения сузилось, по какой-то дикой прихоти сознания она вспомнила медицинский термин “туннельное зрение”. Сердце выпрыгивало из груди. Завороженно, не двигаясь, она смотрела, как гнутся и ломаются деревья, как исчезает береговая линия – единственное, что связывает воду и сушу в понятное человеческому рассудку целое. Вот вода, а вот суша. Пункт отсчета в устройстве жизни.
Ноги дрожали так, будто неведомый кукловод дергал за ниточки, пытаясь выбивать ее ногами барабанную дробь. Судорожно, почти захлебнувшись, вдохнула.
Наверное, этого недостаточно – просто жить, успела подумать Лена. Требуется что-то другое.
Начинающих художниц накрыла огромная, ревущая тьма.
Глава 10
Ловиса не успела вырулить за ворота, как почувствовала уже ставшую привычной в последние дни дурноту.
Черт, только не в машине. Включила на полную мощность вентилятор, опустила стекло и с облегчением ощутила холодные уколы дождя на щеке. И еще странный запах в машине… отвратительный, тошнотворный. Должно быть, Уле Хенрик что-то перевозил и запах въелся в обивку. А скорее всего, никакого запаха нет. Чудится. Гормоны уже занялись своим делом – перестраивают организм. Меняется тело, органы чувств воспринимают окружающую среду на новый, материнский лад. Появляются обонятельные и вкусовые галлюцинации. Не ожидала, что эта перестройка начнется так быстро.
Надо сосредоточиться на дороге. Недалеко, пара километров, потом поворот – и к реке, к папиной конторе. Видимость отвратительная, туман, и этот нескончаемый, неутомимый дождь. Добраться поскорей, забежать в туалет, вымыть лицо холодной водой. И вырвать, если удастся, хотя рвота облегчения не приносит.
Что же это за вонь? Дизель? Или фенол? Что-то химическое, ничего хорошего для ребенка. Она наклонила голову поближе к дефлектору и с трудом подавила позыв на рвоту. Кондиционер не работает, воздух уже нагрелся и отдает тем же опасным запахом. Что же он возил? Наверняка что-то для работы. Керосиновый камин? Или рулон строительного полиуретана – они иногда им пользуются, когда перегоняют оленей, хотя все равно непонятно зачем. Саамы занимались этим и тысячу лет назад, когда никакого полиуретана и в помине не было. Сколько раз говорила – бери “тойоту”, когда возишь всякую дрянь. Запахи всасываются в кровь, а у нее с ребенком кровь общая. Дитя любви… Она произнесла эти слова вслух и, несмотря на полуобморочное состояние, улыбнулась.
Нет, не дотянет. Осталось совсем немного… но не блевать же в машине.
Ловиса съехала на обочину у добротного двухэтажного дома и еле успела выскочить наружу. Ее вырвало, потом еще раз. Не надо было пить кофе – рвотные массы черные, как деготь, и примерно такой же вкус. Вообще пора отказаться от кофе.
Дождь не стихает. Не особенно сильный. Не летний ливень – обычный, моросящий осенний дождь. Река за деревьями в поблескивающих пятнах, похожа на жесть после неумелой чеканки. Посмотрела на окна дома – не видит ли кто, как ее выворачивает наизнанку. Хотя могла бы и не смотреть, там никого нет. Все знают: дом купили южане и пользуются им только летом. Любители северной природы, но только до той поры, пока она не особенно северная. Зиму тут они вряд ли бы пережили.
Папина контора совсем близко. Она прислушалась. Шум двигателя… или показалось? Запустил ротор… Куда он собрался в такую погоду?
Она отшатнулась – мимо на большой скорости пронесся пикап, круто, с заносом, обогнул ее припаркованный “вольво” и исчез за поворотом.
Как такое может быть? Это же пикап Эйнара! А за рулем, конечно же, мама. И что это может значить? Только одно: сейчас опять начнется ссора.
Ловиса стерла с губ жгучий желудочный сок. Наверное, папа знал, что ему предстоит, поэтому так странно разговаривал. Искал поддержки. Знал, что мама что-то затевает, и искал поддержки. Опять деньги, разумеется. Не остановятся, пока не разорвут друг друга в клочья.
Внезапно в голову пришла мысль. Даже не пришла, а вспыхнула, как шаровая молния, – маленький ослепительный шарик. Сейчас же ехать к ним и рассказать новость. Поздравляю, дедушка и бабушка. Вы первые, кто узнал.
Шум двигателя нарастал. Неужели отец знал, что мать вот-вот появится, и решил удрать? Но… странная история… это вовсе не двигатель. Гул приближался с другой стороны, с верховьев Люлеэльвен. Она встала на бетонное полукольцо вокруг гриля.
И увидела.
Ребенок… страшная мысль. Ребенок. Не отводя глаз с взбесившейся реки, Ловиса попятилась к дому. Пожарная лестница начиналась метрах в двух от земли. Она взлетела на нее, как кошка, и начала карабкаться вверх.
И ее накрыла тяжелая ледяная мгла.
