Михаил Савеличев
Проба на излом

Кромечник

– Ты это читал? – Кондратий вытащил из портфеля два журнала – «Ангара» и «Байкал» – положил на стол. – Опубликовали поначалу в малотиражке «Разведчики будущего», потом предложили в журналы. Малотиражку мы благополучно прохлопали, а журналы отловили. Заложено закладками.

Я беру, листаю, отдаю.

– Читал. И что? Хорошая фантастика.

– Вы там в Спецкомитете вообще от реальности отвалились? – Хват схватил верхнюю книжицу и сунул мне под нос так, что пришлось откинуться назад. – Вот это – про детей с необычными способностями. А эта, – он ударил кулаком по второй, – про то, что делает эволюция с людьми.

– Не преувеличивай, там о другом. К тому же идеи витают в воздухе. Все об этом пишут. И даже фильмы снимают. Про полет на Марс, например.

– Марс меня не интересует, – отмахнулся Кондратий. – Это все научная фантастика, а точнее – фантастика ближнего прицела. А здесь – серьезно. Это шпионаж, шпионаж будущего.

– Слушай, – говорю примирительно, – пусть так. Шпионы будущего. Прекрасно! Но от меня что хочешь?

Он не ответил. Достал папиросу, размял, прикусил, чиркнул спичкой. Посмотрел.

– Так-так-так, – тянусь к журналам, беру один. – В кое веке кромечники обратились в Спецкомитет за помощью. С чего такая честь?

– Во-первых, это ваша епархия, – Кондратий выпустил густую струю дыма, – а во-вторых, нужен кое-кто необычный. Для подстраховки.

– Значит, они в Братске?

– Братья в Братске, – усмехнулся Хват.

– И тебе нужен мой воспытуемый?

– Назовем так.

– И что ты будешь делать?

– Ты действительно хочешь знать?

– Напугаете?

– Проведем профилактическую беседу, – поправил Кондратий. – Попытаемся наставить на путь истинный. В конце концов, писать про изобретение трактора на атомном ходу тоже очень интересно.

– Вот только читать – мучение.

– А это как написать, – хладнокровно сказал Кондратий. – Талантливо или бесталантливо.

– Думаешь, согласятся?

Он пожал плечами.

– Всегда есть альтернатива. Писать в стол. Ждать десятка два лет, пока пройдет срок давности, и тогда выйти в тираж.

– Все-то у вас просто, у кромечников.

Кондратий поморщился.

– То ли в Спецкомитете – сплошное благорастворение воздухов. Как, кстати, поживает Страна ЛЭПия? Воюете?

– Не мы начали, – говорю. – У нас – атомная энергетика, у них – гидроэнергетика. И вместе нам не сойтись.

– Да, наслышаны, – усмехнулся Кондратий. – Гидромедведь так просто свое царство не отдаст. Закон – тайга, медведь в ней царь. Да и в фаворе они, вон какими темпами развиваются. Один только Ангарский каскад чего стоит. И Братское море.

– Звучит как братская могила, – разговор перестаёт быть томным, но чувствую – Кондратий приехал в том числе и за этим. Прозондировать почву. Войти в курс. Измерить напряжение. Напряжение? Изволь. – Им волю дай, они на дно всю Сибирь опустят, как Атлантиду. Слыхал о Матёре?

– Это откуда старики отказались уезжать? Островок какой-то?

– Вот-вот. Деревенька на острове. Погост. Дерево еще какое-то вековечное у них росло.

Хват достал очередную папиросу, размял курку:

– Только не говори мне, что они эту Матёру на дно вместе с жителями пустили…

– Темная история, – тоже берусь за папиросу. – Никто толком не разбирался. Но пугалку из нее сделали – будь здоров. Чтоб никому неповадно.

– Атомная энергетика – тоже не подарок, – сказал Кондратий. – Станция рванет, мало не покажется.

– Типун тебе на язык, – искренне. – Не допустим. Не позволим.

– Гидроэнергия, атомная энергия – прошлый век, – морщится Кондратий. – Вот генераторы Козырева – это будущее. Я пробиваю начальство перейти на них.

Извлекает из бездонного портфеля совсем неожиданные вещи – весы, гироскоп, набор гирек и поглотитель вибраций. Уравновешивает раскрученный волчок, подключает виброгаситель. Идеальное равновесие. Дальше следует серия чудес – растворяем сахар в чае – равновесие нарушается, добавляем лимон – равновесие нарушается.

За такие фокусы не грех и выпить.

Кондратий налил водки, хрустнул огурцом и сообщил, словно невпопад:

– Мир в смешанном состоянии, понимаешь? Будто некто должен сделать решающий выбор, но не хочет или не может… Вот и существуем, словно кот в ящике, то ли мертвы, то ли дохлы… Они мне нужны для формирования позитивного образа будущего. И, что важнее, – диагностики. Чтоб у вас станции не рвались, а Матёры на дно не уходили.

От его манеры неожиданно перескакивать с темы на тему в разговоре отвык, поэтому несколько секунд соображаю – к чему он?

– Братья? – И вспоминаю: в училище нас с Кондратием принимали за братьев. Кастор и Поллукс, тоже мне.

– Ага. Они, может, и не великие писатели, но у них есть то, что нам крайне необходимо. Понимаешь?

– Воображение? – предполагаю.

– Печень, – серьезно сказал Хват. – Нам нужна их печенка, которой они ощущают общественный запрос. И если после книг о счастливом коммунистическом будущем они вдруг сочиняют махровую лемовщину-кафкианство, для нас это сигнал. Тревожный звонок. В обществе происходит нечто нехорошее, нужны неотложные меры. Заворачивать гайки. Или спускать пары.

– Птички в клетке, – Кондратий посмотрел вопросительно. Поясняю: – Шахтеры использовали птиц для определения скопления метана. Который мог рвануть и уничтожить всю шахту. А птицы его хорошо чувствуют.

– Птички в клетке, – повторил Хват, хмыкнул, хрустнул огурцом.

Пули будущего

– И сколько мы должны будем все это скрывать?

– Не понимаю, – Кондратий закурил. – О чем ты?

Смотрел в окно на кольцо Мира, по которому движется переполненный автобус.

– Вот это. Наши литерные города. Группу советских войск на Хоккайдо. Полет на Марс. Или про Марс уже знают?

Кондратий хмыкнул, стряхнул пепел в блюдце.

– Для этого все и делалось. Чтобы до поры до времени никто ничего не знал. И не догадывался. И даже в сборнике Фантастика-1967 не прочитал. Корабль с непроницаемыми переборками. Помнишь?

Как не помнить. Эту байку даже Иванне рассказывал.

– Ты ведь понимаешь – иначе не получится. Модельные расчеты…

– К черту расчеты! – Хлопаю ладонью по столу. – Люди – вот в чем вопрос. Выдержат они такую нагрузку? Все эти годы нехватки, нищеты, когда капиталистические страны будут обходить нас по производству жратвы, тряпок, приемников, телевизоров? Ведь они когда-то спросят – а чего ради?! Ради чего Советская власть, если я, рабочий бригады коммунистического труда, живу в десятки раз хуже рабочего, из которого пьет соки его капиталистический хозяйчик? А ведь они спросят. Обязательно. И что мы им ответим? Предъявим? ОГАС? Полет на Марс?

– Должны выдержать. К восьмидесятому году будем жить при коммунизме, не забыл?

– Да-да, слышал. Только…

– Эксперименты Мао нам не по плечу. Большие прыжки и культурные революции – вот цена отказа от базовой модели построения коммунизма. Но Китай склонен к опасным социальным экспериментам. Не удивлюсь, если через десяток лет они выберут другую крайность – какой-нибудь капитализм с национальной спецификой и под руководством коммунистов. Лучше держаться от них подальше и подольше.

– А если не успеем? Двенадцать – пятнадцать лет – всего ничего. Что тогда?

– Успеем, – сказал Кондратий. – Обязательно успеем. К тому же… Чем черт не шутит? Этих ваших детей не стоит сбрасывать со счетов. Смогли поставить себе на службу атомную энергию, построить Братскую ГЭС. Так неужто с детьми не справимся?

– Иногда мне снится кошмар, что нет, – говорю. – И они не дети, далеко не дети. Они – пули. Пули будущего.

– Как ты сказал? – переспросил Хват.

– Пули, отлитые будущим, чтобы воевать с настоящим.

– Чересчур красиво формулируешь, – покачал головой старый товарищ. – Что мои разведчики будущего. Пуля из будущего для разведчиков будущего – самое то. Я вообще думаю, что никаких братьев нет… это один и тот же человек, только из двух разных будущих… Они тут давеча такое насочиняли… когда завершат, пришлю экземплярчик для прочтения. Ну и что?

– Ты ведь знаешь, по всем нашим разработкам спецконтингент проходит как «дети патронажа». Дурацкое название, французщиной отдает. Я так и не смог докопаться, кому первому оно пришло в голову. Не по-нашему, не по-простому – спецдети, хотя бы.

– Спецдети, – Кондратий словно на вкус попробовал словечко. – Хреново, доложу тебе, звучит. У вас в Спецкомитете все с приставкой спец-. Даже борщ в столовой, наверное. А дети патронажа… свежо.

– Свежо должно быть летним утром. Ну, да не суть. Патронаж – патронташ. Понимаешь? Вот это меня и зацепило, что ли. Эти дети, на самом деле, – пули. Мы их можем разглядывать, можем разобрать, порох высыпать и поджечь. Можем по капсюлю долбануть. Но вот оружия, обоймы, в которую можем их зарядить, у нас нет. У будущего – и оружие, и обойма. И дети в эту обойму снаряжены, один к одному, один к одному, один к одном, – приговариваю и отстукиваю по столу. – И оружие это, пистолет – к виску нашему приставлен. Мы еще трепыхаемся, кропчемся, что-то доказать силимся, а пистолет-то – вот, у виска. И будущее его в любое мгновение применить может.

– Тебе книжки писать, – покачал головой Кондратий. – Научно-фантастические. А лучше кота завести, чтоб живая душа в квартире.

– Есть у меня кот, – отмахиваюсь. – Я его и не вижу, только слышу – жрет, мявчит и в лотке скребется… не в этом дело… Нам нужна ответка. Нам тоже необходимо оружие для пуль, которое мы этому будущему к башке приставим. Оно – нас, а мы – его. Все по-честному. Без дураков. Как с Америкой – они нас за яйца атомными бомбами держат, так и мы у них то же место мозолистой рукой сжимаем.

– Политика гарантированного взаимоуничтожения, – сказал Хват. – Как ты только можешь быть вивисектором – не понимаю…

– Не воспринимаю их людьми. Они – животные, лишь до поры обладающие разумом, чтобы прикидываться нами. «Остров доктора Моро» читал? Нейтрализовать животное проще.

– А ты не боишься однажды столкнуться с чем-то, что только будет казаться дитем патронажа, а на деле – совершенно иное, с чем ни ты, ни весь твой Спецкомитет не натасканы бороться?

– Прекрати пересказывать мои собственные кошмары, – говорю зло и опрокидываю рюмку.

Разведчики будущего

– Что за станция такая – Бологое аль Ямская? – спрашивает первый брат, входя в кафе «У Бори и Аркаши».

– А с платформы говорят: «Это станция Зима», – второй брат толкнул первого, замершего на пороге и осматривающего переполненный зал.

Кафе – звучит гордо. На деле – забегаловка для работяг. Со стойками вместо столиков, разваренными пельменями и бульканьем «мерзавчиков», втихаря разливаемых под столом, где на крючках висят авоськи. Братья осматриваются. Осматриваю их. Точно знаю – они выберут нужный столик. Эти высотники-монтажники – только-только с пылу, с жару стройки, неотличимые друг от друга, в спецовках, широких ремнях с цепями, запорошенных очках, которые почти одновременно снимают, протирают чистыми платочками.

Делаю вид, будто вылавливаю особо разваристый пельмень из жижицы под названием бульон.

– Свободно? – первый.

– Не занято? – второй.

Для порядка хмурюсь, словно вспоминаю – не зарезервировал кто столик, потом мотаю головой. До Лизы Саровой мне, ой, как далеко в актерском мастерстве.

– Благодать! – первый.

– Мы не очень помешаем? – заботливо второй.

– Кушать никто не запрещает, – буркаю. – Только рычаги не расставляйте.

– Какие рычаги? – переглядываются.

– Вот эти, – показываю и расставляю шире.

Аркаша и Боря смеются.

– Нет-нет, локти мы на стол не ставим, – говорит Аркаша.

– Не учителя еще, – добавил Боря. – Недавно к нам? Мы вас раньше не примечали.

А как догадались, что к вам, чуть не ляпаю, но тут же соображаю: на стройку Братской ГЭС.

– Ага, взяли на основные сооружения.

– Нет-нет! – машет руками Аркадий. – Прозреваю будущее – ждет тебя дорога дальняя, трефовая дама и пиковый король! И никаких основных сооружений!

– Мы это знаем, – кивнул Борис. – Мы, скажу по секрету, тоже из будущего.

– И как будущее?

– Светло и прекрасно! – восклицает Аркадий.

– Темно и ужасно! – вторил Борис.

– Как так может быть?

– Мы из разных будущих, – говорит Аркадий.

– Более того, мы вообще один человек, – пояснил Борис, еще больше запутывая.

– Человек один, но из разных будущих, вот и получилось нас двое. Парадокс кайронавтики.

– Поэтому мы не в силах предотвратить грядущее – то, что меняет один, другой исправляет… Вот и решили – выдать себя за братьев и заняться общественно полезным трудом.

– Путешествия во времени – парадоксальная штука. Вот так ненароком убьешь собственных родителей… – начинает Аркадий, но Борис ткнул его локтем:

– Балда, кому в голову придет убивать собственных родителей?

Мне. Но благоразумно умалчиваю.

– Всяко бывает… Я говорю – не-на-ро-ком! По ошибке или вообще – случайно. Раздавил бабочку, а машина с дедушкой под откос свалилась…

Пока балагурим и шуткуем, подлетает официанточка. Здрасте, да что угодно, да давно не виделись, не изволите откушать?

– Что можете нам предложить, Альбертина? – щурится Аркаша. – И когда откроете нам свою великую тайну?

Альбертина плечиком дергает, румянцем заливается, хихикает, передничек оправляет. Смотрю широко открытыми глазами. Это не Принцессу на сцене играть. Тут талант нужен.

– А где ваша сестра Эйнштейния? – поинтересовался Боря и подмигнул.

– О чем вы такое говорите, – жеманится Альбертина, – не сестры мы вовсе, она мне в бабки годится, товарищ хороший.

– Ах, Альбертина, Альбертина, – качает головой Аркаша, – не желаете раскрыть свою страшную тайну. Нам, писателям-фантастам, которых пельменями не корми, дай рассказик в «Знание-сила» тиснуть.

– Хороший бы получился рассказик, – кивнул Боря. – Теория относительности ныне в почете. Всё, понимаете, Альбертина, в мире относительно.

– Ой, – вскрикивает Альбертина, – ну, что вы такое говорите, наказники!

– Видишь ту даму бальзаковского возраста? – нарочито шепотом говорит Аркаша и показывает пальцем.

– Вижу, – отвечаю, – а что за возраст такой?

– Возраст нашего пространственно-временного континуума, – объяснил Боря.

– Альбертина, – говорит Аркаша, приобнимая смущенную официантку, – из другого пространственно-временного континуума, скорость движения которого относительно нашего была столь велика, что ее возраст оказался в два раза меньшим, чем у сестры-близнеца. Так ведь, Альбертина?

– Ну вас, – Альбертина вырывается и почти убегает. В другой пространственно-временной континуум.

– Парадокс сестер-близнецов, – сказал Боря.

– Опять девушку смущаете, охальники? – Дама бальзаковского возраста выросла у нашего столика.

– Эйнштейния, здравствуйте! – с преувеличенной радостью восклицает Аркаша.

Но Эйнштейния лишь обмахнула столешницу грязной тряпкой, попутно чуть не сметая тарелку, которую успеваю поднять.

– Как ваше здоровье? – вежливо спросил Боря.

– Не дождетесь, – буркнула Эйнштейния. – Все люди как люди, пельмени поели, шкалик разлили и обратно – на стройку. А вы тут рассиживаетесь (– Расстаиваемся, – поправляет Аркаша, но официантка не заметила), разговоры какие-то затеваете, девчонок смущаете. Может, у вас в Бологом так и принято, а у нас, в Братске, все люди – братья и товарищи.

– Даже сестры? – уточняет Аркаша.

– Даже черт с собакой, – отрезала Эйнштейния.

– Понимаешь, – сказал Боря, когда вновь остаемся втроем, – мы давно обратили внимание на невероятную схожесть Эйнштейнии с Альбертиной. Кто-то мог бы подумать, что они мать с дочкой или бабка с внучкой, но воображение не терпит легких путей.

– Классический парадокс близнецов, – Аркаша машет Альбертине. – Если одного близнеца посадить на фотонную ракету и отправить в релятивистское путешествие, то для него время будет течь гораздо медленнее, чем в нашей системе отсчета.

– На Земле, то есть, – пояснил Боря. – Вот смотри…

– Никаких уравнений! – восклицает Аркаша и прихлопывает тетрадку Бори, которую тот достал из кармана. – Объясняем на пальцах. Как в научно-популярном фильме.

И они принялись объяснять.

– Вопросы есть? – спросил Боря, когда они заканчивают.

– Есть, – говорю. – Откуда у Альбертины релятивистская ракета?

– Вот! – поднимает палец Аркаша. – Вопрос вопросов!

– Если говорить честно, мы не знаем, – признался Боря. – Но есть фантастическая гипотеза.

– Похищение, – страшно шепчет Аркаша.

– Инопланетной цивилизацией, – еще страшнее добавил Боря.

– Меня всегда удивляло – как люди воспринимали Землю плоской, да еще со слонами и черепахами, – вдруг объявляет Аркаша. – Что, если все так и было?

– Как? – изумился Боря. – Уж не хочешь ли сказать, будто Земля и впрямь была плоской и стояла на дурацких слонах?

– Именно, – тычет в его сторону вилкой с насаженным разваристым пельменем Аркаша. – Я называю это сильным антропным принципом. Вселенная создана так, чтобы полностью соответствовать возможности существования в ней человека. Физического существования, уточняет слабый антропный принцип. Но человек – не только организм. Это еще и – мЫшленье, – Аркаша стучит пальцем по лбу. – Понимаете? Значит, что?

– Что? – спрашиваю, ибо уже соображаю – кому все это говорится, ведь между собой они эти темы тысячу раз обсудили, обсосали, обточили, а теперь разыгрывают хорошо отрепетированный спектакль.

– Меняется мышление – меняется и вселенная. Мироздание первобытного человека – совсем не то, что мироздание древнего грека, и, тем более, человека эпохи Возрождения. И мир человека коммунистического завтра будет отличаться даже от мира социалистического сегодня. Там будет не только человек коммунистический, там будет коммунистическая физика, коммунистическая социология и, даже, коммунистическая биология! Поэтому не стоит смеяться над представлениями древних, мол, Земля плоская, солнце вращается вокруг нее, а звезды – хрустальная сфера с огоньками, что на твоей елке. Для них все так и было.

Извлечение двоих

– Как вы пишете вдвоем? – спрашиваю. – Наверху?

– Очень просто, – говорит Аркаша. – Во-первых, сверху далеко видать, до самого будущего. Во-вторых, ничто не мешает думать.

– Мы и думаем, – подхватил Боря. – Кричим другу другу сюжет, отдельные фразы. Кому фраза не нравится, тот предлагает свою. Слово за словом. Предложение за предложением.

– А потом приходим сюда и записываем, – Аркаша хлопает по тетрадке. – Единственная проблема: пишем неграмотно. Даже в вечерней школе у нас правильнописание хромает.

– Не подумай плохого, – подмигнул Боря. – Оно есть, это правильнописание. Но хромает. На обе ноги.

– И что вы видели в будущем?

– Тебя! – хором отвечают братья, переглядываются, смеются.

Альбертина возвращается, расставляет тарелки с разваристыми пельменями. Наверняка, Эйнштейния постаралась зачерпнуть поглубже из огромной кастрюли, в которой они готовятся.

– Вот, записывай: «Я их вижу – мне время тех дней не застит, не прячет во мгле….» – нарочито громко начинает Аркаша.

– «Я их вижу: широких, красивых, глазастых на мудрой Земле!..» – подхватил Боря.

Тетрадка нетронутой лежит на столешнице.

Братья замолкают, смотрят друг на друга.

– Ты чего, Роберт?

– А ты, Рождественский?

– Ты пишешь аккуратнее.

– А ты грамотнее.

– Какой толк в грамотности, если каракули? Склифосовский не разберется.

– Могу попробовать, – предлагаю. – И почерк, и грамотность без ортопедических проблем.

– Аллилуйя! – восклицают хором братья и пододвигают тетрадку в две руки. Суют цанговый карандаш.

– Мороз крепчал… – начинает Аркаша.

– Потекли весенние ручьи… – продолжил Боря.

– Молодая графиня…

– Бедный художник…

Записываю.

– Мы написали кейфовать? Кейфовать? Нет, вычеркиваем.

– Напишем проще: и крепко его обняла…

– О чем повесть? – невзначай интересуюсь, выводя слово «крепчал».

– О золотой мухе, – Борис зачерпнул варево, осторожно подул. Сморщил нос: – Такой запах, будто Эйнштейния поставила их варить в первую годовщину исчезновения Альбертины.

– О стране водяных, – поправляет Аркаша.

– Понимаешь, – сказал Боря, – это сатирическая вещь. Или юмористическая. Про то, как два соавтора встречаются в Бологом и сочиняют повесть. А над ними летает золотая муха, их подслушивает и творит говенные чудеса.

– Какие-какие чудеса? – уточняет Аркаша.

Боря уточнил.

– А еще там живет спрут, который играет на аккордеоне. Осемью щупальцами. И релятивистские сестры. И…

– Откуда ты это все взял? – Аркаша смотрит на Борю.

– Здрасьте, Новый год, мы это вторую неделю на проводах обсуждаем.

– Бакалдака! – Аркаша стучит по столешнице. – Мы обсуждаем совсем другое. Понимаешь, это повесть про детей, которые обладают необычными возможностями, и про взрослых, которые их ужасно боятся и поэтому делают еще более ужасные вещи… вот, в первой части должно быть…

– Не пугай мальчика, – прошептал Боря.

Аркаша сбивается.

– Мальчика? Какого мальчика? Очки протри, девица перед нами.

– Иванна, – пользуюсь поводом представиться.

– Вот, – постучал ложкой по столу Боря. – Иван! Понимаешь?

– Какой еще Иван?! Анна, глухомань, Анечка!

И они спорят. Нет, не об их визави – много чести. Иван, Анна – какая разница? Но грех обижаться. Рассеянно листаю полученную тетрадочку, мысленно фотографирую содержимое. А в голову тискаются неподобающие мысли. С девчачьей стороны. О том, что не прочь с ними. «Не прочь» не развиваю, не распутываю до самой остановки «Сосна», ведь они наверняка живут в мужском общежитии.

– Все это тысячу раз было, – говорит Аркаша.

– Мне неприятно писать про этих твоих детей, – оттопырил губу Боря.

– Они не мои, – говорит Аркаша.

– А чьи? Мои? – разгорячился Боря. – Или его?

– Они – наши, – говорит Аркаша. – Мы этот сюжет с тобой вторую декаду обсасываем на проводах. О том, как землеройки пожирают динозавров… метафорически… – Аркаша отхлебывает из тарелки через край.

– Ладно… – вздохнул Боря и тоже приложился к тарелке, – уговорил. Тогда начнем издалека…

– С Хоккайдо?

– Поехали.

Дело пошло. Пошло так бодро, что диву давалось – как здорово у них получается. Наверное, когда сочиняет один писатель, ничего особенного не происходит – сидит человек, карандаш грызет, в потолок смотрит, а потом – бах! – пишет. «Я помню чудное мгновенье…» Или кляузу на соседа, который в это время решил вбить в стенку гвоздь.

Здесь и сейчас все вширь, все настежь. Пишем. Сочиняем. Смеемся. Жутко спорим, брызгая слюной и пельменями, которые окончательно остыли, превратившись в покрытую жиром неаппетитную массу. Один предлагает фразу, другой тут же разнёс ее в пух и прах, но предложил свою, которую ждет столь же печальная участь, но когда кажется, что этому фразосражению не будет ни конца, ни края, вдруг выковывается то, что ни у Аркаши, ни у Бори не вызывает возражения, и предложение записывается в тетрадь счастливым цанговым карандашом.

Особенно ловко сочиняют диалоги.

– Ты за бабу, а я за мужика, – говорит Аркаша.

– Поехали! – подхватил Боря.

В первый раз даже не соображаю, что это не их очередные препирательства, а препирательства героев, пока Боря не толкнул под руку: записывай, мол, давай! Записываю, аж бумага дымится.

И все окружающее куда-то исчезло. Отодвинулось далеко-далеко. Остались только они – братья-писатели, по совместительству монтажники-высотники, да их скромный секретарь, по совместительству – оперативный работник Спецкомитета.

А затем все закончилось.

«Наверное, он выстрелил, потому что мир изменился.»

– Подпиши, – говорит Аркаша, – станция Зима тире Братск.

– И дату – апрель-ноябрь тысяча девятьсот шестьдесят седьмого.

– Мы в апреле это задумали, – поясняет Аркаша, закуривая.

– А в ноябре завершили, – тоже закурил Боря.

Смотрю на ворох страниц перед собой.

– И что с этим делать?

– Читать, – пожимает плечами Аркаша. – Это для тебя.

– Исключительно для тебя, – кивнул Боря. – А продолжение…

– Продолжение сочинишь, – Аркадий, озабоченно смотрит на часы. – Где же они?

– Что хорошо в релятивистском кафе, так это то, что время относительно, – усмехнулся Борис. – Ну, долго еще ждать?

Хлопает дверь, впуская ледяное дыхание улицы.

Дятлов.