Михаил Радуга
Тайна Элизабет
– Как такое можно не заметить сыну Нильса Дора? – съехидничал Ален.
Томас аккуратно опустил глаза на грудь Марии:
– Я бы смог себе больше сделать.
– Ну ты и сволочь! – обозлилась подруга и обижено повернулась в другую сторону, скрестив пухленькие ручки. – Ну-ну!
– А что такого? Сказал, что думал. Я бы больше смог сделать.
– Ты вообще уверен в своих словах? – переспросил широко раскрывший глаза Ален. – Это как можно больше?!
– Да ему вообще не понятно, что надо. Все не так!
Дело в том, что на выпускной школьный экзамен по теории и практике фазы не распространялось правило жестких этических ограничений мутаций, и потому каждый достигал тех временных изменений собственной анатомии, каких мог себе только пожелать в самых смелых мечтах. Всего один раз в жизни парфагонцам можно было легально сделать все, что угодно со своим телом, и это не вызывало осуждения. Затем, без регулярной поддержки из фазы, мутации, как правило, сами полностью пропадали через недели или месяцы, в зависимости от сложности лабораторной работы.
Поэтому авантюрист Ален попытался сделать себя взрослым красивым мужчиной, и ему действительно удалось добиться внешнего сходства с привлекательным тридцатилетним молодым человеком. Необычайно рассудительная Мария, самая успешная ученица в Школе, скромнейшая девушка в потоке, невиннейшее на вид создание, большая надежда своей семьи, сделала себе огромную сочную и упругую грудь, хотя и так была девушкой достаточно фигуристой по своей природе. Но Томас действительно не мог оценить такое ценное и страшно высокое научное достижение, как она ни старалась обратить его внимание. По меньшей мере две из трех девушек именно таким же образом старательно работали над своими лабораторными работами для выпускного экзамена. Стоит ли говорить, что каждая из них пыталась невзначай поинтересоваться у всех привлекательных парней, насколько плохо и неудачно у нее получалось, и какие бы изменения они внесли в проект, будь у них возможность. Как итог, уже несколько недель Томас видел одно и то же, и ему все это порядком надоело. Несложно догадаться, что сам он выбрал шаблон тела рыцаря по подобию трибуна Нильса Дора, что было типично для многих юношей, которые далее надеялись попасть в легендарную Рыцарскую академию и пытались таким незамысловатым образом лишний раз доказать свою пригодность к выбранной стезе.
Настала очередь Томаса, и он с едва сдерживаемым волнением вошел в пропахший геранью кабинет ректора Исаака Ньюртона, принимающего основной экзамен Школы. Томас присел на стоящий в центре просторного помещения стул и морально приготовился к детальному расспросу. За одним столом с внимательно перебирающим бумаги ректором, одетым в черный камзол, сидели еще две учительницы Школы, которые стали практически близкими родственниками за все годы обучения, в отличие от Ньюртона. Отвратительно прилизанные волосы вездесущего ректора и, по совместительству, министра образования, ненавидели абсолютно все парфагонцы от мала до велика. Они были обречены поголовно проходить через его въедливые наставления и придирчивое отношение во время экзаменов на разных стадиях обучения в Школе или Академии. Наряду с удивительно пакостной манерой общения, Ньюртон также обладал не самой притягательной внешностью. Его бегающие и хитрые глазенки смотрели из-под огромного лба, а тонкие, едва заметные губы над маленьким детским подбородком вечно так и норовили выдать какую-то очередную гадость, совершенно не беспокоясь о задетых чувствах невинных людей.
Кроме дорогих сердцу учителей и уважаемого ректора, на будущего выпускника смотрел грозный портрет бородатого и упитанного Альберта Третьего в толстой позолоченной оправе в полстены, а также упирающиеся в высокий потолок книжные шкафы вдоль всех других свободных стен. Томасу тут же захотелось хотя бы просмотреть названия на этих обветшавших корешках явно редких и интересных трудов, не говоря уж о большем. Попав в развитый Парфагон и быстро научившись хорошо и бегло читать, он постепенно, год за годом, с жадностью поглощал абсолютно все давно забытые Нильсом книги, которые были в его комнате. Он хотел узнать об этом мире как можно больше и перестать быть таким глупым деревенщиной, как его изначально все недруги обидно обзывали при первой же возможности. В итоге, он безвозвратно пристрастился к увлекательному чтению, и эта шелестящая бумажными страницами, всегда верная любовь больше никогда его не покидала, вне зависимости от его настроения и меняющихся увлечений.
– Лабораторную работу мы, конечно, принимаем, – начал своим писклявым голосом Ньюртон, с любопытством разглядывая крупный, хотя еще и не совсем рыцарский торс Томаса. – Правда, я бы на твоем месте попробовал что-нибудь иное.
– Спасибо! – глубоким довольным басом ответил улыбающийся Томас, хотя не совсем понял смысла второй фразы.
– Знаешь, это весьма удивительно, что тебе удалось достичь такой мутации, и что ты вообще можешь так хорошо сразить. Не напомнишь, кто были твои настоящие родители?
– Отец был очень известным охотником под Салепом, – гордо ответил бывший селянин, – а мама хлопотала дома по хозяйству.
– Странно… – ректор вопросительно посмотрел на сидящих рядом учителей, но те лишь улыбнулись, пожав плечами. – Очень странно.
– Я старался оправдать оказанное Парфагоном доверие.
– Похвально. Что ж, теперь расскажи нам все существующие на данный момент способы применения фазы, кроме анатомических и физиологических мутаций, что мы на тебе уже увидели, – важно произнес ректор и откинулся на спинку кожаного кресла, пристально смотря в глаза своего очередного выпускника, словно голодный филин на беспомощную полевку.
Наполнив свою широкую грудь воздухом с умиротворяющим специфическим ароматом стоящих на длинном подоконнике горшков с цветущей красной геранью, Томасу потребовалось не меньше десяти минут, чтобы только вкратце перечислить все способы применения фазы, которые он узнал на практике в Школе. Изучив техники перемещения и нахождения объектов в фазе еще в начальных классах, дети сразу приступали к путешествиям в ней по удивительным местам Селеции, бесконечному небосводу и лабиринтам времени. Затем они познали встречи с людьми в фазе, родственниками и друзьями, знаменитостями и историческими личностями, причем, не важно – живыми или мертвыми. Далее они углубились в относительно простые способы применения фазы для раскрытия творческих навыков, реализации явных и скрытых желаний, избавления от скованности в поведении и решения других тонких душевных проблем и недугов, а также развлечения и еще много чего другого. В старших классах Томасу также рассказали, что фазу можно использовать для получения новых знаний и решения нетривиальных задач, но этот раздел науки был скверно изучен, поэтому такими недоработанными техниками было строго запрещено пользоваться простым парфагонцам, дабы нечаянно не навредить себе и окружающим.
Удовлетворившись точным ответом, учителя спросили Томаса о всех методах и техниках создания состояния фазы, другими словами, о способах входа в нее. Ввиду того, что ему было сложнее других освоить фазу сразу по многим причинам, эту тему он наверняка знал лучше всех иных учеников Школы. Сначала он рассказал о непрямом методе, когда различные алгоритмы техник применяются на пробуждении. Именно таким образом у него получилось попасть в фазу в первый раз. Потом он объяснил прямой метод, осуществляемый без сна, который ему до сих пор давался сложнее всего, впрочем, как и многим другим. Далее Томас поведал о всех тонкостях техник осознания во сне, что тоже считалось одним из вариантов достижения фазы. Закончил же он свой ответ перечислением всех неавтономных способов, включая различные механизмы, разнообразные вспомогательные растительные вещества и даже используемую в самых редких случаях работу в паре с партнером.
Затем еще около получаса, незаметно пролетевшего, словно считанные минуты, распаленный Томас воодушевленно рассказывал о техниках углубления и удержания фазы, перемещения и нахождения объектов в ней, парадоксальных принципах управления ее пространством и его удивительными свойствами. Наконец, спросив еще несколько хитрых вопросов, дотошный ректор все же удовлетворился исчерпывающими ответами:
– Хорошо, Томас Юрг, – смотря в бумаги, пропищал он, – а где ты сейчас находишься?
– У вас в кабинете.
– Томас! – не выдержала одна из учительниц.
– А! В фазе нахожусь.
– Да? Это почему же? – поднял глаза Ньюртон.
– Потому что мы всегда в одном и том же месте. Фаза – это та же повседневная реальность, но с отключенной стабильностью пространства и утерянной связью с другими людьми.
– То есть, прямо сейчас вокруг нас фаза?
– Да, но стабильная. Реальность без стабильности объектов – это фаза, которой мы обучались в Школе, а стабильная фаза – это привычная реальность, в которой мы сейчас находимся.
– Хорошо. Почти понятно объяснил, но учителем я бы тебе тоже не советовал быть. Ставим отлично?
Ньюртон посмотрел на учителей и затем поставил подпись в изобилующий пометками аттестат своего очередного выпускника.
– Спасибо, ректор!
– Вот твои документы, – протянул бумаги и свою худую руку утомленный Ньюртон. – Удачи!
– Спасибо еще раз! – пожал Томас его обмякшую руку, получив необходимую для зачисления в Рыцарскую академию оценку.
* * *
Ближе к обеду следующего дня, который выдался солнечным и ветреным, взволнованные Томас с Марией и Аленом стояли в синих выпускных мантиях и квадратных академических шапочках на главной площади Школы, ожидая праздничную речь ректора. Чуть в стороне за действом наблюдали счастливые родители выпускников и их близкие, в числе которых пришли порадоваться за Томаса не только Нильс и его сестра Маргарита, но и верный друг семьи Ричард. Как и полагается в таких торжественных случаях, гости были в лучших парадных костюмах, а привлекающие всеобщее внимание рыцари в начищенных доспехах и выстиранных синих накидках. По центру площади возвышалась украшенная душистыми весенними цветами скульптура Альберта Третьего. По ее периметру над головами были развешены разноцветные флажки, протянутые через кроны вековых дубов, колыхавшихся в порывах ветра, а над всем этим грозно нависало главное здание Школы с башней и флюгером.
Наконец, под пронзительные звуки фанфар на украшенный дорогими тканями невысокий помост поднялся Ньюртон в черном камзоле и такого же цвета колготках, облегающих его худые как спички ноги, обутые в модные черные туфли с длинным носком. Он еще сильнее прилизал свои волосы обслюнявленной расческой и подошел к деревянной трибуне, стоящей на фоне синих флагштоков с гербом Парфагона в виде двух пересекающихся колец:
– Да здравствует король!
– Да здравствует Парфагон! – завопили молодые люди.
– Приветствую вас, выпускники 961-го года и их близкие! – начал он своим писклявым голосом под дружные возгласы собравшейся толпы. – Вот и настал печальный и одновременно радостный момент нашего расставания. С одной стороны, мы больше не будем видеться с вами так часто, как раньше, но зато Парфагон получит новых полноценных подданных короля и храбрых защитников Стены…
– Я поражен тобой, – прошептал Ричард на ухо Нильсу. – Он уже без пяти минут один из нас. Кто бы мог подумать!
– Кто-то мог подумать, – подмигнул ему приятель, обняв за плечо растрогавшуюся сестру: – Если честно, я сюда только на лабораторные работы пришел посмотреть. У тебя случайно в следующем году никто из знакомых не заканчивает Школу?
– Ты Джавера не из зависти ли поймать хочешь? Он там – не раз в год, как мы, а с утра до вечера этим любуется!
– Каждый день? Может, ну его, короля нашего, а?
– Сбежим?
– А что? Ты только Лиленьку свою не бери.
– Я всегда знала, что он это сможет, – шмыгая носом произнесла Маргарита, не обращая внимания на еле сдерживаемый приступ смеха Ричарда, вытирая от слез свои и без того всегда грустные глаза. – Сколько же он пережил! Бедный мальчик.
– Да, шороху в Академии он наведет, – гордо отметил Нильс, и они все вместе продолжили слушать речь ректора, который когда-то выпускал не только их самих, но и многих их предков.
Когда нудная речь Ньюртона закончилась, академические шапочки под всеобщие ликование были выброшены вверх, а затем прямо на площади началось обильное пиршество и безудержное веселье последнего дня беззаботного детства юных выпускников. Непоседливые Мария и Ален так активно и упрямо пытались расшевелить всегда сдержанного Томаса, что все же смогли его вытащить на танцы и хороводы, что было для него крайне нетипично. Он просто не понимал смысла всего этого и чувствовал себя крайне неловко во время странных ритмичных телодвижений. Ему всегда казалось, что в этот момент все смотрят именно на него и незаметно смеются тому, как неловко и забавно он выглядит.
– Давай же, давай! – пыталась еще больше его расшевелить Мария.
– Что ты делаешь? – безуспешно пытался сопротивляться Томас. – Прекрати.
– Еще, еще!
– Ну, хватит уже!
– Нет, не хватит! – радостно, словно маленький поросенок, взвизгнула Мария, неожиданно повисла на его шее и мимолетно поцеловала в губы. Наконец, осуществив еще год-два назад запланированную провокацию, она тут же побежала дальше танцевать с другими молоденькими девушками, нарочито болтая во все стороны своей тяжелой, достойной самых высоких научных наград и восхищений лабораторной работой.
– Все-таки решилась, – засмеялся Ален, смотря на покрасневшего Томаса, который был не очень рад такому неожиданному происшествию. Только сейчас он до конца полностью осознал, что Мария с самого детства несколько иначе воспринимала их, как казалось, невинную дружбу. Всегда он смотрел на ее отношение к себе как на своеобразную веселую игру и ничего более. Теперь же он понял, что все становилось по-взрослому серьезно, и это могло иметь большие последствия, о которых он еще не задумывался.
После веселого празднования, когда настали сумерки, заскрипели сверчки и опустели тихие опрятные улочки идеального города, выпускники стали расходиться по домам, и Томас, как он обычно делал все последние годы, пошел провожать внезапно угомонившуюся Марию. На этот раз между ними впервые возникла некая интимная напряженность, как ему казалось, и он не находил тему, удобную для разговора, чувствуя себя крайне неловко в такой непривычной ситуации. Девушка же, обняв крепкую и твердую руку своего обожаемого кавалера, наоборот чувствовала почти религиозное спокойствие и обволакивающее умиротворение.
– Завтра поступаешь в Академию? – наконец спросила она, предельно нежно заглядывая в его растерянные глаза, когда они уже стояли у двери небольшого, но аккуратного каменного дома семьи Лури на окраине Парфагона.
– Да. Я этого всю жизнь ждал.
– Я тоже.
– Да? – удивился Томас.
– Конечно. Удачи, мой рыцарь! И спасибо за поцелуи, – сказала Мария, снова быстро прижалась своими горячими и пухлыми устами к его губам, а затем, задорно оглянувшись, шустро скрылась за громко захлопнувшейся дверью.
Вновь опешивший Томас не совсем понял, за что его отблагодарили, ведь, вроде бы, не он был инициатором всех этих поцелуев. Да и вообще, он не знал, что теперь ему делать! Мария с самого начала казалась всего лишь очень близким другом, почти сестрой, и теперь ему было крайне неловко переступить новую грань отношений мужчины и женщины. Имелось в этом что-то неправильное, даже неестественное. Но эти двойственные мысли вскоре вытеснились завтрашним долгожданным поступлением в Рыцарскую академию, ведь совсем скоро он сможет начать мстить мутантам Арогдора за то, что они сделали с его невинной семьей много лет назад. Кроме того, чем больше проходило времени и чем старше он становился, тем сильнее у него укреплялась уверенность в том, что бедная Ирэн выжила, и он сможет ее рано или поздно найти и спасти. Осталось только лишь зачислиться в Академию.
Из-за своих переживаний Томас отвратительно спал ночью, отчего не попал в фазу, так необходимую для поддержания рыцарской мутации. Хотя одна пропущенная ночь или даже неделя критического урона внешнему виду не наносила, он все равно очень переживал и еще хуже мог справиться с усиливающимся волнением.
Как итог, с первыми лучами солнца он уже стоял у аскетически оформленного огромного серого каменного здания с редкими узкими окнами, увенчанного двумя Башнями заточения и тремя стальными щитами в человеческий рост с лаконичной гравировкой простого герба Парфагона. Здание стояло на северной окраине города и примыкало к защитной Стене. Рядом с ним и внутри никого не было и не могло быть еще долгое время, ведь счастливые жители Парфагона вставали значительно позднее рассвета, умело защищаясь от наступающего дня плотными шторами или специальными тканевыми повязками для глаз. Сделав два круга вокруг почитаемой с раннего детства Академии, ее вспомогательных строений и разящих характерным сельским запахом конюшен, Томас уселся под крепкой деревянной дверью с высоким проемом и толстой чугунной ручкой, рассчитанными на могучих рыцарей, а затем неожиданно для самого себя снова провалился в глубокий сон.
Проснувшись спустя несколько часов, он обнаружил у заветного входа целую толпу знакомых лиц из Школы, ведь стать рыцарем было невероятно почетно и к этому стремились практически все молодые люди, которые теперь нервно ждали прибытия судьбоносной приемной комиссии. То и дело в здание входили и выходили разной степени величины молодые мужчины, курсанты Академии, которым уже разрешали носить престижный синий камзол с широкими плечами, а также кинжал на поясе. По их виду можно было легко угадать, на каком из пяти курсов они находились. Причем те, которые только заканчивали первый год обучения были самыми заметными, несмотря на наиболее скромные размеры мутировавшего тела. Их нарочито снисходительные ухмылки и пренебрежительные взгляды смешили и одновременно раздражали всех без исключения, особенно уравновешенных курсантов самых старших курсов, которые внешне не отличались от действующих рыцарей и ожидали скорого распределения по неспокойным гарнизонам у вулкана.
Вдруг толпа абитуриентов оживилась:
– Идут, а ты чуть не проспал, – откуда ни возьмись, появился рядом вездесущий Ален. – Вот было бы смеху!
– И не мечтай, – ответил ему Томас, как ни в чем не бывало поднимаясь на ноги и активно приводя в порядок свою помятую и запылившуюся одежду. – Выспимся в Арогдоре.
Достопочтенная комиссия, состоящая из двух возвышающихся над толпой громадных рыцарей в ранге центурионов, судя по бронзовым жетонам на груди, и того же тщедушного ректора Исаака Ньюртона, быстро продвигалась к заветной двери в Академию мимо умолкших вчерашних выпускников Школы, уважительно освободивших для прохода узкий коридор.
Проходя мимо заспанного Томаса, спросонья едва отдающего отчет в происходящем, Ньюртон вдруг сделал раздраженное лицо, фыркнул и встал напротив. Офицеры в недоумении тоже остановились, как и вся толпа, замерев в томительном ожидании. Бывший селянин почувствовал что-то неладное, и в его глазах внезапно потемнело, а перед взором забегали белые огоньки. Ректор с явным презрением и весельем смотрел на него снизу своими маленькими глазами из-под непропорционально огромного лба. Казалось, если молчание продлится еще хоть одно мгновение, то сердце Томаса полностью остановится от страшного предчувствия.
– Ты что здесь делаешь? – пропищал насмехающийся голос.
– Не понимаю…
– Еще раз спрашиваю: что ты здесь делаешь?
– Я пришел поступать. Рыцари… Академия…
– Ты не можешь сюда поступать, – холодно отрезал Ньюртон, отчего вся толпа ахнула, а Томас отшатнулся назад. – Ты пришлый. Тебе запрещено уставом Академии и по требованиям безопасности Парфагона.
Всегда спокойный Томас даже не заметил, как волнение молниеносно сменилось гневом и агрессией:
– Что вы говорите?
– Ты, правда, этого не знал?
– У меня же есть необходимая оценка!
– Это пра-ви-ла и за-ко-ны, мой глупый друг. Иди домой и прекрати поддерживать запрещенную мутацию. Это разрешено только настоящим ры…
Ньюртон не успел договорить, получив страшный и гулкий удар твердым, словно кремень, кулаком в свою хрустнувшую крохотную детскую челюсть, отчего, аки легкое воробьиное перышко, отлетел на руки удивленных вчерашних школьников, где по-девичьи смешно ахнул и потерял сознание, а может, и просто сделал такой вид. Опытные и сильные офицеры тут же бросились на озверевшего Томаса, не дав ему забить ректора до смерти, и, несмотря на ожесточенное сопротивление, легко повали его на прогретую солнцем брусчатку, плотно прижав шею мечом и проткнув ее чувствительную кожу. Ален хотел было броситься на помощь окровавленному другу, но был остановлен другим лезвием, внезапно появившимся у его растерянного и шокированного лица.
* * *
Проведя пару томительных недель в сырой Башне заточения, находящуюся как раз в здании Рыцарской академии, которая помимо подготовки воинов, брала на себя функции оборонного и полицейского ведомства, поникший Томас был все же освобожден и отпущен домой ко всеобщему обеденному сну одним из теплых дней незаметно наступившего лета. Скандальная история с избиением уважаемого ректора Школы и министра образования наделала много шума в городе, но почти все жители отнеслись с пониманием к существовавшим продуманным законам Парфагона. Сочувствующим людям осталось лишь испытывать жалость к несостоявшемуся рыцарю, и потому они старались не смотреть ему в глаза, когда он шел к дому с потухшим взглядом и изрядно исхудавший. Всю жизнь в городе он ждал момента поступления в Академию, а теперь его планы мести были безвозвратно разрушены у самого их основания, сойдясь в неравном бою с непоколебимым бюрократическим механизмом, перемалывающим судьбы из-за любых незначительных мелочей. Он не мог поверить, что Нильс или хотя бы кто-то из его многочисленных друзей с самого начала не знали, что Томас никогда не сможет стать рыцарем. Но почему они молчали, и все дошло до такого нестерпимо обидного публичного позора и унижения?
Когда он добрался до порога уже давно ставшего родным жилища Доров, его радостно встретила и горячо обняла Маргарита, которая все это время не находила себе места из-за переживаний о несчастном племяннике, вечном страдальце этой жизни. Она тут же заставила его немедленно помыться, хотя он, источая отвратное зловоние, упрямо сопротивлялся, а потом сытно накормила горячим и слегка пересоленным рыбным пирогом, после чего отправила отсыпаться на мягкой и свежей постели в своей комнате на втором этаже. Не пробуждаясь и не двигаясь, Томас мирно проспал до позднего вечера. Проснувшись в наступившей на Парфагон темноте, он зажег свечу и начал собирать в походный мешок наиболее нужные для жизни вещи: любимые книги, самую необходимую одежду, юношеский рыцарский инвентарь, а также небольшой мешочек с монетами, в том числе золотыми, которые были посильно накоплены за несколько лет, чтобы приобрести себе качественный взрослый меч.
В это время из-за Стены вернулся изможденный трибун Нильс Дор и, не снимая покрытые высохшей грязью доспехи, сразу же поднялся проведать своего приемного сына. Войдя в комнату своей бывшей библиотеки, ничего не подозревающий рыцарь попытался на эмоциях обнять Томаса, но тот дерзко оттолкнул его, чуть не свалив с ног, и замер, пристально смотря своим отчаявшимся взглядом исподлобья.
– Понятно, – неприятно удивился Нильс. – Думаешь, я знал. Так?
Однако Томас никак не реагировал и продолжал складывать в походный мешок свои вещи.
– И куда ты собираешься?
– Никуда.
– Думаешь, что я знал и молчал, видя твою мечту? Да?
– Ты не последний человек, Нильс.
– Я боевой офицер! – не выдержал и громко рявкнул обычно сдержанный рыцарь. – Мне насрать на этих штабных крыс и тупых бюрократов! Я с ними редко сталкиваюсь в своей работе. Их жопы трут штаны в Академии, а я каждый день рискую сдохнуть за Стеной. Понимаешь меня?
– И ты не смог ничего с этим сделать?
– Томас, пойми, я все время не находил себе места. Я обошел все инстанции. Я изучил все наши законы. Я был на приеме у канцлера. Но я не нашел ни одного выхода. Мало того, если ты продолжишь сохранять и развивать рыцарскую мутацию, они действительно предпримут жесткие меры в отношении тебя и, возможно, меня самого. Но мы что-нибудь придумаем. Найдем тебе полезное дело. Ты не горячись так.
– Найдем мне полезное дело? – усмехнулся Томас.
– Обязательно! Ты и не такое прошел.
– Не волнуйся: никаких санкций к тебе не будет.
– Конечно, я только о себе и забочусь все эти годы.
– Извини…
– Так что ты задумал?
– Ухожу. Туда, где я смогу встретить мутантов и наращивать силу.
– Все это чушь, и ты не понимаешь, о чем говоришь. Не забывай, твои обязанности гражданина Парфагона действуют и за его Стеной.
– Это не проблема.
Взволнованный Нильс попытался остановить стремительно выходящего из комнаты Томаса, но тот вновь с силой его оттолкнул прочь и непреклонно продолжил свой путь. Трибуну лишь осталось выругаться и отчаянно пнуть книжный шкаф, отчего тот с грохотом рухнул, и старые книги рассыпались по деревянному полу.
Быстро и громко спускаясь на первый этаж, несостоявшийся рыцарь наткнулись на испуганную Маргариту, выбежавшую с кухни на шум сверху:
– Что случилось? Ты куда, Томас?
– Спасибо тебе, Маргарита, за все, что ты сделала, – обняв и горячо поцеловав в лоб добрую рыжую женщину, лишь хладнокровно ответил он.
– Как это понимать? – прикрывая рот рукой, она начала плакать, смотря на спускающегося следом растерянного Нильса.
– Спасибо за спасенную жизнь, Нильс Дор. Я всегда буду обязан тебе. Проси, что хочешь, но сейчас я должен проститься с вами.
– Да ничего мне не надо, дуралей. Не уходи!
– Это невозможно. Прощайте! – выходя за дверь, бросил Томас, которого все еще пыталась остановить ничего не понимающая Маргарита:
– Стой же! Как же ты без нас?!
Томас увернулся от трясущихся рук рыдающей женщины, закинул на плечо тугой мешок и быстрым уверенным шагом направился в сторону тех самых ворот, в которые его ввезли тринадцать лет назад, тяжело раненного и едва выжившего в одном из самых страшных набегов арогдорцев последних десятилетий. На резонный вопрос сторожевого рыцаря о причине столь позднего выхода из города, Томас достал некогда так трудно добытую заботливым Нильсом драгоценную бумагу гражданина Парфагона и отрывистыми рывками разорвал ее в мелкие клочья, медленно опавшие у ног. Рыцарь тут же отдал сигнал, и огромные ворота открылись с переливающимся грохотом и скрипом в мертвой тишине уже заснувшего ленивого города.
– Томас!
Обернувшись, он увидел бегущую за ним в слезах Марию и нехотя остановился.
– Куда же ты? – подбегая, промолвила она, бросаясь ему на шею и целуя мокрыми солеными губами его безразличное лицо.
– Я вернусь в село.
– Что ты там будешь делать?
– Я теперь простой подданный короля и сам найду способ применить свои знания для борьбы с мутантами. Мне больше ничего здесь не нужно. Прощай!
– А я? Как же я, Томас? – не верила своим ушам еще недавно счастливая Мария.
– Еще увидимся. И передавай привет Алену, – лишь мог ответить сквозь застрявший в горле ком Томас, после чего вырвался из тесных объятий и быстрым уверенным шагом покинул жестокую столицу, оставляя в ней горько плачущую на коленях подругу и все несбывшиеся грезы, громко захлопнувшиеся за его широкой спиной вместе с тяжелыми воротами.
