Михаил Захарчук
Вячеслав Тихонов. Тот, который остался!
В уже упомянутом фильме есть еще одна песня, много лет назад бывшая очень популярной.
От людей на деревне не спрятаться,
Нет секретов в деревне у нас.
Ни сойтись, разойтись, ни сосвататься
В стороне от придирчивых глаз.
Ночью в рощах такая акустика,
Уж такая у нас тишина,
Скажешь слово любимой у кустика —
Речь твоя всей округе слышна.
Но не бойся, тебя не обидим мы,
Не пугайся, земляк, земляка.
Здесь держать можно двери открытыми,
Что надежней любого замка.
За полями, садами, за пасекой
Не уйти от придирчивых глаз.
Тем, кто держит свой камень за пазухой,
Ох, и трудно в деревне у нас.
К тому времени, когда «Дело было в Пенькове» дошло до павловопосадских жителей, большинству из них уже было ведомо, что их земляк Слава Тихонов заделался артистом. Но о том, что он еще и столь замечательно поет, впервые узнали даже очень близкие и знакомые ему люди. Потому как парень никогда и нигде не светился со своим голосом.
Впервые заставил Вячеслава – именно принудил, тот жутко сопротивлялся! – запеть кинорежиссер Станислав Иосифович Ростоцкий, как раз в фильме «Дело было в Пенькове». С той картины они, к слову, сдружились на всю жизнь. Ростоцкий снял всего четырнадцать фильмов, включая дипломную работу «Пути-дороги», короткометражку «Зимние этюды» и документальный «Профессия – киноактер». В пяти лучших картинах главные роли исполняет его друг Слава Тихонов.
В «Майских звездах» он поет дуэтом с Михаилом Пуговкиным:
Эх, дороги,
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Выстрел грянет,
Ворон кружит,
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит.
А дорога дальше мчится,
Пылится, клубится,
А кругом земля дымится,
Чужая земля.
Сценарий фильма «На семи ветрах» Ростоцкий писал вместе с Александром Галичем и настоял на том, чтобы имя главного героя капитана Суздалева было Вячеслав. Галич удивился подобной просьбе:
«Да какая разница, как мы его назовем?!»
«Разница большая, – хитро щурясь, заметил Станислав Иосифович. – Более того, давай эпизод с исполнением вальса так пропишем, чтобы женщины уговаривали Суздалева петь, а он упорно отказывался».
Галич удивился еще больше и, конечно, согласился.
Ну а дальше вы, читатель, должно быть, помните ту сцену вечеринки в доме Светланы Ивашовой. Офицеры и медсестры танцуют под аккомпанемент на рояле Суздалева. А потом девушки начинают дружно упрашивать его спеть. Капитан отнекивается, сопротивляется до тех пор, покуда не подходит Светлана – Лариса Лужина со словами: «Слава, ну спой, пожалуйста!»
Дальше льется обворожительный, совершенно фантастический вальс Кирилла Молчанова на слова Александра Галича:
Сердце, молчи,
В снежной ночи
В поиск опасный
Уходит разведка.
С песней в пути
Легче идти.
Только разведка в пути не поет,
Ты уж прости…
Где-то сквозь снег
Песни и смех.
Здесь лишь гудит
Новогодняя вьюга.
В дальнем краю
Тех, кто в бою,
Вспомни и тихо пропой про себя
Песню свою.
Вот стучу по клавиатуре, а сам как бы мысленно подпеваю Суздалеву – Тихонову. Музыка Кирилла Молчанова вообще моя любимая, а этот «Вальс разведки», сдается мне, является одним из лучших лирических сочинений композитора.
В 1976 году Станислав Ростоцкий приступил к съемкам фильма «Белый Бим Черное ухо» по одноименной повести Г. Троепольского. Об этой работе я еще расскажу подробно. Пока остановлюсь на том, что главного героя – одинокого пенсионера-фронтовика, писателя, увлеченного охотой, изначально, по замыслу режиссера, должен был играть Вячеслав Тихонов. Собственно, под него Ростоцкий с Троепольским и писали сценарий.
Нина Евгеньевна Меньшикова – жена режиссера – рассказывала:
«Станислав Иосифович послал Тихонову сценарий для прочтения. Он очень дорожил мнением друга и всякий раз советовался с ним, даже когда его не снимал. Через некоторое время Слава пришел к нам домой, чтобы возвратить сценарий. И, как сейчас помню, сказал Ростоцкому: «Стас, наверное, это лучшее из того, что ты до сих пор снимал. Я не умею говорить комплиментов и всяких цветистых слов, но спасибо тебе за такую чудную роль. Пожалуй, и для меня она станет лучшей. Но, надеюсь, петь ты нас с Бимом в этой картине не заставишь?»
Он, оказывается, всегда полагал, что поет неважнецки. Во всяком случае, поет хуже, чем играет».
Вот такая, если хотите, читатель, запредельная требовательность к себе наблюдалась у этого великого и мудрого актера.
Музыкальный специалист из меня, разумеется, тоже никудышный. Но голосом каким-никаким владею, потому утверждаю, что Вячеслав Тихонов пел очень даже прилично. Со мной наверняка согласится большая часть моих читателей. Ну а тем, кто думает иначе, я посоветовал бы не полениться и найти на просторах Интернета песню «Иволга» из фильма «Доживем до понедельника» в исполнении Тихонова. Ее потрясающий текст, между прочим, принадлежит великому русскому поэту Николаю Заболоцкому.
Какие простые и великие слова:
В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною,
Льются листья с высоких ветвей,
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.
Пролетев над поляною
И людей увидав с высоты,
Избрала деревянную
Неприметную дудочку ты,
Чтобы в свежести утренней,
Посетив человечье жилье,
Целомудренно бедной заутреней
Встретить утро мое.
Ну и так далее.
Какая душевная мелодия того же Кирилла Молчанова! А исполнение!
Другой вопрос, что по музыкальной науке голос Тихонову и в самом деле никто и никогда не ставил. Поэтому артист полагал, что равняться с профессиональными певцами не имеет права. Не берусь утверждать, что именно так оно было в действительности. На эту тему он никогда не высказывался. Однако факты говорят сами за себя.
Помимо четырех фильмов Ростоцкого Вячеслав Тихонов спел под гармонь «Расскажи-ка ты, кукушечка» в фильме «Оптимистическая трагедия». Еще он очень оригинально исполнил «Ой, ты, степь широкая» в многосерийном фильме «Семнадцать мгновений весны». Помните: испек картошку в камине, налил рюмку шнапса и стал мысленно петь. Сразу у него не пошло. А когда Штирлиц все же взял нужную тональность, то исполнил лишь первый куплет величайшего русского народного шедевра на все времена. Дальше идет только мощный баянный мотив. Тихонов из деликатности своей не стал петь всю песню. И режиссер Татьяна Лиознова с ним согласилась.
Строго говоря, в игре на рояле Вячеслав Васильевич тоже сильно уступал Святославу Теофиловичу Рихтеру. Дитя войны, он не учился в музыкальной школе, тем более в консерватории. Но поскольку был артистом от бога, то и перед камерой играл как заправский пианист. Во всяком случае, никто из зрителей не скажет, что учитель Мельников, играющий в кадре на пианино, выглядит неуклюже или фальшиво.
Однако мы с вами, читатель, слишком далеко забежали наперед в биографии героя. Давайте вернем свой танец к печке, в нашем случае – к наколке. Ибо редко кто из моих собратьев и сестер, писавших о Тихонове, прошел мимо этой диковинной причуды юноши.
Сам Вячеслав Васильевич о ней высказался так:
«И курение сызмальства, и наколки – это все из-за безотцовщины. Отцы наши поголовно все ушли на фронт. Мы – малолетки – остались с матерями одни. Тогда и начали покуривать.
Дыма папиросного я терпеть не мог, но отказаться было нельзя. Как и нельзя было в свое время не сделать наколку: не хочешь – значит, ты нам не ровня, чужак.
В то время взрослые часто ездили на юг за хлебом. Набирали каких-нибудь вещичек, которые можно было обменять на пшеницу, и отправлялись на поезде из нашей средней полосы в южные края. И мальчишки тоже забирались на крышу вагона.
Привозили так называемый турецкий табак – очень крепкий. Помню, попробовал в первый раз – даже слегка подтошнило. Однако пересилил себя и стал курить. Если все ребята вокруг с цигарками ходят – так и я не хуже их. Вот только где табак доставать? Денег же ни у кого не было.
Тогда мы изобрели такой способ: делили улицу на двоих. Каждый шел по своей стороне и собирал чинарики. Набрав гору заплеванных, раскисших под снегом чинариков, шли в наш штаб. Штабом мы называли дом, где жили два брата-сироты. Затапливали русскую печь, расшелушивали все наше богатство на сковородку, сушили табак, а потом крутили цигарки из газет, как сейчас помню, «Правда» и «Красная звезда».
Когда отец вернулся с войны, сразу почувствовал, что от меня пахнет табачком. «Никак покуриваешь, сынок?» – спросил. Ну а что я мог ему ответить? Молчал, потупив голову. Время досталось такое: мальчишескому уставу нужно было соответствовать. Отец на работе целый день, мать тоже. А я сам себе предоставлен. И вокруг меня – такие, как я.
Нет, бывали, конечно, серьезные, «педагогические» разговоры с отцом, но всегда в мягких тонах. И не более чем разговоры. Даже моя татуировка не вывела его из себя.
Воспитывался я в простой рабочей обстановке. Меня всегда окружали дети рабочих. В маленьком ткацком городке, где я рос, отношения между людьми тоже строились просто. Нас не столько школа воспитывала, сколько улица. Мальчишеское братство на свой путь наставляло. Эта наколка и курение – мои пожизненные дань и ясак ему. Во времена моего военного детства все ходили с наколками – так модно было. Хорошо еще, мне хватило ума наколоть только свое имя «Слава». Потом никак не мог от этой опрометчивой надписи избавиться. Так и играл двух князей с наколкой на руке. Со временем научился прятать от глаз людских эти выцветшие пять букв. Но странное дело: никогда не досадовал на них. Как и никогда не устыдился своего босоногого, голодного и холодного военного детства. Всю жизнь оно мне душу греет».
После ремеслухи Слава Тихонов пошел работать слесарем на военный завод. Трудился прилежно, и его как передовика производства руководство предприятия определило на подготовительные курсы Московского автомеханического института. Мать с отцом облегченно вздохнули. На ближайшие годы судьба сына обретала стабильность.
Им пришлось, правда, изрядно поволноваться, когда Слава пренебрег техникой безопасности, непозволительно низко наклонился над обтачиваемой деталью и ему до крови запорошило глаза металлической пылью. Слава богу, доктор сумел тонким магнитом удалить ее.
После операции Тихонов поехал в столицу, чтобы сдать документы в приемную комиссию автомеханического института. В дороге, однако, передумал и направился на киностудию «Мосфильм». Почему-то ему казалось, что именно там должны готовить кадры для кино. Встал в сторонке и принялся наблюдать за людьми, входящими и выходящими с территории. Долго решал, как впоследствии оказалось, почти судьбоносную задачу: к кому тыркнуться за разъяснениями. Наконец ему приглянулся один мужик, по виду артист точно.
«Извините, – обратился он к этому человеку, страшно волнуясь, – вот я хочу в кино сниматься. Куда мне документы надо сдавать?»
Ну и кто мне возразит, скажет, что юношей на ту пору не руководил указующий перст судьбы? Ведь у себя в Павловском Посаде он никому никогда даже словом не обмолвился о заветной мечте, а тут выложил ее первому встречному.
Правда, этот встречный оказался еще в своем роде и провидцем.
Он не посмеялся над растерянным провинциалом, но заговорил с ним участливо, почти заинтересованно:
«А что ты, парень, умеешь делать?»
Слава с ответом не нашелся, пролепетал что-то невнятное, вроде того, что не боги, мол, горшки обжигают.
«Да, брат, не боги, но мастера точно. А мастерству сниматься в кино учат во ВГИКе. Есть такой институт. Москву знаешь? Ну, тогда езжай на трамвае номер тридцать девять до ВДНХ. Справа от нее будет институт. Возле него засохший фонтанчик. Вход с парадного подъезда. Поднимешься на второй этаж, повернешь налево и увидишь на дверях табличку с надписью «Приемная комиссия». Там и сдашь свои документы. Удачи тебе, артист!»
Слава в точности выполнил это указание и поехал домой. Каких только мыслей не передумал за время той дороги. Ведь о своем решении он действительно не сообщил никому на всем белом свете! Сам, словно движимый какой-то неведомой силой, направил свои стопы вовсе не туда, куда его проводили всей семьей – в автомеханический институт, – а в нечто неведомое, пугающее и одновременно притягивающее, словно глубокий зев колодца, именуемое коротким словом «кино».
Впрочем, страшила юношу вовсе даже не реакция родных и близких на собственный дерзновенный поступок. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест. Другая мысль, полная обреченного трагизма, не давала ему покоя.
«Вот, положим, – рассуждал парень, – приняли у меня документы. Никуда бы они не делись, с бумагами у меня порядок полный. Да и оценки в аттестате приличные. Но потом ведь пойдут такие испытания, что с ними мне ни в жизнь не справиться. Вот и выгонят меня с треском. И что тогда? Как возвращаться в городок, где тебя каждая собака знает, и все будут ехидненько так интересоваться: ну что, артист погорелого театра, указали тебе от ворот поворот?»
Все произошло в точности так, как он и предполагал. Дома случился не просто переполох – все выпали в ступор. Какое кино? Какой такой ВГИК?
«Ты в своем уме, сынок? – гневно интересовался отец Василий Романович. – Ведь у нас с тобой обо всем уже трижды говорено-переговорено».
Дядя Володя на полную мощь включил свой «артистический» авторитет:
«Понимаешь, Слава, кино – это такая клоака, что умные люди, да хоть меня возьми, обходят его десятой дорогой. Там надо руками, локтями работать и по трупам шагать. Это не для тебя с твоим робким характером».
Мама, Валентина Вячеславовна, утирая слезы, приговаривала:
«Сынок, тебе надо получить такую профессию, чтобы она и тебя, и твою будущую семью кормила. Не нравится тебе автомеханический институт, иди в Тимирязевскую академию – все же верный кусок хлеба».
«Одним словом, – вспоминал Вячеслав Васильевич, – шум и гам стояли в нашем доме, каких я доселе не слышал. Очень всех задела моя неожиданная строптивость. На шум вышла бабушка – глава нашего дома, очень мудрая женщина и доброты невероятной. Если есть во мне доброта, то она от нее. А если есть строгость – это от деда. Он был машинистом, водил длиннющие поезда по Нижегородской ветке. Не пил и не курил, был до чрезвычайности строг, но все его любили.
Так вот, вышла моя бабушка, сама доброта, и, обращаясь к домашним, сказала: «Валя, Вася, Володя, вы не запрещайте Славику идти туда, куда он хочет. Он еще молодой и сам не раз сможет свое решение изменить. Но если вы ему сегодня запретите, он всю жизнь будет считать, что вы ему помешали». Произнесла эти мудрые слова и тихо ушла обратно в свою комнату.
После этого я с молчаливого родительского согласия стал готовиться к экзаменам во ВГИК. Почему я тогда проявил столь завидное упорство, даже затрудняюсь это объяснить. Никаких таких дарований особых во мне не замечалось, да и поводов к их выявлению тоже не наблюдалось. Шла тяжелейшая война, и главная задача была в ней выжить.
Откуда же во мне возникла тяга к кино? Полагаю, что все обстояло гораздо проще, чем теперь кажется. И в предвоенные годы, и особенно в период долгой войны мое поколение познавало мир в основном через кинематограф. Через те яркие, запоминающиеся образы, что создавались известными и популярными актерами. Мы и сами не ведали, как исподволь в нас рождались мечты героического плана. Мы почти всегда отождествляли актера с его героями. Бабочкин, Черкасов, Жизнева, Андреев, Чирков, Алейников, Жаров, Бернес, Крючков, Марецкая – все они и были для нас самыми настоящими героями. Они увлекали наше юношеское воображение, становились для нас нравственным примером.
Возможно, что для меня кино более органически, чем у других, вошло в мои детство и юность. А уже впоследствии это как-то преобразовывалось в стремление узнать мир кино изнутри. Уже ощущалась недостаточность пассивного созерцания чужих судеб и страстей. Уже возникало непреодолимое желание самому жить и действовать на экране. Хотя, понятное дело, мне тогда и в голову не могло прийти, сколько потов сойдет с меня до первой роли. А вернее сказать, до первой настоящей роли, до того «момента истины», с которого, по существу, рождается актер».
В самом ВГИКе тоже оправдались самые дурные предчувствия Вячеслава. Да по-иному и быть не могло. Общеобразовательные предметы он сдал хорошо. Однако на втором туре требовалось продемонстрировать хоть какое-то актерское мастерство. А Тихонов, по правде говоря, даже слабо представлял себе, что это такое, с чем его едят, и, разумеется, срезался.
«После второго тура я слетел. До сих пор остро помню ту трагическую ситуацию. Вышла девушка с короткой стрижкой и стала быстро-быстро, скучным, безликим голосом зачитывать фамилии: «такой-то принят», «такой-то не принят». Тихонов – не принят. Легко так произнесла: «Тихонов не принят». А меня как обухом по голове. И все поплыло, рассыпалось. Вот только тогда я понял, как на самом деле сильно мне хотелось поступить именно во ВГИК, как я надеялся, что случится какое-то чудо. Но его не случилось. А для меня все остальное уже было незначительным, второстепенным – так втемяшил себе мысль, что буду актером кино».
Говорят, бог любит троицу.
О третьем чуде, которое свершилось на пути Вячеслава Тихонова к заветной мечте, рассказал в своей книге «Театр и судьба. Воспоминания» Борис Бибиков:
«Слава Тихонов стоял, уткнувшись носом в стенку. Тонкие плечи беззвучно вздрагивали. Как и многие другие, он старался не показать, что плачет. Он плакал от обиды, от горя, от какой-то безысходности. И тогда я сказал ему: «Успокойся, я возьму тебя. Приходи в сентябре учиться».
Заметьте, читатель: профессор мог ведь спокойно пройти мимо. Абитуриенты на вступительных экзаменах в вуз плачут куда чаще, чем мальчишки и девчонки в детском саду. Но ведь что-то же заставило Бибикова остановиться, разговориться и принять такое судьбоносное решение.
ВГИК: грезы и проза. Наставники
Напомню читателю, что Борис Владимирович Бибиков и есть тот самый актер, который так блестяще сыграл профессора Александра Александровича Соколова в культовом фильме «Приходите завтра». Во ВГИКе он вместе с женой Ольгой Ивановной Пыжовой сорок лет вел актерскую мастерскую. Только они и могли конкурировать с Сергеем Герасимовым и Тамарой Макаровой. Бибиков и Пыжова – ученики Станиславского. А сами они дали путевку в отечественный кинематограф таким выдающимся актерам, как Нонна Мордюкова, Любовь Соколова, Майя Булгакова, Екатерина Савинова, Татьяна Конюхова, Леонид Куравлев, Людмила Гладунко, Марина Лобышева-Ганчук, Борис Токарев, Семен Морозов, Софико Чиаурелли, Надежда Румянцева, Андрей Вертоградов, Тамара Носова, Светлана Дружинина и, конечно же, Вячеслав Тихонов.
Бибиков полагал съемки в кино второстепенным занятием. Поэтому у него нет ни единой главной роли. Он снялся более чем в двух десятках фильмов, но играл всяких эпизодических генералов, профессоров, полковников. Даже самая известная работа в упомянутой картине его ученика Евгения Ташкова «Приходите завтра» – все же роль второго плана.
Основным своим поприщем Бибиков считал педагогику, причем по праву. Всем своим видом, интеллектом, поведением в быту и на службе он удивительно точно соответствовал высокому званию учителя, наставника. Благородная чистая седина, узкое холеное лицо, высокий, чуть дребезжащий голос и неотразимый, ныне утерянный замоскворецкий говор. Борис Владимирович отличался прямотой и независимостью суждений, убеждений, симпатий и антипатий. Звания «профессор» и «интеллигент» тоже как нельзя более адекватно, изоморфно и эквивалентно соответствовали Борису Бибикову.
Между тем отец его всю жизнь был связан с лошадьми, в молодости служил наездником на Московском ипподроме, а после революции ухаживал за племенными табунами в коневодческом хозяйстве Тульской губернии. Борис с отличием окончил гимназию, поступил в МГУ на медицинский факультет, тогда же сильно увлекся театром и пришел в студию Михаила Чехова. Чтобы заработать средства на пропитание, он трудился разнорабочим, грузчиком, газетчиком. В студии встретил свою суженую Ольгу Пыжову, которая тоже бредила театром, была лично знакома с Вахтанговым, Станиславским. Разница в возрасте – Ольга была на шесть лет старше Бориса – нисколько не мешала их бурной и содержательной театральной жизни. В 1942 году Бибиков и Пыжова становятся преподавателями ВГИКа.
Ольга Ивановна Пыжова – заслуженный деятель искусств РСФСР, лауреат Сталинской премии. Она обучалась в Институте благородных девиц, но бросила его, стала бухгалтером, а весной 1914 года во время петербургских гастролей МХТ встретилась с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко. Режиссер посмотрел Ольгу и пригласил ее на экзамены в Москву. Пыжова обошла двести претенденток и поступила в Первую студию МХТ. В 1928 году из-за конфликта с М. Чеховым она перешла в Театр Революции, где проработала до 1934 года. В 1928–1938 годах играла в Театре им. Вл. Маяковского. В конце тридцатых сотрудничала с Московским государственным театром для детей, играла на сцене Театра Моссовета. Широкую известность получила после роли Хариты Игнатьевны Огудаловой в фильме 1936 года «Бесприданница» режиссера Якова Протазанова по знаменитой пьесе А. Н. Островского. Позже лишь изредка появлялась на экране, играла небольшие роли.
Поэт-имажинист, теоретик искусства, прозаик и драматург Анатолий Мариенгоф говорил о ней так:
«Ольгу Ивановну Пыжову я бы тоже отнес к ряду некрасивых красавиц. Разноцветные глаза этой актрисы Художественного театра воспел в своем рассказе один из «Серапионовых братьев». Язычок у Пыжовой был тонкий и острый, как лезвие бритвы, которая почему-то называется безопасной. А о пыжовском нраве следовало бы сказать приблизительно те же слова, что сказал Пушкин о комедии Бомарше:
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро».
Основным призванием Ольги Пыжовой стала педагогика. Она преподавала актерское мастерство в студии Евгения Вахтангова, Театре-студии имени Ермоловой. С 1924 года сосредоточилась на ГИТИСе. В 1939 году Ольга Пыжова первой из советских актрис получила звание профессора по кафедре актерского мастерства. С 1942 года преподавала во ВГИКе, вместе с мужем Борисом Бибиковым возглавляла актерскую мастерскую.
Вот такая выдающаяся творческая и супружеская пара вырастила, выпестовала и проводила в кинематограф Вячеслава Тихонова. Впрочем, как читатель убедился чуть выше, не только его.
Автору этих строк посчастливилось общаться со многими учениками Бибикова и Чижовой. С некоторыми я поддерживал и дружеские отношения.
Спрашиваю однажды Куравлева:
– Леонид Вячеславович, а почему вы всегда так неохотно идете на контакт с прессой?
– Не обижайся, – ответил он. – Но мне с вашим братом журналистом чаще всего говорить не о чем. Они же поголовно не знают, кто такой Бибиков. А ведь это один из лучших советских педагогов. Он мог видеть в своих учениках то, что другим было недоступно. Скажем, я лично очень скромно вел себя на курсе, совсем не по-актерски. Да и сама учеба давалась мне весьма затруднительно. В какой-то момент я был уже на грани исключения. Очень многие во ВГИКе считали, что я профнепригоден. Только Борис Владимирович настоял на том, чтобы меня оставили, и в конце концов сделал-таки из меня актера. Уже став известным, я часто навещал Бориса Владимировича. Мне было важно посидеть рядом с ним, помолчать, послушать его. В том общении с учителем я всегда черпал для себя что-то очень важное, нужное, вдохновляющее. «Биб» для многих из нас был не только учителем, но и родителем. А для меня он – Бог.
Надо ли педалировать здесь то обстоятельство, что и для Тихонова профессор Бибиков тоже значил больше, чем обыкновенный преподаватель киновуза? Ведь если бы в победном 1945 году Бибиков не выказал участия к плачущему неудачнику, не выслушал того, не дал возможность проявить себя, то как знать, пошел бы ли Слава на вторичный штурм ВГИКа.
«Борис Владимирович всегда привносил в свои занятия с нами особый дух МХАТа, идеи и мысли Станиславского, – вспоминал Тихонов. – Он бывал с нами в меру строгим. Случалось, сердился и даже в сердцах покидал аудиторию. Девочки, его любимицы, во главе с Катей Савиновой бросались за ним, уговаривали, просили за всех нас прощения. Сценки те выглядели наивно, почти по-детски, однако Бибиков всякий раз смягчался и возвращался. Он не очень щедро раздавал похвалы, особенно прилюдно. Часто вызывал нас к себе на беседу, по одному.
Мне как-то сказал, что в целом доволен моими курсовыми работами, и посоветовал:
«Ты пристальнее следи за собой – не морщи лоб по любому поводу, не раздувай ноздри. Выявлению сути роли это наверняка не поможет, а лишнее хлопанье лицом ей только навредит. И не репетируй перед зеркалом. Такое любование собой всегда уводит от главного – персонажа, который тебе предстоит играть».
Вот так, подробно, заинтересованно и, я бы даже сказал, щедро, педагог наставлял нас жить ролью, а не кривляться. Эта школа всегда со мной.
Назвать профессора Бибикова добреньким – да ни у кого бы из нас язык не повернулся. От него можно было получить такого нагоняя!.. Борис Владимирович, к примеру, слыл ярым противником киносъемок во время учебы. Бывали случаи, когда за выдачу разрешения на съемки под его разнос попадал даже сам ректор ВГИКа. Бибиков мог ворваться к нему в кабинет и на повышенных тонах отчитать: «Кто имел право дергать мою ученицу?»
По существу, ведь в фильме своего ученика Евгения Ташкова «Приходите завтра» наш учитель сыграл самого себя. Однажды ему пришлось схлестнуться с Василием Сталиным. Тот задумал организовать в Москве театр ВВС и в качестве актеров пригласил выпускников курса Бибикова 1950 года. Причем пообещал новоиспеченным звездам несусветно большое по тем временам жалованье.
Все были довольны, кроме Бибикова. Он буквально встал грудью против этой затеи и настоял на своем. Бибиков терпеть не мог актерских привилегий, выделения актеров в высшую касту, проявлений «звездности».
Вообще, если суммировать все воспоминания о нем, начинаешь понимать, чего он хотел от актеров помимо профессионализма. А хотел он, чтобы его ученики воспринимали свое призвание не как подарок судьбы, счастливый билет, а как крест, миссию, святой труд. Только бесконечно преданный искусству человек мог заслужить его благосклонность.
Одной из его любимых учениц была Катерина Савинова – та самая Фрося Бурлакова из фильма «Приходите завтра».
Собственно, он открыто называл ее своей любимицей и заявлял: «Я прожил большую жизнь, знавал много знаменитых актеров. Но видел лишь двух невероятных людей, которые были бы так беззаветно преданы искусству и поразительно талантливы. Это Станиславский и Катерина Савинова».
По итогам вступительных экзаменов все группы были укомплектованы полностью. Поэтому, несмотря на усиленные хлопоты профессора Бибикова, Слава Тихонов был зачислен только на один испытательный семестр, в продолжение которого ему, «условному студенту», предстояло доказать свою состоятельность. Это значило, что по общеобразовательным предметам он должен был получать только хорошие и отличные оценки. Но главное – зарекомендовать себя на артистическом поприще, проявить свои способности в умении хорошо, грамотно говорить, танцевать, показывать акробатические этюды и пантомимы, петь и декламировать. Наконец, продемонстрировать всем свою готовность играть на сцене.
Тихонов вполне успевал по всем предметам, занимался весьма прилежно, не получил к концу семестра ни единой «тройки», только «хорошо» и «отлично». А главное, вместе с Сережей Гурзо Слава начал репетировать большой этюд «Утро Обломова» из романа Ивана Гончарова. Поначалу между парнями даже возник спор: кому кого играть.
Потом Тихонов рассудительно предложил:
– Ты старше меня, значит, твой Захар. Ну а мне уже что осталось.
Гурзо представлял собой потрясающую личность, родился в многодетной патриархальной московской семье. Один из его дедов был протоиереем, отец – врачом, а мать преподавала точные науки в Гнесинке. Дядя по матери – Иван Михайлович Кудрявцев, народный артист, играл на сцене МХАТа. Жили они в коммунальной квартире на Кузнецком Мосту.
Шестнадцатилетний Сережа добровольцем ушел на фронт, в Польше получил тяжелое ранение. Год лечился в госпиталях, после чего и поступил во ВГИК. Феерически дебютировал на киноэкране в роли Сергея Тюленина из фильма Сергея Герасимова «Молодая гвардия». Помимо актерской работы Гурзо писал стихи и песни. Выпустил поэтический сборник «Далекое, близкое», часто выступал с концертами. Снялся в четырнадцати фильмах. Получил две Сталинские премии. Пользовался невероятным, фантастическим успехом у женщин. Скоропостижно скончался, не дожил четырех дней до своего сорок восьмого дня рождения.
«Утро Обломова» стало заметным событием во ВГИКе. На просмотр приходили студенты даже из других театральных вузов столицы. Тихонов и Гурзо получили по четверке. Из педагогических соображений пятерок им не поставили. Таким вот образом по всем итогам семестра Вячеслав Тихонов стал студентом на законных основаниях.
«Годы существенно стерли из моей памяти те сложные и тревожные перипетии моего зачисления во ВГИК, – вспоминал Вячеслав Васильевич. – До сих пор живо лишь ощущение огромного, ни с чем не сравнимого счастья. Так вот и началась моя дорога в кино.
Наши педагоги Ольга Ивановна Пыжова и Борис Владимирович Бибиков готовили нас к профессии артистов кино. Но путь к ней лежал через сценическую площадку. На театральных подмостках мы играли самые разноплановые роли – от комедийно-бытовых до трагических. И потому я окончил институт, по сути дела, театральным актером. А кино и театр, несмотря на свое кровное родство, говорят все же на разных языках.
Вот поэтому мои первые пять-шесть ролей в кино ушли, как мне кажется, на познание кинематографа. Надо было приучать самого себя к атмосфере работы на съемочной, а не на сценической площадке. Что такое театр, я знал, что такое кино – нет. Началось профессиональное изучение не только самого кинематографа, но и изучение себя в рамках кинематографа.
С нашим курсом больше других педагогов занимались Ольга Пыжова и Борис Бибиков – потрясающие знатоки театра, лучшие представители мхатовской школы. Учеба давалась мне непросто. Но рядом со мной всегда были Ольга Ивановна и Борис Владимирович. Не считаясь с собственным временем, они старались всячески давать нам все, что необходимо для овладения профессией актера. При этом, в не меньшей, а возможно, и в большей степени они заботились о формировании нашего внутреннего мира. До самого нашего выпуска из ВГИКа и даже после выпуска эта супружеская чета рассматривала каждого из нас как человека, которому в ближайшее время суждено будет разговаривать с миллионами людей на самом проникновенном для человеческой души языке – языке искусства. Языке, рожденном жизнью и уходящем в жизнь. Именно поэтому они так заботились о нашей личностной высоте.
