Михаил Стати
Мы и они. Из жизни микробов

Полная версия

результату высшего порядка, тогда как мне следовало смириться с потерей, неминуемо подстерегающей меня, отдаляя от счастья, которое я себе всегда рисовал, ожидая, что мудрая Вселенная уготовила много необычного для преумножения моей радости и любви, надежды, которые рушились на моих глазах, в обреченности потерять Тома или в отказе от участия в Великом паломничестве, что в обоих случаях сулило ужасную муку, и, как ни больно было смириться с мыслью, что я никогда не буду участвовать в Великом паломничестве, я понял, что потеря Тома будет нестерпимее, о чем я в следующее мгновение сообщил моему брату, и Том выслушал мои слова без эмоций и волнения, восприняв мое решение как должное, и в этот момент я догадался, что он нашел для себя объяснение в том, что меня, как и его, привлекает поиск Истины, которому я решил посвятить остаток жизни, воспользовавшись представившимся шансом, не допуская, что могут быть иные мотивы, руководящие нами в подобных случаях, и в это мгновение мне стало ясно, что Том очевидно, менее ко мне привязан, нежели я к нему, что ему легче со мной расстаться, нежели мне потерять его, но это открытие меня не расстроило и не обидело, понимая, что это соответствует действительности, так как я в большей степени нуждался в Томе, нежели он во мне, а, следовательно, нельзя было утверждать, что я отказывался от участия в Великом паломничестве во имя Тома, тогда как истина состояла в том, что я отказывался от этого святого мероприятия во имя самого себя, для собственного спокойствия, во имя смысла моего бытия, и, отдавая себе в этом ясный отчет, я попросил Тома дать мне время попрощаться с теми, кто был мне близок и дорог, пообещав, что ни словом не обмолвлюсь о наших планах, решив, что сейчас более всего мне хотелось побыть в течение некоторого времени в одиночестве, посетив места, которые были мне близки и знакомы с детства, чтобы иметь возможность шепнуть слова прощания, окинув последним взором то, что составляло для меня все, что я знал и ценил в этом мире, понимая, что никогда мне не откроются края более прекрасные и близкие, чем те, которые окружали меня все это время и которые останутся в памяти навсегда, вызывая теплые воспоминания о счастливом детстве, и я был благодарен Тому за то, что он со свойственной ему деликатностью согласился предоставить мне необходимое время, хотя сам не помышлял ни о чем подобном, и мне было ясно, что он не видит необходимости в специальном ритуале прощания, обращая взор и направляя помыслы преимущественно в будущее, где его ждут новые открытия, новые факты, новые знакомства, нежели в прошлое, где оставалось детство, с которым его ничего не связывало, где все тайны были открыты и ничего не оставалось непознанным, и, не желая задерживать Тома, я стремился всеми силами сдержать чувства, душившие меня, решив из близких мне микробов попрощаться только с Кеном, который отнесся к моему визиту буднично, так как я прервал его приготовления к отправке в Великое паломничество, из-за чего наша встреча была краткой и совсем не трогательной, а, скорее, скомканной, в чем я не могу винить самого Кена, так как я не решился сообщить ему о принятом Томом решении покинуть ряды отправляющихся в Великое паломничество и о последовавшем моем решении присоединиться к нему, что превращало это неожиданное свидание в ничего не значащее бездельничанье с моей стороны, отвлекающее занятых микробов, к которым Кен, безусловно, относился, от выполнения важных дел, хотя мне нелегко было сдержать переполняющие меня эмоции, сохраняя видимость обыденности и рутинности моего визита, сознавая, что мы никогда не увидимся и эта встреча является последней, но, к моему удивлению, я справился со своими эмоциями, вероятно, благодаря тому, что Кен, как старший из нас, всегда стоял дальше от меня, будучи вовлеченным в организационную жизнь нашего общества в тот момент, когда я только делал первые шаги и учился произносить первые слова, отчего мои детские воспоминания о нем были сухи, обрывочны и не так насыщены, как моменты, когда мы с Томом росли бок о бок, и, как бы там ни было, Кен бросил мне, что «у нас будет время поболтать в пути», на что я ответил ему в том смысле, что «Великое паломничество, о котором долго говорили, наконец должно начаться», выразив уверенность, что «оно обязательно будет успешным, имея во главе такого вождя, как Пол», после чего мы спешно расстались, и, намеренно избегая случайных встреч, я вернулся к месту, где меня поджидал Том, откуда мы выступили по направлению к мутной воде, где, как нам было известно от Дона, обитала основная цивилизация микробов разных мастей и откуда Том планировал начинать свои поиски, и нужно сказать, что в тот момент и мне и Тому было прекрасно известно, что первые, а за ним и последующие колонны микробов, отправляющиеся в Великое паломничество, направятся в противоположную от мутной воды сторону, а именно в сторону проточной воды с тем, чтобы, подхватив умеренный поток, в спешном порядке преодолеть большую часть пути туда, где обитали «Хозяева», и этот путь, по преданиям, был хорошо известен, и не оставалось сомнений, что Пол получил от Дона нужные инструкции о подстерегающих препятствиях и опасностях, тогда как направление мутной воды было плохо изучено и малоизвестно, и, как следствие, отправляясь в этот опасный путь, ни я, ни Том не представляли, к чему нужно быть готовым во время нашего путешествия, помимо, пожалуй, обрывочных сведений, в разное время оброненных Доном и другими старцами, из которых следовало, что в области мутной воды обитают множество микробов разных племен, давно отошедших от истинной веры, забывших догматы Откровения и пребывающих в ереси и праздном безделии, что вызывало у меня чувство омерзения и непонимания, признаваясь себе, какое это счастье жить с надеждой и верой в истинные ценности и с благодатью, дарованной Откровением, как тому следовало наше блаженное общество, и я, с момента своего рождения, каждый день благодарил Бога за то, что тот даровал мне счастье появиться на свет в кругу умных и справедливых микробов нашего сообщества, следующих истинной догматике Великого паломничества, и теперь, когда мы двинулись в путь, я постарался за разговорами с Томом отвлечься от мысли, что уже никогда не вернусь в места столь знакомые и дорогие мне, где прошло мое детство, а также о том, что участие в Великом паломничестве останется для нас неосуществимым, и я был несказанно счастлив услышать из уст Тома, что мы «обязательно сохраним в душе истину Великого паломничества, следуя его заветам», и вот так, болтая на разные темы, рассуждая о том, что в области мутной воды плотность обитания микробов выше, нежели в местах, где прошло наше с Томом воспитание, и вместе с тем, древние связи с нашими далекими родственниками из области мутной воды давно утеряны, задаваясь вопросами об их образе жизни и среде обитания, сознаваясь друг другу, что нам ничего об этом никогда не говорили, и в этой непринужденной болтовне Том высказал смелую догадку, что подобное молчание об обитателях мутной воды было не случайным, базируя свою гипотезу на факте, с какой неохотой Дон, в бытность, когда он был жив, активно делясь накопленными на протяжении своей долгой и увлекательной жизни знаниями, всячески избегал возникающие оказии поговорить о микробах мутной воды, никак не обосновывая свои недомолвки, и мы с Томом пришли к заключению, что вследствие этого обстоятельства, довольно странного, но, судя по всему, не случайного, если в отношении «Пути» Великого паломничества, сведений о поведении «Хозяина» и о литургии «Великой благодати» мы были прекрасно осведомлены, то в отношении наших дальних родственников, микробов мутной воды, в наших знаниях оставались ощутимые пробелы, которые мы, до поры до времени, не замечали, воспринимая пустоты в нашей осведомленности как нечто само собой разумеющееся, и сейчас, отправляясь в путь, мы с Томом подбадривали друг друга словами, что наше решение тем более оправданно, что нам удастся непосредственно узнать о цивилизации родственных нам микробов, об их уровне развития и достижениях, и, возможно, они окажутся не такими отсталыми дикарями, предаваясь рассуждениям о том, как мы сможем им помочь, делясь знаниями, которые нам удалось сохранить в догмате святого Откровения, посвятив их в таинство Великого паломничества, и в подобных разговорах, по мере нашего продвижения вперед, мы постепенно ощущали удаление от родной области проточной воды, так как водная среда становилась менее подвижной, что представлялось нам необычным и непривычным ввиду того, что мы с детства привыкли ощущать прохладу в результате несильного естественного течения, и нам это было до той степени привычно, что с каждым шагом мы подсознательно учитывали движение водной среды, в которой обитали, тогда как теперь это не наблюдалось, отчего наши с Томом передвижения были неуклюжи и порой комичны, но, несмотря на это обстоятельство, мы пребывали в хорошем настроении, используя каждый свой неуклюжий шаг для того, чтобы посмеяться над своими промахами, в пути рассуждая о свойствах, какими должны обладать микробы, обитающие в абсолютно неподвижной водной среде, высказывая догадки о конструкциях организма, количестве конечностей, находя в этом много забавного, чтобы поддержать наше веселое состояние, приходя к мнению, что общество, где сохранилось подобное разнообразие, имеет свои преимущества, расширяя границы воображения, способствуя дополнительным догадкам о возможностях природы там, где подобная многогранность раскрывается в полную силу, и таким образом за разговорами мы прошли достаточно большой путь, но, как это ни странно, плотность обитания микробов нисколько не увеличивалась, да и сами обитатели этих областей в большинстве своем походили на нас и говорили на нашем языке, так что мне подумалось, что нет ничего необычного в области мутной воды, что в некотором смысле объяснял слабый интерес к этой части водного пространства со стороны Дона, и, очевидно, наша цивилизация была значительно более продвинутой и прогрессивной, судя по микробам, которые нам довелось повстречать, не производивших впечатление носителей высокой культуры и глубоких знаний, а выглядевших скорее простодушными и беспечными, на все вопросы Тома отвечая доброжелательными кивками, не способствуя нашему пониманию, движемся ли мы в правильном направлении или следовало бы скорректировать наш путь, и в этих, и во всех последующих контактах с носителями незнакомых культур я всегда уступал Тому лидерство, отдавая должное его уму и способностям, какими он обладал, да и просто признавая в нем своего старшего брата, и Том, понимая и чувствуя это обстоятельство, во время нашего путешествия неизменно брал на себя инициативу в переговорах со встречными микробами, задавая нужные вопросы и затем основываясь на собственных наблюдениях и догадках, корректируя направление нашего движения, я же без спора следовал за ним, отмечая про себя логику его мыслей, во всем соглашаясь с достигнутыми выводами и удивляясь, что у меня не возникает оснований для споров и мое мнение таким удивительным образом следует за мнением Тома, не подвергая сомнению ни один из выдвигаемых им тезисов, и этот факт несказанно радовал меня, как и то обстоятельство, что Том был рядом, и мы весело болтали, а когда со временем мы немного утомились в пути и Том предложил не делать привала, продолжая движение, я снова нашел его предложение разумным, шагая рядом и размышляя про себя, насколько я покладистый друг, добрый брат и удобный попутчик, от которого никогда не следует слова возражения или упрека в неправильных поступках не в силу своих страхов или подавленности, а совершенно искренне принимая происходящее с положительной стороны, что характеризовало меня как личность, хотя и готовую в любой момент прийти на помощь, но, к сожалению, несамостоятельную и безынициативную, при этом выводы, к которым я приходил относительно моей личности, не вызывали во мне сожаления, злости или оправдания, констатируя факты, и в этих заключениях я находил положительные элементы, отмечая, насколько прекрасно я дополняю энергичную, изобретательную и неутомимую натуру Тома, которому нельзя было завидовать, а которого я любил как брата, и эти рассуждения, основанные на наблюдениях за собственным поведением, я принимал как должное, как и момент, когда я томился мучительными размышлениями, следовать ли за Томом или, попрощавшись с ним, отправиться в Великое паломничество, отчего меня вновь посетило ощущение, что мои рассуждения принадлежат не только мне, а являются мыслями кого-то другого, который поселился во мне, видя мир моими глазами, ощущая его моим организмом, рассуждая обо мне как о постороннем, наблюдая за мной со стороны, без соучастия и сожаления, равнодушно констатируя положение вещей, указывая на мою инертность и мечтательность, не пытаясь осудить подобное созерцательное отношение к внешнему миру и другим микробам, а покорно и с благодарностью судьбе принимая эти черты как прекрасные и в каком-то смысле радуясь этим выводам в той мере, в которой ощущение собственного существования становится обстоятельством, достойным восхищения, окутывающим окружающее теплом души от понимания, что ты живешь в лучшем из миров, пребывая в гармонии с ним, и чем больше я об этом думал, тем более забавным находил самого себя, во всей своей безобидности, отдавая себе отчет в бесцельности этого пути для меня, куда я отправился только ради того, чтобы быть рядом с Томом, что в конечном итоге опять же прекрасно характеризовало меня как личность, для которой не существует цели, не существует пути, а есть пребывание в состоянии перманентного счастья, приходя к выводу, что такие микробы, как я, наверняка прожигают жизнь, не понимая и не догадываясь о глубине ее бесцельности, пронизывающей каждое мгновение их существования, и со временем я незаметно для себя стал немного уставать, что вызвало во мне желание прилечь в знакомом месте проточной воды, чтобы отдохнуть, созерцая окружающую природу, но я вынужден был признаться себе, что уже никогда не смогу ощутить родную прохладу проточной воды, отчего мне стало грустно, и это мое настроение не прошло незамеченным для Тома, так как он молча подмигнул мне, бросив слова о том, что «все будет хорошо» и что «в конце концов мы доберемся до Истины, какой бы она ни была», на что я ответил кивком, постаравшись, чтобы моя реакция выглядела бодрее, так как мне не хотелось показывать настигшее меня уныние, огорчив Тома уже в начале нашего пути, сознавая, что, если Том поймет причину моей грусти и, остановившись, прикажет отправиться обратно, я непременно последую его приказу и именно так и поступлю, подчинившись своему старшему брату, его желанию и приказу, но во всем этом будет столько стыда и унижения, что мне уже никогда не удастся обрести в этом мире состояние душевного покоя, и я сделал попытку отогнать эти мрачные мысли, сказав себе, что быть рядом с Томом и есть для меня высшее счастье, и раз мы шагаем вместе, нет повода для уныния, а, скорее, наоборот, я поступил совершенно верно, отказавшись от участия в Великом паломничестве, и все, что при данных обстоятельствах следует делать, это быть самим собой, а значит, радоваться тому факту, что Том рядом и, следовательно, мы остаемся неразлучными, как настоящие братья, для которых важнее всего ощущать помощь и поддержку друга, в каких краях мы бы ни находились, и, отвлекаясь от этих мыслей по мере нашего продвижения вперед, я постепенно стал замечать, что встреченные нами микробы демонстрируют большее разнообразие, отмечая про себя причудливые формы отдельных особей, которых я никогда ранее не видел, так как наше сообщество всегда проживало компактно и все мы, в целом были похожи друг на друга, вследствие чего во мне укрепилось твердое убеждение, что все микробы мира должны быть похожи на нас, сложенных наиболее разумно и гармонично, что представлялось обоснованным со всех точек зрения, не давая повода к допущениям, что возможны другие формы существования, и это удивление было объяснимым, хотя мое воспитание не позволяло мне таращиться на встречных, сдерживая в себе эмоции, временами бросая быстрые взгляды на Тома, пытаясь угадать его отношение к данному любопытному феномену, и, как мне представлялось, Том также с трудом сдерживал свое изумление, так как порой встречные ловили его слишком пристальные, провожающие взгляды, неодобрительно бормоча слова, в которых содержалась оценка нашего бестактного поведения, но мы упорно продолжали движение вперед, понимая, что достаточно далеко ушли от места обитания нашего сообщества, находясь на территориях, где мало слышали о нашем существовании, как и мы никогда не имели представления об обитателях здешних вод, и, понимая, что рано или поздно нам все равно предстояло войти в беседу с обитателями незнакомых мест, в чем я всецело полагался на интуицию Тома, как, впрочем, и должно было иметь место, и Том это также знал и понимал, и в конечном итоге Том первым обратился с вопросом к одному из встреченных нами микробов, но тот только отшатнулся от нас и, ничего не ответив, поспешно двинулся прочь, оставив нас в недоумении, что, впрочем, не было расценено Томом как провал стратегии контакта с местной цивилизацией, а, скорее, как временная неудача, но вскоре мы убедились, что последующие попытки вызывали похожую реакцию встречных микробов, отчего наше беспокойство стало нарастать, укрепляя понимание, что поведение, язык или другие особенности и формы нашего организма являются чуждыми для местных обитателей или имеются иные неизвестные обстоятельства, объясняющие нежелание встречаемых микробов идти на контакт, что стало причиной нарастания моей тревоги, и я видел, что Том также проявляет признаки беспокойства, что было объяснимо, так как мы пребывали в полном неведении о нравах и привычках обитателей этих вод и, следовательно, нам могла грозить опасность, о которой мы могли не подозревать, либо вследствие видовой неприязни, что могло быть нам, проживающим компактно и обособленно, неизвестно, либо как итог исторических предпосылок или иных предрассудков, продолжающих жить в этих микробах в виде ненависти к нашему роду, передаваясь из поколения в поколение, хотя память об этом была оборвана в среде нашего сообщества и мы с Томом могли ничего не подозревать об этой опасности, и следует отдать должное Тому, что в этой непростой ситуации он сохранил способность здраво мыслить, так как со временем я обратил внимание, что выбор следующих встречных микробов, к которым Том обращался с вопросами, падал на тех, кто внешне больше походил на нас, а, следовательно, возрастала вероятность, что эти микробы узнают в нас себе подобных и с большей охотой пойдут на контакт, и в конечном итоге, такая тактика привела к успеху, и нам удалось завязать небольшую беседу, из которой выяснилось, что здесь живут в основном микробы простые и, как было сказано, периферийные, но, продолжая движение дальше, по направлению к области мутной воды, можно достичь мегаполиса, где имеется все, что нужно, так как плотность обитания там намного выше и все микробы, «одержимые безумными идеями», стремятся туда, и в словах нашего собеседника меня поразила именно эта реплика, как будто он хорошо знал, что нами движет и что мы отказались от участия в Великом паломничестве ради поиска высшей Истины, и догадка о проницательности здешних микробов меня настолько поразила, что, обдумывая ее, я пропустил большую часть беседы между Томом и еловоохотливым местным обитателем, вернувшись к реальности только, когда Том бодро подтолкнул меня, давая понять, что пора двигаться дальше в путь, и с первых шагов я убедился, насколько Том был удовлетворен беседой с новым знакомым, постоянно повторяя, что в итоге ему удалось того разговорить, в результате чего довелось узнать много интересного и полезного о здешних обитателях, их нравах и повадках, прояснив некоторые догадки, и мне пришлось сознаться, что не совсем понимаю, о каких догадках говорил Том, и мой чуткий брат, почувствовав мое недоумение и пребывая в приподнятом настроении, стал весело и беззаботно болтать обо всем на свете, и прежде всего о нашем обществе, которое мы покинули, и его слова звучали настолько вольно, что мне оставалось удивляться дерзости его суждений, которая, как я теперь понимал, всегда в нём жила, найдя свой выход, и, несмотря на его непочтительность к нашей идее, я продолжал слушать Тома с доверием и уважением, с которым всегда относился к нему, хотя впоследствии я вспоминал эти слова с болью и даже теперь помню слово в слово все сказанное в том смысле, что «не стоит жалеть о том, что нам пришлось отказаться от участия в Великом паломничестве», и эти его слова звучали с той игривой легкостью, которая контрастировала с размышлениями, полными смиренного благоговения о целях и предназначении Великого паломничества, звучащими из его уст незадолго до этого, что «это обман и ложь, облеченные в красивые слова», что «паломничество – это заурядный поход, так сказать совместная прогулка большого количества микробов», и в этом контексте «наш с тобой поход с таким же успехом можно назвать паломничеством», а «красивые слова вроде “Великий” превращают любую банальность в предмет почитания, превозношения и преклонения», тем самым «наполняя суррогатным смыслом пустоты в сознании, поднимая ожидания и культивируя одержимость», что на самом деле «это обманчивое наполнение вследствие массового одурманивания сознания большого количества микробов, где каждый стремится к тому, к чему стремятся остальные, где каждый хочет быть там, где мечтают быть остальные, где каждый ценит и почитает то, что ценят и почитают остальные», что во многом «объясняет нашу изолированность от остальных микробов», так как «только находясь в изоляции, можно эффективно манипулировать коллективным сознанием, управляя этим процессом, приучая отдельных членов сообщества к тому, что, только мысля как все, следуя решению вождей, думая, как завещали предки, как указано в святом Откровении, как велит догматика, можно достичь высшей степени консенсуса во славу нашего рода», что это «пустые слова», так как «нет никакой славы, нет геройства, а микробам других родов и сообществ неинтересно, к каким “высотам” мы стремимся, какие “трудности” мы преодолеваем, какие “подвиги” мы совершаем», все это «слова, слова, слова» и все в таком духе и что «слова приходят, слова уходят, а между ними пустота», и, как следствие, «мы прожигаем свое время и в конечном итоге свою жизнь ради слов, ради целей, которые оказываются пустыми словами, ради смысла, который оказывается бессмысленным, ради банальностей, которые ничего не содержат», что «в Откровении нет Истины», что «в догматике нет настоящего, важного, сокровенного, чему действительно стоит посвящать жизнь», что «в таинстве Великого паломничества нет никакого смысла, а только одна видимость, пустота, самообман», что «Откровение – это пустые слова и бессмысленный набор звуков, никак не связанных с истинными ценностями мира, с предметами, которые эти слова обозначают», и «беда нашего общества состоит в том, что наше сознание, подхватывая слова Откровения, увлекаясь словами преданий и саг из поколения в поколение, наполняет их смыслом и свойствами, которые этим словам не присущи, вознося их в абсолют, находя объекты для почитания, строя храмы несуществующим богам», а «Истина, тем временем, в другом, Истина остается вне поля зрения, остается без внимания», и эти рассуждения Тома были так обидны и оскорбительны для моего сознания, что мне оставалось устало слушать, понимая, что ум Тома настолько проницателен, что он безусловно видит больше моего, и Том не преминул поделиться своими сомнениями и чаяниями, с горячностью продолжая говорить в том смысле, «что слова о Великом паломничестве не для него», что ему «нужна Истина, нужно понять то, что действительно важно», то, «что наполняет реальность, пребывая повсюду», то, «что однажды постигнутое остановит мир, так как ничего скрытого не останется, ради чего стоило бы продолжать движение», что это и «есть все сущее без остатка, сжатое, сконцентрированное в Истине» и он «постигнет эту Истину, по-настоящему великую Истину», зная и чувствуя, что «мы идем по ее следу», что «мы ощущаем ее запах», рассуждая, что он «разделит эту Истину на мельчайшие составляющие, отделив от нее каждую крупицу настоящей Истины от обманчивой лжи, с которой кто-то ее смешал», уверяя, что «мы вместе ее найдем, мы постучимся в гости к Богу и тому придется открыть нам эту Истину», и это и «есть то великое дело, чему стоит посвящать жизнь», и в словах Тома звучало столько вдохновения, столько подлинной радости, резко контрастируя с моим состоянием подавленности и глубокого разочарования, спровоцированным безапелляционным отрицанием святости Великого паломничества, от участия в котором я отказался исключительно с целью, чтобы последовать за Томом, чтобы быть с ним рядом, но из этого отнюдь не следовало, что мое отношение к этому святому таинству стало таким ничтожным и можно жестоко подвергать его критике, доходя до прямого отрицания, и мое сознание было не готово принять подобные вольности, всячески сопротивляясь, бросая в ответ обвинения в грехе безответственности и отказе от истинных ценностей мира, так как именно я принял решение отказаться от участия в этом великом действии, и нужно отдать должное Тому, что он не уговаривал меня и не пытался воздействовать на мое сознание, а, наоборот, был удивлен моим поспешным решением пожертвовать этим знаменательным событием, присоединившись к его побегу, и в тот момент весь этот конгломерат негативных чувств и эмоций овладел моим существом, и впервые в жизни я в резкой, даже грубой форме позволил себе возразить Тому, высказав в его адрес какую-то гадость, что резко оборвало его монолог, и некоторое время мы двигались в молчании, погруженные в собственные мысли, и у меня появилась возможность сосредоточиться на своих мыслях, которые были не согласны с происходящим, обвиняя во всем только себя одного, свое малодушие и мягкотелость, и как будто вдруг с новой силой я понял, что совершил величайшую ошибку, отказавшись от участия в Великом паломничестве, которое теперь представлялось в моих глазах настолько ценным и святым таинством, что ничего более на свете не могло сравниться с ним по своему значению, и осознание этой потери обрушилось на меня с той неимоверной силой, что я оказался полностью подавленным тяжестью моего разочарования, пребывая в чувствах, что ничего на свете не может быть настолько важным и необходимым, способным заменить собой участие в Великом паломничестве, что все остальное только пустота, суета, праздность, бездельничанье и пустые слова, а там, позади, остался мой единственный шанс, мое истинное призвание, которым судьба так благосклонно наградила меня по рождению, и я своим безответственным решением, своим капризом отказался от него и теперь был не способен понять и вспомнить, как такое могло произойти и что руководило мной в минуту, когда я решился на этот бессмысленный, безответственный побег, и эти мысли так поглотили меня, ввергнув в пучину самоуничижения, что если бы Том имел неосторожность что-либо вымолвить в тот момент, невзирая на мое воспитание и уважение, которое я к нему всегда питал, я был готов взорваться потоком истерической брани, клокочущей во мне, не будучи в силах сдержать душащих эмоций, и, по всей видимости, Том почувствовал мое состояние, так как он не пытался воздействовать словами успокоения или попробовать переубедить меня, а только молча следовал рядом, погруженный в собственные мысли, и мне было очевидно, что он нисколько не жалеет о содеянном, и если бы представилась возможность еще раз пережить прошлое, он, не колеблясь, совершил бы этот побег, оставаясь непреклонным в своем решении и последовательным в своих действиях, а мне оставалось возмещать свою злость на самого себя, так как я, и только я сам, был виноват в том, что Великое паломничество, о котором я мечтал всю жизнь, должно совершиться без моего участия и, очевидно, наши братья Кен, Пол и все остальные выступили в путь, напевая святые гимны, и если представить, что я могу нагнать это блаженное шествие, то и в этом случае, зная нравы и принципы, руководящие нашим сообществом, мне не удалось бы оправдаться в своем трусливом побеге и вряд ли меня примут обратно, так как я наверняка причислен к списку изгоев, став навсегда чужим, и подобные мысли, посетившие меня в тот момент, внесли ясность во всей сложившейся ситуации, и многое представилось мне в новом свете, а именно обстоятельства, не позволившие Тому, несмотря на его ум, превосходивший способности других микробов нашего сообщества, быть выдвинутым на роль одного из вождей, в то время как Кен, таланты которого были намного скромнее, быстро продвигался по карьерной лестнице, ожидая роли предводителя и вождя одной из колонн во время Великого паломничества, что было почетной и ответственной обязанностью, и теперь мне становилось понятным, что поверхностное отношение Тома к священным текстам Откровения и к памяти предков, его легкомысленное отношение к дисциплине, его игнорирование сложившихся традиций и стремление все подвергать сомнению выводили его кандидатуру за рамки организации Великого паломничества, где вождям становилось очевидным, что подобное критическое отношение Тома к нашему делу чревато опасностью сбиться с основного пути, впасть в ересь и вольнодумство, отойти от истинных целей нашего общества, превращая гипотетическое лидерство Тома в опасное предприятие, тогда как отсутствие живого воображения у Кена, его преданность идеалам предков, его узкое мышление категориями нашего предназначения делали его идеальным лидером, способным пронести знамя сообщества к поставленной цели, и, пребывая в этих рассуждениях, я со временем немного успокоился, хладнокровно констатировав, что во всем этом кроется несправедливость по отношению к тем, кто критичен, умен и наверняка более всех достоин, но вместе с тем именно благодаря своим выдающимся способностям оказывается невостребованным, в силу своей строптивости и разрушительного инакомыслия, тогда как менее талантливые, менее яркие личности, обладающие достоинствами иного порядка, и прежде всего дисциплинированные, узко мыслящие, но преданные идее, оказывались впереди, и этот вывод свидетельствовал о том, что в нашем мире не все правильно и идеально, раз лучшие не достойны лучшей участи, а вынуждены бежать, лишая общество своих талантов и достижений, и в этом должна быть часть вины и ответственности самого общества, которое отталкивает самых умных и способных, отказываясь от их гениальных идей и мыслей, не будучи в состоянии убедить тех в истинности преследуемых идеалов, и постепенно, увлеченный подобными рассуждениями, я ощущал, как мои отрицательные эмоции уходят на второй план, открывая пространство для новых мыслей о судьбе Тома, о моем неоднозначном выборе решиться на побег вместе с ним и о том, насколько это оправдано и во имя чего, и почему это произошло именно таким образом, определяя ответственность всех и каждого, приходя к выводу, что нет окончательной ответственности ни у кого из тех, кого я знаю, и нет никакой возможности определить, почему все произошло именно так, а не иначе, видя долю ответственности на стороне нашего сообщества и Пола, в частности, в том, что микробы, подобные Тому, не могут найти себе применение, направляя усилия своей деятельности в благое русло, как тут же мне возражал другой критик, сидевший во мне, выдвигая претензии самому Тому, его поведению, его строптивости, подвергая сомнению его способности в том смысле, что, возможно, его идеи не столько гениальны и достойны преклонения, сколько выглядят как проявление ребячества и каприза, и в таком случае побег является логичным итогом его необоснованной гордости и ничем не подкрепленного фанфаронства, задаваясь вопросом о признаках истинного таланта, об отличиях между гениальностью и посредственностью, о значении великих дел, выдающихся мыслей, если допустить, что мы со всей серьезностью хотим опустить пустые метафоры, сосредоточившись на сути предназначения, ни на мгновение не допуская сомнений, что Великое паломничество содержит истинную ценность и все остальное меркнет по отношению к этому святому таинству, а мое решение сопровождать Тома вообще не вписывается ни в какие теории, так как я не представлял для нашего сообщества никакой ценности, оставаясь его рядовым членом, обыкновенной посредственностью, каких множество, и, как следствие, решение последовать за Томом явилось результатом слабости моего характера, моего легкомыслия, что в общем-то с полной ясностью подтверждает отсутствие у меня талантов и собственного мнения по отношению к происходящим событиям, и мое предназначение – толпа, массы, где я должен находиться, следуя туда, куда идут все, делая то, что должно делать всем, проповедуя то, что очевидно всем, а «новый выбор», «смелое решение», «оригинальный путь» мне крайне мучительны, доставляют неимоверные страдания, оказывают на меня моральное давление, подвергая мое чувство ответственности испытанию, в результате которого немедленно хочется возвращения в состояние, где все ясно от начала и до конца, где нет настоящей свободы, но есть определенность, предсказуемость и истинное счастье, и эти мысли довлели надо мной все время, пока Том в молчании продолжал следовать рядом, как будто догадываясь обо всем, что творится в моей душе, и, как всегда в таких случаях, деликатно оставляя мне возможность разобраться в себе, в своих мыслях и сомнениях, будто понимая, что во мне сидит не один, а несколько внутренних голосов, с которыми я веду ожесточенную дискуссию, будучи не в силах отдать предпочтение одной из точек зрения, выдвигая новые и новые аргументы, которые тут же, в свою очередь, опровергались следующими за ними возражениями, и так без конца, отчего свои мысли я никогда не находил достойными широкой аудитории, полагая их путанными и сырыми, в чем состояла большая доля правды, так как я сам никогда до конца не мог окончательно сформулировать, что же я на самом деле думаю и каково мое мнение, что, впрочем, было истиной, и это обстоятельство озадачивало меня, более всего, ставя меня в тупик в мгновения, когда я задавался вопросом: «умен ли я» или же «являюсь таким же недоразвитым микробом, которых большинство», и ответы, приходившие на ум, льстили моему самолюбию в мгновения, когда я склонялся к выводу, что мысли, озвученные незаурядными микробами, и в первую очередь Томом, были мне ясны и понятны без дополнительных комментариев и пояснений, а часто, прежде чем высказанная мысль была завершена, я уже схватывал ее суть, что свидетельствовало о наличии у меня умственных способностей, но при этом мне приходилось иметь дело с аргументами, ставящими под сомнение поспешно принятый мной тезис, разбивая его в пух и прах, напоминая о моем постоянном молчании, когда умные микробы участвуют в обсуждении прежде всего в силу того обстоятельства, что не озаряли меня мысли, удивляющие своей оригинальностью и силой убеждения прежде всего меня самого, и тот факт, что другие микробы моим мнением никогда не интересовались, свидетельствовал в пользу скептиков, и так далее в том же духе, и я вновь склонялся к выводу, что улавливать и понимать мысли других недостаточно для того, чтобы слыть умным микробом, а важнее иметь собственные убеждения, управляя перспективой и последовательностью мышления, и единственным утешением для меня служило понимание, что нередко в тот момент, когда мне приходила идея, достойная, чтобы ею поделиться с окружающими, я начинал внутренне спорить, подвергая ее сомнению, выдвигая массу возражений, ставя вопрос с противоположной стороны, в другом ракурсе или поднимая перспективу на предмет рассуждений на следующий уровень обобщения, ведя эти споры с самим собой с целью поиска окончательного мнения, которое было бы выстрадано, выдержав всю возможную критику, неизменно убеждаясь в том, что все аргументы тонули в потоке сомнений и возражений, приходя к окончательному выводу, что по обсуждаемой теме мне в итоге сказать нечего, а собственные мысли кажутся мелкими, глупыми и ненадежными, в то время как высказанные другими, пусть сумбурно и недостаточно продуманно, эти же самые идеи звучали убедительно и привлекательно, а догадки, которые меня посещали, состояли в том, что ум – это не только хорошие мысли, но и гениальная способность, граничащая с безумием, не сомневаться в своих идеях и поступках, когда они приходят яснее ясного и нет никаких других аргументов, способных поставить их под сомнение, и, вероятно, именно это чувство уверенности, убежденности передается вместе со словами другим микробам, усиливая «ощущение» мысли как «очень умной», несмотря на глупость, банальность, которые в ней могут содержаться, при более приближенном рассмотрении, и в этой убежденности в собственном мнении, в этой не знающей сомнения дерзости была сосредоточена важная составляющая, открывающая путь к тайнам лидерства, и пока я был занят этими бесполезными размышлениями, как всегда, казавшимися мне «важными» и «умными» наблюдениями, на самом краю сознания я понимал, что многие из них вызовут у Тома улыбку, узнай он, что в этот момент занимает меня, и, рассуждая над этим, я не заметил, как постепенно мы проникли в самое сердце конгломерата мутной воды, о чем свидетельствовала возрастающая плотность массы микробов, и временами нам становилось нелегко пробиваться вперед, сквозь толпу чужих особей, двигающихся хаотично во всех направлениях, отчего мне пришлось на время отбросить размышления, вернувшись к реальности, чтобы сосредоточиться на движении, не теряя из вида Тома, осложнявшегося тем фактом, что прозрачность воды здесь была заметно ниже, нежели в местах, где родился я, и более всего меня удручало обстоятельство, что здесь, в области мутной воды, совершенно не образовывалась пена, а вода была абсолютно неподвижной, в то время как окружающее пространство было не только заполнено плотными рядами микробов, в огромных количествах кишевших и толкавших друг друга, но при этом вся эта помойка была полна различного рода мусора, состоящего из отдельных кусочков листьев, ниточек водорослей, стебельков камышей, кусочков поднятого со дна ила, создавая ощущение непривычной для меня плотной среды, и вскоре я обратил внимание на тот факт, что некоторые из окружающих микробов поглядывали на нас с Томом с оттенком презрения, порой раздраженно, так как мое поведение и мои движения в этой непривычной среде, очевидно, были, по их мнению, неуклюжими и неловкими, и я действительно не всегда проявлял необходимой и такой привычной для местных обитателей грациозности, так как, помимо грязной, непрозрачной и неуютной среды, время от времени я отвлекался на созерцание причудливых форм местных микробов, поражающих воображение своим многообразием, дефилирующих то удлиненными хвостиками, то угрожающего вида шипами, что мне было в диковинку, но настоящее потрясение я испытал, когда мимо нас проплыло тело огромного животного, полностью облепленного микробами разных мастей, где каждый, грубо толкая своих соседей, пытался отхватить кусок побольше, проявляя по отношению к окружающим собратьям ту степень агрессии и неуважения, казавшуюся мне недостойной звания цивилизованного микроба, и справедливости ради нужно сказать, что подобное суетливое и недостойное с моей точки зрения поведение не вызывало раздражения окружающих, а, скорее, наоборот, служило поводом для симпатии, граничащей с восхищением от удачи, которую наиболее нахальные добывали себе в этой толчее, что становилось понятным из обрывочных эмоциональных реплик окружающих, из которых следовало, что это бедное животное еще недавно было уткой, которую микробы выбрали в качестве цели для «атаки», как они это называли, и когда утка была больна и бессильна, ее направили умирать в самое сердце мутной воды, чтобы и другие микробы могли «полакомиться тухлятиной», послужив особым поводом для ажиотажа всего сообщества, приведя в восторг местную аудиторию, так как, несмотря на то, что в этой части мира подобные аттракционы время от времени имели место, все же назвать это событие заурядным не могла даже местная публика, не говоря уже о нас с Томом, ставших свидетелями подобного зрелища впервые, и я могу, не кривя душой, утверждать, что посетившие меня чувства были противоречивы, а особое любопытство вызвал вид погибшей утки, так как на занятиях Дона мы узнали, что в мире существуют множество потенциальных «Хозяев», которых микроб способен обнаружить, проникнув внутрь для выполнения своего священного долга, но справедливости ради должен сознаться, что я не представлял, как выглядят «Хозяева», отчего наши знания оставались скорее теоретическими, и я не мог ответить для себя на вопрос, достойны ли «Хозяева» нашей любви или же мы должны относиться к ним без уважения, граничащего с презрением, и теперь мне представилась возможность воочию увидеть подобное животное, поразившее меня своими размерами, и первая мысль была о том, что обладать таким телом поразительно и во многом грандиозно, и если природа смогла создать такие потрясающие по величине и конструкции организмы, то, очевидно, ее всепроникающие мудрость и власть способны на многие чудеса, отчего путешествие по большому миру принесет множество удивительных открытий и сюрпризов, но мои чувства контрастировали с отношением к дохлой утке со стороны остальных микробов мутной воды, в которых не было пиетета к погибшей птице, а, скорее, наоборот, в каждом их движении, в каждом звуке, которые они издавали, во всем их поведении были дикая озлобленность, драчливость и сводящая с ума алчность как можно больше преуспеть в тесной и безумной конкуренции, отхватив и проглотив наибольший кусок мертвого тела, тут же, на месте, предаваясь разврату, размножаясь и делясь с бешеной скоростью, желая дать возможность своему потомству сразу же почувствовать, какова сладкая жизнь на вкус, и это зрелище дико противоречило всему тому благоговению перед таинством Очищения, благодаря чему на свет появились Кен, Том и я, который в моем понимании был процессом, насквозь пронизанным святостью, основанным на уважении и преклонении, на котором все мы были воспитаны, что во мне с полной ясностью родилось чувство протеста к творящемуся безобразию и к самому сообществу, допускающему подобную низость, и вообще к культуре области мутной воды, и я немедленно для себя пришел к выводу, что не смогу принять их ценностей, их науки и в конечном итоге их Истины, какой бы она ни была, потому что микробы, не уважающие себе подобных, не уважающие самих себя, не способны создать что-то достойное преклонения и любви, и вновь мне с полной ясностью захотелось вернуться в родные края, где все было настолько уютно и гармонично, где члены сообщества охвачены идеей Великого паломничества, благородной и возвышенной целью, и мне оставалось лишь мириться с происходящим, наблюдая за тем, как Том сохранял хладнокровие перед лицом открывшихся нам обстоятельств, и, в конце концов, чтобы покинуть это место, полное суеты и мерзостей, он вытолкнул меня обходным путем, и, выбравшись на свободное пространство, мы продолжали движение по направлению к каким-то зарослям, оказавшимся при ближайшем рассмотрении плотными водорослями, куда Том стремился, так как вскоре он стал спрашивать встречных микробов о местонахождении некоего Арона, преподавателя местной школы искусств, и, получив требуемые инструкции, мы вскоре нашли нужное место, где принялись ожидать, так как по указанному адресу того не оказалось, а со слов окружающих обитателей следовало, что Арон вместе с остальными отправился на карнавал, из чего я заключил, что карнавалом публика называла участие в поедании дохлой утки, свидетелями чего мы с Томом невольно оказались, и чтобы скоротать время, нам пришлось расположиться на лепесточке близ растущего куста водорослей, и пока мы его дожидались, Том попытался пояснить мне, что местное сообщество подозрительно к чужеземцам и без соответствующих рекомендаций нам будет нелегко интегрироваться, приняв местную культуру, идеологию и религию и, в конечном итоге, став здесь своим, в то время как Арон способен приоткрыть нужные завесы, существенно облегчив поиск важных знакомств, и хотя эти пояснения были логичны, при создавшихся обстоятельствах мне не в полной мере было понятно, каким образом мы могли знать о существовании Арона и, как следствие, почему Арон должен испытать хоть чуточку сочувствия к себе подобным, помогая нам в той ситуации, в которой мы оказались, и то ли от скуки, то ли от излишнего возбуждения, в котором я в тот момент находился, я задал эти вопросы Тому, понимая заранее, что у Тома не может быть внятных ответов, но, к моему удивлению, Том, смущенно помявшись, начал свою речь многозначительными словами, прозвучавшими в том смысле, что «понимаешь ли, какая штука, ты меня, конечно, извини, возможно, мне не следовало тебе об этом говорить, но теперь, когда мы с тобой здесь, лучше будет, если ты будешь знать все по правде, и, в конце концов, ты мой брат», после чего последовала подробная история о том, что Том получил адрес Арона с поручением направиться в область мутной воды от самого Дона еще до смерти того и, следовательно, все, с самого начала и до конца, включая отказ Тома от участия в Великом паломничестве и его поход сюда, к которому я присоединился, было оговорено и спланировано самим Доном, что в конечном итоге звучало настолько невероятно, что потребовалось время, чтобы осознать смысл сказанного, и это открытие не вписывалось ни в какие представления о произошедшем, о нашем отказе от участия в Великом паломничестве, о грехе тайного побега, противореча исторической правде о нашем роде микробов на обочине цивилизации, о сознательном отказе членов нашего сообщества от благ и достижений оставшейся цивилизации микробов и даже о противостоянии нашего рода со всеми остальным родами микробов и отсутствии любых контактов, что в итоге оказалось неправдой или было не всей правдой, а какие-то контакты все же сохранились, и, как следствие, что-то общее между нашими цивилизациями было, связывая наше сообщество с остальными микробами, с их жизнью, благами и ценностями, о чем нам, рядовым членам, не следовало знать, продолжая пребывать под пеленой откровенного обмана, источником которого был не какой-то незначительный член нашего рода, которого можно было обвинить в слабости духа и предательстве нашей идеи, а сам Дон, который возглавлял наше движение, составляя стержень и мозг нашего дела, будучи ее бесспорным лидером, и одновременно с этим он же продолжал являться хранителем канала общения с миром неверных микробов, неизменно в выступлениях посылая анафемы на головы тех, кто нечто подобное смел замыслить, что не вязалось в моем представлении с образом Дона как борца за истину и ценности Великого паломничества, каким я его знал, и хотя Том пытался что-то разъяснить о необходимости данного «канала связи» для нашего рода, ссылаясь на обстоятельства, что «микробы не могут полностью жить в изолированном мире» и нам, как и любым другим микробам, «необходимо быть в курсе обо всем происходящем в мире», хотя бы в силу того, «чтобы быть готовыми к любой надвигающейся беде», но эти слова звучали как шелест волн, который покачивает, не достигая до моих внутренностей, и вся моя наивность предстала во всем своем величии, указывая моему сознанию на обстоятельство, что именно для таких открытых и бесхитростных, каким являюсь я, нужны запреты на контакты с другими микробами, основанные на канонических положениях веры и на догматике святого Откровения, для таких преданных и верных, как я, нужны рассказы об избранности нашего рода перед Богом и историей, об особом пути, вершиной которого является Великое паломничество, чтобы эти глупые микробы продолжали верить, следовать и исповедовать указанную религию со страстью фанатика, пока избранные могли «иметь более широкую картину мира», будто Истина может быть для каждого разная, будто правдой можно вертеть в зависимости от перспективы взгляда на мир, и это откровение породило новую волну мыслей и разочарований, разом хлынувших на меня, несмотря на то, что мое сознание отказывалось принимать образ лицемерного, коварного, бесчестного Дона, оправдывая того в любых обвинениях, воскрешая его в памяти как мудрого, благородного, последовательного вождя, и этот клубок путаных сомнений как нельзя лучше характеризовал мою беспомощность перед лицом происходящего как итог разорванных связей с прошлым и множества противоречивых впечатлений во время пути, которые в большинстве своем чужды, непонятны и которые невозможно принять без зарождения ненависти к моему прошлому, без отказа от всего, что мне свято, без отказа от ценностей, которые мне внушили с рождения, без проклятий в адрес тех, кого я люблю, кто мне дорог и близок, и в тот момент мое состояние было близко к истерике, которая со мной непременно бы произошла, и я определенно излил бы все упреки и обвинения на Тома, если бы не появление Арона, которого мы ждали, вследствие чего события потекли в ином направлении, и пока Том обменивался с Ароном фразами приветствия, у меня была возможность немного успокоиться, отбросив дурные мысли и сомнения, чтобы остаться один на один с грустью и меланхолией, разом обрушившаяся на меня, отчего мне ужасно захотелось обратно, домой, ко всему знакомому, что меня окружало, к нашей пене, забавно надувавшей водяной поток в шары, к Кену, Полу, ко всем остальным, кто олицетворял для меня счастье и беспечность жизни, придавая моему внутреннему состоянию осмысленность и духовную гармонию, и эта внезапная растерянность одолела меня до той степени, что я почувствовал глубокую усталость, потеряв интерес ко всему происходящему, к окружающим меня микробам и событиям, и даже Том стал для меня просто одним из тех, кто, подобно окружающим, был чем-то возбужден, неизменно суетился и копошился, рождая бесконечные потоки слов, но фразы не доходили до моего сознания, не трогали меня, улетая в пространство, сотрясая воду, оставаясь в моем сознании отдельными бессвязными словосочетаниями, не содержащими тепла и уюта, не рождая в душе сочувствия, боли, и, словно во сне, мне припомнилось, как Том уложил меня на свисающий листок водоросли, бросая Арону что-то вроде: «Он очень устал от сегодняшних волнений», после чего они вернулись к прерванному спору и, несмотря на мои попытки бороться с дремотой, на желание сосредоточиться на обсуждаемой теме, кроме отдельных слов, мне не удавалось уловить саму суть разговора, отчего к моему сознанию пробивались отдельные бессвязные реплики… вы же просто секта… это не дает ничего… сегодня микробы относятся к этому иначе… истина и есть, прежде всего, разнообразие… не стоит преувеличивать наши возможности… как секта, вы застыли в своем развитии… микробов так много, что на каждого хозяев не хватит… не стоит полагаться на удачу… ваша секта здесь никому не интересна… это тоже часть свободы… совсем не очевидно… такова цена правды… в этом сброде… свобода предполагает деструкцию… это не цель… сам все услышишь… во всем должен быть баланс… как же иначе… все равно это только секта… быть самим собой гораздо важнее… они такие же, как все… трудно это представить… через поколения мало что меняется… не в свободе дело… нужно еще доказать… невозможно всех связать одной целью… мудрость только для мудрых… секта предполагает ущемление свободы… кто так решил?.. там такие же микробы… и все эти миллиарды хотят есть… и хотят развлечений… это звучит наивно… что делать, каждый имеет волю… не надо сравнивать… абсолютной истины я еще не видел… может, вам это и любопытно… разве не варварство… не имеет отношения к природе духа… вроде как мысли вслух… и вот так, выстроились рядами и пошли блаженные… чистота каждого обеспечивается его верой, а общее дело служит сплочению воли в единое целое, которое передается каждому микробу удвоенной, утроенной силой, не оставляя сомнений в том, что любой вздох, любой шаг служит высокой цели… в каждом движении, в каждом вздохе благословение свыше для микробов, ставших итогом Очищения, прошедших подготовку к Великому паломничеству согласно заветам предков, возглавляемых четырьмя вождями, двигающихся в форме правильного квадрата, за которыми следуют семь микробов в форме треугольника с острием, направленным в сторону движения, и микробом на вершине острия был Кен, строгий и сосредоточенный взгляд которого направлен в пространство, по ходу движения, не оборачиваясь, чтобы следить за следующими позади одиннадцатью микробами, плотными рядами несущими Пола на листочке водоросли, символизируя «золотую ветвь», за которой двигалась группа певчих из двадцати четырех микробов четырьмя рядами, и следом все остальные, колонной по три микроба в ряд, увлекаемые легким потоком воды, отчего стройность движения временами нарушалась, но в нужный момент четверка вождей запевает «благослови наши помыслы, всевышний», слова, тут же подхваченные тонкими, божественными голосами певчих, и далее мы начинаем подпевать, и все заботы и сомнения уносятся прочь, а каждый участник процессии ощущает божественную Истину в ее самой совершенной форме, окутывающей и проникающей в душу, вознося на самый верх блаженства, поскольку нет ничего святее в мире, чем служить всевышнему, совершая Великое паломничество, уносясь вперед в потоке чистой и прозрачной воды туда, где в томлении ждут будущие «Хозяева», для которых ожидание пронизано святостью воздержания и очищающими исповедями, и пока движение процессии происходит по хаотической кривой с бессистемными поворотами вправо, влево, в обратном направлении, символизируя движение по лабиринту, на первом этапе Великого паломничества, что в свое время было объяснено Доном как сакральный ритуал, олицетворяющий «Путь предков», так как прежде чем будет достигнута подлинная цель Великого паломничества, необходимо пройти лабиринт, преодолев сложности и трудности перехода на участке, где непосвященные заблудятся, тогда как истинно верующие найдут верный выход и правильный путь, и после того, как четыре раза было спето «благослови наши помыслы, всевышний», находясь в первых рядах, я отчетливо увидел осветившийся образ Пола, а когда певчие запели «мы следуем твоим путем», экстаз, охвативший меня, отозвался судорогами во всем теле, и, уже не видя никого, ни Кена, ни Пола, ни других микробов, следующих впереди, рядом и позади меня, я шел, не чувствуя своего дыхания, не ощущая воды, а видя только светлый луч впереди, к которому я направлялся как к заветной истине, пока ангелы трубили в трубы, возвещая об окончании жизни земной и о наступлении поры небесной, а певчие, вожди и остальные микробы вторили с таким вдохновением и воодушевлением, что мне в тот момент открылась Истина земная, и она была проста, ясна и светла, какой только может быть Истина в момент, когда ее желают всем своим существом, и после того, как семь раз было спето «мы следуем твоим путем», гимн полный святости, Пол поднял взор кверху, к обозначающейся границе поверхности воды, где сквозь пену пробивались лучи солнца, певчие немедля запели «среди нас блаженные», отчего солнце засветило ярче и все подхватили слова певчих, выдерживая стройные ряды, когда процессия пошла немного влево, по дуге, описывая полукруг, огибая воображаемую точку, где, как я узрел, стоял Дон, и образ его произвел на меня впечатление божественного чуда, в которое нельзя было не верить, ощущая эсхатологическую силу нашего шествия, воскрешающую святых и возвращая к жизни умерших, отчего я, не переставая петь со всеми «среди нас блаженные», тихо, про себя три раза прочитал «благодарю тебя, всевышний», пока колонны описали полную окружность, и затем, еще несколько раз пройдя по кругу, в итоге по мановению Дона шествие остановилось, и все повернулись к его святому образу, воспринимая его воскрешение и возвращение как радостное, естественное событие, и далее по его знаку все разом замолкли, и в полном молчании Пол сошел со своего места, медленно направившись к Дону, подойдя к нему, поклонился, негромко сказав: «Мудрость твоя безгранична», встал рядом с Доном, бросив взгляд в мою сторону, отчего я ощутил прилив блаженного счастья с мыслью о том, как мало нужно микробу в такие минуты, чтобы вознестись на недостижимые высоты, тогда как в следующее мгновение Дон молвил в ответ: «Только истинная вера возносит до уровня святости, и мало кому вера такой чистоты дана в миру, полном мирских страстей и суеты, отвлекающих нас, а в споре между суетой и вечным мы отдаем предпочтение суете, оставляя вечное на потом, и те, кто постоянно помнит о вечном, в своих думах возносятся до святости, так поклонимся же им, этим святым среди нас, за то, что они хранят в сердцах нашу веру в ее девственной чистоте, так как немногие могут сказать о себе: “я истинный раб твой, всевышний”, не покривив душой и не разбавив свои думы помыслами о суете, и среди нас есть микроб, которому мы должны поклониться за святость его», и в тот же миг молнией озарила меня догадка, что я достоин подобной похвалы, и если Дон имеет в виду меня, то это было бы справедливо, так как во мне было столько подлинной, глубокой веры, что трудно было представить, чтобы кто-то другой достиг подобных глубин смирения, но в следующее мгновение мне стало стыдно за свои мысли, полные гордыни и жажды похвалы, так как нет ничего низменнее гордыни, свидетельствующей, что тобой движет не вера, а стремление заслужить похвалу, и подобная мысль, как уже не раз со мной бывало, породила цепь сомнений, и мне внезапно представилось, что если я на самом деле и не достоин похвалы, но меня в силу каких-то причин все же похвалят, то эта похвала будет наверняка приятна, несмотря на то, что я ее не достоин, отчего мне ужасно захотелось остаться в стороне, незамеченным, но, к моему ужасу, Дон посмотрел на меня взором, полным божественной чистоты, а я так и остался в потрясенном состоянии, пока все рядом стоящие микробы пятились, расширяя круг, так что вскоре я оказался в центре этого круга, а Дон и следом за ним Пол подошли ко мне, поклонившись три раза, и я не мог вымолвить ни слова, из того роя мыслей, которые бурлили во мне в тот миг, пребывая в состоянии смятения, гордиться ли мне тем, что чистота моей веры и помыслов превосходила чистоту веры и помыслов остальных, либо благодарить Дона и Пола за честь, которую они мне оказали в присутствии всей святой братии, либо тут же пристыдить себя за радость похвалы, либо поверить, что я действительно этой похвалы достоин, громко вознеся слова благодарности всевышнему за то, что он даровал мне такую силу любви к нему, что не остается в этой любви места ничему земному, и всё, чем смог я ответить, это пасть ниц, воскликнув в экстазе: «Благодарю тебя, всевышний», и эти слова были подхвачены певчими, которые хором следом запели «благодарю тебя, всевышний», пока Дон и Пол вернулись к тем, кто нес листочек водоросли, и когда они заняли свои места, вся процессия двинулась в путь, напевая «мы следуем твоим путем», тогда как я шел рядом со своими товарищами, пребывая в смятении от сознания, что раз я возжелал похвалы, то нет во мне искренности и веры и, следовательно, я не достоин награды, а, скорее, достоин осуждения за лицемерие и желание показать внешнее рвение, созерцая процессию Великого паломничества в лучах святости, тогда как нет во мне глубины самопожертвования и наверняка остальные микробы также разбавляют эту святость мыслями, порожденными суетностью, в которой пребывают их души, и, как следствие, ни я, ни они не достойны этого божественного экстаза, блуждая помыслами о зависти за то, что меня похвалили, а кого-то нет, и в этом случае нет в Великом паломничестве ничего истинного, о чем всем, включая Кена, Пола и самого Дона, давно известно, что следуем мы совместной прогулкой с песнями, и только моему воображению в свете моей слабой веры наши напевы казались полными божественного смысла, но и эта святость полна ложных сомнений, разбавленная желаниями о похвале, во всем своем позорном лицемерии, отчего вновь я почувствовал себя в пустыне, один на один с Богом, требующим от меня смирения и искренности, которой я не мог достичь, тогда как остальные пребывали в суете, и не было во мне радости от близости к Богу, от избранности, вызывающей зависть, если нет рядом Кена, Тома, Дона, Пола, никого из нашего рода, из тех микробов, кого я с детства знал и уважал, сознавая, что быть ближе всех к Богу, к всевышнему так же одиноко и страшно, не будучи убежденным в чистоте своих помыслов, и постепенно я ощущал, как эти тревоги и сомнения овладевали мной, разглядывающим с изумлением следующих колонной товарищей, чтобы удостовериться, так ли они искренни в своей вере в Великое паломничество, понимают ли они то, что они поют, верят ли они в слова, которые произносят, либо бросают они лозунги и прославления с горькой усмешкой, в которые примешаны признаки лжи, обмана, притворства, и придирчивым взором я ясно увидел бесстыдные мимолетные насмешки, скрывавшиеся под личиной святости, немедленно призвав себя к суду искренности, спрашивая себя, не показалось ли мне, и вновь мой взгляд скользил по лицам окружающих, забыв о том, куда мы идем и что следует петь в тот или иной момент, всецело поглощенный желанием докопаться до истины, узнать правду, вследствие чего я незаметно для самого себя отошел от понимания цели Великого паломничества, и в качестве расплаты за мое сомнение поверх голов микробов прогремел голос Дона: «Так оставим же тех, которые сомневаются, в ком нет твердости веры, чтобы не мешали они нашему святому предприятию», после чего я почувствовал жгучий взгляд Дона, подчиняясь которому рядом стоящие микробы грубо вытолкнули меня из своих рядов, а мое место было заполнено следом идущими, таким образом, что если попытаться оправдаться, попробовать опровергнуть обвинение, то все равно не было более места для возвращения в ряды шествующих в Великое паломничество, и, следовательно, эти микробы, которых я подозревал во лжи, оказались святее, а мое сомнение погубило меня, оставив в одиночестве, без друзей, без веры, без всевышнего, и в следующий миг отчаяние охватило моё существо, отчего я пошел рядом, громче всех напевая куплеты «мы следуем твоим путем», нажимая на голосовые связки, но никто не обращал на меня внимания, и я понимал, что не в громкости голоса дело, стараясь сосредоточиться на словах, проникнуться их глубиной, блаженством, святостью, но неизменно ловил себя на мысли, что мне важнее внимание моих недавних товарищей, их похвала, что мне нужно вернуться в их ряды любой ценой, отчего я не могу подлинно сосредоточиться и проникнуться происходящим, и, как следствие, свет впереди померк, погружая меня в отчаяние, в то время как мой взгляд искал Дона в надежде уловить его одобрение, но тот лишь бросал презрительные ухмылки, отчего я все более сникал, отдаляясь от духовной близости с рядом идущими, что новой волной поднимало в моей душе сомнения по отношению к моей личности, к моим близким и всему, что для меня свято, ставшее причиной разрыва с моим родом, моей верой, моими Богами, что в конечном итоге стало источником моих страданий от потерь и вместе с тем служило отправной точкой для угрызений относительно возможности моего возвращения, отдавая себе отчет в поступках, полных эгоизма, совершенных мной по отношению к тем, кто составлял смысл моего существования, превратив мое бытие в невыносимую пытку отвергнутого… в желание вернуться и быть обратно принятым в ряды, увидеть во взглядах окружающих, что прошлое было недоразумением и на самом деле меня любят и ожидают, переплетаясь с сомнениями о необходимости возвращения, которое может оказаться возвращением ко лжи, стать ошибкой, сбив с пути истинного… для этого и нужны великие цели… всем нам требуется покаяние… это путь в никуда… микробы не всесильны и не всезнающи, их основная сила в количестве… мало ли у нас сект, и в каждой сосредоточена своя маленькая трагедия… не нужно верить всем и вся, у каждого своя истина… природа обо всем позаботилась… что-то вроде тотальной, воинствующей анархии… результат близорукости… он поведет… это не преступление… только подпевай… твой брат немного задремал, это результат газов, которые здесь пробиваются со дна, хотя в области ветхих камышей газы пробиваются на поверхность с большей силой, одолевая дурманом, но он уже просыпается… и сквозь этот разговор, я чувствовал, как сознание постепенно возвращалось ко мне вместе с пониманием, что все это время я был погружен в глубокий сон, ставший для меня необычным жизненным опытом, так как никогда ранее ничего подобного со мной не происходило, но, со слов Арона, который все время, пока я находился в глубоком сне, оживленно беседовал с Томом, следовало, что мое состояние было вызвано воздействием газов, и впоследствии он и мне говорил, что в области мутной воды имеются участки, где подобного рода газы, поднимающиеся со дна в небольших количествах, вызывая у определенного типа микробов, к которым, очевидно, отношусь и я, состояние дремоты, сопровождающееся сновидениями, так, как утверждал Арон, одно из свойств этого газа, состояло в «активации воображения, вызывая потоки галлюцинаций», и я мог засвидетельствовать от первого лица, что на фоне долетавших до меня обрывков беседы между Томом и Ароном я все время был погружен в глубокий сон, сопровождаемый сновидениями, пронесшимися в моем сознании со всей отчетливостью, вызвав во мне столько эмоций и переживаний, обладающих не меньшей силой, чем те, которые могли быть вызваны реально происходившими событиями, и это открытие произвело на меня неизгладимое впечатление, вызвав во мне массу чувств и ощущений, о которых я не знал, как свидетельствовать перед самим собой, будучи не в силах понять, является ли это счастьем и удачей или же трагедией – иметь способность погружаться в состояние ощущения скрытых во мне желаний и страхов, и на фоне этих эмоций мной руководило чувство растерянности и смятения от понимания, насколько реальность смешена с воображаемым, не оставляя возможности отличить и заподозрить, что происходящее со мной было сном, плодом фантазии, пропитанной моими мыслями, чаяниями и надеждами, и охватившие меня радость и одновременно разочарование имели силу и темперамент, подобный тому, который вызывается действительно происходящим, и это ли не было достойным восхищения, это ли не было удивительным открытием, перед которым меркнет отчаяние, от понимания, что мой побег с Томом и есть подлинная реальность, а мое изгнание на «пути предков» было галлюцинацией, а моё сомнение, ставшее причиной осуждающих усмешек Дона, и позорного выталкивания из рядов двигающихся по лабиринту собратьев не имело место на самом деле, явившись следствием воздействия газов на мое усталое в результате длительного перехода воображение, открыв передо мной новые горизонты понимания окружающего мира, такого интересного, увлекательного, и потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя от охватившей меня эйфории, и, убедившись, что я полностью успокоился и в состоянии следовать за ними, Арон и Том двинулись в путь, размышляя вслух о силе воображения и тайнах сознания, а я поплелся следом, по направлению к низкой воде, являющейся частью области мутной воды, где, со слов Арона, постоянно проходили встречи ученых мужей лицея, относящихся к процветавшей в последнее время школе эсхатологов-гедонистов, «мысли и идеи которых особенно популярны в среде молодых микробов нового поколения», как это выразился Арон, и после нескольких часов сна я чувствовал себя бодрее, ощущая заряженность от ожидания новых впечатлений, предвкушая встречу с тайнами научной мысли, ставшими достижением местных микробов, но вместе с тем недоступными для нас с Томом и для всего нашего сообщества в силу нашей добровольной изоляции от остального общества микробов, и пока мы двигались вперед, я с любопытством прислушивался к беседе Арона и Тома, ловя интересные, но, с моей точки зрения, спорные сведения о том, как местные микробы взирали на нас с Томом и на сообщество, которое мы покинули, и суть истории, изложенной Ароном, состояла в том, что когда-то, очень давно, образовалась немногочисленная секта солнцепоклонников, вера которой отличалась радикализмом, а устав строгостью обрядов и дисциплины, и со временем становилось ясно, что удерживать членов секты в рамках утвержденного устава становится сложнее в окружении полной свободы вероисповедания и множества искушений области мутной воды и с целью сохранения чистоты веры секта вынужденно приняла решение о добровольной изоляции от остального мира, мигрировав в места, непригодные для жизни, но труднодоступные и малонаселенные микробами, чтобы там, в тиши, продолжать культивировать свою религию, концепция догмата которой базировалась на идее изменения самих микробов – членов секты путем различного рода мутаций с целью поиска идеальных состояний и наиболее приспособленных форм бытия с последующей коллективной атакой микробов новой формации на «Хозяев», что, в общем, в примитивной форме, является стратегией захвата и доминирования путем мировой пандемии, и в этом рассказе Арона для меня более всего неприемлемым было намеренно упрощенное видение наших идеалов, и теперь я мог с уверенностью сказать, что это касалось не только самого Арона, который так дружелюбно делился с нами этой «древней легендой», но, очевидно, и других микробов данной местности, которые свели таинство Очищения к грубому обобщению в форме мутации, по сути не поняв и не приняв святость Великого паломничества, его глубокую духовность, пронизанную идеалами объединения групп, участвующих в едином целом, находящих благословение всевышнего, сводя эти таинства к таким узким понятиям, как «доминирование» и «пандемия», что в некотором смысле не противоречит нашему учению, так как доминирование через пандемию иносказательно присутствует в святом Откровении, но это доминирование направлено во благо, пронизанное высшей духовностью, святостью, верой в близость эпохи мирового блаженства, если в каждой точке мира будет находиться член нашего сообщества, напевая святые куплеты «мы следуем твоим путем», и теперь, на основе собственного опыта, я убеждался, что все, что звучало из уст Дона об отношении микробов мутной воды к нашему небольшому сообществу, находило свое подтверждение в суждениях Арона, и то пренебрежение, с которым он называл нас сектой, то непонимание, которое сквозило в суждениях о наших идеалах, та снисходительность, с которой он говорил о таинстве Очищения и особенно о Великом паломничестве, все это характеризовало в моих глазах микробов мутной воды как сумасбродных невежд, неспособных подняться до уровня духовного богатства других и вообще неспособных к обладанию идеалами, что стало следствием их упрощенных ценностей и стремлений к маленьким материальным радостям жизни, к толкотне вокруг трупа мертвой утки и того потребительского отношения к миру, который укреплял меня в убежденности, что подобная цивилизация неспособна поднять мысль микробов настолько высоко, поразив меня своей неповторимой глубиной и оригинальностью, а тем более Тома, мощь мышления которого была недостижима для лучших представителей местного сообщества, и, по всей видимости, Том очень скоро убедится, какую ошибку он совершил, отказавшись от участия в Великом паломничестве, и в тот момент я чувствовал гордость за достижения нашего сообщества, изолированность которого оправдывалась тем обстоятельством, что наши непревзойденные достижения могли в одночасье быть развращены варварством, чванством, словоблудием и пренебрежительным отношением окружающих микробов, и лишь благодаря пребыванию в изолированности удалось сохранить и приумножить ценности и высокие идеалы, переданные нам предками в догмате Откровении, и я не сомневался, что доказательства своего понимания я в скором времени обнаружу, продвигаясь далее, следом за Ароном, прекрасно ориентирующимся в местном ландшафте, пока мы стали замечать, как водоросли стали реже и мы вышли на местность совершенно мутной воды, которая, со слов Арона, была таковой в силу обстоятельства, что глубина в этом месте была самой малой, отчего любое движение воздушных потоков над водой отзывалось колыханием поверхности дна, образуя плотный туман, состоящий из множества мельчайших частиц ила, листочков водорослей, палочек и веточек, служивших площадкой для дискуссии местных лицеистов, которая, по первому впечатлению, был скорее похожа на бессистемный базар, нежели на культурный диспут, как это происходило в нашей Академии, и вскоре мы могли убедиться, что участники этой непрекращающейся дискуссии никогда не оставались на месте, то и дело перескакивая с одной проплывающей ветки на другую либо на кусочек болтающегося в воде ила с той целью, чтобы не отплыть слишком далеко от места диспута, в то время как предметы, на которых они находились, были в постоянном движении, и при этом они умудрялись не только следить за беседой, но и говорили практически одновременно таким образом, что тот, кто секунду назад бросил шальную мысль, следующим утверждением мог ответить на реплику другого микроба, говорящего в этот момент на совершенно, как мне представлялось, другую тему, следом, вступив в полемику уже по задаче, не связанной ни с первым, ни со вторым вопросом, с микробами, случайно проплывающими мимо, что превращало подобный тип дискуссии в слабо понятную для таких неподготовленных микробов, какими в тот момент были мы с Томом, и, несмотря на мое разочарование от бессистемности происходящего, я уловил во взгляде и в интонации Арона гордость за то, что открылось нашему взору, как будто пытаясь тем самым сказать: «Ну, господа, теперь вы видите, как далеко шагнула наша научная мысль и какие у нас достойные ученые мужи», но мое разочарование не стало для меня неожиданностью, так как я уже пребывал в состоянии готовности убедиться, насколько наши с Томом надежды на чудо не обоснованы, а местные ученые не более чем болтуны и пустословы, и, несмотря на то, что во мне жила уверенность, что Томом движут те же чувства, взирая с презрением на происходящее, где каждый говорит о своем, бросая бессистемные монологи в пустоту, к моему удивлению, Том нисколько не показал своего разочарования, а, скорее, наоборот, делал усилия, чтобы вникнуть в суть имевшей место хаотической дискуссии, отчего и я счел необходимым сделать попытку понять, что является предметом спора этих «ученых мужей», стараясь уловить связь между сказанным, неизбежно столкнувшись с проблемой, что передать однозначно суть дискуссии является задачей непростой, так как все говорили хором и на разные темы, но со временем мне, хотя и с трудом, удалось обнаружить едва уловимую связь между отдельными темами, звучащими отвлеченно, из чего я сделал вывод, что участники диспута предполагали, что основные принципы и задачи обсуждаемого хорошо известны и теперь есть необходимость определения деталей, и в силу этого обстоятельства, так как связь между положениями была не всегда очевидна, у стороннего наблюдателя создавалось впечатление неуправляемого, бессмысленного, хаотичного диалога, отчего наблюдение за данным процессом становилось забавным и комичным, но этот вывод не изменил моего впечатления, так как ввиду моего пренебрежительного отношения к происходящему я не считал необходимым понять суть горячих дискуссий, заранее зная, что ни один из вовлеченных «ученых» не способен подняться настолько высоко, чтобы постигнуть цель и святость Великого паломничества или хотя бы понять величие таинства Очищения, но, к моему удивлению, Том, быстро освоившись с обстановкой и ухватившись за торчащий хвостик происходящего, вступил в спор с одним из проплывающих мимо микробов, разновидность вскормленного толстяка, который незамедлительно ответил на тираду Тома чередой возражений, но Том, не удосужившись их дослушать, тут же возразил хилому микробу в форме палочки и уже через некоторое время настолько втянулся в процесс, что другие микробы вначале с удивлением, а затем со всей серьезностью вступили с Томом в горячую полемику, и мне стало очевидно, что последовавшее за этим оживление было следствием привнесенного Томом оригинального образа мышления и неожиданных для местных ученых аргументов, что послужило поводом для нового витка эмоционального накала беседы, и в этот момент я был рад тому, что Том, обладая коммуникабельным и открытым, в отличие от меня, характером, быстро освоился в новой обстановке, вступив в открытую схватку с местными «учеными», оставаясь в уверенности, что моему брату не потребуется много времени, чтобы доказать превосходство нашей системы подготовки и нашего мировоззрения, что послужило поводом для моего желания подробнее понять суть диалога, в котором, я был убежден, Том одержит верх, и я предпринял новое усилие, пытаясь связать отдельные суждения и тезисы в единую концепцию, и уже через несколько мгновений передо мной постепенно начали открываться определенные стороны обсуждаемого, суть которых не была лишена оригинальности и могла увлечь кого угодно, но не такого микроба, как я, прошедшего серьезную подготовку в духе примата текстов Откровения, однако нужно отдать должное, что диалог не ставил под сомнение идею Великого паломничества, никак его не затрагивая, сосредоточив цель обсуждения на отвлеченные, пустые темы с постановкой вопросов, над которыми ни я, ни Том, ни даже Дон никогда ранее не задумывались, и в следующие мгновения постепенно я стал проникаться затрагиваемыми темами и в некотором смысле попытался выяснить свое отношение к обсуждаемым вопросам, и вновь мой мягкий, податливый характер проявил готовность согласиться со звучащими тезисами ввиду того обстоятельства, что по непонятной мне причине я всегда искренне стремлюсь проникнуться пониманием к точке зрения на предмет, которую защищает говорящий, и, как следствие, эта точка зрения начинает казаться мне убедительной, и самое ужасное, что, если в следующий момент кто-то высказывает другую точку зрения, я, в силу своего позитивного отношения к говорящему, также нахожу ее логичной и готов с ней решительно согласиться, несмотря на то, что высказанные аргументы очевидно противоречат предыдущей точке зрения, с которой я ранее уже согласился, что свидетельствовало о моей слабой принципиальности, об отсутствии оригинальных идей и собственной позиции, что вкупе с моей неспособностью к конфронтации и критическому отношению к окружающему приводит к готовности соглашаться с любыми доводами, звучащими мало-мальски последовательно и убедительно, и это наблюдение не раз огорчало меня в прежние времена, и теперь я вновь имел возможность убедиться, что, по всей вероятности, никогда не смогу иметь свои оригинальные воззрения, оставаясь вынужденным всегда следовать за другими, выступая благодарным слушателем и соглашаясь с любой точкой зрения, не отвергающей святость Великого паломничества, что в конечном итоге означает, что я никогда не смогу выступить лидером великого начинания, смирившись с уготованной мне судьбой того, кто послушно и ревностно участвует в инициативах других, воспринимая и проникаясь их идеями как своими собственными, и в данном случае я готов был поклясться, что звучащие мысли действительно важны и требуют пропагандирования, чтобы наконец определиться, как мы относимся друг к другу и какова ценность жизни, независимо от того, каких убеждений микроб придерживается и каковы его личные цели, и прислушиваясь к звучащим диалогам, разбросанным в беспорядочных репликах, я улавливал фундаментальный тезис, что микроб «рожден для личного счастья», который звучал в множестве вариантов и комбинаций, и, как я уже говорил, несмотря на то, что мы с Доном никогда не затрагивали эти темы в процессе наших бесед в Академии, я не мог не согласиться с этой простой и, безусловно, очевидной идеей во всех ее вариациях, звучавшей в контексте, что «никто не имеет право попирать свободу другого микроба, особенно если это ведет к лишению того микроба счастья», или «счастье любого микроба это высшая ценность», или «любое насилие, которое делает нас несчастными, должно быть немедленно прекращено как нарушающее базовые права микробов», или «каждый микроб волен осуществлять любые действия, направленные на увеличение его личного счастья в той мере, в какой эти действия не ограничивают такие же права других микробов», и в каждом из этих тезисов звучала фундаментальная мысль, с которой я готов был сразу и немедленно согласиться, а именно мысль о свободе воли каждого микроба, которая не должна и не может осуждаться, если эта свобода не ограничивает такую же свободу воли других микробов, и в этой обстановке мне захотелось указать на факт, что в рамках подобной концепции «счастья» и «свободы воли» никто не вправе осуждать или предвзято судить о нашем маленьком сообществе, о нашей культуре и традициях, уничижительно называя нас «сектой», ставя под сомнение святость Великого паломничества, тем более что это таинство не направлено на ограничение «счастья» и «свободы воли» других микробов, не ставя под сомнение фундаментальный тезис о правах сосуществования микробов на земле и не пытаясь подчеркнуть свое превосходство через суждения о том, «правильное» ли счастье исповедуют другие микробы и «правильно» ли они исповедуют свою свободу воли в тот момент, когда они проходят процесс Очищения или совершают Великое паломничество, и в подтверждение своего понимания я услышал из уст Тома мысль о том, что «хотя счастье и свобода воли являются высшими ценностями, было бы противоречием делать эту концепцию воинствующей, а именно насильно навязываемой как верную тем, кто ее не приемлет всю и целиком без остатка», и этот тезис был воспринят аплодисментами как свежая мысль, которая ранее не звучала в таком контексте, и в конечном итоге у Тома появились последователи, которые на разный лад подхватили и разнесли этот тезис по всему пространству низкой воды, что привело к локальным спорам с целью ее оттачивания и уточнения в различных аспектах, прилагая усилия определить, как должно строить отношение «к тем, кто концепцию счастья не воспринимает как идею, но формально ей следует в практической жизни», и, в противоположность, как микробы должны строить отношение «с теми, кто не только не воспринимают право на счастье микробов, но сами активно нарушают права других микробов, ограничивая их добрую волю», что в конечном итоге привело к тому, что спорящие ученые разбились на несколько лагерей, а именно на тех, кто считал, что «счастье должно уметь себя защищать и, как следствие, его нужно насаждать силой в среде тех, кто мешает другим это счастье достигать» и тех, кто утверждал, что «насаждение счастья есть нарушение свободы воли, и, значит, нужно быть последовательным до конца, не вступая в борьбу за права нашего счастья, обращаясь к совести недобросовестных с призывом отказаться от насилия», и в этом контексте я вновь был разочарован собой, так как мне никак не удавалось определить свою позицию по данному вопросу, то, следуя за мыслью и одобряя тех, кто утверждал, что соглашательство, толерантность и призывы к совести приведут к тому, что отдельные микробы, наиболее наглые и бессовестные, будут сознательно паразитировать в своих корыстных интересах на бездействии общества, не испытывая угрызений совести, а, скорее, наоборот, посмеиваясь над теми, кто свято следует установленным правилам, облегчая возможности для мошенничества и жульничества, что в конечном итоге стимулирует пороки, преступность и приведет к краху общества, базирующегося на ценностях «свободы воли» и «личного счастья» и, следовательно, «для всеобщего блага “свобода воли” и “личное счастье” должны быть навязаны во всей своей целостности», что звучало последовательно, разумно и обоснованно, впрочем, опровергаемый ответным аргументом, с которыми я также был готов согласиться, гласящим, что «навязанная “свобода воли” не может быть подлинной “свободой воли”, так как противоречит определению “свободы воли”, и в конечном итоге мы придем к тому, что принятые максимы станут итогом карательных действий воинствующих сторонников “свободы воли”, сохраняя примат “свободы воли” де-юре, вместе с тем подводя черту под отказом от “свободы воли” де-факто, и ответы на подобные вопросы лежат в плоскости определений терминов “счастья” и “свободы воли”, которые должны быть приняты добровольно всеми и каждым, так как “свобода воли” не значит, что “можно делать все, что угодно”, что на самом деле является “произволом”, в корне противоречащим истинной “свободе воли”, не имея с ней ничего общего», и это звучало настолько увлекательно и во многом любопытно, что было бы справедливо привести аргументы, беспорядочно посыпавшиеся то с одной, то с другой стороны, унося предмет разговора вглубь и в сторону, и мне казалось, что суть спора не приближался к разрешению, а, наоборот, увязла в деталях, раздробилась на части, уносясь в дебри, отдаляясь от изначального предмета обсуждения, так как вскоре спорщики перешли в плоскость обсуждения различия понятий «свободы воли» и «произвола», пытаясь определить, какая сторона этих понятий есть отражение истинной «свободы воли» и как следствие составляет фундамент «счастья», а что является ложным элементом, составляя «ложное счастье», паразитирующее на «истинном счастье» других, что в конечном итоге переросло в обсуждение вопросов, считать ли микроба от природы «добрым» или считать его от природы «злым», открывших новые просторы для дебатов, и каждый виток этих дискуссий представлялся мне по своему увлекательным и интересным, вселяя надежду на скорое разрешение спора, так как в каждом новом шаге виделось важное уточнение понимания сути вопроса, с ответом на который все должно встать на свои места, но вскоре выяснялось, что для ответа на эти вопросы нужно прежде дать другие определения, договориться по другим понятиям, и надежда возрождалась с новой силой, но спор о том, считать ли микроба от природы «добрым» или считать его от природы «злым», вскоре сделал зигзаг через обсуждение темы «счастья» в двух плоскостях, а именно «счастья с точки зрения всеобщности», как универсалия, как идея, как цель, которая сама по себе органична в своей абстрактной, бесконечной форме, находя отражение в «истинной свободе воли», и другой стороной вопроса, а именно «счастья частного», «счастья личного», основанного на влечениях каждого микроба в отдельности со всем субъективным и случайным, что может произойти в тот или иной момент, находя отражение в видимой, иллюзорной «свободе воли» микроба в конкретной ситуации, когда порочные влечения ведут к поступкам, нарушающим права окружающих, скрывая потенциальное «зло» для других микробов и организмов, и в этом контексте я сделал усилие, чтобы вникнуть в суть данного тезиса, и чем более я задумывался над тем, что «счастье как всеобщее» существенно отличается от «счастья частного» тем, что первое недостижимо именно в силу своего всеобъемлющего характера, тем больше я соглашался с теми, кто утверждал, что «свобода воли» так же бесполезна, как абстрактная «свобода воли», доведенная до своего идеала, а нужна конкретная «свобода воли», проявляющаяся в ежесекундном поведении отдельного микроба, и, как следствие, важным является то, какие добрые поступки микроб совершает, а не то, каким образом общество поставило его в рамки совершать добрые поступки, так как никто не вправе утверждать, что совершено насилие над абстрактным понятием «свободы воли», и мне казалось, что подобные речи имели обоснование, и с ними хотелось согласиться, но в следующий момент звучали вопросы из другого лагеря относительно того, как поступить, если кто-то из охотников действительно даст волю собственным влечениям, не придется ли в этом случае преступать границы «свободы воли», чтобы наказать преступника конкретными мерами, на что звучал ответ, что подобное наказание хотя и будет являться нарушением конкретной «свободы воли», но будет всецело оправдано тем, что мошенник и нарушитель будет изначально знать, что ему суждено пережить, а значит, примет наказание как расплату за порочное стремление к нарушению «свободы воли» других, что в конечном итоге было логично в пределах частного случая, но звучало как насилие над самой «свободой воли» в ее всеобщей, абстрактной форме, став причиной последовавшей жаркой перепалки по поводу таких понятий, как «злой умысел» и «благие намерения», и в конечном итоге спор перешел в плоскость обсуждения различий понимания этики, морали и нравственности, где, казалось, все зашло в тупик в силу того обстоятельства, что стороны окончательно забыли изначальный посыл, отстаивая свою точку зрения любой ценой, не заботясь о том, является ли это принципиально важным для решения основного вопроса или нет, и на этом этапе невозможно было утверждать, что дискуссия разделена на группы, отстаивающие две или