Михаил Сергеевич Пожидаев
Пустыня, города и тадегессеры
III
Медленно опустившаяся ночь погрузила город в сон, но наперекор ей нашлась одна комната, в которой кто-то настойчиво продолжал свой труд, не зная ни усталости, ни соблазна махнуть на всё рукой и отправиться спать. Обстановка этой непокорной комнаты сплошь состояла из тесного лабиринта шкафов и полок, из которых торчали бесчисленные рулоны, тетради и книги; проходившие мимо люди протискивались через них исключительно боком, поскольку в противном случае многоэтажные конструкции немедленно падали на пол.
В углу комнаты стоял стол; среди огромной груды бумаг на нём мерцал слабенький огонёк свечи; рядом на стуле, склонившись, сидел пожилой мужчина. Насколько позволял судить его силуэт, он был высок и чрезвычайно широкоплеч. Его прямая, гордая осанка в сочетании с сильными мускулистыми руками наводила на мысль о превосходном атлетическом телосложении; плечи и верхнюю часть спины покрывал плотный меховой воротник.
Мужчина был чем-то страстно увлечён; совершенно не отрываясь, на протяжении долгого времени он делал записи в лежащей перед ним стопке бумаг. Внезапно он поднял голову от стола. Морщины и короткие волосы с проседью свидетельствовали о том, что ему, скорее всего, уже больше шестидесяти лет; лицо он имел скорее угрюмое, нежели доброжелательное, но выражение его, если и не говорило о природном благородстве, то, во всяком случае, отличалось некоторым оттенком беспристрастности. Пару минут он бесцельно смотрел на пустой фрагмент стены перед собой, затем встал со стула. Где-то сбоку нашлась переносная лампа; мужчина зажёг её от свечи и начал подниматься по лестнице, ведшей к выходу из комнаты. Лестница поднималась вдоль всех четырёх стен этой странной каморки и при взгляде сверху имела форму четырёхугольника.
Поднявшись по лестнице, мужчина попал в просторный отделанный мрамором зал, предназначенный, видимо, для совещаний и собраний. Об этом говорили пара длинных столов и небольшая трибуна перед ними. Покинув зал, мужчина начал двигаться по путаному лабиринту тёмных коридоров, вскоре превратившихся в мрачные и пустынные помещения. Человека нисколько не смущало, что он здесь, по-видимому, совершенно один, он шёл уверенно и, похоже, прекрасно ориентируясь в пространстве. В залах повсеместно виднелись следы человеческого присутствия: брошенные книги, хаотично расставленные стулья, незакрытые дверцы шкафов. Казалось, что ещё вот-вот, и все здешние обитатели сюда вернутся вновь и продолжат то, чем занимались до этого.
Вместе с тем некоторые помещения производили впечатление довольно странное. Их подчёркнутая пустота, облачённая в чудаковатые формы и размеры, словно сама намекала на свою тайную значимость. Как бы там ни было, в своей совокупности весь этот набор помещений претендовал на то, чтобы быть целым миром, способным принять в себя громадное число идей и противоречий. В сущности, он именно для этого и создавался: весь смысл этих помещений заключался в том, чтобы служить храмом грандиозных знаний. Любым результатам деятельности человеческого ума здесь гарантировались уход и сохранность.
Мужчина наконец дошёл до какой-то отдалённой узенькой лестницы и начал по ней спускаться, продолжая освещать лампой путь перед собой. Когда лестница закончилась, он попал в подземное пространство: проход узенький, потолок низкий, холодно и сыро. Идти теперь предстояло не через залы, а по сложной системе длинных ходов, напоминавших катакомбы. Пол и стены здесь были выложены каким-то камнем, не то мрамором, не то даже гранитом. Звук его собственных шагов холодно отражался от всех поверхностей. Нисколько не настораживаясь и ничего не опасаясь, мужчина преодолел и эту часть пути, после чего неожиданно замер посреди коридора. Он остановился на участке, уровень пола которого был несколько ниже, в стене выделялось углубление с черневшим посередине входом. По обеим сторонам от хода стояли металлические треножники для крепления в них факелов; треножники выглядели очень старыми, они здесь стояли, очевидно, с незапамятных времён; ими давно никто не пользовался.
Человек остановился, ещё раз убедился, что ничего не перепутал, после чего вошёл внутрь. Новое большое помещение с потолком, уходящим в непроглядную темноту, и толстенным слоем пыли на полу производило впечатление неприятное; оно в каком-то смысле сообщало, что сюда приходить не стоит, разве только гость имеет предельно ясное представление, что же на самом деле отсюда начинается. Нижняя часть стены перед входившим человеком выдавалась глубоко вперёд, словно весь зал охватывал фасад небольшого одноэтажного здания. Вдоль неё стояли два изваяния, изображающие людей, а сбоку от них чернел очередной ход – дальше внутрь.
Мужчина задержался ещё на пару мгновений, увидев вышедших из мрака статуи. Какие предки их сюда поставили, он, право же, в точности не знал, но долго размышлять на эту тему и не собирался, быстро направился ко входу рядом с ними и исчез в нём.
Его нерешительность постепенно усиливалась, хотя он, казалось, был готов встретить здесь что угодно и нисколько не удивляться этому. Проходы становились косыми, грязными, извивались во всех направлениях, местами то с потолка, то со стен свисали трудноразличимые предметы и ошмётки отделки; всё вокруг пронизывал мерзкий запах сырости. Мужчина постоянно оглядывался вокруг, вслушивался в тишину и часто возвращался назад; двигаться вперёд становилось труднее, часто приходилась нагибать голову, чтобы не коснуться грязного потолка, на котором местами проступали грязные мокрые пятна. Где-то висело трухлявое дерево, где-то темнела рассыпавшаяся штукатурка.
В таких поисках он провёл довольно много времени, потом ему показалось, что он где-то вдалеке увидел слабый блик света. Первоначально он прошёл, не заметив его, но затем вернулся и принялся тщательно всматриваться в темноту, стараясь убедиться, вправду ли он видел свет или ему померещилось. Нет, ему не померещилось – вскоре он подошёл к маленькой комнате, в которой мерцал огонёк. Приблизившись, он подошёл к ней и смело заглянул внутрь.
Обстановка перед ним предстала удручающая. Впрочем, он был явно готов к ней, потому что нисколько не смутился и не удивился. Вдоль одной из боковых стен висел потёртый и засаленный гамак; на полу в углу с противоположной стороны валялась куча дряхлого тряпья, видимо, служившая местом для чтения, заметок и размышлений. Свет на всю комнату давала одна коптящая плошка на полу.
Когда мужчина подошёл, в углу в тряпье сидел, склонившись, карлик, который тут же обернулся и посмотрел на пришедшего гостя. Он сначала удивился, отчего глаза его несуразно округлились, но затем лицо растянулось в отвратительной улыбке:
– Ба! Миренглар! Давно не виделись!
Высокий мужчина не улыбнулся, но только более пристально всмотрелся в лицо почти недочеловека, который встал для приветствия. Это был пузатый карлик с большой и круглой головой, одежда на нём была в жирных пятнах непонятного происхождения, хотя в таких же пятнах было и всё его лицо, то ли синяки, то ли ещё что-то хаотично проступало вокруг двух подозрительно весёлых глаз. Ростом он доходил не более чем до груди Миренглара.
– Абадигро, вижу, хорошее настроение не оставляет тебя?
– С чего оно меня оставит? Разве жизнь не прекрасна?
– Кто тебя знает… – гулко и задумчиво протянул Миренглар.
– Ладно, говори, чего пришёл? Давно тебя здесь не было!
– Завтра у нас большой совет тадегессеров. Есть множество вопросов, решение которых откладывать невозможно. Перед советом, думаю, разумно лишний раз увидеть тебя.
– Ха! – приторно улыбнулся карлик. – Да неужели?
– Сами разберёмся.
– Удивляете вы меня. Решение каких вопросов вы можете найти? Особенно сидя в вашем бессмысленном дворце. Или, что ещё хуже, на совете.
– Мало ли… Ты забыл? Вечность, истина и путь! Вечная истина и истина в вечности – вот наша звезда.
– Обидно мне, что сижу в вашем дворце вместе с вами. Пропадаю зря, так сказать.
– Карлик, я пришёл сюда не для споров с тобой.
– Было бы о чём спорить… Пойми, вы всегда находите ответ только на то, на что, как в учебнике, он есть с самого начала в самом вопросе.
– А тебе что надо?
– Ну не знаю. Мало ли… Трансценденцию какую-нибудь. Да! Кстати! Где трансценденция? Когда ты мне покажешь трансценденцию? Когда ты мне покажешь знание прекрасное и чудесное?
Взгляд у Абадигро стал как у сытого кота, затем он даже зажмурился от мысленного восхищения новым сияющим знанием в своём воображении, чуть не начал приплясывать.
– Романтик, но ты забываешь, что мы всё-таки делом заняты; те, кто делают, а не болтают, всегда правы.
– Ты сноб, Миренглар. Тебе главное – лишь бы твоё глупое сообщество не оставалось без дела. А я ясно вижу, что вам нужна трансценденция, в которой вы как-то не сильны. Ладно, в очередной раз мы всё про одно и то же, умолкаю. Итак, чего припёрся?
– Какие есть новости?
– Новости? – на этот раз непритворно удивился Абадигро. – Почему новости надо спрашивать у меня? У тебя целый дворец прислуги, поинтересуйся у них.
– Я про новости в городе, болван. Самые важные городские новости оседают на городском дне, то есть как раз у тебя. Должен признаться, что это единственное внятное оправдание твоему никчёмному существованию. Короче, выкладывай!
– Новостей нет, но, правда, были слухи, что пришёл в город парень к тадегессерам, а пока попал к Гортамиру.
– К Гортамиру?
– Это интересная новость?
– Что молодой человек пришёл – не новость, их толпы приходят, но что кто-то попадает к Гортамиру, несколько хуже. Кто тебе это сказал?
– Всё тебе расскажи…
– Выкладывай! – резко потребовал Миренглар.
– Мелкий лавочник один из Янтгемара.
– А как парень попал к Гортамиру?
– Лавочник же его и отвёл сначала к Тамаирку, ну а далее очевидно.
– Имя лавочника! – снова потребовал Миренглар.
– Ох, ты меня за дурака держишь? Ты же его завтра же по ветру пустишь за такие дела. Так что имя останется неизвестным.
– Хорошо, твоё дело, но как узнал ты?
– Гм… – задумался Абадигро.
– Говори! Если бы судьба была пустить по ветру тебя, то, сам знаешь, давно бы уже был пущен. Раз тут живёшь, значит, мною позволено. Говори!
– Этот лавочник сюда еду носит за дворцом, которую я забираю. Как видишь, едой дело не ограничивается. Что тебе ещё выложить?
– Не задирайся, тебе хоть и позволено, но твоя жизнь всегда висит на тонюсеньком волоске. Чуть что – хлоп и всё!
– Можно подумать, меня на свет не твой же город породил, раз ты меня всё время попрекаешь. Грустно тебе от этого, поди, да? Так вот, чтобы скучно не было, ты тоже помни, что я завтра могу пойти в город погулять. Мне разве нельзя? Или во дворце появиться среди дня. Если я тебе здесь надоел… Ты только скажи!
С этими словами карлик упёр руки в бока, надул щёки и изобразил, как он важно вышагивает по дворцу. Миренглар успокоился; его вовсе не испугали угрозы карлика, но и строжиться сверх меры смысла он никогда не видел.
– Абадигро, ты обиженное судьбой создание, но мне порой и вправду жаль, что ты не среди тадегессеров.
– Зато мне не жаль. У вас там все примитивноголовые, ситуация унылая. Ты про дела – всё?
– А ты так снова хочешь про трансценденцию? Непознаваемое останется непознаваемым. Никакой трансценденции не существует. Глуп тот человек, который это не понимает.
– Может быть, может быть… – задумчиво промычал карлик. – Но умный человек, исследуя природу вокруг непознаваемого, лучше понимает познаваемое. Это тоже трансценденция. Примеры нужны?
– Нет, – холодно отрезал Миренглар. – Я был готов ещё малость послушать, чтобы составить тебе компанию, но ты меня, однако, всё же притомил.
– Ты лучше послушай, чтобы умней быть, а в компании, особенно твоей, я не нуждаюсь. Так вот, что происходит в краткий момент озарения? – завёл свою прежнюю песню Абадигро. – Великая тайна! Такой науки у вас нет. Самый-самый момент озарения свободен от чьей-либо власти, контроля, и он, вне сомнения, достоин наивысшего восхищения. Роль человека в этом деле темна и неопределённа.
– Ладно, достаточно я послушал. Абадигро, как только найдёшь трансценденцию, объявим, что твоя правда. С тобой всегда приходишь к тому, с чего начал. Занудный ты товарищ!
Плошка на полу коптила невероятно; Миренглар начал уставать и неожиданно зевнул; карлика, судя по всему, тоже начало клонить в сон, и он, не разводя церемоний, полез в свой гамак, принявшись раскачиваться. Свесившиеся толстые ноги оказались выше головы, и созерцание этой картины несколько оскорбляло Миренглара.
Он развернулся и вышел; найти выход было проще, чем дорогу сюда, хотя ему всё-таки пришлось поплутать. Назойливые приставания Абадигро его донимали мало – бессмысленные разговоры в этом роде велись тысячу раз, но история про парня и Гортамира задела. В подвластном ему городе явно происходили вещи, которые не совпадали с его желаниями и волей. В городе, в котором он чувствовал себя полновластным хозяином, жило общество, не так уж плохо, по его мнению, функционирующее. Если Гортамир будет источником хаоса, пусть даже безобидного, это как-то нехорошо. Так быть не должно. Гортамир хоть никогда и не выступал явно против сообщества тадегессеров, всё же мог настроить новичка совсем не так, как это требовалось для поклонения их знанию. Полное подчинение, впрочем, тоже не было само по себе необходимым, но без него приходилось тратить время на утомительные доводы в защиту своей позиции, убеждение собеседников и оппонентов, которые всегда норовят что-нибудь возразить, глупое такое, нелепое, и вот этого Миренглар уже не терпел поистине. Ему каждый раз было очень досадно, что за это бессмысленно потраченное время можно было сделать какую-нибудь полезную работу. Он не собирался никого обманывать или использовать свою власть в личных целях, в этом его никто никогда и не подозревал, так что возражения и любые другие точки зрения воспринимал не более, чем досадные помехи на пути выполнения работы, в которую свято верил.
Все вокруг отлично знали, что целью его работы всегда было только знание. Великое знание! Он много его имел, но алкал ещё больше. Как оно ему нужно! Как он чает его обрести! Когда Абадигро говорит про существование сияющего знания, он, как ни странно, отлично понимает, о чём идёт речь. Они оба мечтали об универсальном знании, которое объяснит всё и всем, даст смысл каждому, ни один вопрос не останется без ответа. И какой же ещё, по мнению многих, мог бы существовать иной путь к нему, если не изучение и познание мира? Только человек и только сам может быть механизмом познания. Человек будет настойчиво изучать всё, разберёт мир по атомам, положит перед собой любой предмет, который сможет рассмотреть. У тадегессеров достаточно людей, кто будет это делать. Он и сам в стороне не останется. Знание будет неминуемо схвачено за самое горло, сжато, придушено, вытащено на свет и брошено для всех на площадь перед дворцом. Каждый житель города, каждый человек в мире получит возможность к нему подойти и обрести его, тысячи лет тадегессеров были потрачены именно на это. Смесь его амбиций, настойчивости и рвения не допускали сомнений, что этот момент настанет.
Абадигро, между тем, верил в какой-то другой путь к знанию, но его иной путь, в свою очередь, отличался каким-то детским романтизмом, не представлял ничего конкретного. К лешему всякую его трансценденцию или как он там ещё это назовёт. Это слишком неуловимо, зыбко. Что за этим скрывается? В философии Абадигро, в его пути к познанию, всё настолько мутно, что изучать нечего: путь неясен, здесь мрак и заблуждение.
Почему это не могут понять и Гортамир, и сам Абадигро? Вмешательство Гортамира его задевало больше всего; этому надо просто решительно положить конец! Абадигро будет вечно восхищаться своим романтизмом в подвалах, угрозы нет, а вот с Гортамиром лучше поговорить.
IV
Солнечный луч рассвета тронул мрачное багровое небо. Тени в городе пришли в движение; тёмное покрывало заскользило, освобождая из-под себя улицы и всё вокруг них. Начинался новый день, который, как полагал Ириемналь, все тадегессеры встречали с особым наслаждением – это мог быть ещё один замечательный день для идей и дел, в которые они верили беззаветно.
Несмотря на всё богатое разнообразие мира вокруг, ничто другое, кроме упорного труда, тадегессерам никогда не приносило подлинной радости. Их работа временами походила на рабство, но ведь это было желанное рабство и почти даже блаженство. Они всецело стремились изучить мир, накопить знания, принести людям как можно больше пользы и всяческой радости. Накопленные достижения бережно хранились веками, а имена выдающихся деятелей аккуратно заносились в величайшую книгу истории. Этот уклад поддерживался из века в век, и никто здесь никогда не помнил ничего иного.
Ириемналь проснулся рано, будучи во власти множества тревог: их нагнетала и малознакомая обстановка, и даже подсознательный страх перед ожидавшими его событиями. К тому же пока трудно было утверждать, что он полностью освоился в сообществе своих новых знакомых. Осмотревшись, он быстро понял, что хозяева ещё крепко спят; за окном висела тихая пустота раннего утра. Он встал, быстро оделся, принялся убирать постель. Побродив несколько минут по тесной, еле освещённой слабым рассветом комнате, решил, что делать всё равно пока нечего.
Итак, он в городе тадегессеров – это факт. Это лучший результат, который можно было ожидать на текущий момент. Но расслабляться рано. Его пустили пожить к себе люди, ему совершенно незнакомые. Он не мог с уверенностью сказать, ни кто они такие, ни сколько он ещё сможет у них оставаться. Интуиция ему подсказывала, что они вполне порядочные и интеллигентные жители города, но всё равно пока следовало быть предельно осторожным.
С такими мыслями он рассматривал детали обстановки, в сущности, довольно простой и аскетичной, задержал свой взгляд на сундуке, стоявшем в его комнате, потом сел на кровать, прислонился спиной к стене и стал размышлять, что следует сегодня предпринять. Но долго находиться в таком состоянии он не смог; вопреки всем усилиям мутная дремота всё же овладела им, и он снова безвольно погрузился в мягкий сон.
Когда проснулись Гортамир и Тамаирк, в доме сразу зашумело весёлое утро. Два приятеля заметили, что гость встал, убрался и оделся, они подошли к нему, Гортамир дотронулся до плеча спящего юноши, разбудил его и позвал завтракать. Тамаирк влетел на пустую, безжизненную кухню на первом этаже дома, достал остатки вчерашнего пирога и принялся делать бутерброды с сыром. Гортамир склонился над печью, растапливая её. Затем он на некоторое время выбежал наружу, вернулся откуда-то с чайником, полным свежей воды, и поставил его на огонь.
Ириемналь незаметно в суматохе наблюдал за хозяевами дома: что это всё же за люди? Очевидно, что они давно привыкли друг к другу, но чем они живут? Почему они разрешили Ириемналю остаться у них? Зачем им это нужно? Чем он им за это обязан? С такими мыслями он наблюдал за всем происходящим.
Все уселись за стол и начали есть. В печке шумел огонь, на столе стояли приготовленные Тамаирком блюда. Компания не стала терять времени напрасно. Съев немного сыра с хлебом, Гортамир встал и, сняв вскипевший чайник с печки, всем заварил чай. Потом сел обратно и спросил:
– Тамаирк, мне в Кавьёнце нужно сегодня забрать заказанный перевод. Тебе это ближе, забери для меня, пожалуйста!
– Давайте я! – поспешно выпалил Ириемналь, не дожевав кусок, поскольку получил шанс быть полезным хозяевам гостеприимного дома. – Только что такое Кавьёнц?
Тамаирк посмотрел на Ириемналя с каким-то своим сомнением, затем перевёл вопросительный взгляд на Гортамира. Гортамир тоже посмотрел на Ириемналя внимательно и пояснил:
– Кавьёнц – это район в центре города, но за дворцом. Если ты возьмёшь на себя это дело, будет очень здорово. Тамаирк в таком случае займётся другими делами.
– Мне только нужно знать, куда и к кому идти.
– Конечно, я тебе напишу всё необходимое на бумажке.
На этом и остановились. Решили, что Ириемналь пойдёт утром сразу после завтрака. Затем он дойдёт до конторки Тамаирка, и вместе они отправятся во дворец тадегессеров, где Ириемналь заявит о своём желании к ним присоединиться.
После завтрака Тамаирк быстро убрал всё со стола. Гортамир объяснил Ириемналю, куда надо идти, записал на бумажку имя и адрес нужного человека. Затем все разошлись по своим делам.
Выполняя поручение, Ириемналь внезапно увидел город с неприятной для себя стороны. Всё волшебное впечатление, захватившее его вчера после прохода через городские ворота, сегодня моментально рассеялось, он неожиданно для себя открыл оборотную сторону существования местных жителей.
Поначалу, пока шёл через знакомые ему кварталы, впечатление вполне соответствовало прежним воспоминаниям; указанный адрес, как и сказал Гортамир, располагался позади дворца тадегессеров; он спокойно дошёл до центра города и стал искать улицы, идущие вглубь кварталов. По мере того как он углублялся в незнакомые для него места, дома становились всё беднее и невзрачнее, лица прохожих всё более тусклыми, от оживления центральной части не осталось и следа.
Наконец он добрался до нужного ему квартала и нашёл двор, где жил человек, имя которого Гортамир написал на бумажке. Оказавшись внутри двора, Ириемналь остановился поражённый. Перед ним открылась ужасная картина: четыре старых двухэтажных дома, каждый из которых имел по одному подъезду, стояли друг напротив друга, образуя квадрат. Рядом с домом виднелось жалкое и ничтожное подобие газона, но это давно уже не могло быть газоном – так, просто кусок чёрной земли, обрамлённый фрагментами рассыпавшейся каменной кладки. В двух домах на подъездах продолжали висеть старые деревянные двери. Они не могли быть ни закрыты, ни открыты, а находились в каком-то одном неопределённом промежуточном положении, предоставляя всем входившим и выходившим людям возможность лишний раз их толкнуть, чтобы освободить себе проход. На двух других домах дверей не было вовсе.
Ириемналь почти отшатнулся, когда посмотрел на отвратительный чёрный мрак в окнах. Он увидел деревянные рамы с плохонькими узенькими форточками, местами забыто распахнутыми настежь. Дома были покрашены в зелёный цвет. На стенах, выходивших во двор, повсюду виднелись выступающие куски металлических обрубков, некогда служивших для крепления светильников, козырьков и табличек. Последняя оторопь охватила юношу, когда над всем этим он увидел неизменно возвышавшуюся громаду дворца, но он увидел её с задней стороны, и она в свою очередь тоже страшно поразила его: тыльная сторона дворца была не просто лишена всяческой художественной мысли, но виднелась только усеянная крошечными небольшими оконцами мрачная стена с множеством непонятных выступов, зачем-то сделанных строителями. Словом, позади дворца он увидел картину абсолютного уныния и ужаса, очевидно, державшуюся здесь на протяжении десятилетий, если не веков, причиной которой было, очевидно, отсутствие какого-либо людского интереса к порядку и красоте. Ириемналь не мог бы ответить точно, что же его поразило больше: то, что это здесь есть, или то, что это живёт в близости от торжества и великолепия других частей города. Новых неожиданных ощущений свалилось настолько много, что Ириемналь почувствовал, что не способен с ними быстро справиться и их осмыслить.
В центре двора стояли друг напротив друга две скамейки, между которыми люди развели костёр. На одной скамейке сидела женщина, на другой два старичка. Внешне женщина показалась Ириемналю вполне миловидной, но смотрела на огонь взглядом одновременно растерянным, рассерженным и обречённым. Ириемналь подошёл к ней, она подняла голову, недовольно и вопросительно на него посмотрела. Ириемналь смутился, но быстро овладел собой, поздоровался и объяснил суть дела. Женщина ответила:
– Посиди немного, подожди, я сейчас принесу то, что просит Гортамир.
С этими словами женщина достала откуда-то сухую веточку и протянула её к костру, обугливая кончик. Ириемналь удивился:
– Вы знаете этого человека?
– Конечно, это мой муж, – ответила женщина, пока что не предпринимая никаких действий.
Ириемналь немного растерялся, поскольку не знал, что ещё он сейчас может спросить, и в ответ на приглашение женщины сел на скамейку. Но она, немного помедлив, резко встала, отбросила веточку, отряхнулась и пошла в дом, подъезд которого чернел как раз напротив этой пары лавочек. Два сухоньких старичка продолжали сидеть. Ириемналь молчал; он чувствовал себя очень неуютно, поскольку никак не ожидал здесь оказаться и не был готов к этому; в обществе этих старичков он никак не мог найтись, что сказать для поддержания разговора. Один из них вывел его из тяжёлых размышлений и задумчивости, спросив у него:
– Откуда ты, юноша?
– Я недавно пришёл из другого города.
– Как тебя зовут?
– Ириемналь.
По неуверенному наклону головы, странному подрагиванию и взгляду мимо, Ириемналь догадался, что старичок, вероятно, не в себе и вряд ли понимает то, что ему отвечают. Ириемналь, сначала будто немного ожив, теперь потерялся окончательно, поскольку понял, что разговор со старичком не имел вообще никакого смысла, продолжать общение стоило единственно только из вежливости. Если бы Ириемналь захотел уделить старичку время и тем самым сделать ему приятное, порыв на деле оказался бы абсолютно напрасен.
В этот момент из подъезда быстрым шагом вышла уже знакомая Ириемналю женщина и направилась к нему, держа в руке стопку бумаг. Когда она приблизилась, то протянула бумаги Ириемналю и сказала:
– Держи, можешь передать это Гортамиру.
С Ириемналем она разговаривала вполне спокойно и вежливо, хотя по всему было видно, что её душевное состояние с трудом можно было бы назвать умиротворённым. Ириемналь поблагодарил и собирался уйти, но она добавила:
– Если можешь, передай, пожалуйста, Гортамиру, что ему или Тамаирку стоит навестить Лемистиля. Они поймут, о ком речь.
– Хорошо, – вежливо ответил Ириемналь. – Всё обязательно передам.
– Муж говорит, что он вчера видел Лемистиля, с ним что-то не так, но сам Лемистиль сказал, что был бы рад встретить Тамаирка.
– Я всё понял. Тамаирка надеюсь увидеть прямо сейчас. Ему сразу всё скажу.
Последовало ещё несколько бессмысленных вопросов от старичка, на которые Ириемналь отвечал медленно и почти машинально. Он размышлял, решиться ли прервать общение, чтобы уйти, или сохранить видимость разговора. Женщина скрылась между домами, занявшись, видимо, своими делами.
Ириемналь желал не просто уйти отсюда, а убежать, закрыв глаза и уши. Он чувствовал почти ужас, когда думал о ходе жизни живущих здесь людей. Привычка ощущать свою будущую полезность стимулировала заботиться о каждой минуте личного времени, о том, чтобы она была потрачена с пользой, но среди людей, сидевших с ним рядом на лавочках, время ценности не представляло, каждый думал о том, как попроще и незаметнее его провести. Здесь, очевидно, все желали, чтобы побыстрее пришла ночь, можно было бы лечь спать, поскольку во время сна не нужно думать, чем заняться. Ириемналь желал отвернуться и этим стереть всех людей, которых он сейчас видел, но они существовали, существовали проблемы, с которыми они, очевидно, живут, и отменить это существование невозможно.
Встать и уйти без соблюдения приличия несложно, но Ириемналь чувствовал себя почти не вправе это сделать. Он странным образом считал невозможным отвернуться от того, что он здесь обнаружил. Наверное, это была своего рода ответственность – он почему-то чувствовал на себе именно ответственность за трудности людей, которых толком даже не знал, но про которых, видимо, забыли другие жители, забыли и тадегессеры.
Поскольку иного выхода не оставалось, он преодолел тяжёлое чувство, сослался на другие дела, встал и попрощался. Старички, выслушав, снова равнодушно уставились взглядом на костёр.
Ириемналь вышел из квадратного двора. Когда он шёл мимо одного из подъездов, на улицу выбежал мальчишка, толкнув неопределённо повисшую дверь. Его бедная, но чистая одежда выдавала усилия матери сохранить для сына ухоженность и опрятность.
Удаляясь быстрым шагом, Ириемналь пытался найти ответ на свой мысленный вопрос: почему никто не желает в этих кварталах ничего поменять? Но что здесь можно, в сущности, поменять?! Он рад был бы сделать здесь всё принципиально по-другому, но знает ли кто-нибудь, как это могло бы быть возможно?
Ириемналь медленно покидал жуткие кварталы Кавьёнца и возвращался в центральную часть. Теперь он, кажется, понял, почему Тамаирк посмотрел на него с сомнением, когда он вызвался сюда пойти. Конечно, Тамаирк не хотел, чтобы он это всё увидел, считая его, возможно, не готовым к этому. Может быть, он также думал, что вид этих кварталов – далеко не лучшее впечатление о городе для гостя. Но Гортамир, в свою очередь, не нашёл в этом ничего неуместного.
Когда он снова попал на знакомые улицы, то постепенно начал освобождаться от кошмарного наваждения.
Ужас был именно в том, что он-то мог себе позволить от этого наваждения освободиться, но так могли поступить далеко не все. Многие люди были пленниками территорий за дворцом, державших их подобно темнице.
Чувствовали ли они себя узниками тадегессеров? Ириемналь, несмотря на весь кошмар увиденного, полагал, что они, скорее всего, не узники, но какова цена, которую следует заплатить за освобождение от тьмы Кавьёнца? Определённую цену заплатил он сам, чтобы быть здесь, и конфликт порождался, собственно, тем, что совсем рядом, прямо в непосредственной близи от того, куда он так стремился, находились люди, которые платить эту цену не желали.