Михаил Спартакович Беглов
Две неравные половины одной жизни. Книга первая

«Ну, ты – и подлец. Сказал, так сказал. Даже у меня какой-то комок в горле появился, – одобрил его речь Сашка, когда Андрей вернулся, наконец, на свое место. – Умеешь ты выступать. Тебе, как и Петру, надо точно по комсомольской линии продвигаться. Далеко пойдете…»

– Ага, пока милиция не остановит. Учись, пока я жив, – угрюмо прервал его Андрей. Он знал, что может, когда надо, говорить красиво и правильно, но уж больно этого не любил. «Лицемер хренов», – обозвал он сам себя.

Кстати говоря, Петр был третьим в их неразлучной троице друзей. Высокий статный парень он, как писали в характеристиках, всегда «активно участвовал в общественной жизни» школы и даже стал в десятом классе секретарем ее комсомольской организации. Каких-то особых успехов ни в одном из предметов не демонстрировал, но учителя как активисту ему многое прощали. Так что аттестат у него вышел вполне приличный.

Наконец, официальная часть собрания закончилась. Еще в программе были показательные выступления младших классов и нескольких сольных номеров выпускников, в том числе и Андрея, которому было велено прочитать какое-нибудь соответствующее духу дня произведение. На этот раз он сумел настоять на своем и вместо высокопатриотических или слезливых произведений современных «классиков» решил прочитать монолог Гамлета на языке оригинала. А для гостей, не знающих язык Шекспира, повторить на русском в переводе Пастернака. В конце концов у нас же спецшкола с углубленным изучением английского, убедил он отвечавшую за «культурную программу» завуча. Кстати, очень милую и достаточно молодую, а потому еще не успевшую закостенеть даму. Да, в этом был некий вызов, но она его приняла, хотя прекрасно понимала, что Андрей вкладывает в этот монолог некий свой смысл. А для него апофеозом монолога была его середина про «униженья века, неправду угнетателей, вельмож, заносчивость, отринутое чувство…»

Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться.

И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель Желанная?

Скончаться. Сном забыться.

Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.

Какие сны в том смертном сне приснятся,

Когда покров земного чувства снят?

Вот в чём разгадка. Вот что удлиняет

Несчастьям нашим жизнь на столько лет.

А тот, кто снёс бы униженья века,

Неправду угнетателей, вельмож

Заносчивость, отринутое чувство,

Нескорый суд и более всего

Насмешки недостойных над достойным,

Когда так просто сводит все концы

Удар кинжала! Кто бы согласился,

Кряхтя, под ношей жизненной плестись,

Когда бы неизвестность после смерти,

Боязнь страны, откуда ни один

Не возвращался, не склоняла воли

Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль,

И вянет, как цветок, решимость наша

В бесплодье умственного тупика,

Так погибают замыслы с размахом,

В начале обещавшие успех,

От долгих отлагательств.

Но довольно! Офелия! О радость! Помяни

Мои грехи в своих молитвах, нимфа.

В наглости юноше, конечно, не откажешь. Ведь как раз в это время, – а шел 1971 год, – в Театре на Таганке гремела достаточно скандальная постановка Гамлета с Высоцким в главной роли, которого Андрей, как, впрочем, и большинство ребят из его поколения, просто боготворил. Тягаться юноше с великим актером, конечно, было, мягко говоря, трудновато, но публика в зале приняла его выступление достаточно благосклонно и даже наградила аплодисментами. Классика – она потому и называется классикой, что каждый, независимо от возраста и жизненного опыта, может найти в том или ином произведении что-то свое.

Была еще одна причина, почему Андрей решил прочитать именно этот монолог. На одном из последних уроков литературы он вступил в спор с преподавателем, поскольку ему вдруг пришло в голову, что Пастернак не совсем корректно перевел первые строки Шекспира. Правильнее и точнее было бы написать «Жить или не жить, вот в чем вопрос…». Во-первых, это соответствует и смыслу английского «to be», а, во-вторых, и самой сути монолога, поскольку речь в нем идет именно о выборе между жизнью и смертью. Естественно, преподаватель с ним не согласилась. До последнего момента перед выступлением Андрей хотел прочитать свой вариант первой строки, но потом все же решил оставить все, как есть. Строки великого Пастернака давно уже приобрели некий афористический смысл, независимо от того, корректны они или нет. Так что пусть это будет на его совести, решил Андрей, поразмыслив еще и о том, что, быть может, Пастернак специально написал именно так, чтобы не упрощать для читателей понимание сути шекспировских строк.

Молодым свойственна здоровая наглость. Они готовы мгновенно создавать себе кумиров, но и столь же быстро ниспровергать их с пьедестала.

Концерт закончился. Парни быстренько сдвинули ряды сидений в угол, освободив место для танцев. Девчонки сбегали в туалет, чтобы «припудрить носики». Ребята небольшими группами тоже куда-то исчезали на некоторое время – кто в находившуюся рядом раздевалку спортзала, а кто, как Андрей с друзьями, в гримерку за сценой. И те, и другие возвращались в актовый зал подозрительно возбужденные. К счастью, к этому моменту директриса и почти все преподаватели удалились в учительскую, чтобы там отметить выпускной. Конечно же, никакого алкоголя, только чаем с тортиком! Ха ха…

Оставшиеся в актовом зале завуч и представители родительского комитета делали вид, что не замечали резко поднявшегося у ребят настроения. Да и вели себя все достаточно пристойно. Вообще пить спиртные напитки – по крайней мере, в их классе – было как-то не модно. К тому же еще свежа была в памяти произошедшая совсем недавно скандальная история, когда на дне рождения одной из девчонок их угостили шампанским, а один из ребят «спалился» вечером дома, и его родители подняли страшный шум. Требовали даже исключить из школы виновницу торжества за то, что она, якобы, «спаивает» остальных ребят. К счастью, все закончилось благополучно. Но, конечно, в такой день – в выпускной – позволить себе немного вина было совсем не грешно.

В динамиках заиграла утвержденная педсоветом школы музыка, и начались танцы. Со стороны это действо очень напоминало какой-нибудь праздничный вечер в сельском доме культуре. Девчонки сгруппировались в одном конце зала, танцуя парами друг с другом. А парни толпились на противоположной стороне, всем своим видом показывая, что они не имеют к танцам никакого отношения.

По издавна сложившейся традиции объявили медленный «белый танец», когда барышни приглашают кавалеров. Для кого-то момент достаточно формальный, а для кого-то очень трогательный, так как означал, если не признание в любви, то уж точно проявление симпатий.

К Андрею, опережая остальных девчонок, решительно устремилась Надежда, небольшого роста хрупкая черноволосая девчушка.

– Кто бы сомневался! – пошутил он, обняв ее за талию. – Ну, привет тебе.

– Сегодня прекрасно выглядишь. Очень красивое платье, – не мог не сделать Андрей комплимент девушке.

– Вместе с мамой сшили специально к выпускному, – объяснила Надежда.

– А что мы такие невеселые? – спросил юноша, заметив печаль в ее миндалевидных глазах. – Жалко со школой расставаться?

– Со школой – нет, с тобой – да, – последовал неожиданный ответ.

– Откуда такой пессимизм? Разве мы не будем встречаться и дальше?! – удивился Андрей.

– Почему-то внутренний голос мне подсказывает, что вряд ли, – уже с явной грустью в голосе ответила Надежда.

Последние пару лет их связывали романтические отношения. Можно, конечно, было бы назвать это «первой любовью». Но скорее это было естественное любопытство молодых людей, стремящихся к познанию друг друга. Как бы ни хотелось Андрею, да, наверняка, и Надежде перейти в их отношениях ту самую взрослую грань, но романтик по натуре он всегда останавливал себя в тот самый момент, когда, казалось бы, это было уже почти неизбежно. Он свято верил в то, что невинность души и тела должны быть сохранены до того времени, пока оба участника этого священного действа не будут убеждены на сто процентов, что перед ними тот самый единственный человек, с которым они готовы провести вместе всю оставшуюся жизнь. Наверное, это было очень наивно, но так оно было. Так он был воспитан родителями и книгами, которыми зачитывался с детства. Объятия, поцелуи, ласки – все это было между ними, но при этом им все же удалось сохранить девственную чистоту отношений. Они никогда не скрывали своей «дружбы», ходили по школе, держась за руки. Андрей встречал Надежду у подъезда, и они вместе шли на уроки, а вечером провожал ее домой. Она жила вдвоем с мамой, так что днем квартира была в их полном распоряжении. Редчайший случай для большого города с его перенаселенными квартирами, в которых зачастую жило по несколько поколений одной семьи.

Их «роман» чуть было не закончился драматично, когда директриса застукала их целующимися на перемене. Его дневник украсила запись красными чернилами: «Развратно целовался с одноклассницей между уроками. Просим принять меры». Родителей вызвали в школу и прочитали лекцию о недопустимости «половых контактов» между школьниками, хотя ничего подобного между ними не было. Да, целовались на перемене. И что?

Дело могло дойти до исключения одного из них из школы. Но Андрей убедительно пообещал директрисе, что больше никогда в жизни не будет ни с кем, и уж тем более с Надеждой, целоваться. Ну, а уж в школьных стенах точно. Унаследованный от мамы, да и от отца тоже, актерский дар не подвел, сила убеждения сработала, так что скандал удалось замять, хотя держаться за руки в школе они уже не могли, а обниматься-целоваться тем более.

Когда мать в присущей ей мелодраматической манере вечером рассказала дома, почему ее вызывали в школу, отец как-то хитро улыбнулся и, посмотрев на сына, изрек: «Так они же не во время урока целовались!». А потом вполне серьезным голосом, хотя все с той же бесовщинкой в глазах, добавил: «Сын, не думаю, что тебе надо рассказывать про птичек в парке. Просто помни, что в отношениях с женщинами всегда в ответе мужчина. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду». Мама, по-актерски возмущенно всплеснув руками, хотела было что-то сказать, но, видимо, осознав комичность всей ситуации и бессмысленность дальнейшего разговора, успокоилась. Так что дома эта история тоже не получила продолжения.

Когда отец говорил про птичек, он имел в виду популярный тогда, хотя и немного грубоватый, анекдот про то, как мать просит отца поговорить с повзрослевшим сыном «про это» и советует рассказать на примере птичек. А тот, уединившись с ним, говорит: «Ты помнишь, как мы с тобой ходили гулять в парк. Ты пошел налево с какой-то девушкой, а я с блондинкой направо. Помнишь, чем вы потом занимались? Так вот птички делают это точно также!» Смешно, конечно, но не очень правдиво. В те годы говорить «про это» было как-то не принято – ни дома, ни в школе. Андрей, как и многие его сверстники, были в этом вопросе очень наивными, и их познания о «половых отношениях» между мужчинами и женщинами были, мягко говоря, весьма ограничены.

В школе проблему полов, как будто речь шла о чем-то запредельно неприличным, старались обходить стороной, затрагивая вскользь лишь на уроках анатомии и биологии – те самые «пестики» и «тычинки». А на уроках анатомии, вызывая смешки учеников, преподаватели спешили поскорее проскочить «опасные» зоны человеческого организма, водя указкой по уродливому рисунку, изображающему алкоголично-синюшно-красного, будто только что освежеванного бесполого человека.

В лучшем случае слова «любовь», «чувства», отношения между мужчиной и женщиной звучали на уроках литературы, да и то мимоходом, чтобы не заострять на этом внимание подростков. Исключением, пожалуй, была лишь хрестоматийная Наташа Ростова, да и то ее восторженную инфантильность подавали с иронией как нечто вообще-то не совсем нормальное. Зато пушкинская Татьяна и ее письмо Онегину – пример «правильного» отношения молодой девушки к любви, поскольку ее единственным достоинством должно быть полное, практически монашеское целомудрие. А любая мысль об ином греховна и потому наказуема. Места для любовной лирики в программе почти не находилось. Школьников заставляли учить наизусть тома патриотических стихов. Но, вдалбливая им в голову военную героику, замалчивали тот факт, что герои разных лет и эпох тоже любили, что Родина в их сознании отождествлялась не с чем-то абстрактным, а зачастую с конкретной женщиной-возлюбленной. Именно ради любви, ради сохранения рода русского и отдавали они свои жизни. И не случайно именно военные годы породили столь много беспредельно лиричных, задушевных песен и стихов о расставании, любви, верности, ожидании. Ведь даже слово Родина в русском языке – женского рода, и так было сделано великим русским народом не зря.

Период рыцарства и романтизма в истории пролистывали с космической быстротой, поскольку в его центре опять же стоит тема любви и отношений между мужчинами и женщинами. Словно гербарий, историю высушили до скудного столбца цифр и дат – родился тогда-то, умер тогда-то, пошел походом туда-то. За этой надгробной плитой похоронили личности людей, которые страдали, любили и подчас ради своих возлюбленных совершали подвиги и меняли ход истории. Заменив слова «любовник» и «любовница» на «фаворита» или «фаворитку», царей и цариц превратили в бесполых существ, а, поделив их на «хороших» и «плохих», замазали, будто ретушью, то, что многие из них были далеко не идеальными людьми и вдоволь нагрешили при жизни.

На уроках рисования школьники заставляли малевать вазы и мертвую дичь, но их не пытаются научить восприятию Красоты во всех ее проявлениях, и прежде всего наиболее совершенного и прекрасного из всех – человеческого тела. Стоит ли удивляться после этого, что картины с обнаженной натурой становились для подростков чем-то вроде порнографией. И, придя в музей, они хихикали перед Данаей, впадая почти в истерику при виде античных скульптур нагих богов и богинь.

Где, какой, какой учитель набрался смелости поговорить с учениками о том, что такое семья, что такое любовь – во всех ее проявлениях, как духовных, так и физических. Нет, что вы, об «этом» говорить нельзя! Школа делает вид, что воспитывает умы, но забывает о самом главном – воспитании души. Она пытается обучать половозрелых подростков высшей математике, учит их решать сложнейшие уравнения, но не дает даже азов куда более важной науки – человеческих взаимоотношений, не предлагает решений главной формулы бытия, с которой им придется столкнуться сразу же за порогом школы, формулы, определяемой законами взаимоотношений между людьми и двумя полами, в частности.

Между тем, современная жизнь оторвала нас от природы, порушила связь поколений, порвала ту нить передачи информации о природе бытия, которая существовала в прошлом. Тогда не было школ, Интернета, но были сказания и песни, тетушки и бабки, которые темными вечерами нашептывали краснеющим девицам об их предназначении, учили чистоте тела – душевной и физической, передавали им те знания и навыки, которые сами получили по наследству, и в том числе об отношении мужчин и женщин. Русский человек всегда был целомудренным в своей сути. Разврат, блуд, проституция появились позже вместе с водкой и прочими благами «цивилизации». Конечно же, он грешил, но грешил искренне, с детской непосредственностью.

Говорить «об этом» вслух считалось неприличным – ни в школе, ни дома, ни в кино, ни в литературе. В итоге молодые души вынуждены были сами решать сложнейшую загадку бытия или искать ответ на нее в подворотне. И тем самым лишь поощряли болезненное, неудовлетворенное любопытство, столь же, однако, естественное как первый поцелуй влюбленных. Стоит ли удивляться после этого, что беременеют старшеклассницы, что распадаются через пару недель совместной жизни молодые семьи, что неудовлетворенное любопытство порождает разврат и распущенность.

Так что отношения Андрея и Надежды были вполне естественны и на самом деле девственно чисты, как бы это не смотрелось со стороны. Андрей ненавидел слово «секс», которое стало входить тогда в моду. Для него акт слияния двух человек был неким прекрасным апофеозом великого чувства – любви. А выражение «заняться сексом» звучало как нечто обыденное и пошлое, все равно как сходить в туалет по нужде.

Впрочем, в 10-м классе отношения Нади и Андрея практически сошли на нет. На встречи и свидания после школы просто не хватало времени. Приличные дети из приличных семей, собирающиеся поступать в приличные ВУЗы, в выпускном классе должны были заниматься с приличными репетиторами, которые готовили их к вступительным экзаменам по профильным предметам. Так что Андрею приходилось сразу после уроков бежать то к преподавателю английского, то русского языка и литературы, то к историку. Дни были расписаны не то, что по часам, а по минутам.

Но дневник с той записью Андрей сохранил вместе с другими учительскими «замечания», которыми он гордился как солдат боевыми наградами. «Бросил в голову учителя портфель с учебниками. Таким как он не место в советской школе», – вот одна из первых, пожалуй, самая любимая. На самом деле портфель он в преподавателя не бросал. Татьяна Петровна просто не вовремя вышла из кабинета, когда они с ребятами развлекались на перемене «метанием» портфелей на расстояние. Так что портфель Андрея попал в нее совершенно случайно. Вообще Татьяна Петровна была дамой весьма странной. Не понимая всей двусмысленности своих слов, она часто называла себя «жертвой автомобильной катастрофы» – когда-то на нее действительно слегка наехала на переходе какая-то машина. Но, учитывая немаленькие размеры этой дамы, представляется, что от столкновения с ее шарообразным торсом, наверняка, больше пострадал капот автомобиля. И уж совсем шокирующей была ее странная привычка садиться попой на первую парту, демонстрируя при этом ошалевшему классу длинные панталоны «с начесом» нежно-розового или голубого цвета. Так что из физики Андрей запомнил только эти трусы из серии «Прощай, молодость!», как их называли в народе.

Чуть позже его дневник украсила другая удивительная своей бессмысленностью учительская запись: «Сломал стену в туалете для мальчиков». Уму непостижимо как мальчишка – ученик 7-го класса мог сломать толстую кирпичную стену! А на самом деле было так: насмотревшись вышедших тогда на киноэкраны фильмов про каратистов, ребята на перемене действительно по очереди дубасили по стене ногами, типа отрабатывая удар. Да так сильно, что и вправду немного треснула штукатурка. Поймавший их за этим занятием завхоз схватил Андрея – первого попавшегося ему под руку и отвел к директору. А тот, будучи парнем честным, взял всю вину на себя, чтобы не подставлять других ребят. Стену его родители, конечно же, починили, трещину заштукатурили и закрасили, но между собой ребята до конца школы называли этот маленький вестибюль справа на первом этаже – «Залом воинской славы!». Он был в стороне от основных учительских троп, поэтому они любили там иногда заговорщицки встречаться для обсуждения своих мальчишеских тайн.

ГЛАВА ВТОРАЯ

РОДИТЕЛЕЙ, СЫНОК, НЕ ВЫБИРАЮТ

Но вернемся на танцпол. Медленный танец закончился. Не убирая руки с талии подруги, Андрей отвел ее в укромное местечко за кулисами. О чем они там говорили, пусть останется между ними.

Выпускной вечер закончился. Наверное, это звучит странно, но общего желания продолжить всем вместе праздник где-нибудь за пределами школьных стен, ни у кого из одноклассников не возникло. Благодаря усилиям классной руководительницы в начальных классах Эмилии Павловны класс на самом деле был достаточно дружным. Это был тот самый случай, когда человек действительно любил свою работу и делал ее неформально. Она водила ребят в турпоходы, организовывала разные интересные экскурсии. Конечно, это очень сдружило ребят. Но к старшим классам произошло естественное «расслоение» на группы – у одних по интересам, а у других по социальному положению родителей.

Только очень наивный человек может верить в то, будто все в стране были абсолютно равны. Отнюдь – в зависимости от должности, близости к материальным благам или власти – уровень жизни у всех был очень разный: от очень низкого, когда хватало лишь на обеспечение минимальных потребностей семьи, до достаточно высокого, позволявшего иметь и машины, и дачи, и одеваться как модели с обложек модных журналов. Другой вопрос, что большинство подростков особого значения этому все же не придавало. А если что-то такое и вмешивалось подчас в их взаимоотношения, то это благодаря некоторым родителям, которые советовали своим чадам, с кем им следует дружить, а с кем нет.

Андрей, Петр и Сашка были тому прекрасным примером. Мало того, что сами они были совершенно разными, но и их семьи принадлежали к абсолютно противоположным социальным слоям. Отец Андрея – известный в стране журналист, часто выступавший по телевидению, и зарабатывал неплохо, и имел многие из положенных его статусу благ –возможность отовариваться в «спецбуфете лечебного питания», как они между собой называли специальную систему «общепита» для номенклатуры, шить одежду в правительственных мастерских для «избранных» или покупать ее в закрытых для посторонних секций ГУМа и т.д. и т.п. К тому же, он часто ездил в загранкомандировки, так что заветная мечта каждого мальчишки – джинсы появились у Андрея гораздо раньше, чем у большинства его сверстников. Партия «заботилась» о своих «лучших кадрах» и досконально расписала в соответствующих инструкциях и разнарядках, кому что в зависимости от его положения и заслуг положено. Андрей всегда восхищался отцом, который при этом оставался необычайно скромным и даже застенчивым человеком и не раз пытался даже отказываться от этой «подкормки», но «старшие товарищи» его «ставили на место», объясняя, что не им это придумано и не ему этот порядок ломать.

Семья Петра тоже особо ни в чем не нуждалась, но совершенно другой причине. Его мать – Вера Петровна – работала завскладом на большой торговой базе, через которую проходили в том числе и самые деликатесные и дефицитные продукты. База была под неусыпным контролем ОБХСС и народного контроля – этот комитет боялись посильнее прокуратуры, но, благодаря системы «усушки и утряски», как они ее называли, сотрудникам вполне хватало на безбедное и сытное существование. Да к тому же еще «благодарности» в конвертах от «нужных людей», для которых придерживали наиболее востребованные товары. Вроде никто ничего не воровал, действовал строго по инструкциям, но на хлеб с маслом, да еще подчас с черной икрой набиралось с лихвой. Андрей часто бывал в их доме, и его удивляло обилие там всяких импортных тряпок и прочего барахла. На немой вопрос друга Петр, смеясь, отвечал, что натуральное хозяйство и обмен продуктами только по учебникам отменили несколько столетий назад. «А у нас оно находится в самом расцвете», – вполне серьезно подтверждала его слова мать. Она баловала сына, как только могла – и одевала как принца, и всегда давала деньги на карманные расходы. Так что в троице он был как бы за банкира. У Андрея мелочь в кармане периодически позвякивала, но эта была либо «законно заработанная» сдача от похода в магазин, либо экспроприированные из карманов отцовских пиджаков монеты, которые тот либо по забывчивости, либо специально никогда оттуда не вынимал. А так в семье считалось, что ему деньги не нужны, разве что только 15-20 копеек на молочный коктейль с пирожком после школы. Ребята очень любили побаловаться этим вкусностями в чудесной булочной в соседнем доме.

А вот Сашкину семью в разряд «процветающих» никак нельзя было отнести. Отец работал в каком-то «закрытом» НИИ, причем даже Александр так до конца и не понимал, чем они там занимались. Чем-то важным, связанным с оборонкой, пояснял он друзьям. Мать работала в бухгалтерии того же НИИ, потому воровать кроме «военных секретов» им было нечего. Но этим, естественно, они не занимались, да и не могли, так как за чистотой их социалистической совести неусыпно наблюдали соответствующие органы. Так что для них шутливое проклятие из «Брильянтовой руки», – «чтобы ты жил на одну зарплату», – было повседневной реальностью. Нет, естественно, они не голодали, да и особо ни в чем не нуждались – двух зарплат вполне хватало на нормальное безбедное существование, но все же деньги приходилось считать, чтобы покрывать все нужды относительно молодой семьи.

Потихоньку небольшими группами ребята стали покидать актовый зал. Кто-то шел с друзьями праздновать домой, кто-то решил погулять по городу, а некоторые спешили к родителям, которые ждали их за накрытым столом. Андрей предупредил своих, чтобы его рано не ждали.

– Как хочешь, конечно…, – очень многозначительно сказала ему на прощание мама – Зинаида Викторовна голосом, который он называл «Тон №1». В переводе с актерского на общечеловеческий это означало: «Ты, конечно, можешь поступать, как считаешь нужным, но мы хотели отметить твое окончание школы всей семьей». К счастью, рядом оказался отец, который тут же оценил ситуацию и быстро нашелся: «У меня есть тоже предложение – пусть он сегодня спокойно погуляет со своими одноклассниками. А вот в субботу я предлагаю сходить всем вместе в какой-нибудь хороший ресторан. Не часто сын заканчивает школу!».

– Ура- ура, мы пойдем в субботу в ресторан, – как бы подвела итог разговору выскочившая из своей комнаты на шум в коридоре старшая сестра.

Андрей с детства знал, что он родился в нужном месте. Правда, у него были определенные сомнения насчет того, что он появился на свет в правильное время. То ли дело начало 19го века – эпоха Лермонтова и Пушкина, войны с Наполеоном. Партизаны, гусары, дуэли, тайные свидания – это же так романтично. Или хотя бы в начале 20-го, когда технология перевернула жизнь людей – первые аэропланы, первые автомобили. Родиться при свечах, а потом получить возможность жить при электрическом освещении. Это же чудо какое-то! Опять же Первая мировая война, а потом революция в России – столько возможностей для подвига. Или же на худой конец, как и отец, воевать в Великой Отечественной. Вот тогда делалась история, не то, что сейчас, думал он. А нынче как-то все тихо и спокойно как на болоте. Если бы не борьба с империализмом, то совсем было бы скучно.

С семьей Андрею действительно очень повезло. Не любить его мать – Зинаиду Викторовну было невозможно – красавица, словно созданная для кино, инженер по образованию, но актриса в душе и по призванию, она отказалась от карьеры ради мужа и детей и никогда об этом не жалела, но точно также, как офицера всегда можно узнать по строгой выправке и прямой спине, так и в ней легко угадывалась «актерская кость».

С папой – Владленом Ивановичем – они, собственно говоря, и познакомились в любительском театре, когда он вернулся с фронта после тяжелого ранения. Андрей всегда умилялся, разглядывая старые черно-белые фотографии тех лет. Особенно ему нравилась одна, на которой отец был запечатлен в кожаной офицерской куртке с армейским ремнём на талии. Как можно было не влюбиться в этого скромного до застенчивости красавца-офицера в потертой тужурке, а ему не отдать свое сердце веселой красавице-приме, вместе с которой они стали играть главные роли в театральных постановках, а затем и в жизни. С тех самых времен за ней и сохранился небольшой «грешок» – любовь к театральным мизансценам, которых у нее было в запасе на каждый случай жизни. Так, например, слегка откинутая назад голова с рукой на лбу означало: «Я плохо себя чувствую!» или «Я в печали!». Но они никого в семье не раздражали, потому что, несмотря на всю их театральность, были очень искренними и естественными.

Мама Андрея была необычайно мила своей непосредственностью, какой-то наивностью, безгранично доверяла всем людям, даже совершенно незнакомым. Дети зачастую этим пользовались, придумывая для оправдания каких-то своих проступков всякие небылицы, – и она всему верила. Они, например, научились незаметно вскрывать, не нарушая целостности упаковки, большие коробки шоколадных конфет, которые к большим праздникам или приходу гостей всегда хранились на верхней полке в югославской «стенке» в гостиной. Когда коробки, наконец, открывались, там всегда не хватало одной-двух, а то и трех конфет. «Да что же такое! Везде воруют!» – искренне возмущалась мама. Она даже одно время стала собирать вложенные в коробки маленькие беленькие бумажки с надписью: «Проверено укладчицей №…», чтобы отослать их на фабрику. Но бабушка ее отговорила.

– У меня есть определенные подозрения, куда могут пропадать конфеты, – как всегда жестким тоном сказала бабушка, многозначительно посмотрев на Андрея с сестрой.

Бабушку дети, честно говоря, немного побаивались. Невысокого роста, худенькая, всегда аккуратно одетая и причёсанная, она дожила почти до ста лет и до последнего дня выкуривала по пачке крепчайших болгарских сигарет в день. Предпочитала она «Опал», но не брезговала и «Стюардессой» и «Ту-134». На эту темы был даже такой скабрезный анекдот: «Летят как-то двое в самолете «Ту-134», и после взлета один другому, провожая взглядом разносившую леденцы девушку, говорит: «Не хотите ли «Стюардессу»?». А тот ему отвечает: «Нет, спасибо, у меня «Опал». (Для более молодых читателей на всякий случай разъясню – тогда еще в самолетах можно было свободно курить).

Бабушка всегда следила за своей внешностью – пудрилась, подводила черным карандашом глаза, клала румяна на щеки. Волосы она зачесывала назад и сильно стягивала в небольшой пучок на затылке. В ней было больше энергии, чем во всей остальной семье вместе взятой. Дом полностью держался на ней. Она ходила, а, вернее, бегала по магазинам и рынкам, убиралась в квартире, готовила еду. У нее повсюду был «блат», то есть «свои» продавцы, мастера по ремонту обуви, приемщицы в химчистке. Поэтому ей всегда оставляли самые лучшие куски мяса, самые свежие и, естественно, дефицитные продукты. Свою красоту мама унаследовала от бабушки – мы видели ее выгоревшие от времени черно-белые фотографии в молодости и, казалось, что с них на нас сморит какая-нибудь актриса времен «немого кино». Четкий профиль, строго очерченные губы, загадочный взгляд из-под вуали.

Публично говорить об этом было не принято, но мама как-то обмолвилась, что бабушка – родом из семьи очень богатого волжского купца. Разбогатев на торговле рыбой и черной икрой, он в начале 20-го века переехал в Москву и ему когда-то принадлежал дом на нынешней площади Восстания. Андрей иногда ходил гулять в тот район, рассматривая там дома и гадая, какой же из них мог принадлежать прапрапрадеду. Была там еще какая-то темная история, о которой ни бабушка, ни мама так и не поведали в деталях. Поэтому было лишь известно, что, получив вполне приличное образование, бабушка, будучи тогда совсем молодой девушкой, ушла из дома, записалась в армию санитаркой и на фронте в Первую мировую вытаскивала раненных из-под огня. А после революции, поскольку была грамотной, работала машинисткой в ВЧК чуть ли не у самого Дзержинского. Стенографировала допросы. В доме даже сохранилась старенькая немецкая печатная машинка фирмы «Ундервуд», которая была в прекрасном рабочем состоянии. Поэтому печатать Алексей научился раньше, чем писать. «Нравы в те времена были очень свободные», – туманно сказала как-то мама, не поясняя, что она, собственно, имеет в виду. Но света на жизнь ее и бабушки в 20-30-е годы проливать не захотела. Уже гораздо позже до Андрея, что называется, «дошло», что бабушка родила маму задолго до того, как вышла за муж за того, кто был вписан в метрике как ее отец. Впрочем, и он задержался на их семейном горизонте весьма недолго. А почему он пропал и куда – об этом в семье тоже не было принято говорить. Может, просто ушел, не выдержав жесткого характера бабушки, а, может, был репрессирован.