Михаил Синягин
Судьба Центрогаза. Сага о ребятах с нашего двора

– Тебе зачем? – удивился Витька.

– Характеристику надо, – честно признался Дима.

– Ты мне халтуру сделаешь, а я тебе помогу.

– Какую халтуру?

– Надо одной заочнице курсовую контрольную по химии написать. Бабе моей. Светке.

Ну, для Димы это было простым делом. Ему хватило одного вечера, и работа была сделана. А Витька в ответ предложил стать ему заместителем председателя ДОСААФ. Это как раз была должность для комсомольца.

Была в ДОСААФе одна золотая жила – курсы автолюбителей. Почти все институтские парни имели к четвертому курсу права. Обучение входило в курс на военной кафедре, но была еще масса людей, которым автоправа требовались. Все же происходила массовая автомобилизация. К Диме, которого председатель институтского общества определил на хлопотную должность заведовать направлением на курсы, потянулись граждане, главным образом девушки.

От Димы требовалась всего лишь подпись на стандартной бумажке направления, но как же силен административный ресурс! Почти всесилен! Дима кожей ощущал его мощь, когда испытывал на себе заискивания, лесть, заигрывания, откровенный флирт, предложения подарков и прочие кошмарные проявления зависимости людей от обладателя права подписи.

Весна! Что ты с нами делаешь! Надуваются бутоны, лопаются почки, и гормоны начинают бурное движение в сосудах. Кончается спячка, начинается жизнь.

Пришла весна и в Димину жизнь. Новыми глазами увидел он Лену Птичкину, которая, следуя примеру подруг, обратилась к нему за подписью. Лена тоже увидела его как будто заново. Быстро простила она ему зимние обиды, как будто их и не было вовсе. Все, что они накопили ранее, в эту последнюю их весну потребовало реализации.

Они встретились в тот же вечер и, не договариваясь ни о чем, повинуясь только своему инстинкту, отправились на квартиру к Диме. На их счастье родители отсутствовали, отъехали накануне в Карловы Вары на воды.

Дима, не раздумывая, бросился в Ленины объятия, а она их ему немедленно открыла. То, что она раньше запрещала, талантливо играя роль недотроги, теперь разрешалось, более того – поощрялось! Они целовались и не могли нацеловаться. Оказалось, что Ленка классно целуется.

Дима без задержки пролез рукой в разрез блузки и мягко прихватил волнующуюся грудь Лены.

– Подожди, я сниму, – шепнула она.

Пока она снимала блузку и бюстгальтер, Дима ловко и быстро опрокинул диван и превратил его в просторную кровать. Простыня и две подушки мгновенно проследовали из платяного шкафа.

– Я в душ, милый, – шепнула Лена и вышла.

Когда она вернулась, запахнутая в цветастый импортный халат, принадлежавший, понятно, Диминой матери, Дима сам отправился в душ.

Когда он вернулся с натянутыми от возбужденных гениталий трусами, он увидел на постели в призрачном лунном свете почти совсем обнаженную Лену, кожа которой светилась, точно облитая жемчугом. Грудь ее призывно напряглась и ждала Диму.

– Какая у тебя потрясающая кожа, – тихо сказал Дима и поцеловал ее прямо между грудей, – это какое-то чудо!

– Говори, говори, – шептала Лена, – говори…

Дима спускался губами ниже: от груди к пупку, Ленин живот при этом волнообразно колебался, а сама она начала постанывать. Прикусив зубами резинку трусиков, Дима потянул ее вниз и затем, неторопливо помогая себе руками, стянул трусики на Ленины бедра. Лена, для облегчения задачи, немного приподняла свою восхитительную попку.

– Какая ты нежная, – провел Дима рукой по внутренней поверхности бедра девушки, – я с ума схожу!

– Говори, говори! – стонала Лена.

Дима поцеловал тонкий завиток светлых волос и подумал с уважением: «Да она настоящая блондинка!»

Он порывисто сорвал свои трусы, обнажив член – туго натянутый, как толстый стальной канат. Он, как Диме теперь казалось, жил собственной жизнью, вел себя самостоятельно и тянул Диму туда, где ему хотелось быть больше всего на свете.

Лена лежала, раскинув широко ноги, и одной рукой взяла его за член, а другой тянула его к себе за кудрявый затылок.

– Иди, иди ко мне… – грудь Лены вздымалась. – Ты только в меня не спускай, ладно? А то у меня уже был случай. – вдруг тихо и внятно сказала она.

В голове низко бухнул колокол, а в грудь Димину, наоборот, ударил айсберг! Острый и прозрачный с голубыми прожилками. Примерно такой, от которого погиб «Титаник». Тело его мгновенно окоченело, замерзло и застыло, один только член в дрожащей Лениной руке шевельнулся, увял и выскользнул. Дима тихо сполз на пол и, скрипя замороженными суставами, надел трусы. В голове было тревожно. Ему показалось на минуту, что между ушей у него разместилась проволочная клетка, внутри которой взад-вперед сновали сумасшедшие попугаи. «Что ты дуришь? Трахни, трахни ее немедленно!» – чирикал один. «А зачем она спросила? – визгливо интересовался другой, – может, она какую-нибудь аферу с беременностью придумает, что тогда?» «Как? Разве она не целка?» – притворно скорбел третий. Четвертый сказал убедительным басом, как говорил декан факультета: «Вспомни, что Олька с Кириллом сделала!» Остальные просто галдели, а что – не разберешь.

Эти воспоминания до того разбередили Димину душу, что он полночи не мог заснуть. Когда же это удалось, то его немедленно посетил сон, который он тогда совершенно не понял, и только значительно позднее придумал он этому сну истолкование. Правильно он это сделал или нет, мы не знаем. Впрочем, сон был как сон, не лучше и не хуже других, просто он запомнился.

Снилось ему, что будто бы учился он в девятом классе, и по литературе было у них сочинение. А тема была такая: «Образы писателей в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»». И будто бы Дима выбрал себе в герои Ивана Бездомного. Будто бы Дима писал, что Булгаков вначале Ивана очень не любил, что будто бы Иван был для него воплощением тех ужасных ремесленников политико-литературного блуда, которые не только голову заморочили всему русскому народу, но и преследовали самого Булгакова.

Но вскоре, столкнув бедного так называемого поэта с сатаной и увидев жуткие последствия этого, Булгакову стало жаль Ивана. Стал он его жалеть, а потом и любить и понимать. Сделал он его внимательным ухом Мастера, поверенным в его самых сокровенных тайнах.

Выходит, Булгаков поверил, что даже такой литературный мерзавец, проходимец и паразит, каковым без сомнения был Иван Бездомный, может испытать духовное перерождение?

Да, да, может! – утверждал Дима в сочинении, – но только для этого надо встретить настоящего сатану, сойти с ума и пройти через сумасшедший дом, где твою больную душу, возможно, совсем и не вылечат, но она, возможно, очистится.

Дима во сне поражался, разглядывая самого себя, как будто он встретил делегата из параллельного мира.

Он ведь никогда не любил русского языка и литературы. Никакого Булгакова в школьные годы он не знал, да и знать-то не мог. Сочинение же было для него неприятной обязанностью и сводилось всегда к переписыванию каких-то обрывков из учебника. Нашинковав цитаты и нафаршировав ими скользкие и обтекаемые, как фабричные пельмени, формулы, сдавал он эти изделия в положенный срок и забывал совершенно всяких там героев нашего времени с Татьянами и Павками.

Роман, который он так увлеченно разбирал в сочинении, был им прочитан уже в студенческом возрасте, и впечатления на него не произвел. Он случайно нашел у отца сброшюрованную из двух журналов потрепанную книжицу, напоминавшую скорее изделие самиздата. Это в основном и вызвало его интерес. Сам же роман, с его мистикой, ранними христианами, библейскими мотивами, русскими сумасшедшими, сатаной и его присными, какими-то неведомыми литераторами его не впечатлил и даже не развлек. Дима твердо стоял обеими ступнями на почве прагматизма и не признавал никакой мистики.

Во сне именно эти факты и вызвали изумление Димы. Как это можно писать сочинение о романе, который ты еще не читал? Но он, тем не менее, писал…

Поутру первые его мысли были о Яне. «Неужели зацепила она меня? Неужели зацепила?» – думал он. И чем больше он думал, тем яснее чувствовал, как острые коготки влюбленности проникали в его грудь.

3. Ведьмы

Никого не надо убеждать в том ненаучном факте, что между влюбленными возникает незримая связь. Кто любил – тот знает! И пусть наука утверждает, что телепатии нет, она – существует! Во всяком случае, между влюбленными.

На другом конце этой, возникшей ночью, тайной, колдовской, телепатической и сердечной линии шла своя работа. Дима тоже вызвал у Яны неподдельный и очень практический интерес. Как Феникс возродилась новая надежда, которая ранее если и не умерла совсем, то была весьма основательно зарыта в пепле погибших отношений.

Яниной наперсницей была не лучшая подруга, ее наперсницей была мама. Секретов от мамы не было.

– Ма, я вчера с парнем познакомилась, – сообщила Яна, когда они с мамой присели на кухне после завтрака попить чайку.

– Да? – мама скептически окинула взглядом дочь, – мне что, об этом надо знать?

– Мам, перестань, я серьезно говорю.

– Ну, в прошлый раз тоже было серьезно, а результат?

– Ну и что? Как можно все знать заранее? Да и Вадим, в общем-то, парень неплохой…

– Твой Вадим – негодяй и альфонс! – жестяным голосом прокаркала мать. – Что он мог тебе дать? Ты об этом подумала? Что? Эти стишки да песенки, они что? Они твое материальное положение обеспечат? Ты знаешь, я ночей не сплю, я только о тебе и думаю. Ну нету у Вадима профессии! Кругом-то он болтается, как листик на ветру! Ты пойми, песнями его сыта не будешь! Лирикой семью не прокормишь! А мы с отцом моложе не становимся. – Мама промокнула платочком сухие глаза.

– Ма, ну что ты начинаешь опять? Мы же Вадима уже обсуждали и все решили.

– Да и родни у него нормальной нет! Зачем он нам?

– Извини, мама, ты опять завелась? С Вадимом покончено!

– Не знаю, покончено или нет. Это ты так говоришь. Ни гроша у него за душой нет! А меня волнует твое отношение к выбору знакомств. Кто теперь тебя с новым парнем познакомил? Как его звать?

– Зовут Дмитрием, а познакомился он со мной сам…

– И как это, где?

– На станции обслуживания, – приврала Яна, боясь быть заклейменной за знакомство на улице. – У него такая роскошная машина!

Это сообщение вызвало у мамы раздумья. В беседе возникла пауза.

– Это ничего не значит! Какая машина? «Мерседес»?

– Ой, ну откуда я знаю! Большая такая, черная, внутри бархатная и… деревом в завиточках внутри отделана.

– Наверное «мерседес», – заключила мама.

Наличие «мерседеса» круто меняло угол зрения на ситуацию. В глазах мамы обладание таким автомобилем было твердым показателем финансового здоровья и благополучия.

– Ну и что этот твой Дмитрий, что он? Кто он? Где, наконец, он? – мамин тон оставался нахрапистым, хотя все же едва заметно потеплел.

– Мам, да мы только-только познакомились. Я сразу все узнать не могу. Чувствую только, хороший он человек. Из богатой, наверное, семьи. Высокий.

– Твой Морис тоже был богатый и высокий, – взвилась мама, – а что толку?!

– Мам, не начинай опять!

– Не начинаю! Ты будь практичнее, как тебе в жизни его рост пригодится? Книжки с полки доставать? Для этого лестница есть! Что нам с ним делать? Чтобы все твои подруги на него прыгали? Как на того Мориса? Черный кобель! Ты выбирай маленького, толстенького и желательно лысого! Чтобы твой только мужик был, тебе принадлежал. Пойми, в этом – правда жизни!

– Ха! Найди такого! Такие все уже разобраны! Другие тоже не дремлют! А потом, папа у нас высокий и худой?!

– Это исключение, бывают в жизни редкие исключения. А папу я вот так держу! – Мама сомкнула указательный и большой пальцы в крепкое, неразъемное кольцо.

– Мам, он мне нравится, я чувствую в нем какую-то надежность, защиту…

Мама посмотрела в сверкающие глаза дочери и подумала: «Все, готово дело! Опять втюрилась!»

– И когда только ты это почувствовать успела? – скептически заметила она. – Как это у вас, молодых, все быстро делается: пять минут поговорят, и порядок, защитничек готов!

Сердце у нее и вправду за дочку болело. Не только из-за нее, возраст и тяжеловатая жизнь офицерской жены сказывались. Но именно Яна была главной причиной переживаний и страданий.

Мама, конечно, не так представляла собственную судьбу, когда радостно выходила за молодого лейтенанта с новеньким ромбом-«поплавком» на парадном кителе. Пришлось ей поездить за мужем и в Среднюю Азию, и на Камчатку, и на родную Украину уже где-то в середине карьеры. В конце концов, пользуясь правами льготника, отслужившего необходимый срок в дальних районах, получил Матвей Трофимович право выбрать место своей предпенсионной службы. Он выбрал Подмосковье, где и завершил армейскую карьеру начальником штаба довольно большого войскового соединения и вышел на пенсию в звании полковника.

Мама страстно не желала дочери повторения своей судьбы. «Любой, кто угодно, но только не офицер, – горевала она. – Ну, всю же жизнь на чемоданах! Янка пять школ сменила, куда это годится? Вот и друзей у нее из-за этого мало, и характер испортился. Нет, только штатский! Только гражданский! Может, иностранец?» Подталкиваемая такими мыслями, мама настояла, чтобы Яна поступала в институт иностранных языков. «Неважно, что там педагогическое образование дают, девочке это даже хорошо. Главное к зарубежу поближе будет, не пропадет она за границей!»

Характер дочери в юности усложнился. Матери, все как одна, с тоской вспоминают время, когда их детки были маленькими. Смотрела и Янина мама не раз в жесткое, требовательное лицо своей Яны и думала: «Ну, до чего ж ты маленькая была хорошенькая! Что же с тобой делается? Скорей бы уже внуков завести!»

Но с внуками не очень получалось. И виноват здесь был как раз изменившийся до неузнаваемости характер дочери. Куда-то подевались девичье сочувствие и ласковость. Остались требовательность и напор. Доброта уступила место алчности, а искренность – хитрости и категорической расчетливости. Добавьте сюда еще почти мужской ум! Поневоле подивишься, что с нами творят гены и гормоны! Но мама не особенно удивлялась. Она и в себе ощущала подобные качества, да только судьба так сложилась, что проявить их было негде.

«Но ведь детей нам и дает мать-природа, чтобы они добились того, чего мы сами не сдюжили! Правда, дочка?»

На такие мысли дочь ее отвечала действием! Учась на первом курсе, она поставила рекорд факультета, влюбившись за семестр в шестнадцать парней! А может, это был и мировой рекорд, если бы таковые фиксировали в какой-нибудь книге рекордов?

Следующий семестр оказался еще фееричнее: если в первом Яна сначала расставалась с предыдущим ухажером, а затем заводила следующего, то во втором – все десять оставались на местах и ухаживали за девушкой одновременно! При этом Яна проявила чудеса разводки и коммуникабельности, и никто у нее не остался несчастным и обделенным вниманием.

Мама своей родительской душой не могла не ощущать все эти страсти и перемены настроений, которые испытывала Яна, но ничего поделать не могла, даже помочь советом, поскольку дочь в это время от нее закрылась. У Яны вообще развилась страсть к таинственности. Страсть эта захватывала ее все больше и больше. Да и как ей было не развиваться, Яне приходилось же держать на коротком поводке десяток молодых, азартных и ревнивых молодцов. А как справиться, если нет тайны? И немножечко неправды. Совсем чуть, как перца.

4. Гадание

После примерно месяца разных встреч Яна, по совету мамы, пригласила Диму в гости, чтобы их познакомить.

Общими усилиями они установили, что Дима знатный будет жених. Родня у него была в порядке, да и сам он уже успел приспособиться к новой жизни и материально был крепок и независим.

Они так подгадали, чтобы приглашение он принял на двадцать первые лунные сутки, что по всем понятиям должно было усилить то действие, которое они задумали.

Накануне вечером за час до полуночи Яна зажгла в своей комнате красную свечу и поставила ее на подоконник. Налила в тонкий прозрачный стакан воды и, проводя смоченным пальцем по краю стакана, добилась слабого гудения. При этом она семикратно и с чувством произнесла: «Димитрий!»

Затем она поставила этот стакан на подоконник рядом со свечей под янтарный луч Луны и стала вслух читать с листочка, который ей вручила мама:

«Господи Боже, благослови, Отче! Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь! Есть на небе три звезды, одну из них зовут Луна. Кто две другие угадает, только тот мой заговор поломает. Пойди ты, желтая Луна, и найди и приведи раба Божьего Димитрия, чтоб он мой порог переступил и на веки вечные всех позабыл: молодых, седых, вдовых, худых, толстых, румяных, духмяных, черных, рыжих и белокурых. Знать бы ему только мое тело бело, чтоб его плоть яро только меня хотела. Всегда, вечно и бесконечно. В понедельник и во вторник, в среду и четверг, в пятницу, субботу и воскресенье. Вся его охота, все его мужское хотение было бы на меня без терпения. Я, Божья раба Яна, ключом закрываю, замком его навеки замыкаю. Кто к моим словам подступится, тот даже крестом не откупится. Ключ, замок, язык. Аминь! Аминь! Аминь!» Яна троекратно перекрестилась, поклонилась в сторону Луны, задула свечу и отправилась спать.

Наутро она взяла с подоконника облученный Луной стакан с водой и отдала его маме. Та извлекла из шкафчика с бакалеей какой-то серый замшевый мешочек, достала из него щепотку бурого порошка и всыпала его в воду. Потом она перелила эту смесь в медную турку и поставила на газ. Через минуту вода вскипела и едва не выпрыгнула пеной из турки. Мама поймала этот момент, убрала турку с огня и сказала:

– Вот это подольешь ему в кофе. Он и не заметит. А результат будет.

Яну при этих манипуляциях буквально всю сотрясало изнутри. Глаза ее пылали, а лицо, наоборот, обрело неподвижность и вид какой-то оливкового цвета твердой маски.

– Хорошо! – сквозь стиснутые зубы процедила она словно чревовещательница.

Знакомство Димы с родителями Яны прошло успешно. Он им искренне понравился, особенно с учетом той информации, которую через своих знакомых особистов дополнительно сумел собрать папа о семье и материальном положении потенциального отца их внуков. Все их порадовало и казалось исключительно надежным и благоприятным. Хорошо стояли звезды, и все способствовало любви. Кажется, что немало помог и волшебный кофе, который Дима от избытка чувств пил неумеренно, поскольку очень не хотел уходить из гостеприимного дома. Подливали ему две ведьмы колдовское свое варево и посылали одновременно свои электромагнитные телепатические волны в его направлении.

Какой-нибудь физик ввернул бы тут к месту, что волне этой электромагнитной самой суждено встретить ту, которая вступит с ней в резонанс. Какое-нибудь умное слово сказанул, типа «интерференция»! Вот Димины волны, а он, того не ведая, тоже их, оказывается, испускал, особенно после пресловутого кофе, и вступили в этот резонанс. Вот и затрясла его интерференция, не успел он вернуться домой. От резонанса мосты, как известно, падают. Не то что какой-то там Дима. И то, что он воспринял за хорошо ему известное ощущение нарастающей влюбленности, оказалось на самом деле настоящей ведьмовской диверсией против его бессмертной души.

5. Любовь пройдет, циклотимия – никогда

Прошло всего лишь полгода после свадьбы, как стали следовать одно за другим открытия. Главным оказалось то, что Яна была подвержена приступам неподражаемой веселости и обаяния, которые, следуя неведомым природными часам, сменялись периодами мрачной депрессии.

Веселые периоды напоминали жизнь в раю. Жена источала необыкновенную энергию, была чрезвычайно мила и разговорчива, все у нее спорилась и горело в руках. При этом стоило Диме открыть входную дверь, как он физически ощущал сильнейший сексуальный призыв в самом воздухе их квартиры. Яна тащила Дмитрия в постель и днем, и ночью, и даже утром. В такие дни она страстно хотела забеременеть и прилагала все свои немалые силы для этого. Дима слегка пугался такой свирепости. Забеременеть ей только никак не удавалось.

Довольно скоро обнаружилось, однако, что у веселых периодов имелись свои недостатки. Именно в это время Яна стремилась завести новый посторонний роман. Димы ей как будто не хватало. Ее сексуальный призыв, яркий и неодолимый, как солнце, раздавался ровно и мощно по всем направлениям. Диме временами обидно казалось, что он в этих лучах исчезал, не отбрасывая тени. Были ли эти романы и интриги реальными, Дима не знал. Он просто видел обращенные мимо него сияющие глаза жены. Он чувствовал, что меняется ее поведение. У нее вспыхивали неожиданные дела в городе. Происходили звонки и возбужденные телефонные переговоры. Яна, словно испытывая его терпение, никогда не называла звонящего по имени.

– Опять? – спрашивал Дима.

– Что опять? – гневно сверкая глазами, но стараясь говорить равнодушно и не выдать себя голосом, спрашивала Яна.

Дима только горестно вздыхал, но скоро и вздыхать перестал.

Жена только поначалу пыталась как-то скрыть свои новые увлечения, а потом уж особенно не таилась. Видимо, ей просто не хватало ее слабых сил для сохранения тайны, все же это дело утомительное. Она стала делать вид, что не понимает, чем Дима так недоволен. Она признавала, что да, она флиртует, но флиртует совершенно невинно, все женщины, мол, флиртуют, нравится им это.

– Димочка, дорогой, в этом же вся женская суть! Женщина от этого молодеет, лучше выглядит. Это же такая женская черта – флиртовать! Звонят мне просто друзья и коллеги. Ой! Да что сегодня? Да это же Оля звонила! Что, тебя и подколоть нельзя? Ну, и потом, раз мне хорошо, – заключала она не совсем логично, – то и тебе должно быть хорошо, если не лучше. Мы же семья, мы же единое целое! Разве не так?

Фальшивой казалась ему эта искренность. Не убеждала она его, не обманывала. Как можно заставить нормального мужчину поверить в подобную чепуху, не мог он себе представить.

В темное, депрессивное время буквально все у Яны шло наперекосяк. Мыслительные способности жены, до этого вызывавшие Димино восхищение, непостижимым образом сокращались. Ум ее, до этого быстрый и резкий, будто бы сплющивался, как свинцовая пуля о валун, становился плоским и бесполезным, как голодный клоп.

Яна, казалось, в это время плохо понимала, что с ней происходит и что ей надлежит делать. Не желая признавать этот факт публично, она все же внутри себя понимала, что с ней что-то не в порядке. Она постоянно что-то шептала себе под нос, как будто читала себе инструкцию. Со стороны увидишь – ну, чистая креза! Идет извилисто, что-то под нос себе бормочет, глаза косят, улыбается испуганно и затравленно, в уголке рта как приклеенная тлеет сигарета. Нервы ее становились тогда совершенно как голые провода: не тронь – ударит молнией!

Удивительно, но Яна, по непостижимой для мужа логике, тоже его частенько ревновала к каким-то выдуманным, Диме неизвестным женщинам. Оснований для ревности у нее, кроме пресловутой женской интуиции, никаких не было. Дима после женитьбы, вопреки установившейся между его друзьями практике, не мог заставить себя иметь одновременные отношения больше чем с одной женщиной. Друзья-приятели не раз подкалывали его за это свойство, но он ничего не мог с собой поделать.

Дима в бессилии мечтал придумать особую такую технику общения, например, произнести какое-нибудь заклинание, какую-нибудь комбинацию особых, ритуальных слов, молитву, наконец, которую жена выслушает и затихнет. Задумается над этими словами, да и позабудет, зачем ругалась. Но куда там! Любое действие или бездействие, взгляд или отведенные глаза, слово или молчание – все служило поводом для взрыва, и тогда в бедного мужа могли лететь любые незакрепленные предметы, не предназначенные для полета: палки, скалки, сковородки, а один раз полетел даже собственный Димин телескоп, правда, не особенно тяжелый, любительский.

После этого случая Дима долго не мог уснуть, а когда ему наконец это удалось, то приснился ему сгорающий у готического храма на высоком костре Джордано Бруно. Возле огнища, наступив на поверженный и разбитый Димин телескоп, стоял в коричневом балахоне Великий инквизитор Торквемада и, сверяясь по свитку, зачитывал извивающемуся Джордано какой-то текст. Слов было не разобрать, латынь все-таки, но интонация была грозной и непреклонной. Джордано заглянул Великому инквизитору в глаза и увидел, что глаза-то эти Янины! Тут же Дима явственно почувствовал запах горелых волос и проснулся в ужасе. Яна в эту ночь дома не ночевала – после ссоры уехала к подруге.

Жена к врачам обращаться не желала. Даже намеки на это выводили ее из себя. Может быть, из-за того, что она опасалась, что обнаружат у нее какое-нибудь серьезное расстройство.

– Ян, ну, хочешь, я договорюсь в нашей служебной поликлинике. Говорят, у нас там неплохой пси…хотерапевт?

– В вашей служебной? Ха-ха! Ты издеваешься надо мной? Да я же на Грановского обслуживаюсь! Тоже мне, сравнил! – почувствовал Дима острый укол жениного презрения.

Яна предпочитала считать себя совершенно здоровой, а все перепады настроения относила на счет переменчивой погоды. «Ну, зимой и летом я себя прекрасно чувствую!» – восклицала она и отвергала все упреки и просьбы.

Тогда Дмитрий сам сходил к знакомому доктору и рассказал ему все как будто от имени какого-то своего друга. Понял ли врач, что Дмитрий рассказывает о себе – не важно, виду он не подал. Врач этот, хотя и не был психиатром по основной специальности, разъяснил Дмитрию, что, судя по его рассказу, у «жены его друга» может быть маниакальнодепрессивный психоз. Посоветовал, чтобы друг показал жену специалисту.

– Одним из симптомов этого состояния, – пояснил далее врач, – является именно страсть к коллекционированию возлюбленных, хотя реальная сексуальность может быть близка к нулю, и вообще жена может быть мужененавистницей и даже лесбиянкой. Вся эта нимфомания возникает в светлые периоды. Ну и правильно, в депрессии она ненавидит и себя и всех окружающих! Не знаю, обрадует ли твоего друга, что с возрастом этих светлых периодов будет все меньше и меньше. Стало быть, и нимфомания пойдет на спад.

В общем, не исключено, – продолжил врач задумчиво, – что у этой твоей знакомой раздвоение личности. Может быть – знаешь такое слово – шизофрения? Шизофрения многолика: одни любят во все черное одеваться, а другие – наоборот, обожают насекомых! А может, это циклотимия? Пусть он ее специалисту покажет.

Дмитрий ошарашенно помолчал, поскольку слово шизофрения знал, а потом спросил, лечится ли это и как.

– Причина болезни, может, гормональная, а может, и наследственная. То ли чего-то в крови не хватает, а может, что-то лишнее туда поступает. Скажем, щитовидка. Одной причины, к сожалению, не установлено. В молодости лечение более результативно, но если время упущено, то с возрастом проблемы только нарастают, – ответил уклончиво врач.

И каждый день ему готовил сюрприз – Яны могло не оказаться вечером дома, и тогда приходили тревожные мысли. Или наоборот, могла быть дома, но в компании с каким-нибудь бородатым охламоном, на которого она неотрывно смотрела горящим взором, готовясь, по всей видимости, посвятить остаток жизни ему.

– Ян, это кто такой? – интересовался Дмитрий, поскольку жена гостя не представила.

– Ванек! – с ухмылкой отвечала жена, – известный художник.

– Живописец?

– Ну, так, разное… Они выставки делают… в парках. Современное искусство.

– Ванек – это что имя такое или фамилия? Он что, у нас жить будет?

– Да нет же! Какой ты несовременный! Они все там Ваньки, так группа называется.

– Гитарная, что ли, группа?

– Ну да! Они и на гитарах тоже… Живопись тоже. Этот и стихи тоже… импровизирует.

– А этого-то как зовут?

– Не знаю! Ему до поезда надо перекантоваться. В Питер ночью отъезжают.

Охламон с добродушной улыбкой слушал эту дискуссию, ничем ей не помогая и не мешая. Лицо у него было отрешенное. Он порядочно уже выпил Диминого вина и теперь покуривал самокруточную цигарку, странный сизый дым от которой резал Диме горло.

Яна гостеприимно предложила Ваньку остаться ночевать, но надо отдать ей должное – в постель она его не тянула, семейное ложе разделить не предлагала. Хотя иногда, правда не в этот раз, в порядке скабрезного юмора предлагала Диме попробовать групповой секс. И, видя гримасу на лице мужа, громко и заливисто смеялась, говоря, что это такая шутка, прикол, и такой, мол, у нее юмор.

Среди ночи подвалили и еще Ваньки, общим числом человек семь, бойкие, возбужденные и пьяненькие.

Ваньки, в ответ на гостеприимство Яны, легкомысленно плюнувшие на возвращение в Питер, принесли водки, Яна достала закуску. После ужина расслабившиеся Ваньки достали пару гитар, один из них схватил две ложки и стал стучать по кожаному стулу, изображая ритм-секцию. Ребята грянули сперва битлов, а потом какую-то свою муру. Яна возбудилась и, надев мини-юбку, вскочила на стол и стала вертеть своим худым задом так, что у компании отвисли челюсти. Дима явственно увидел, как маска безумия вынырнула откуда-то из-под прически и быстротечно, на несколько мгновений, укрыла ее лицо.

Побежали еще за водкой, едва ее нашли, разбудив соседей. Вечер продолжился до утра. В общем, повеселились.

Позднее Дима случайно обнаружил, что Яна, помимо рок-музыки, поэзии и парковой живописи на асфальте, увлеклась мотоциклетным спортом. Как-то она пришла домой в черной кожаной косухе, кожаных же брюках и грубых ботинках на резиновом ходу. Он не обратил на это особого внимания. «Мода, что ли, побрела в эту сторону?» – подумал он. Однако спустя несколько дней, возвращаясь вечером с работы, он увидел, как жена подъезжает к подъезду на ревущем харлее. При этом она обнимала за талию бородатого водителя.

«Опять борода», – подумал Дима.

– Как тебе аппарат? – весело сказала Яна мужу, соскочив с сидения с ловкостью профессионального жокея. – Познакомься, это – Коля.

– Дмитрий Александрович, – сказал Дима, взмахнув рукой.

– Приятно, – прохрипел закуривший Коля.

– Здорово, правда? – защебетала Яна – Коля у нас работает в офисе. Подвез меня с работы. Давай мы тоже такой купим, а?

«Интересно знать, заразна ли шизофрения?» – подумал Дима, а вслух спросил: – Тебе не холодно?

Яна неожиданно прильнула к нему:

– Дим, ты не думай, я не такая… Ты такой добрый, Дим…

«Да, именно… я-то добрый, а с тобой-то что?..» – собрался было копать в глубину Дима, но вдруг почувствовал внутри головы вязкий удар, от которого он как будто наполовину уснул. В задурманенном мозгу неожиданно всплыла картина: он увидел, что перед ним расположился длинный ряд Яниных увлечений – мужики, которые все ему кого-то напоминали. Тут были и сумасшедшие Ваньки, и мотоциклисты, и какие-то уличные пьяницы, телевизионные «звезды», ну, словом, всякий сброд. Все они, как черные мешочники на платформе в ожидании эшелона, стояли, вытянувшись в одну живую шеренгу на солнцепеке до самого горизонта. Стояли они расслабленно, переминались с ноги на ногу, курили и неслышно переговаривались. Золотистое знойное марево расползалось с неба и постепенно заливало эту картину, а темные фигуры в мареве истончались и пропадали.