Михаил Петрович Арцыбашев
Злодеи
С диким ужасом и диким любопытством Френч широко открыл глаза.
Посреди зала одиноко стояло странное кресло, с белой, изуродованной перехватами ремней фигурой. Вокруг него было пусто.
И с ужасом Френч увидел, что все это на первый взгляд неподвижное тело судорожно дрожит и бьется. Движения были неуловимо мелки, но по втянувшимся ремням и судорожности дрожи было понятно, что усилия громадны, что происходит нечто невообразимо ужасное.
– Довольно! – негромко сказал кто-то сбоку.
За ширмочкой, поставленной в углу, послышалось движение. Тело продолжало дрожать.
Поднялась страшная суета. Все сдвинулись со своих мест. Со всех сторон послышались точно в бреду короткие вопросы, выкрики. Кто-то подбежал к ширме.
– Ток, ток, – сдавленным голосом распоряжался прокурор.
Раздался легкий треск, и вдруг тело дернулось, один ремень лопнул и что-то зашипело. Френч почувствовал, что он лишается сознания. Запахло горящим волосом и еще чем-то.
Дрожь прекратилась.
– Довольно!
Белая фигура была неподвижна. Черный врач подошел к трупу и наклонился.
«Все кончено, – подумал Френч и, лихорадочно блестя глазами, оглянулся. – Наконец-то… это… это ужасно!»
– Жив! Ток!.. – вдруг изменившимся голосом крикнул врач, поспешно отскакивая.
– Не может быть!
– Ток, ток, скорее!
И тут Френч увидел то, чего он никак не ожидал и что наполнило его мозг ужасом безумия: над металлическим шлемом, неподвижно прикованным к креслу, показался мигающий скользящий синий огонь. Легкий дым повалил из-под краев шлема, и запах горелого мяса, тошный и страшный, казалось, наполнил всю комнату непроницаемым кошмарным чадом.
Френч опомнился, когда кто-то дернул его за рукав. Все было кончено, и требовалось подписать акт о состоявшейся смертной казни над приговоренным отцеубийцей.
Френч тупо повиновался. Он плохо соображал и не мог оторвать безумно расширенного взгляда от неподвижной белой фигуры с шлемом вместо головы. От нее уже распространялось молчание смерти.
Всю дорогу назад Френч ничего не видел и ничего не сознавал. Он двигался машинально, как автомат, и все тело его ныло и терзалось какой-то еще никогда не изведанной мукой.
Казалось, что что-то надо вспомнить, что-то самое главное и самое ужасное.
Как будто бы он пропустил какую-то подробность, а в ней-то и было все. Оно давало смысл всему, что произошло, самому Френчу, всей жизни, которая шла кругом обычным шумным и суетливым темпом…
«То ли, что его убили… то ли, что он, Френч, был там… то ли, что смерть, очевидно, была страшна, невообразимо мучительна?.. Нет, не то, а что же? – мелькало в голове Френча. – Да что же, наконец?..»
Казалось, вот-вот, одно усилие – и все будет ясно. Но это усилие так и не было сделано, и он никогда не вспомнил, не понял.
