Михаил Попов
Обреченный царевич
Затем он, таким же непонятным образом, дошел до вывода, что лежит он в месте закрытом, укромном и прохладном. Он, конечно, не представлял, высоки ли потолки его убежища, и не ощущал температуру воздуха, но мог бы поклясться, что находится в подземелье.
И сразу вслед за этим явилась простая, чистая мысль – он умер.
Сколько времени заняли эти размышления, никто сказать бы не мог, меньше всего сам размышляющий. Несколько мгновений или всего одно. Эта сторона дела Мериптаха не интересовала, и в этом безразличии он обнаружил для себя нечто похожее на удовольствие. Перестала мучить своей непонятностью кровавая сцена в зале с раздвигающимся лучником. Почему отец набросился с мечом на Апопа, которого боготворил?
Мысль мальчика не успела углубиться в эту область, поскольку бесплотное «я» содрогнулось от понимания – он слышит!
Звуки, вернее искаженные и смутные нечеловеческие шепоты, ползли из окружающей его сознание черноты. Они добирались до него как бы контрабандой, по частям, и не по порядку. Они просачивались сквозь покрывало глухоты, сквозь дырявую в разных местах кровлю, многочисленными, но всегда неожиданными и неуловимыми каплями. Сколько их не лови, все равно не собирается хотя бы один полноценный глоток слуха.
Звуки-калеки, звуки-ленивцы топтались вокруг тоскующего по определенности ума, слишком мало давая пищи для каких-либо выводов, но на один Мериптах все же решился: вокруг что-то происходит.
Он все отчетливее слышал голоса вокруг себя, и его пугало, что в них меньше чинности и божественного равнодушия, чем ему хотелось бы. Могло даже показаться, что боги-бальзамировщики произносят не заклинания, но оскорбления, таков был их тон и напор.
От нетерпения и волнения, охвативших все его маленькое, в одну точку собравшееся сердце, Мериптах начал торопливо произносить оправдательную молитву – «Оправдательную речь умершего».
«Я не чинил зла людям. Я не нанес ущерба скоту. Я не совершил греха в месте Истины. Я не творил дурного. Имя мое не коснулось слуха кормчего священной ладьи. Я не кощунствовал. Я не поднимал руку на слабого. Я не делал мерзкого пред богами».
Он очень опережал ход событий. Как будто он уже оказался перед собранием загробных судей во главе с Ра и ему казалось, что он якобы их даже видит каким-то своим особым, уже неземным зрением. Вот там Шу, там Тефнут, Нут, Нефтида, Геб, Изида, Гор, Хатхор, Ху. В центре Ра, великий, неразличимый пока.
«Я не был причиною слез. Я не убивал. Я не приказывал убивать. Я никому не причинял страданий».
Единственное, от чего страдал Мериптах, что не может поднять правую руку в знак того, что он клянется говорить только правду, ибо не знал, где у него сейчас правая рука.
И в этот момент он услышал страшный вскрик, как будто кто-то был убит рядом с его мертвым телом, что-то с грохотом упало. Отчетливо раздались шаги убегающего человека. В том месте, куда шаги удалились, раздался вдруг целый хор истошных голосов. Отдельные крики своими острыми, нестерпимыми углами прокалывали глухоту и целиком достигали слуха мальчика. «Убийца!» «Нечестивец!» «Негодяй!» Это могло означать только одно: парасхит сделал свое дело и убегает, осыпаемый проклятиями, чрево Мериптаха вспорото, и теперь умершему не о чем беспокоиться. И как бы в подтверждение этой мысли мальчик почувствовал, что куда-то уплывает, в сторону, противоположную той, куда убежал преступный вспарыватель животов. Уплывает благодаря плавной, могучей, безусловно, божественной силе. Меньше всего жалел мальчик об окончательном расставании с миром живых людей.
20
Кто они такие?!
Са-Амон насчитал не менее двух десятков осторожно ползущих по стене фигурок, вооруженных луками. Это не грабители могил, их никогда не бывает столько, это не…
Остановились.
Са-Амон отлично представлял себе расположение всех помещений «Дома смерти». Если эти тихие лучники спустятся по невидимой отсюда стороне стены, то попадут в обширную мастерскую под открытым небом, там изготавливают дешевые деревянные саркофаги для мертвецов среднего достатка. Миновав мастерскую, окажешься перед дверьми склада, где хранятся кувшины с ароматическими маслами и мазями. Достаточно сбить глиняные печати, и ты внутри. А там уже совсем недалеко до подземного зала, где лежит тело мальчика и надевает свою маску Анубис. В том, что эти звездные стрелки явились за Мериптахом, у Са-Амона не было ни малейших сомнений. Он схватился за мочку уха, как бы побуждая голову думать. Прежний план, такой хороший, ясный план – Себеку под хвост! Придумывай что-нибудь, один раз уже наказанная голова!
Мыслям мешал этот непонятный топот, нараставший слева, со стороны ворот. Какие-то сюда скачут всадники. А какие могут быть всадники здесь, в старой столице?
Гиксосы!
Значит, исполнение мечты верховного жреца Амона-Ра о встрече со своим племянником осложняется вмешательством еще одной силы.
Са-Амон схватился за рукоять меча. Это было так же бесполезно, как хвататься за ухо головы. Оставалось только ждать с бессильным любопытством, что произойдет, когда эти спешащие всадники вылетят на площадь перед пылающим входом в «Дом смерти» и увидят, что их тут уже поджидают. Сидящие на стене тоже уже услыхали топот и начали вытягивать стрелы из колчанов. Са-Амон велел своим людям поглубже спрятаться в тень, а сам глубоко вздохнул, чтобы успокоить волнение.
Топот нарастал и даже как будто ширился. По бледным столбам пыли, что бесшумно вставали к вызвежженному небу над отдаленными монументами и гробницами, можно было с некоторым замедлением узнавать точный маршрут конного отряда. Осталось каких-нибудь два поворота.
Заныли натягиваемые тетивы, как будто стая огромных комаров зависла над стеной.
Са-Амон вздохнул еще раз.
И тут из освещенного входа «Дома смерти» выскочил человек и бросился через площадь, как раз в направлении того монумента, за которым затаились посланцы Амона. Впрочем, бросился было слишком сильное слово. Бежать-то он бежал, но не изо всех сил. Скорее, быстро шел, привычно прихрамывая, оглядываясь, как будто кого-то поджидая. И дождался. Из того же освещенного входа вывалилась вслед за ним группа людей, человек в семь-восемь с разнообразными проклятиями на устах. Вслед хромому беглецу летели камни. Камни не долетали, а проклятия без камней бессильны.
Всё, выдохнул Са-Амон, опоздали!
Не только он, но и его спутники поняли это, об этом свидетельствовал их зубовный скрежет. Они были в ярости оттого, что не в силах исполнить приказ великого жреца.
Хромоногий, осыпаемый гневными криками человек, был парасхит, за несколько мгновений до своего бегства совершивший свое ежедневное преступление. На этот раз он вскрыл чрево спящего змеиным сном мальчика Мериптаха. И никакой притворный гнев нанятых плакальщиц и притворных родственников ему не страшен.
Наказание пришло с другой стороны. Едва углубившись в угольно-темный проулок меж стенами двух старинных погребений, хромоногий вылетел оттуда обратно на площадь, спиною вперед, и распластался в пыли. В проулке он наткнулся на въезжающего на площадь всадника. Но победитель парасхита торжествовал недолго. Пущенная со стены, с расстояния в сорок локтей, стрела пробила всаднику шею насквозь. Он бросил поводья, вцепился обеими руками в оперение и быстро-быстро замотал головой, но добился только одного: с его головы слетел кожаный, обшитый медными бляхами шлем.
Вслед за уже убитым всадником на площадь перед «Домом смерти» выкатились, осаживая злящихся, кусачих коней, еще семеро азиатов. Стоило им остановиться, в них сквозь поднятое облако вековой пыли полетели с кратким посвистом десятки стрел.
21
– Когда они ушли, я спустился в зал для бальзамирования. Ни живых, ни мертвых там не было. Сосуды были разбиты, столы перевернуты, священные маски валялись прямо под ногами. Так бывает, когда что-то ищут в спешке или в гневе. Мы осмотрели все другие помещения «Дома смерти», мастерские, кладовые, повсюду яростный разгром. Да, они что-то искали, но не знаю, нашли ли. Я не мог вмешаться, со мною было всего два человека, а у них три полных десятка, и по всему было видно, что военное дело они знают хорошо.
– Да кто они такие?! – нервно дернулся на своем складном стуле учитель Ти, сверля взглядом понуро стоящего Са-Амона. Ответом ему был тяжелый хлопок полотняного полотнища, натянутого меж пальмовыми стволами. Под этим импровизированным кровом на краю островной рощи верховный жрец Аменемхет проводил самые жаркие часы дня, чаще всего в обществе старшего писца Пианхи, молчаливого хитроглазого мужчины средних лет, и своего знаменитого черного колдуна по имени Хека, в которого превратился отмывшийся и подобающе облачившийся недавний учитель Ти.
– Кто они такие и откуда взялись?! – повторил колдун.
Несмотря на то что приказ верховного жреца по вызволению Мериптаха он не выполнил, все же остался при Аменемхете и продолжал пользоваться влиянием.
– Я слышал их речь. Они египтяне.
– Вооруженные египтяне здесь, в Мемфисе, способные стрелять в конных гиксосов?! Скажи лучше сразу, что это Гор Бехдетский вместе с Монту явились туда и поразили нечистых.
Са-Амон мрачно посмотрел на однорукого, соображая, что тут можно сказать.
В этот момент из-за края полотнища появилась виноватая физиономия юноши, младшего писца, одного из помощников Пианхи. Старший писец, испросив почтительно разрешения, удалился и, очень скоро вернувшись, подал с поклоном своему повелителю маленький глиняный, запечатанный темным воском кувшинчик. Аменемхет ничуть не удивился странному подношению и, даже не рассматривая особо, разбил о подлокотник кресла. Среди осколков обнаружился свернутый папирус. Пианхи протянул было к нему руки – чтение корреспонденции входило в его обязанности, – но верховный жрец осадил его взглядом. Сам развернул послание, прочел его два раза. Потом встал и вышел из шатра. Приближенные повскакивали, опрокидывая легкую плетеную мебель.
Аменемхет неторопливым шагом направился в глубь рощи. Попадавшиеся ему по дороге гребцы и жрецы валились коленями и лбами в песок, только один какой-то непочтительный павиан на другом конце рощи вдруг стал выкрикивать визгливые двусмысленности.
Верховный жрец начал не с откровений, а с вопросов. Он захотел выяснить во всех подробностях мнение однорукого, нервного колдуна о возможном нынешнем состоянии Мериптаха. Сон его глубок, но все же отличим от смерти, раз об этом догадались столь многие. Долго ли он проспит? И можно ли его вывести из этого состояния без помощи умений самого Хеки?
Однорукий отвечал уклончиво, громоздил горы оговорок, мол, никто и никогда не проверял, каково совместное действие примененного бальзама и змеиного яда. Распятый прямыми вопросами Аменемхета, взял на себя ответственность за одно утверждение: пока мальчик не будет доставлен в Фивы, он не заговорит. Только там, в своем подвале, среди бесчисленных своих снадобий, корней, солей, магических амулетов и камней, Хека брался ответить на вопрос о дальнейшем пути Мериптаха: выведет ли он его в солнечный свет нашего мира или путь этот проляжет в мир Запада?
Нельзя было понять, доволен ли Аменемхет этим ответом.
После разговора с колдуном он позвал к себе Са-Ра, в чьем ведении были все фиванские шпионы в Мемфисе. Доклад гиганта был прост – в городе все как обычно в эту пору. Дотлевают угарные угли новогоднего праздника, хотя, надо заметить, вокруг княжеского дворца образовался пояс тусклого, ноющего недовольства. Народ обижен тем, как с ним обошелся гость из Авариса. Поначалу изображал из себя подлинного фараона, а потом резко свернул на грязную дорожку обычного варварского хамства. Так всех обрадовал и потешил казнью гнусного мужеложника, а потом наслал своих вонючих конников, выгнал всех вон из дворцовых ворот и даже самыми простыми подарками не одарил. Всем известно, что восточная дельта, а именно там стоит царский город, славится наилучшими лозами, а где хотя бы пара барж с кувшинами для жаждущего люда? Ночью вдоль дворцовых стен бродят группы горожан с трещотками, кричат обидные слова и даже кидают камни.
– Если теперь станет известно, что Апоп не только не привез вина, но и собственноручно убил князя Бакенсети, то может случиться бунт? – ровным голосом спросил Аменемхет.
Са-Ра ответил не сразу. Он посмотрел на Са-Амона, на Пианхи, на однорукого, как бы проверяя, не ослышался ли? Откуда его святейшество узнал об этом. Из только что сожженного папируса?
– Бунт случиться может, – с трудом проговорил Са-Ра.
– Бакенсети не любили в городе, но, узнав об убийстве, таком отвратительном, варварском убийстве, возмутятся. Ничтожные жители старой столицы. Всадники Апопа легко потопят это возмущение в крови. Узнав об этом побоище, восстанут другие города, и с тем же успехом. Вся долина будет еще раз разорена и обескровлена. Египет, и так уже находящийся при последнем дыхании, больше никогда не воспрянет.
Все молчали. Эта мысль верховного жреца была так хорошо и так давно им известна, что они даже не считали нужным еще раз публично соглашаться с нею.
– Надо сделать так, чтобы город ничего не узнал о смерти князя.
Вот эти слова были удивительны. Аменемхет, конечно, велик и возносится силою своего разумения к небесам, но тем не менее нельзя же всерьез желать того, чего достичь нельзя. Никаким заклинанием не повернешь обратно течение Нила.
Верховный жрец усмехнулся, прочитав сомнения приближенных, как если бы они были начертаны самой яркой краской на свежевыделанном папирусе.
– Это можно сделать, потому что у нас очень хороший помощник – Апоп. Судя по тому, что он предпринимает после того, как зарезал Бакенсети, восстания он не хочет. Большой бунт – это всегда большая неизвестность. Даже война, обещающая несомненную победу, его не влечет. Это разумно. Лучше властвовать над страною спокойной и изобильной, чем над страной растоптанной и разоренной. Апоп все сделает сам, мы просто не должны ему мешать.
Приближенные продолжали молчать. Они, безусловно, верили тому, что говорит их господин, но не понимали, что он хочет сказать. Чувствуя это, Аменемхет снизошел еще до одной объясняющей фразы:
– Мне стало известно, что предпринял Апоп. Он сообразил все быстро, поступил правильно. На его месте я делал бы так же.
Са-Амон и Са-Ра вздохнули, смиряясь, что им никогда не постичь глубину размышлений господина и остается просто верить, что он прав. Пианхи покорно опустил голову и его отношение к сказанному нельзя было понять. Только однорукий отреагировал живо. Даже вскочил:
– А-а, теперь я понял, для чего ему нужно было собирать всех придворных и слуг в одном месте и разговаривать отдельно с каждым. Вот почему он приказал передушить всех детей!
Аменемхет резко поднял руку:
– Больше ты ничего не скажешь!
Однорукий замер на мгновение и плюхнулся обратно. Мимо стула, в песок. Пианхи хихикнул. Бритые гиганты опять вздохнули.
– Теперь главное. Мериптаха похитили люди Птахотепа. В этом номе только в отряде у Небамона может отыскаться три десятка приличных лучников. Ты (однорукому) утверждаешь, что здесь, в Мемфисе, они не в состоянии его пробудить. Значит, они попытаются перевезти его в Фивы. Только там они могут надеяться найти потребные средства. Я не удивлюсь, если очень скоро станет известно, что твой (опять однорукому) подвал с колдовскими сокровищами ограблен. Если мальчик очнется и заговорит во дворце Яхмоса, войны не избежать. Даже те, кто доныне покорно прислушивались к моему голосу, перестанут это делать.
Полотнище над головами дважды хлобыстнуло. Аменемхет поднял глаза и кивнул, как будто расценил поведение ткани как совет.
– Да, Са-Ра, распорядись, мы немедленно снимаемся с якоря и поднимаем паруса. Пианхи, разворачивай новый папирус, сейчас я продиктую письмо Апопу. Я расскажу ему, что мальчик жив и скоро его тайком повезут на юг. Думаю, уже сегодня он пошлет быстроходные лодки вверх по течению, и все гарнизоны долины будут предупреждены о перевозчиках спящего тела. А мы предупредим о том же верных нам людей в каждом номе. Долина должна стать непроходимой для людей Птаха с подозрительным грузом.
Аменемхет задумался на несколько мгновений.
– Ты, Са-Амон, сейчас же отправишься в отряд к Небамону. Один. Где он прячется, в какой норе, неизвестно, но ты найдешь его.
– Найду.
– Не надо притворяться крестьянином или ремесленником, откройся ему. Скажи, что хочешь воевать с нечистыми, а я сдерживаю тебя. Отзывайся обо мне уважительно, всем известно, как я ненавижу гиксосов. Сожалей, что я медлю, вот главная причина твоего ухода. Ты должен войти в доверие к нему и выяснить, где находится Мериптах.
– Я найду его и выкраду.
Аменемхет отрицательно покачал головой:
– Этого не нужно. Я думаю, мальчика так теперь охраняют, что выкрасть его нельзя. Ты должен его убить, вот этому никто помешать не сможет.
Са-Амон молчал.
– Ты меня понял? Он слишком теперь опасен, одного его слова достаточно, чтобы началось наводнение, которое окончательно потопит Египет. Очнувшись, он не сможет молчать и не захочет. У него на глазах зарезали его отца. Это первое, о чем он закричит, открыв рот. Это знание должно умереть вместе с ним.
Аменемхет встал и вышел из-под навеса. Направляясь к ладье Амона, он мог уже наблюдать за действием своего приказа. В роще кипела всеобщая, на первый взгляд бессмысленная суета. Кричали писцы, шипели заливаемые водой печи, сворачивались палатки. Неподвижно сидели только павианы на огромном бревне у берега. Их удивляло это внезапное безумие, охватившее толпы сонных тварей в набедренных тряпках.
Аменемхет вошел в беседку, занимавшую среднюю часть палубы.
Снаружи послышались ритмичные команды старшего корабельщика, шлепали подошвы матросов и скрипели веревки, поднимающие широченный главный парус с изображением Амона-Ра, плывущего по водам священного Нила в своей ладье. На парусе изображенной ладьи в свою очередь была изображена плывущая ладья, так что понятие плавания в данном случае возводилось в высшую из доступных разумению человека степеней – третью!
– Смотрите! – громко сказал Пианхи, радуясь возможности обратить на себя внимание. Вышедший из палатки Аменемхет, только что взбежавший на борт Са-Ра и однорукий посмотрели, куда указывала изящная рука, столь умело и живо записывающая на холодном воске и шершавом папирусе вечные мысли и смертные приговоры.
Шагах в полутораста от ладьи показалась из-за выступа тростникового мыса маленькая лодка, предназначенная исключительно для путешествий поперек реки. В лодке стоял человек в странной одежде. Упираясь шестом в близкое дно, он двигался вдоль стены тростника в направлении ладьи. Нет, он был одет не странно, он был одет как гиксос.
Первым отреагировал на его появление главный корабельщик. По его команде десяток лучников выстроился на правом борту, они наложили стрелы на тетивы и приготовились к отражению атаки. Команда «приготовиться» разнеслась мгновенно от одного судна к другому, и теперь у нечистых не получится напасть внезапно.
Аменемхет перевел взгляд чуть вправо, в сторону берега: не видать ли над пальмами клубов пыли, которые непременно подняла бы торопливо приближающаяся конница. Конницы не было. Но даже если она появится, ей еще нужно переправиться через уже немного подпитавшийся водою канал. Так что опасаться следовало только нападения с воды. А там по-прежнему всего лишь одна небольшая двухместная лодка с одиноким гиксосом. К тому же он всячески показывает, что намерения у него самые мирные. Из его жестов можно понять, что прибыл он не для боя, а для разговора. Вот так, периодически неторопливо упираясь шестом в илистое дно, лодка с одиноким варваром приблизилась вплотную к напряженно замершей, ощетинившейся десятками стрел и копий священной египетской эскадре. Было так тихо, что можно было слышать, как зевают обезьяны на другом конце пальмовой рощи.
Гиксос в лодке положил свой шест поперек корпуса и поднял руки, чуть разводя их в стороны.
– У него нет оружия, – сказал Са-Ра.
– Не может быть! – тихо воскликнул колдун, отступая за спины стоящих рядом.
– Я тоже его узнал, – сказал Аменемхет.
Потом вышел к самому борту и громко спросил:
– С чем ты явился ко мне, «царский брат»?
22
Для того чтобы перерезать горло спящему ребенку, много народу не нужно. Са-Амон отправился один.
Во время разлива прямого пути нет. Приходилось месить жидкую грязь, в которую превратились сухие тропки, идущие по вершинам дамб. Досаждало солнце, отражавшееся от поверхности то красно-бурых, то коричневатых, как бы смазанных жиром вод. Близость этой воды не давала прохлады. Крестьяне то и дело смачивали в ней грязные тряпки, используемые в качестве башлыков, но и это помогало мало. Тряпки мгновенно высыхали и от них было больше смрада, чем прохлады. Идти приходилось в сплошном мареве тяжелых неподвижных испарений.
Надо было как-то завести разговор об отряде Небамона, жители ближайших деревень не могли не знать чего-нибудь о нем. Но как это сделать, не привлекая к себе внимания? Святой странник – это не тот человек, что ищет общества вооруженных бандитов, замышляющих что-то против верховной власти, какою бы она ни была. Са-Амону не пришлось напрягаться. Во второй половине дня крестьяне сами завели речь на эту тему. Мол, если придется останавливаться для ночлега, то лучше это делать подле вон той рощи сикомор. Потому что тут неподалеку, по слухам, есть с некоторых пор войско, так что мелкие разбойники, промышлявшие в прежние поры на здешних дамбах, теперь посбегали в другие места. Власть вонючих конников только в городах, а так по дорогам кто только не грабит. Правда, люди Небамона тоже берут небольшую плату за безопасное передвижение, но это даже хорошо. Деньги им надобны для содержания себя в порядке, да и берут умеренно, по дебену с четырех голов, считая вьючные. Зато не бьют никогда и скотину не отнимают. Одно слово – порядок. В лагере у них, говорят, и святилище Птаха теперь восстановлено, на том месте, где было еще до гиксосов. Сейчас это место называется Лисий город, раньше оно называлось по-хорошему, только никто не помнит как. Вон там три пальмы торчат, а за ними озеро треугольное, заброшенное, а вот уже за этим озером тропинка, и если по ней пойти, то, как говорят…
Немало попетляв и навалявшись в грязи, Са-Амон чуть было не прошел мимо нужного места. Остановил его запах дыма, сочившийся сквозь ивовые заросли, стоявшие невысокою стеной по левую руку. Продвигаясь все более осторожно, он пробрался меж висячими прядями ветвей и вскоре уже определил, что перед ним развалины довольно большой загородной усадьбы. Такие строения редко возводились из камня, почти всегда из высушенного на солнце кирпича, поэтому и разрушались очень быстро, стоило хозяевам оставить их без присмотра. Сады выплескиваются за ограду и сливаются с дикой окружающей растительностью, как бы укутывая брошенное имущество. Через каких-нибудь пятнадцать лет загородный дворец неотличим от дикой рощи. В нынешнем своем состоянии это было достаточно удобное место для большой вооруженной шайки. Но не для тайной армии, конечно.
Прижавшись всем телом к стене углового строения, Са-Амон прислушался. То, что внутри идет какая-то человеческая жизнь, он не сомневался, но если это и правда лагерь Небамона, то охраняется он неважно. Все же посланец Амона решил осмотреть строение целиком, для чего следовало его обойти кругом. Что он и сделал, почти вплотную прижимаясь к сильно попорченным временем стенам. Один раз ему показалось, что за ним наблюдают сверху, но это оказался, при более внимательном рассмотрении, не человек, а куст. В одном месте он обнаружил кучу свежих отбросов, захваченную стаей шакалов. Подошел он с подветренной стороны, и они его не учуяли. Чтобы рассмотреть, что творится за оградой внутри усадьбы, надо было забраться на стену или на стоящее рядом дерево. Но деревья тут были слишком чахлые, ни одно не выдержало бы веса крупного мужчины. Пришлось карабкаться по разрушающейся стене. Са-Амону удалось сделать это практически бесшумно. Оказавшись на площадке небольшой башенки, он опять затаился. Присмотрелся. Костер был среди развалин не один, их было пять. На одном что-то жарили, возле других вповалку лежали разнообразно одетые люди. Ни о каком обмундировании тут не могло быть и речи. Кое у кого было оружие. Са-Амон рассмотрел лежащие прямо на земле копья и луки. Но оружие было не у всех. Что это за сборище? Все-таки отряд Небамона? Обычная банда грабителей? Толпа паломников, возвращающихся от святых мест? Но оружие! Со стороны это не выяснить. Надо проникнуть внутрь. Но так вот просто себя не объявишь. Ночью тайно подкравшийся – подозрителен. Надо незаметно смешаться со всеми этими спящими, вряд ли они запоминают, кто тут улегся на землю вчера вечером, и пересчитывают по ночам.
Са-Амон осторожно выломал из саманной стены кусок кирпича и запустил им в стаю шакалов. Те с возмущенным тявканьем кинулись в ночь. Если теперь чье-то внимание и проснется, то будет обращено в ту сторону. Можно было осторожно спрыгивать со стены и пробираться к первой темной норе. Са-Амон осторожно прилег на сухую, колкую землю, успокаивая попутно шумное свое дыхание. Слева от своей головы он обнаружил чью-то заскорузлую пятку, справа из темноты пахло человеческой мочой и по́том. Посланец Амона закрыл глаза, прислушиваясь к окружающим звукам. Когда картина определится, можно будет подумать о дальнейших действиях.
Кажется, в лагере все спокойно.
И тут он почувствовал, что на него кто-то смотрит. В таких случаях не надо спешить, надо тихо приоткрыть веки, тихо, чтобы никого не спугнуть. Приоткрыть и выяснить, что это такое происходит. Если это один кто-нибудь, слишком любопытный, он будет бесшумно задушен, и никто из спящих рядом не проснется.
Но когда веки достаточно разомкнулись, Са-Амон понял – положение хуже, чем он себе представлял. Он увидел над собою сразу несколько высоких темных фигур и несколько направленных в грудь копий. Острия их почти касались кожи. Было понятно, что, если он даже кашлянет, копья его проткнут.
23
– О тебе доносили мне, и не раз – ты величайший из мастеров в искусстве убивать. Ты поражаешь и железом, и бронзой, и костью. Ты можешь лишить человека жизни и деревом, и веревкой, и водой. Голыми руками тоже способен убить.
Вода мирно журчала за бортом. Мягко и почти бесшумно вздувался и провисал полотняный навес над беседкою посреди палубы, поскрипывали кормовые рули в уключинах. В беседке находилось два человека. Верховный жрец Амона-Ра внимательно смотрел в длинное, серое, с глубоко утопленными под надбровные дуги и ничего не выражающими глазами лицо. Взгляд его то и дело сбегал вниз по фигуре и останавливался на руках Мегилы. Они были прикованы к подлокотникам кресла широкими бронзовыми обшлагами, такие применяют в храмовых подвалах при некоторых пытках. Речь Аменемхета призвана была объяснить, почему пришлось прибегнуть к такой предосторожности. Но, даже более чем надежность металлических пут, верховного жреца волновал вид огромного перстня на правом указательном пальце непрошеного гостя. В массивной оправе из очень чистого золота помещался большой квадратный камень. Даже не отражая прямых лучей, он переливался глубоким, могущественным огнем. При малейшем шевелении пальца он порождал на поверхности несколько синих и белых искр, заставлявших Аменемхета ощутить холод под ложечкой. До того как стать верховным жрецом, он был хранителем храмовой сокровищницы и многократно держал в руках все каменья родной земли и сопредельных стран. И агат, и оникс, и сердолик, и гранат, и бирюзу, и даже зеленый волшебный берилл. Камень гостя, несомненно, был самого драгоценного рода, и бывший хранитель сокровищницы ни разу до этого не видал такого.
– Я пришел к тебе по своей воле. И не для того, чтобы убивать тебя или кого-то из твоих людей.
Аменемхет ответил не сразу. Он чувствовал, что этот серолицый человек, обладатель перстня, столь волнующего воображение, говорит правду, но эта правда ничего не объясняет.
– Мне, слуге Амона Сокровенного, приходится иметь дело с делами непростыми и запутанными, но, даже призвав на помощь все свои способности к соображению, я не в силах представить себе причину твоего появления здесь. Может, «царский брат» просто прибыл в гости?
Аменемхет не выносил такую плебейски шутливую манеру выражаться и страдал, что небывалая ситуация вынуждает его прятаться за этой дешевой ширмой.
Мегила был явно не расположен играть в словесные игры.
– Я здесь не как гость. Я прошу у тебя убежища.
Верховный жрец почувствовал, что леопардовая шкура начинает сползать у него по плечу, и ему пришлось сделать довольно резкое движение левой рукой к правому плечу, дабы перехватить ее. Делая его, он подумал, что это очень похоже на жест гостеприимства. Если бы Мегила понял его таким образом, то должен был бы глубоко кивнуть головою, но остался недвижим. Он явно не расположен был хвататься за камышину надежды. Значит, чувствует за собою неизвестную силу и прибыл сюда не как голый проситель, но как торговец с редким товаром. Его поведение явно подтверждало многочисленные, невразумительные и уважительные слухи о нем. Вездесущ, умен, жесток, щедр, непонятно, откуда взялся на свет, наверное, прямо из демонического чрева Авариса. Непонятно, куда скрывается, порой на годы, посланный демоническою же волей своего царства по непостижимым и явно отвратным надобностям. Надо ли будет удивляться, если он прямо сейчас растворится в воздухе. Хека утверждает, что нубийские маги, коих Мегила наведывал во время своего кружения по границам обитаемого мира, научили его этому.
– Ты просишь у меня убежища?
– Да, и готов заплатить за него.
– Золотом? Тем, что привез в своей лодке?
– Есть вещи дороже золота. И что оно стоило бы, золото, привезенное в этой лодке? Причаленное к твоей ладье, оно и так в твоей власти. Тебе стоит только приказать твоим людям.
Аменемхет приподнялся, как бы для того, чтобы глянуть через борт на хрупкий одноместный кораблик Мегилы. На таких из одной береговой деревни в другую перебираются младшие писцы, у которых нет лишнего дебена, чтобы нанять хотя бы одного гребца. Ночуют они прямо в лодке под плоским тростниковым навесом, покрывающим половину недлинного корпуса.
– Так что же там?
– Не там, а здесь, – спокойно сказал Мегила и указал пальцем, несущим на себе удивительный камень, в центр своего лба. – В моей голове все секреты Авариса, и чтобы их вместить, мала не только моя лодка, но и твоя ладья.
Верховный жрец Амона-Ра побледнел и медленно вернулся в свое кресло, раздувая ноздри, как будто ему не хватало воздуха. Потом позвал почти неизменившимся голосом Са-Ра и велел ему снять с рук «царского брата» бронзовые браслеты, раз они все равно бесполезны.
