Михаил Широкий
Логово зверя
Неизвестный сам вывел его из замешательства. Услыхав скрип отворяемой двери, он, хотя и не сразу, словно не желая отрываться от созерцания намеченной им цели, медленно повернулся и взглянул на вошедшего.
Их взгляды встретились. Юра впервые видел это неведомое, загадочное и страшное существо так близко – их разделяло всего несколько шагов. И, во все глаза глядя на это колоссальное, покрытое густой чёрной шубой тело, заключавшее в себе невообразимую, сверхчеловеческую силу, убедиться в которой он имел случай уже не раз, Юра более отчётливо, чем когда-либо, понял, насколько малы его шансы в противоборстве с этой глыбообразной мохнатой громадиной, этой идеальной машиной для убийства. Вернее, этих шансов практически нет. Ворвавшись сюда, он, можно сказать, подписал себе смертный приговор. Он уже фактически труп.
Вероятно, отлично понимал это и незнакомец. Потому что в его глазах вспыхнул не столько злобный и жестокий, как обычно, а, как показалось Юре, скорее насмешливый огонь.
Но для Юры это уже не имело значения. Он принял решение и готов был на всё, чтобы добиться своего. Он должен был во что бы то ни стало отвлечь внимание убийцы от Марины и дать ей возможность спастись. Или хотя бы надежду на спасение.
О себе же он почти не думал. Его охватило хорошо знакомое ему, не раз испытанное им в ситуациях крайней опасности чувство отчаянной, бесшабашной храбрости, почти одержимости, когда очертя голову, не думая о последствиях, бросаешься в драку. Правда, в настоящем случае последствие могло быть только одно: смерть. Но это было сейчас для него не важно. Уже не важно…
Оторвав взгляд от врага, продолжавшего сверлить его неподвижным, мерцавшим недобрым весельем взором – как если бы он увидел наконец того, кого так долго искал, – Юра быстро огляделся и, заметив поблизости, в числе прочего хлама, усеивавшего пол, крупный обломок кирпича с острыми изломанными краями, схватил его и со всего маху запустил в чудовище, целясь в голову.
Однако он так и не смог одолеть сотрясавшую его нервную дрожь, и рука, против обыкновения, изменила ему. Его снаряд попал в широкую грудь неизвестного, покрытую, точно войлоком, толстой плотной шерстью, и, вместо того чтобы причинить ему вред, лишь привёл его в ярость. Глаза зверя вспыхнули диким гневом, из горла вырвался оглушительный рёв, и он, мгновенно забыв о Марине, – тут Юрин расчёт оказался верен, – ринулся на противника.
Юра резко метнулся в сторону и избежал столкновения с нёсшейся на него разъярённой чёрной махиной, которая в противном случае смяла бы его и оставила бы от него мокрое место. Промахнувшийся зверь остановился, недовольно зарычал и покрутил головой. Обратив внимание на приоткрытую дверь, с грохотом захлопнул её и обернулся к Юре, блестя глазами и кривя лицо в выразительной гримасе, которую можно было принять за издевательскую усмешку.
И Юра прекрасно понял её значение. Понял, что его нехитрый, наскоро состряпанный план рухнул почти сразу же. И он, и Марина отныне были в ловушке, во власти монстра. До этого у него была надежда, что Марина, пока убийца будет занят им, успеет прийти в себя и выскочить наружу. Теперь тяжёлая стальная дверь была накрепко закрыта, отрезав для девушки путь к бегству. Теперь они оба были обречены.
От этой мысли у него опустились было руки. Дальнейшая борьба делалась лишённой всякого смысла. Страшный конец казался неизбежным.
Но он преодолел эту секундную слабость. Отчаяние и сознание безнадёжности своего положения, как это порой бывает, придали ему сил. Ему больше нечего было терять, и он решил не отдавать свою жизнь так легко, не поддаваться – насколько это было возможно – страху и панике, показать чудовищу, на что он способен, и, если уж ему суждено было умереть здесь и сейчас, продать, если получится, свою жизнь подороже.
Зверь между тем, выдержав небольшую паузу, вновь с коротким гортанным рыком кинулся на Юру. И снова тот ловко увернулся и, сделав молниеносное, неуловимое для глаз движение, отскочил в сторону и оказался сбоку от преследователя, который, не сумев вовремя остановиться, едва не врезался своим громоздким неуклюжим телом в стену.
Неизвестный обернулся и пристально взглянул на Юру. В его взоре читались уже не насмешка и пренебрежение к ничтожному противнику, а раздражение и всё более разгоравшийся гнев. Его глаза затмились и стали наливаться кровью. Оттолкнувшись от стены, он, злобно рыча и расставив огромные ручищи, бросился на неприятеля, рассчитывая раздавить его своей внушительной, неохватной массой, устоять перед которой было не в силах человека, даже самого крепкого и тренированного.
Но у Юры и в мыслях этого не было. Он понимал, что имеет дело с такой силой, противостоять которой на равных и думать нечего. Не говоря уж о том, чтобы одержать над ней верх. Так же как измотать и утомить её. Единственное, на что он мог надеяться в той убийственной ситуации, в которой он очутился, – избегать столкновения с монстром как можно дольше, насколько хватит его сил, выдержки и сноровки, пока ему не изменит удача (если в его положении вообще можно ещё было говорить об удаче) и он не совершит неосторожное движение, которое окажется для него роковым. А ведь рано или поздно – и он прекрасно осознавал это – он обязательно совершит этот промах, поскольку силы его далеко не беспредельны и после напряжённой бессонной ночи были уже порядком подорваны и истощены.
Чего совсем нельзя было сказать о его противнике, который, как могло показаться – и как, скорее всего, было на самом деле, – был неутомим, несокрушим, крепок и стоек, как скала, и мог без устали, не останавливаясь и не задерживаясь, преследовать того, кого он наметил себе в жертву. И эту последнюю способно было спасти и избавить от гибели разве что чудо…
Уклоняясь от занесённых над ним чёрных морщинистых лап, Юра вновь стремительно отпрянул и распростёрся навзничь, стремясь оказаться сбоку или позади врага. И это снова удалось ему. Однако уйти невредимым на этот раз не получилось: острый, как игла, кончик звериного когтя скользнул по его голове и оставил на ней отметину – неглубокий продолговатый порез, из которого тонкой струйкой потекла кровь. Юра в горячке почти не заметил этого, но лишь до тех пор, пока продолжавшая струиться из раны кровь не стала заливать ему глаза, принуждая то и дело смахивать её со лба, отвлекая внимание и мешая видеть противника.
В то время как тот видел его отлично, не отрывая от него своих маленьких проницательных глаз, горевших неугасимым, исполненным неутолимой злобой огнём и вспыхнувших ещё ярче, едва пролилась первая кровь. Чудовище с явным удовлетворением зарычало, радостно затрясло головой и ещё энергичнее устремилось на оказавшегося на редкость прытким, изворотливым и хладнокровным неприятеля, понимая, что силы того на исходе и теперь будут убывать ещё быстрее вместе с вытекающей из него капля за каплей кровью.
Понимал это и Юра. И вместе с этим пониманием он ощутил новый прилив уныния и безнадёжности. Более явственно, чем когда-либо, он почувствовал на себе ледяное дыхание смерти. По его бледному, измождённому лицу струился, мешаясь с кровью, холодный пот. Кружилась голова, в глазах рябило и темнело. Движения делались всё более замедленными, скованными, вялыми. Ему всё труднее становилось уворачиваться от нападений монстра, который, видя, что добыча слабеет, учащал свои атаки, стремясь поскорее закончить эту затянувшуюся и начинавшую тяготить его охоту.
Шаг за шагом, пятясь, спотыкаясь и шатаясь от слабости, Юра отступал от надвигавшегося на него убийцы, машинально смахивая набегавшую на глаза кровь и тускнеющим взглядом всматриваясь в дальний конец помещения, где, бессильно привалившись к стене и свесив растрёпанную голову на грудь, сидела полубесчувственная Марина. Она, как казалось, находилась в забытьи, не откликалась на происходящее рядом и лишь время от времени, когда из звериной глотки вырывался особенно звучный и раскатистый рёв, вздрагивала, с трудом поднимала голову и обводила кругом мутным, отсутствующим взором, вероятнее всего ничего не видя и не понимая. А затем опять никла и погружалась в беспамятство.
И Юра был рад этому. Меньше всего он хотел бы, чтобы она видела то, что должно было произойти через несколько мгновений. Сначала с ним, потом с ней. В эти последние секунды своей жизни он молил кого-то неведомого и могущественного, к которому никогда до этого не обращался, в которого не очень-то и верил, только об одном: чтобы она, та, что за эти два дня каким-то удивительным, непостижимым образом стала так дорога и необходима ему, та, которую он, несмотря на все свои усилия, так и не смог спасти, не ощутила, не поняла, не осознала того, что случится с ней, когда вслед за ним настанет её черёд.
И снова его охватило запоздалое, бесплодное раскаяние. Ведь ничего этого не было бы – всей этой крови, этих смертей, загубленных жизней, счёт которым должен был сейчас продолжиться, – если бы они с Пашей не набрели на лагерь археологов и не остались сделать там передышку, оказавшуюся чересчур долгой. В памяти у него всплыли слова Марины: «Вы привели с собой смерть!» Да, именно так. Это была горькая, беспощадная правда, которую ему приходилось признать. Не ведая, что творит, он погубил и себя, и её, и многих других. Очень многих! И за эту свою вину, хотя и невольную, но имевшую слишком тяжёлые, фатальные последствия, ему придётся сейчас заплатить самой полной мерой.
Оступившись, он потерял равновесие и, беспомощно взмахнув руками, упал на спину, в которую вонзились острые края битых кирпичей и ржавого металлолома, грудой сваленного в углу. Бегло оглядевшись, Юра убедился, что, даже если бы он не упал, отступать ему всё равно было уже некуда: он почти достиг края помещения, противоположного тому, где находилась Марина. Сердце в его груди упало и сжалось холодной, смертной тоской. Тело будто свело судорогой.
– Всё, конец, – выдохнул он, едва шевельнув белыми, неживыми губами и не сводя расширенных, застылых глаз с могучего косматого исполина, остановившегося в паре метров от него. При этом он, точно инстинктивно, не переставал двигаться, упираясь ногами в пол и отползая назад, пока не упёрся затылком в стену. И тогда он замер, окостенел, перестал дышать, продолжая смотреть на зверя и автоматически перебирая негнущимися пальцами железяки всевозможных размеров и форм, валявшиеся вокруг. Нащупав среди них гладкий, увесистый металлический прут, он бессознательно стиснул его в руке и подтянул поближе к себе.
Неизвестный же стоял над ним словно в раздумье, каким способом покончить с тем, кого он преследовал в течение трёх дней и вот, наконец, настиг. Не спуская с Юры пронзительного мерцающего взора, он чуть кивал ему головой, будто старому знакомому, глухо порыкивая, шевеля ноздрями и скаля крупные жёлтые зубы, среди которых выделялись мощные заострённые клыки. Казалось, он улыбался, если, конечно, можно было назвать улыбкой гримасу удовлетворения и мстительной радости, с которой он смотрел на своего измотанного, сломленного, отчаявшегося противника, застывшего в ожидании неизбежного.
Но уже через мгновение, будто вспомнив о чём-то, – возможно, о тех усилиях, которые ему пришлось приложить, преследуя этого упрямого, энергичного и строптивого беглеца, – он преобразился. Ровное мерцание в глазах сменилось мрачным свирепым блеском, лицо исказилось ненавистью, зубы обнажились ещё больше и яростно клацнули. Издав трубный заливистый рёв и раскинув огромные руки с растопыренными скрюченными пальцами, он бросился на полулежавшего у стены Юру.
Но, как ни стремителен он был, Юра оказался проворнее. За тот короткий – длившийся долю секунды – миг, когда зверь нёсся на него, он успел порывистым, конвульсивным движением вскинуть перед собой длинный стальной прут, который он уже некоторое время сжимал в руке. И в следующий миг острый, слегка заржавленный кончик прута упёрся в широкую мохнатую грудь нападавшего и, приняв на себя всю тяжесть его громадного туловища, пронзил её и погрузился вглубь.
Раздался страшный, душераздирающий вопль. Истошный, пронзительный, воющий, совсем не похожий на те грозные, устрашавшие всех, кто слышал их, рыки, которые обычно извергались из этой могучей груди. Вопль, который вдруг резко оборвался, сменившись хрипением, бульканьем и протяжным, всё более истончавшимся и глохнувшим стоном. В горле у него что-то как будто треснуло, загудело, захлюпало – и разрешилось наконец обильным потоком густой горячей крови, хлынувшей прямо на Юру и залившей ему лицо и грудь.
А ещё он видел глаза монстра, в которые смотрел с расстояния в несколько сантиметров, ближе, чем кто-либо. Всё ещё горящие, всё ещё яростные, всё ещё ненавидящие. И осмысленные. Глаза не животного, а человека…
Но вскоре они затуманились, словно затянувшись плёнкой, померкли и погасли. И одновременно прекратилось отрывистое, всё более слабевшее и стихавшее дыхание, оборвался стук сердца, замерли последние судороги, пробегавшие по гигантскому телу, бессильно распростёртому на грязном загаженном полу.
Зверь был мёртв.
XV
Какое-то время Юра лежал ошеломлённый и подавленный. В переносном и прямом смысле – он был частично придавлен огромной тушей мёртвого чудища. Согнутая в локте громадная рука монстра покоилась на Юриной груди, отчего ему трудно было дышать. Несложно было догадаться, что было бы с ним, если бы эта рука успела дотянуться до него, когда её обладатель был жив.
Чтобы освободиться от этого непосильного бремени, Юра не без труда спихнул с себя тяжёлую мохнатую ручищу и вздохнул всей грудью. Потом перевёл глаза на мертвеца и некоторое время вглядывался в его застылые, недвижные черты, в угасшие, остекленелые глаза, в которых не было уже ни насмешки, ни ярости, ни бешенства, ни сверкающих кровавых огоньков – всего того, что составляло самую суть и смысл его жизни. Ничего этого больше не осталось. Всё исчезло без следа. Была лишь бурая, понемногу сгущавшаяся и черневшая дымчатая пелена, наполнившая его сузившиеся, устремлённые в одну точку зрачки.
Юра оторвал взгляд от покойника и опять перевёл дух. Он всё ещё не мог поверить, у него не укладывалось в голове, что он сумел сделать это, что у него получилось. Сделать практически невозможное, немыслимое – убить того, кто многократно превосходил его силой, кто сам привык убивать, достигнув в этом подлинного, прямо-таки дьявольского совершенства, кто поражал и обезоруживал людей одним лишь безмерным, паническим страхом, который он внушал им одним своим видом. И вот теперь этот король ужаса, обагрённый с головы до ног кровью своих бесчисленных жертв, лежал, пронзённый насквозь стальным кайлом, в луже собственной крови, с пустым, мёртвым взглядом оледенелых глаз. Утихомиренный и упокоенный на веки вечные.
Юру охватил нервный, немного истеричный смех. Минуту-другую, по-прежнему сидя у стены и слегка раскачиваясь из стороны в сторону, он тихо, почти беззвучно давился этим ненатуральным, натужным хохотом, будто вырвавшимся из глубин его потрясённого всем случившимся, затемнённого сознания…
Но так же внезапно, как возник, его смех оборвался. Юра вдруг ощутил, что вокруг происходит что-то странное. Пол под ним неожиданно вздрогнул, как если бы испытал подземный толчок. Маленькая подслеповатая лампочка, тускло освещавшая просторный подвал, трепетно, будто испуганно, замигала и жалобно затрещала. С потолка посыпалась ветхая штукатурка. А откуда-то снизу, из-под земли, донеслось глухое протяжное гудение, понемногу нараставшее и усиливавшееся.
«Что это, землетрясение, что ли?!» – подумал Юра, вскакивая с продолжавшего сотрясаться пола и оторопело оглядывая ходившее ходуном помещение, всё более наполнявшееся пылью от осыпавшейся побелки и уже едва-едва озарявшееся всё сильнее мигавшей лампочкой, которая вскоре вовсе погасла.
Однако, несмотря на это, в подвале не сделалось темно. Непонятно откуда вдруг вырвался рассеянный синеватый свет, мгновенно заполнивший мглистое запылённое пространство вплоть до самых дальних углов, разогнавший сумрак и совершенно преобразивший угрюмое подземелье, придав ему что-то таинственно-потустороннее, почти сказочное.
Однако эта сказка совсем не понравилась Юре. Голова его, не успевшая ещё оправиться от предыдущих событий, шла кругом. Глядя одурелым, ничего не соображавшим взглядом на мерцавшее и лучившееся перед ним нездешнее бирюзовое сияние, он всё более убеждался, что сходит с ума. Видимо, всё пережитое за последние дни и, прежде всего, смертельная схватка с монструозным убийцей не прошли для него даром. Его психика не выдержала этого, перенапрягшийся, воспалённый мозг дал сбой, и он помешался, убедительным свидетельством чего являлась эта красочная, причудливая галлюцинация, которую он наблюдал с возрастающей, ноющей тоской в душе.
Но, с тревогой и томлением вглядываясь в расстилавшееся и клубившееся перед ним, как дым, фиолетовое марево, подсвечиваемое изнутри вырывавшимися будто из-под земли медно-красными всполохами, Юра обнаружил, что это ещё не всё. В глубине зыбкой колышущейся мути он различил какие-то неясные, размытые тени, вскоре превратившиеся в более определённые человекообразные силуэты, кого-то смутно напомнившие ему. И чем дольше и пристальнее он вглядывался в них, тем отчётливее понимал, что они похожи на того, кто лежал бездыханный и окровавленный у его ног.
Юре стало не по себе. Он ещё более уверился в том, что у него что-то не в порядке с головой. Он отшатнулся и, прижавшись к стене, стал отступать вдоль неё в угол, то и дело натыкаясь на валявшиеся там в беспорядке железяки, но не обращая на это никакого внимания. Его неподвижные, изумлённо вытаращенные глаза были неотрывно устремлены в глубь разлившейся по всему помещению колеблющейся сиреневой дымки, по-прежнему озарявшейся багровыми подземными вспышками, откуда один за другим степенно и важно, в строгом порядке выходили чёрные косматые фигуры с безобразными обезьяньими мордами и живыми, горящими человеческими глазами, строго, сумрачно и скорбно смотревшими на мёртвого собрата.
Вот, наконец, они вышли все – около десяти особей, точнее Юра не мог бы сказать – и стали в ряд, образовав слегка изогнутую линию. Ноги их тонули в стелившемся над полом голубовато-белесом тумане, головы едва не упирались в потолок, испещрённый беспокойными огненными бликами. Лица были спокойны, невозмутимы, чуть нахмурены, в глазах поблёскивали красноватые притушенные огоньки. Невозможно было определить, что они думали, какие чувства испытывали, что собирались сделать в ближайшие мгновения.
Но Юра, даже не умея читать чужие мысли, тем более мысли неведомых монстров, в логове которых он благодаря своей трижды злосчастной судьбе оказался, ни секунды не сомневался, какая участь его ожидает. Да и не нужно было быть ясновидцем, чтобы догадаться об этом. В паре метров от него лежал в луже крови, со стальным прутом в груди, проткнувшим её насквозь и вышедшим из спины, один из них, их сородич, похожий на них как две капли воды. И виновник его смерти – вот он, здесь. Забился в угол и, оцепенев, окостенев, полуживой и полубезумный, выпучив глаза, смотрит на них и, похоже, всё ещё не верит, на самом ли это деле или грезится ему в расстроенном, свихнувшемся воображении.
Мохнатые великаны между тем чуть повернули головы и переглянулись. Или, точнее, посмотрели на стоявшего в центре их группы, самого крупного и мощного среди них, с широкой проседью на голове и жёстким, властным блеском в глазах. Он же, не глядя ни на кого, вскинул громадную длиннопалую руку и указал на мертвеца, очевидно отдавая какое-то распоряжение. И, исполняя этот безмолвный приказ, двое отделились от остальных, приблизились к покойнику и, бережно подняв его, понесли в клубившуюся в середине помещения густую светящуюся дымку, находившуюся в непрестанном движении и постоянно менявшую свой цвет – от бледно-голубого до плотного и насыщенного синего. Несколько мгновений – и они вместе со своей ношей исчезли в ней, будто растворились. А следом за ними потянулись гуськом их собратья. Так же неспешно и величественно, как и при своём появлении. И слегка понурив головы, точно скорбя о погибшем товарище.
Через минуту в подвале, по-прежнему наполненном мерцающим, переливающимся туманом, остался лишь могучий седоголовый исполин с грозным, повелительным взглядом. Который он обратил на вжавшегося в угол помертвелого Юру, понявшего, что сейчас решится наконец его участь. И никакое оружие ему уже не поможет. И счастливый случай больше его не спасёт. Для него, похоже, всё кончено.
Единственное, что он мог сделать, что ещё было в его силах, это умереть более-менее пристойно, с высоко поднятой головой, глядя смерти в глаза. И, полный решимости сделать именно так, он весь подобрался, вздёрнул голову и воззрился в упор, как будто с вызовом, на седовласого главаря монстров.
И встретил вместо безжалостного, пылавшего злобой и жаждой мести взора, ожидавшегося им, спокойный, холодный, бесстрастный взгляд, может быть, немного суровый и хмурый. Они пристально, не отводя глаз, взирали друг на друга около минуты. Один – несмотря на все свои усилия казаться мужественным и стойким, с неимоверным, неописуемым страхом в расширенных, потемневших глазах, дрожа всем телом и едва держась на ногах, чувствуя, как силы – а возможно, уже и сама жизнь – стремительно покидают его. Другой – твёрдо, внимательно, зорко, с лёгким прищуром, будто пронзая взором насквозь и видя то, что скрыто от обычного, поверхностного взгляда.
А затем, быть может высмотрев то, что было ему нужно, старый великан качнул головой, сверкнул глазами и, медленно отведя руку в сторону, указал пальцем на угол, противоположный тому, в который вжался Юра. После чего ещё раз окинул его пронзительным, мрачно блеснувшим взглядом и, повернувшись к нему спиной, неторопливым, размеренным шагом удалился вслед за своими собратьями, исчезнув в продолжавшей плавно колыхаться и переливаться разными оттенками дымке, наполнявшей подземелье.
Юра же, проводив последнего из явившихся ему монстров померкшим, отупелым взором, потеряв его из виду, весь как-то ослаб, обмяк, сполз по стене на пол и, поникнув головой, впал в лёгкое забытьё.
А когда пришёл в себя и огляделся, увидел, что в подвале всё было по-старому. Никакой дымки, никакого подземного свечения, никакого гудения и тряски. Пустота, тишина, блёклый свет запылённой лампочки. И только они двое, он и Марина, в противоположных концах обширного помещения. Можно было подумать, что ничего происшедшего с ним и увиденного им только что и не было на самом деле. Что всё это был бред, галлюцинация, игра перевозбуждённой фантазии. На какое-то короткое мгновение такая мысль закралась в его голову. Вопрос был только в том, в какой момент закончилось реальное и началось воображаемое?..
Но сомнения в реальности происшедшего были совсем недолги. Они закончились, едва его взгляд упал на огромную пунцовую лужу крови, растёкшуюся по полу недалеко от него и уже наполовину застывшую и потемневшую. Крови зверя, пролитой им…
Впрочем, не это волновало его больше всего. Сейчас самым важным для него было совсем другое. Та, ради которой он пришёл сюда и вступил в отчаянную и безнадёжную схватку с чудовищем, закончившуюся для него благополучно лишь по какой-то невероятной, фантастической случайности. Марина, как и прежде, сидела в беспамятстве у дальней стены и, похоже, не имела представления о том, что было здесь только что.
Преодолевая слабость и головокружение, Юра поднялся и нетвёрдым шагом, чуть пошатываясь и придерживаясь за стену, направился к ней. Приблизившись, опустился рядом с ней на колени, приподнял её свесившуюся на грудь голову, отвёл в сторону растрёпанные волосы и заглянул в её бледное, истомлённое лицо с пятнами крови и тонкими грязноватыми бороздками, оставшимися от слёз. Некоторое время вглядывался в её изнурённые, заострившиеся черты, чувствуя, как его собственные глаза наполняются слезами от острой, щемящей жалости, а затем взял её за плечи и слегка встряхнул.
– Марина, ты слышишь меня?
Она не слышала. Она будто спала глубоким, непробудным сном. Могло даже показаться, что жизнь уже покинула её, если бы не едва уловимое тёплое дыхание, вырывавшееся из полуоткрытых губ.
Юра встряхнул её сильнее и, с трудом проглотив вставший в горле комок, познал немного громче:
– Марина, очнись. Это я.
Её длинные загнутые ресницы едва заметно шелохнулись. Сквозь дрогнувшие и чуть приоткрывшиеся веки мелькнула лазурь глаз.
– Ты слышишь меня, да? – вопрошал он взволнованно и нежно, сквозь заволакивавший его глаза туман продолжая всматриваться в её измождённое, бесцветное – и такое родное для него – лицо. – Ответь мне, если можешь. Скажи хоть слово, пожалуйста!
Её запавшие, обведённые синевой глаза приоткрылись чуть пошире и взглянули на него устало, растерянно и с лёгким недоумением. А пепельные бескровные губы шевельнулись, и на них показалась едва различимая, слабая, как вздох, улыбка.
Юра тоже улыбнулся сквозь слёзы, которые уже не в силах был сдержать, и, ничего больше не говоря, понимая ненужность слов, порывисто обнял её и прижал к груди.
Минуты на две они замерли в объятиях друг друга, словно забывшись и полностью отдавшись своим ощущениям. Именно в силу всего случившегося с ними особенно остро и пронзительно, каждой клеточкой тела, воспринимая и переживая свои чувства и точно зная, что другая половина того единого целого, в которое они слились, чувствует то же самое. Их сердца бились в унисон, его сердце радостно и горячо отзывалось на стук её сердца. Он с наслаждением вдыхал её чистое, лёгкое дыхание, ощущал теплоту и упругость её кожи, мягкость и тонкий аромат её золотых, струившихся у него между пальцами волос. И уже не воспринимал это как чужое, как что-то отдельное и независимое от него. Это как-то незаметно, помимо его сознания и воли вошло в него, стало частью его, и ему было удивительно и непостижимо, как он раньше, ещё несколько дней назад, мог жить без этого ощущения сопричастности, неразрывной связи, слитности с другим существом, которое за такое короткое время стало совершенно необходимо и незаменимо для него.
– Я знала, что ты услышишь меня, – прошептала она, когда он наконец оторвался от её сухих, солоноватых от крови губ. – Я до конца верила, что ты придёшь и спасёшь меня… Иначе и быть не могло…
– Конечно, конечно, – твердил он ей в ответ, стараясь не вспоминать в этот момент о тех мгновениях слабости, растерянности и малодушия, что закрались в его сердце не так давно, в тот миг, когда ею безраздельно овладел страх. – Иначе не могло быть.
Она вдруг немного отстранилась от него, стиснула его голову ладонями и, глядя на него своими большими, лихорадочно блестевшими глазами, спросила хрипловатым, чуть подрагивающим голосом:
– Ты убил его?
– Д-да, – после короткой паузы и не совсем твёрдо, будто с сомнением, ответил он. И, лишь заметив в её глазах тревожный оттенок недоверия, повысил голос и с чётко, с расстановкой произнёс: – Да. Я убил его!
Её взгляд смягчился и блеснул, как ему показалось, гордостью. Гордостью за него. Она в изнеможении склонила голову на его плечо, обвила его шею руками и со вздохом повторила:
– Да… иначе и быть не могло…
Но тут же, словно только что вспомнив о чём-то, вскинулась и с тревогой и жалостью всмотрелась в его лицо.
– Ты весь в крови!
– В основном это не моя, – поспешил успокоить её Юра. И, после того как она снова устало уронила голову ему на плечо, присовокупил почти про себя, с натянутой усмешкой: – Хотя и моей хватает…
– Как ты оказалась здесь? – спросил он чуть погодя.
Марина ответила не сразу. Видимо, она сама не слишком чётко помнила, как очутилась в подвале.
– Я куда-то бежала… открывала какие-то двери… А последнюю открыть не смогла… И тут вдруг – он… – её сдавленный голос дрогнул и прервался, она сжалась в его объятиях и ещё крепче приникла к нему.
После этого они не произнесли ни слова. Просто сидели обнявшись, обменивались выразительными, говорившими больше любых слов взглядами, подолгу смотрели друг другу в глаза, в которых будто отражалось всё, что им пришлось пережить за эти три дня, насыщенных страшными, катастрофическими событиями больше, чем вся их предшествующая жизнь. О которых они долго – а вернее, никогда – не забудут, которые будут преследовать их до конца жизни, омрачая даже самые счастливые и отрадные её моменты напоминанием о чём-то необъяснимом, таинственном и невыразимо жутком, что нежданно-негаданно, словно из ниоткуда, ворвалось в их обыденное, ничем не примечательное существование, в одно мгновение сломав и разрушив в нём всё до основания и заставив их заглянуть в такую бездонную и чёрную бездну, в которую никому из живущих не стоило бы заглядывать.
Юра, первым выйдя из того расслабленного, томительного, немного пришибленного состояния, обычно наступающего после сильного потрясения, в котором они пребывали некоторое время, не без усилия отстранился от своей подруги и кивнул ей.
– Пора, Марина. Надо убираться из этого треклятого места. Мы и так слишком задержались тут.
Девушка согласно качнула головой, но не сделала ни малейшей попытки подняться. После кратковременного оживления она снова впала если не забытьё, то в состояние некоторой отрешённости и безразличия. Юре пришлось силой поднять с пола её разморенное, безвольное тело и, крепко придерживая за талию, повести к выходу, нашёптывая ей при этом что-то ласковое и ободряющее, что вызывало у неё порой слабую, кроткую улыбку.
Однако он вынужден был выпустить её из объятий, когда они достигли двери, наглухо захлопнутой могучей рукой покойного зверя. Прислонив Марину к стене, он отступил на пару шагов, а затем навалился на дверь всем телом, уже зная по опыту, каких усилий стоит отворить её.
Но неожиданно остановился, будто поражённый внезапной мыслью. На память ему вдруг пришёл указующий жест старого монстра, который тот сделал на прощание. Он явственно указал на часть стены, расположенную за дверью. Не зря же он сделал это, подумал Юра. Значит, там что-то есть. Возможно, объясняющее что-то, отвечающее на вопросы, на которые он упорно и безуспешно искал ответы.
Профессиональное сталкерское любопытство превозмогло в нём нетерпение поскорее вырваться из душного, мрачного подвала. Оставив пока дверь в покое, он медленно двинулся вдоль стены, пристально вглядываясь в её обшарпанную грязно-серую поверхность с редкими следами давным-давно потрескавшейся и облупившейся зелёной краски.
