Михаил Серегин
Годен к строевой!
Глава 4
АЛЕКСЕЙ
Алексей Дмитриевич Простаков отлепил лоб от окна плавно бегущего вдаль поезда.
Кто бы мог подумать, что по возвращении с охоты его ждет отвратительнейшая новость. Пришла повестка из райвоенкомата. Он не хотел служить. Но и отлынивать от службы в роду у них считалось делом грязным.
Тут еще этот генерал, как уж его там, Серпухов. Придурок, на охоту с гранатами и пулеметом… С головой не дружит. Похоже, на самом деле у него там в черепе осколок.
– Я все устрою.
Посмотрим. Впрочем, на связи заезжего охотника Леха не очень-то и надеялся. Больше на себя рассчитывал.
Генерал еще спрашивал, где он служить хочет.
Призывник тогда пожал могучими плечами и опрокинул одиннадцатую вслед за десятой.
– Ничего-ничего, – махал рукой захмелевший Серпухов. – Найду тебе местечко. Хороший ты охотник, Леха.
Дед Федот приплелся на проводы, старый хрыч. Нагадал на тетеревиных мослах, что он вернется обратно обязательно.
Потом стал петь на северный манер, как мучает парня тоска в далекой армии, будто армия страна какая. Тоска, соответственно, по девушке. И девушку, ждущую любимого, тоже мучает та же тоска. В общем, он достал, но все дослушали.
Даша, девушка его, сидела румяная, глаза в пол. Еще бы, она наконец дозрела, и Леха через день после охоты сделал самое большое мужское дело в жизни. В его комнатке, на здоровенной кровати, тихим вечерочком. Видать, повестка резвости ему прибавила, а с нее немного гонор сшибла.
Теперь только и останется вспоминать те мгновения всю долбаную службу. Но, говорят, можно сходить в отпуск на восемнадцать дней. Вот тогда он с Дашей ознакомится по полной программе. Разглядит и запомнит в деталях формы и поверхность. И никакой охоты!
– Может, по пиву? – Маленький и шустрый Гена из соседнего села хлопнул здоровяка по плечу.
Генка близко жил от Лехи, всего пятьдесят километров. Друг друга пацаны не знали, познакомились лишь в областном военкомате.
Генка худенький, кость тонкая, только кисти рук непропорционально большие. Пальцы сильные, рукопожатие крепкое. Охотник, как и Леха. Зато восемь классов закончил. Сам.
А Простаков четыре года отсидел за партой, больше не смог. Родители как ни пытались убедить его учиться, ничего у них не вышло.
Сынок в одиннадцать лет заявил им, что они без образования живут и он проживет. Вот она, тайга, умеешь стрелять – прокормишься.
– Давай пить, – вяло согласился Простаков. Генке нужны были деньги, и он их получил.
– Я мигом, в вагон-ресторан и обратно.
– Ладно, только смотри, чтоб заика чего не почуял.
Прапорщик Маслоедов вез в часть восемь призывников. Посадив салаг в поезд, он каждое утро пересчитывал, все ли на месте, после отключался на одной из верхних полок.
– Про-про-простаков, – говорил он каждый раз после поверки, глядя большими голубыми глазами в окно, – ба-ба-баба есть?
– Девушка, – отвечал Леха, затем поправлялся: – Женщина.
Маслоедов медленно почесывал бок, смотрел в бескрайнее небо и по-житейски подводил итог:
– Зна-зна-значит, баба.
Одна и та же церемония повторялась раз за разом. Ехать до места неделю. Леха сделал далеко не утешительный вывод: прапорщик не только заика словесный, но еще и мысленный. Придется отвечать ему каждое утро одними и теми же фразами, надо ждать, пока дойдет.
Маслоедов спал, а все призывники, собравшись между двух перегородок плацкарты, пропивали последнее. Лехе денег не жалко, старший брат посоветовал ему все спустить в поезде.
Он тогда спросил – почему? Братан хитро улыбнулся и пообещал, что Леха непременно сам все узнает. Неужели так сложно объяснить?
Генка потянул Леху за рукав свитера.
– Расскажи, как ты в район ездил.
– Опять? – Здоровяку не хотелось ворочать языком, но общественность настояла, и пришлось вновь вспоминать все, что с ним приключилось.
– Медкомиссию я прошел быстро, – Леха поставил бутылку на стол и утер рот. – Они там на меня поглядели, сказали: годен. Только я до сих пор не пойму, зачем мужик в очках просил меня член показать. Эка невидаль. Ну, показал. Очки у него с носа упали, а я одеваться пошел. Надоели они мне. То глаза закрывай, то разбери, что они там шепотом говорят. Одна тетка стала картинки показывать цветные. Говорит: «Что видишь?» Я пригляделся. Как зверье в лесу маскируется, так там цифры написаны. Все в кружочках. Думали, не прочитаю. Дураки, я ж охотник.
Потом военком сказал, что я буду снайпером. Тупой он какой-то, а еще военный. Я ж и так снайпер. Зачем мне им по второму разу становиться?
В общем, ушел я от них в полдень. До автобуса, что домой возит, оставалось три часа. Делать нечего, а деньги есть, – Леха отхлебнул из бутылки и посмотрел на этикетку. – Вот пошел взял такое же, кажется. Сел на лавочку, сижу, пью. Солнышко, ветерок небольшой, на улице тогда было около двадцати, морозно чуть. Сидеть не очень. Все ж поддувает.
Здесь слушатели с пониманием закивали головами.
– Ну вот. Начал я вторую бутылочку, а первую у лавки поставил. Тут же мужичок ее подобрал. Небритый, дикий какой-то. Не понравился он мне. Пошел я в автовокзал от ветра, да и от этого мужичка, который стоял в стороне и ждал, когда я и вторую допью.
Народу в здании полно было, поэтому я на улице и сел поначалу, не хотелось в толпе.
В помещении я киоск с газетками и журналами отыскал. Купил себе альбом с картинками, «комиксы» называется. И взял, наличные все достал, тысячи три было, мелкие купюры искал.
Себе ничего не купил, главное, матери цепочку золотую, тоже в карман с деньгами запихал. Она так и болталась среди бумажек.
Тут ко мне разукрашенная такая маленькая девица прицепилась. Смотрит, главное, то на меня, то на деньги, то на недопитую бутылку пива.
Говорит, не хочу ли я угостить ее.
Ну, протянул я ей бутылку. Головой завертела, сказала, что есть недалеко кабачок. А она симпатичная, хоть и очень уж бледная. В чулках, представляете, на таком морозе. Ножки худые, ровненькие.
– Ну, у тебя, конечно, поднялся, – встрял Гришка.
– Не перебивай. Дай послушать, – зашумели все на него.
– Вошли в заведение. Сели за свободный столик в углу, взял я ей пива. Она закурила, сняла шапочку, волосы поправила. Ко мне тут же подсели два мужика. Рожи кривые, прыщавые. Уроды. Через какое место таких на свет воспроизводят? Один лысый, старый, лет сорок, другой, может, на пару лет меня постарше, наоборот, лохматый и нечесаный. Воняло от них. Слово «мыло», наверное, никогда не слышали.
В общем, поджали меня с боков, старый достал какой-то там ножичек складной с крохотным лезвием, ну, может, с ладонь оно-то и было, и мне в бок упер. Другой тут же стал меня обыскивать.
«Вы чего», – говорю. А старый мне: «Молчи». Девка тогда молодому подсказала, что деньги у меня в правом кармане брюк. И как она запомнила? Молодой ко мне в карман полез. Я прям растерялся. Какие наглые в городе люди есть. – Кто-то хихикнул. – Я сказал, что денег им не дам. А они не поверили. Девка закурила и дым мне в лицо пустила да еще назвала меня деревенским дебилом.
Меня так с рождения никто не оскорблял. Чувствую, до денег он добрался и руку назад тянет. А пачка толстая, и вытянуть он ее обратно никак не может. Там еще и цепочка для мамки. Велели мне привстать. Я поднялся, схватил рукой лезвие ножичка да и сломал его. Это ж плевое дело, каждый знает.
Старый отшатнулся, а у молодого рука все в моем кармане. Накрыл я его руку своей свободной, а в другой продолжаю отломанное лезвие держать. Ну, молодой и заскулил по-волчьи. А я их не очень люблю, волков-то. Быстро из-за голенища сапога, а они у меня на меху, классная вещь, достал свой нож, а сломанный на пол бросил. У моего походного длина четверть метра. Лезвие так просто не сломаешь.
Девчонки на стуле как никогда и не было.
«Извините», – молодой стал просить прощения. И все руку из кармана дергает. А из-за соседних столиков народ встал и вышел. Скоро в кабаке никого не осталось. Только я, парень с рукой в моих штанах и толстый мужик за перегородкой, что пиво продавал. Я ему: «Отпусти деньги». А его заклинило, прям как нашего прапорщика. Глазами моргает, руку тянет, чую, вместе с пачкой. Пришлось наколоть его немного.
Слушатели замерли.
– Тулуп его я проткнул слегка. Перепугался, закричал, не понял шутки, думал, я всерьез его зарезать решил. Деньги выпустил, руку выдернул и бежать. Потом я там так до самого автобуса в кабаке и просидел. Народу мало. Хорошо. И туалет у них кафелем выложен. Красота. Одного я не понял. Зачем же она про деньги сказала? Ведь я ее пивом собирался напоить. От чистого сердца. За просто так. От души. И обозвалась почему?
Гена зааплодировал.
– Леха, ты феномен.
– Чего? – Простаков никогда раньше не слышал такого слова. – Это ты по-английски?
– Не знаю.
– А я тебе по-английски могу ответить.
– Это как это?
– Фак ю.
* * *
В последние сутки развернулся настоящий фестиваль на отдельно взятых четырех койках. В небольшом закутке пропивалась и прожиралась последняя Лешкина тысяча.
Прапорщик и до сегодняшнего дня от бутылочки пива не отказывался, но водку брать никому не разрешал. Пацаны все равно глушили неофициально, и обходилось без последствий.
Вечером, накануне прибытия в Самару, а ожидалось оно утром в девять пятьдесят, Маслоедов решил устроить послабление.
– Ну-ну-ну как, в-в-водку будем?
Народ просто-таки осел на дно. Неожиданная приятность, надо сказать.
– То-то-только по пятьдесят грамм и все – баиньки. За-за-завтра в десять нас встречают н-н-на вокзале.
* * *
Леху еле растолкали. Генка, не церемонясь, хлыстал его по щекам. Наконец, когда тот очухался, он дал ему глотнуть воды из пластиковой бутылки.
Разодрав красные с перепоя глаза, Простаков посмотрел в маленькое окошко пассажирской будки, установленной на «ЗИЛ-131».
– Уже Самара?
Генка постучал кулаком по толстой лобной кости.
– Очнись, идиот, какая Самара. Мы там два часа назад были. Это Киржи! Уже в часть приехали!
– Чего, меня несли? Я ничего не помню.
– Хорош сидеть, ты последний, уже все вышли.
Леха резко поднялся, зашатался и пошел к выходу. Генка подхватил за ним небольшой пакетик с туалетными принадлежностями.
По совету брата Леха не взял с собой ничего. Только деньги на дорогу, а дорога прошла под пивом, как во сне, вроде вчера еще дома уснул, а проснулся – бац, в части.
Подойдя к двери, Простаков решил прыгнуть вниз, не пользуясь лесенкой. И прыгнул. В голову садануло откуда-то изнутри. В глазах потемнело, голова закружилась. Для того чтобы не упасть, он схватился рукой за будку.
– Бы-бы-быстрее! – рявкнул Маслоедов.
Зрение медленно возвращалось.
Лехе приходилось уже несколько раз строиться, поэтому он знал, куда ему нужно становиться. Став первым, он попытался замереть, что оказалось не так-то просто.
Земля звала его в свои объятия, и огромному сильному организму пришлось вести нешуточную борьбу с вновь проснувшимся после выпитой водички «зеленым змием».
Рядом с прапорщиком перед строем стоял какой-то мужик с четырьмя звездочками на погонах, по две на каждом, с журналом в руках.
Что такое?
У прапорщика под глазом Простаков увидел серьезной величины фингал. Кто ж это ему так? Вот это вдарили!
Маслоедов старался стоять по стойке «смирно». Взгляд его не отличался ясностью, впрочем, у привезенных в часть парней кристального взора также не наблюдалось.
«Сколько же мы вчера ужрали? Может, помнит кто. Надо выяснить ради интереса. Давно меня так не развозило».
Весеннее солнышко пригревало. Настроение медленно улучшалось. И чего не постоять в такую погоду в строю на солнышке. Красота!
– Сынки, – ласково, как показалось Лехе, обратился к вновь прибывшим военный с четырьмя звездочками на двух погонах, – вы напоминаете мне осиновую рощу в ветреную погоду. Смирно! – неожиданно рявкнул он, и набухавшееся отделение новобранцев вздрогнуло, на мгновение замерло, а затем снова принялось раскачиваться кто куда.
– Простаков!
До Лехи дошло, что его вроде зовут. Он встрепенулся, пошатываясь, вышел из строя и подошел к офицеру.
– Чего? – спросил сын Сибири, нависнув над мужиком с журналом, словно бык над ягненком.
Почему-то офицер отступил на шаг и начал орать:
– В строй! Встать в строй, солдат!
– А чего же звал? – обиделся Леха. Пришлось развернуться и идти на место.
– Стой! Кругом! Ко мне!
Мужик определенно начал выходить из себя.
Тяжело вздохнув, Простаков снова подошел к офицеру.
– Резче, резче надо команды выполнять, товарищ солдат!
Неожиданно пришлось рыгнуть. Выдох пришелся в лицо горлопану.
– В вытрезвитель! Немедленно!
– Вытрезвитель, – бубнил Леха, лупая глазами. – За что? Я почти трезвый.
– Молчать!
Леха посмотрел на прапорщика, ища поддержки, но тот почему-то улыбался. Он поднес руку к лицу, чуть дотронулся до синяка.
Тут Простаков сник.
– Я ничего не помню.
– Там вспомнишь! – продолжал орать разошедшийся не на шутку офицер.
Первым делом, сев в камеру, рассвирепевший новобранец с третьей попытки отодрал решетку с окна и бросил ее на пол. Потом подошел к фронтальной решетке из стальных прутьев и деформировал ее в нескольких местах.
Каждая из сплошных боковых перегородок, ограничивающая размеры камеры, получила по мощному удару кулаком.
Пацанчику, охраняющему арестованных, столько дури в одном теле видеть еще не приходилось, и он благоразумно сжимал рукояточку штык-ножичка и помалкивал, глядя на неистовства Кинг-Конга из Красноярского края.
Выпустив пар, Леха сел на нары и уставился в одну точку – отверстие в полу, предназначенное для отправления естественных надобностей.
Прошло вряд ли больше часа, и к камере кто-то подошел.
Леха повернул голову.
Плотный мужчина с весьма тяжелым подбородком был одет в черную кожаную куртку, армейские штаны и высокие армейские ботинки. Ни шапки, ни кепки на его лысой голове не было. О звании его можно было только догадываться, Леха все равно в погонах не разбирался. Так уж получилось.
На арестанта смотрели черные колючие глаза. Смотрели пристально, не моргая.
«Чего пялится? Я вроде не обезьяна».
– Чего встал, проходи давай.
Только теперь мужик моргнул.
– Да-а-а, – протянул он, разглядывая места крепления решетки, закрывавшей окно, – такого пациента я не припомню.
– Это что, больница?
Лысый перевел взгляд на погнутые прутья клетки.
– В некотором роде.
– Я здоров, – Леха поднялся и подошел к мужику. Тот благоразумно отошел на шаг.
– Я вижу. Работать хочешь?
– Я служить приехал.
– Ну так надо же с чего-то начинать, – военный достал ключи и отпер камеру. – Пойдем, Простаков, покажу тебе фронт работ.
– Вы знаете, как меня зовут?
– Выходи. И как зовут, тоже знаю.
Из соседней камеры он выпустил еще пару воинов. Два каких-то бледных, чем-то напоминающих водоросли солдата молча показались в общем коридоре. Увидев Леху, оба дружно оскалились, показав желтые зубы.
«Ну и глаза у них. Блестящие, широкие, зрачки маленькие».
У одного черные круги под глазами. У другого губа рассечена, кровь едва запеклась.
– Привет, запашок, – произнес обладатель отеков, застегивая фуфайку.
– Разговоры! – рявкнул лысый. – В колонну по одному, за мной шагом марш. Улиткин, Баров – конвой!
Леха нахмурился. Он не знал значение слова «запашок», но ничего хорошего от подобного приветствия не ждал.
Из караулки вышли двое солдат со штык-ножами. Оба ненамного ниже Лехи. Рожи угрюмые, раздраженные.
Завидев охрану, двое из соседней камеры быстренько встали один за другим. Леха определился последним.
Вышли на улицу. Как оказалось, к отдельно стоящему зданию дивизионной гауптвахты подъехала машина, доверху нагруженная белым силикатным кирпичом.
– За работу, – грубо скомандовал лысый. – Целый кирпич ложить в стопки, сюда и сюда, бой в сторону, сюда.
Отдав приказание, командир без определенного звания удалился. Караульные тут же сели на здоровенный пень, оставшийся от когда-то росшего большого дерева, и закурили.
Двое бледных немедленно подошли к Лехе.
– Ты откуда? – спросил один, сплевывая сквозь зубы прямо на Лешкины старые ботинки. Случайно, наверное, получилось у него.
– Красноярский край, – солидно ответил Простаков, подпирая одной рукой бок.
– А мы самарские, местные, понимаешь? – подключился к разговору второй, с разбитой губой. – Иди у караульных сигаретку попроси.
– Я не курю.
– Зато я курю, а мне не дадут. Я уже спрашивал.
– Так работать же велели.
– Вот ты сейчас за сигареткой сходишь и начнешь. Ты же не куришь, а мы пока подымим.
Леха подошел к сидящим на пне солдатам. Оба загадочно улыбались, попыхивали табачком и разглядывали Леху.
– Дайте закурить, – спокойно попросил Простаков.
– А пое…ться не завернуть?
Ответ показался Лехе очень грубым.
– Тебе что сказали делать, дядя? – подключился другой. – Иди трудись.
Леха ни с чем вернулся к стоящим в стороне солдатам с блестящими глазами.
– Мне тоже не дают, – огорченно сообщил он.
«Отеки под глазами» нахмурились.
– Плохо просил. Придется тебе начинать работать. Через часок еще раз сходишь. А мы пока потерпим без курева.
– Хорошо, – согласился Простаков. – Я начну, а вы догоняйте.
– Ыгы-гы, – услышал он вслед непонятно от кого, отправляясь к нагруженной машине.
Время шло. Леха выгрузил почти все кирпичи, до каких мог дотянуться, не залезая в кузов.
Разогревшись на работе, он не замечал, как летит время.
«Неплохо бы помощника», – подумал он и поискал глазами двоих бледных.
Арестованные сидели вместе с караульными и о чем-то весело между собой трепались.
– Ты чего остановился! – выкрикнул «разбитая губа». – Давай трудись, а то всю ночь работать будешь.
– Я есть хочу! – промычал Простаков, отбрасывая в сторону кирпич и приближаясь к солдатам.
– Работай, дура, а то командир придет, заставит тебя еще и вторую машину разгружать одного.
– Будет и вторая?
– Будет! Работай давай!
Тут до Лехи наконец дошло. Они вели себя точно так же, как и его старший брат, когда хотел свалить на него работу потяжелее.
Братан постоянно придумывал какие-нибудь причины, по которым он не может убирать хлев. Редко помогал. Всю жизнь весь навоз был на Лехе. Пока Юрка в армии был, он за всей скотиной убирал.
Правда, теперь он там убирает вместо него. Нет! Он же женится, и у него свое хозяйство появится. Опять увернулся.
Подходя к четверым солдатам, греющимся на солнышке, Простаков окинул взглядом двор. Никого. Очень хорошо.
– Куда прешься! Иди грузи! – закричал «отек».
– Мне бы помочь надо, – гундел Леха, приближаясь. – Одному тяжело.
– А ты думал, служить легко! – «Рваная губа» поднялся со своего места – дощечки, положенной на кирпичики. – Давай трудись, запах!
Оба караульных заржали. Арестанты в такт гыгыкнули.
– Я такого полудурка в первый раз вижу, – сказал один из комендачей другому так, чтобы Леха обязательно услышал.
– Вы чего смеетесь? – Простаков подошел вплотную к поднявшейся «рваной губе».
– Смотри, борзеет. Я не верю своим глазам, нам попался борзый запашок, – со своего места встал и «отек». – Иди работай.
Леха обмяк. Они все хотят, чтобы трудился только он. Почему? Ведь сказали всем кирпичи разгружать. И караульные какие-то странные. Они ведь должны заставлять этих, с ошарашенным взглядом, работать.
– Вы чего меня все время запахом называете? От вас больше воняет. Жареной коноплей, похоже, будто прикорм для рыбалки готовили всю ночь.
Оба побитых переглянулись и притухли.
– Неужели так прет? – усомнился «отек», подходя к коллеге и обнюхивая его. – Не может быть. Чего встал, иди работай.
– Мы с тобой вдвоем пойдем, – Простаков своим спокойствием вогнал всю четверку в краску.
Один из караульных начал ржать.
– Ну-ну, – не мог он договорить из-за дурного смеха, – ну ты и чудо, ебть! Ты бы знал!
– Вы будете все работать.
– Смотрите! – воскликнул «отек». – На глаза!
Леха наклонил вперед голову и уставился на обидчиков исподлобья.
– Ни фига себе! Кровью наливаются, как у быка! – «Рваная губа» хотел отойти, но был пойман за грудки и подтянут на двухметровую высоту.
– Ты быка-то видел? – Невообразимой глубины бас извергся из огромного чрева.
Жертва оказалась на грани нервного шока.
– Э!
– Э! Ты чего?! – Караульные начали вставать.
Леха изловчился и другой рукой успел ухватить второго арестанта за шиворот. Он поднапрягся и соединил две головенки.
Раздался глухой звук. Оглушенные солдаты в беспамятстве упали на землю.
Караульные пятились назад. Они не успели достать штык-ножи. В одном прыжке «два ивана» завалил обоих. После падения быстро вскочил. Тук. Тук. Оба в нокдауне. Так и не успели подняться после падения.
Когда солдатики очухались, штык-ножи перешли к Простакову. Да ему холодное оружие и не нужно, и так справится.
– Бегом к машине! – отдал он приказание все тем же заставляющим стынуть в жилах кровь басом. – Передо мной медведи посреди зимы обсирались. Вы слышите, черви? Если кто-то попытается бежать – поймаю и оторву ноги.
В четыре вечера ходом работ решил поинтересоваться начальник гауптвахты – капитан Смирнов. Выдрыхнувшись после обеда, он в прекрасном настроении вышел во двор.
Первыми бросились в глаза аккуратно уложенные кирпичи.
«Молодцы, – подумал он. – Когда солдаты в последний раз так аккуратно работали? Наверное, тот здоровый напахался. Поспокойнее будет».
Долго искать арестантов, а вместе с ними и караул не пришлось. Они сидели рядком на корточках, а перед ними на пенечке, поигрывая ножами, расположился Леха.
Рука капитана инстинктивно потянулась к бедру. Пистолета нет.
«Разоружил охрану. Что у него на уме? Он не убежал. Надо бы за оружием. Поздно. Заметил».
– Идите сюда! – спокойно позвал Простаков.
Капитана передернуло. Он отвернулся. Затем повернулся снова.
– Кто?! Я?! Я иду. Конечно, иду! Сиди, не вставай.
Офицер подошел и остановился в двух метрах. У всех четверых сидящих на корточках были биты морды.
– Что здесь произошло? – мягко начал капитан, медленно проводя рукой по запотевшей лысине. Он не пялился на оружие, но периферийным зрением контролировал лезвия.
Леха и не думал угрожать.
– Помогать мне не хотели, – он отправил сталь в ножны.
– Понимаю, – офицер приблизился еще на метр. – Оружие надо бы отдать.
– Конечно, забирайте, оно ж денег стоит, я понимаю, – Леха спокойно протянул офицеру ножи.
Смирнов тяжело выдохнул.
– Вы устали? – Здоровяк снова превратился в белого и пушистого кролика.
Лысый вяло улыбнулся.
– Немного, вот пока к тебе шел.
– Давление?
У мамы иногда болела голова. Она говорила, что это из-за давления. Других причин, по которым человеку может нездоровиться, Леха не знал.
– Вероятно, – согласился Смирнов. – Здесь, я смотрю, все нормально. Можно идти обратно.
Даже овладев оружием, начальник гауптвахты не чувствовал себя в безопасности и не спешил орать.
Четверо стали было вяло подниматься. Ноги у них явно отекли. Сколько же они тут просидели?
– Я сейчас вернусь, провожу товарища до места. А вы, раздолбаи, чтобы сидели вот точно так же. Пошли, Простаков.
* * *
– Решетка, видишь, выдрана, – сержант вертел связку ключей на шнурке.
Фрол посмотрел на сваренные между собой прутья, затем на окошко под потолком.
– Сделаешь раствор, вмуруешь ее на место.
Фрол неуклюже работал мастерком. В своей жизни он ни разу не брал в руки этот инструмент. Как оказалось, для того чтобы размешивать в ведре раствор, нужна была некоторая сила в предплечье.
Приноравливаться пришлось, снося лишения. Решетку-то он кое-как приладил, встав на внесенный в камеру табурет, а вот замазать нормально не мог. Не доставал до верхних выбоин и с табурета.
Раствор не хотел держаться на мастерке и все время шмякался на пол, а когда он наконец доносил его до нужного места, раздавался следующий шмяк.
– Я есть хочу, – пожаловался Леха по дороге.
– Ничего, сейчас накормим, – голос у офицера был добрый, ласковый.
Только когда за Лехой снова защелкнулся замок, Смирнов позволил себе крякнуть по-мужски. До сего момента он был больше девочкой, нежели мальчиком.
– Скоро принесут пожрать! – резко объявил он. – Потерпи, голубок!
– Ага, – согласился новобранец, забывая про офицера и разглядывая маленького пацанчика, бросившегося заделывать на место выдернутую решетку и обернувшегося на шум.
В камеру вводили животное, от которого несло необузданной природной мощью.
Сглотнув, Фрол слез со стула и стал смотреть то на капитана, то на детину, пытаясь уловить, в каком настроении находится гигант.
Замок камеры щелкнул.
– Привет, – первыми поздоровались два метра и протянули руку. – Я Леха.
– Фрол, – ответил паренек с жиденькими русыми волосиками, подавая запястье. – Извини, рука грязная, в растворе. Какой идиот решетку выдернул? Через это окошко даже я не пролезу.
– Я и не пытался лезть. Меня просто разозлили, – стал оправдываться Леха. Он и сам не ожидал, что будет объясняться перед этим маленьким.
Фрол уловил в голосе неуверенность. Здоровый-то он здоровый, но ко всякому детине можно подход найти. Эти переростки тихие и спокойные, если их не доставать.
– Поможешь?
– Помогу. А что делать?
– Понимаешь, мне даже со стула неудобно. Ты здоровый. Давай я тебе на плечи сяду, ты ведро подержишь. Мы эту решетку мигом вмуруем.
– Давай. Только я есть хочу.
– Тебе много надо, – посочувствовал Фрол, хорошенько размешивая раствор. – Ничего, скоро принесут.
– А тебе хватает? – Простаков сразу для себя сделал вывод, что новый его знакомый очень умный и знает намного больше него. Он вообще не такой, как те, с кем ему приходилось сталкиваться до сих пор. От паренька несло хитростью за версту. Угловатая быстрая мимика в сочетании с четкими выверенными движениями делала его похожим на ласку. А ласка – зверь хитрый.
– Мне тоже не хватает. Да разве это еда?
– Точно, – согласился Леха. – Ты сколько прослужил?
Простакову формы еще не выдали и, стоя сейчас посреди камеры в гражданке, о своем сроке службы, который равнялся нулю, он мог и не заикаться.
Фрол подбоченился.
– Один.
– Год?
Валетов прикинул, стоит ли говорить правду. С этим лучше не хитрить, за что-то же он попал сюда…
– День.
Простаков рассмеялся на всю «губу».
– А я десять!
– Дней?!
– Часов! Чего стоишь, лезь на плечи. Будем мою решетку замазывать.
Мимо камеры протопал сержант, сопровождая авторитета из овощехранилища.
– Эй, пидорасы, что это у вас за поза!
Рука у Фрола дрогнула, и он капнул на нос Простакову.
– Извини.
– Ерунда, – машина смерти развернулась от окна и направила оптику на объект.
Сержант Витек заторопил подконвойного:
– Пойдем, чего ты встал. Иди в свою камеру.
– Дай посмотреть, как два запаха трахаются.
Алексей подошел к решетке, не снимая с плеч Фрола. Резким движением он окатил оборзевшего солдатика раствором из ведра, которое держал в руках. Еще не вся жижа коснулась лица нахала, а уже мощная рука, пролетев сквозь прутья, ухватила его и притянула к заграждению.
– Извинись.
Раствор попал козлу в глаза, и он начал истошно вопить, но Леха не отпускал.
– Скажи: «Прошу прощения!»
Еще немного, и голова солдата прошла бы между прутьями, отбросив уши.
Фрол, сидя на плечах, щелкнул по темечку мастодонта.
– Отпусти его! Хватит. Пусть идет глаза мыть!
Леха послушался. Отошел в глубь камеры.
– Валетов, все убрать! – орал сержант, уводя в туалет своего знакомого.
Фрол слез с Простакова.
– Ты идиот! Если он потеряет зрение, тебя засудят лет на десять!
Леха опешил.
– Правда? – Мямля растеклась по его собственным губам.
– Прявдя, – передразнил Фрол.
Решетку они заделали, от раствора все отмыли. С нахалом обошлось. Капитан Смирнов, узнав о происшествии, добавил всем участникам инцидента по двое суток, сержанту влепил выговор.
Больше всех недоумевал Валетов. Ему-то за что? Он сидел на плечах у Лехи и никого не трогал.
После ужина – сечка, кусок черняги, несладкий чай – к Лехе в камеру вошел капитан. Здоровяк удосужился прекратить лежку и сесть на койке.
– Когда входит офицер, надо вставать, молодой человек.
«С чего это он заискивает?»
Простаков встал.
– А вы нас обманули. Еды до ужина нам так и не принесли.
– Извините, больше не повторится, – офицер издевательски расшаркался, делая реверанс. – Вы знакомы лично с генералом Серпуховым?
– С Антоном? – Леха улыбался шире некуда.
Капитан помрачнел. Неужели все так плохо?
– Да, с Антоном.
– Вместе охотились. А что с ним?
– С ним ничего. Заботится о тебе, понял? Лично. Генерал-лейтенант о тебе вспомнил, детина.
– Кто детина, а кто хворостина.
– Разговоры!
– Чего вы кричите?
Смирнов закатил глаза.
– Урод, – прошипел он от полного бессилия.
– Сам урод.
– А-а, ы-ы, ну ладно, – смирившись с неизбежным, капитан, привыкший опрокидывать и ломать всех и вся, спокойно заговорил: – Если бы не генерал, ты бы у меня…
– Или ты бы у меня, – перебил Простаков, находясь на волне душевного подъема и почуяв свободу, чем вызвал очередной заход зрачков за веки.
– Ты направляешься в учебную часть. Будешь сержантом. Командиром отделения.
– Сразу! – воскликнул радостный Леха.
– Через шесть месяцев, – больше никаких эпитетов Смирнов не добавлял. – Будешь химиком. «Зарин Зоманычем».
– А это кто?
– Вот там и узнаешь.
– Там через камеру Фрол сидит. Можно и его?
– Валетов? Ну какой из него сержант?
– Я буду за двоих. Я могу командовать хоть взводом, хоть полком.
Смирнов подошел вплотную.
– Мальчик, ты хозяйством своим научись командовать, когда ему лечь, когда встать, потом поучись лет пять в военном училище.
– Значит, если хрен стоит, то в училище не возьмут?
– Молчать! Забирай с собой этого полудохлого. И катитесь отсюда ко всем чертям!
Валетов не скрывал радости от того, что его выпускают и отправляют в учебку, да еще и с Лехой. Пусть химиком, какая разница. С таким приятелем ему будет легче служить. Лично знаком с генералом, разве плохо?
Отбывающие в часть стояли напротив капитана, оформлявшего бумаги.
Не скрывая улыбочки, Фрол нашептывал на ухо пригнувшемуся к нему сибиряку:
– Со мной в камере пацан сидит. Говорят, что он десять килограммов масла украл, но в это я не верю. Он волшебный…
– Как это?
– Чудной значит.
– Дурачок, что ли?
– Ну, типа того. В части его обижают. Попроси, чтоб задержали здесь подольше. Ему тут лучше.
– Товарищ капитан.
– Чего.
– Подержите соседа Фрола подольше. Его в части обижают. Ему здесь лучше.
Капитан перестал писать и задумался.
– Запросто. Держать – не отпускать. Если он еще расскажет, кто его обижает.
– Ему в санаторий надо.
– Ну-ну, может, тогда и в санаторий устроим.
Ехать никуда не пришлось. За новобранцами, успевшими ознакомиться с современными реалиями гарнизонной губы, пришел маленький, ростом с Фрола, сержант с двумя фуфайками под мышкой.
Нагловатая, со вздернутым курносым носом физиономия щеголяла ярко-красными губами, прямо как у девушки. Афганка, осветленная хлоркой, ладно сидела на крепком торсе, укороченные кирзовые сапоги сверкали, кепочка отутюжена, звездочка на лбу горит. Почти как у Пушкина: «…месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит…», но то про Царевну Лебедь сказано.
