Михаил Панферов
Шоу продолжается
– Ты мне не якай, Тараканов! –взорвался вдруг Болдырев. Хлопнул волосатой пятерней по личным делам. – Триста сопляков! Триста, Тараканов! То есть ровно на тридцать пять голов больше, чем в прошлом году! Эти не явились, эти лежачие, а эти вообще, негодники, померли, – мать их в печенки!
– Знаю, – вздохнул Тараканов.
– Знаю, что знаешь. А еще знаю, что военком с нас головы снимет за невыполнение наряда! Ты подумать обещал. Ну? Есть соображения?
– Вообще-то…
– Что?
– Вообще-то есть. Только вот не знаю, как вы… отнесетесь…
– Положительно отнесусь! Я даже к чертовой бабушке положительно отнесусь, если она мне наряд выполнить подсобит! Выкладывай!
– Одним словом, мой сын Колька, как вы знаете, учится в местном политехе. И есть у него однокашник. Он… в общем, по линии дружбы народов. С Гаити он, тонтон-макут потомственный.
– Кто? – Болдырев чуть не поперхнулся чаем.
– Колдун, одним словом.
– Ты мне, Тараканов, своими тон… в общем голову не компостируй, – гаркнул Болдырев – по существу говори.
– Так я и говорю, товарищ полковник. Был случай, Колька не даст соврать: один тип, не из студентов, а так, посторонний, нехорошо с одной девочкой их сокурсницей поступил. Одним словом, оприходовал и в кусты, как говорится, скрылся в неизвестном направлении. Все, конечно, думают, как этого гада обнаружить и примерно наказать, а Петрович, – ну, который колдун, – он Жан-Пьер, Петрович по-нашему. Очень он парень такой… больше всех за справедливость стоит. Так вот, Петрович и говорит этой девчонке: не плачь, мол, я все в лучшем виде устрою. Сам, говорит, к тебе придет и прощения попросит. А ровно через неделю и правда, откуда ни возьмись на самом деле является этот тип и просит прощения. Как подменили – такой сразу стал покладистый, в рот ей смотрит, что она ни попросит – все делает. Даже… как-то она его ради смеха попросила на голову встать. И что вы думаете, товарищ полковник? Встал!.. Или, вот еще Колька рассказывал: один студент сильно Петровича задирал: ну, не понравился он ему чем-то с самого начала. У студентов ведь тоже свои неуставные отношения имеются. Гальюн, конечно, зубной щеткой не драят, а так… Одним словом, вечно какие-то угрозы, издевательства – черномазый, мол, и все такое прочее. Ну, Петрович вообще-то парень скромный, безобидный. Терпел он терпел, а потом решил, что хватит, и применил какое-то свое оружие волшебного характера. На следующий день этот хулиган начал Петровичу во всем подчиняться: и за сигаретами бегать, и за горючим, и обеды из столовки прямо в комнату таскать…
– Хватит. – Болдырев одним глотком допил остывший чай и как-то слишком уж громко хлопнул подстаканником по столу. Он не сводил с Тараканова глаз. В них сквозило волнение, и какая-то еще не совсем оформленная, но все-таки мысль. – Ты мне вот что скажи, Тараканов: у тебя, часом, шарики за ролики… не того?
– Никак нет, – насупился капитан.
– А у Кольки твоего?
– Товарищ полковник… – Тараканов насупился еще больше.
– А ты случайно меня… не дезинформируешь?
– Товарищ полковник…
– Верю, Тараканов. Едем к твоему Петровичу. Сейчас же.
3.
Петрович – шоколадный детина ростом почти под два метра, неудобно сидел на скрипучей нижней койке двухъярусных нар. У него были розовые ладони, ослепительные зубы и глаза, а жесткие черные завитушки на голове напоминали каракулевую папаху. Гаитянский колдун был в майке с надписью: «Мы – русские! С нами бонг!», в широких полосатых шортах и резиновых шлепанцах на босу ногу. Петрович ковырял пластиковой вилкой в плошке с «дошираком» и не без интереса наблюдал за своими гостями. Тот, что постарше, аккуратно поддернув выглаженные зеленые брюки и держа на коленях фуражку, сидел на соседней койке. Тот, что помоложе, стоял рядом, прислонившись к заваленной книгами тумбочке – пристукивал носком ботинка по серым затертым паркетным шашкам пола.
– Ну как, сынок, понимаешь, какую мы тебе работу хотим предложить? – спросил Болдырев.
– Што не поньять? Петрович льюбить Россию и ее войенный мош. Петрович может помош. Толко у Петрович эхсамен на носу, мало врьемя.
– За это ты не волнуйся, с твоим ректором мы потолкуем.
– А справишься?
– Нье вопрос. Пьетрович нье лох, а потомственни бокор. Толко, скажи, ви сами справúться?
– Мы? – полковник задумался, даже затылок пятерней поскреб. – Это ты, сынок, о чем?
– Магия мойей страна – ошень спетсифúк. Бьелый шеловьек бойяться, нье понимать, дьелать глупость. Короче, если я просить мнье пропýск в морг, к мертветс – ви сдьелать? Без свежий труп мало-мало полушится.
– Етить твою… – одними губами пролепетал Болдырев. Глянул вопросительно на Тараканова. Тот кивнул. – Значит, без трупов никак?
– Можно пробовать, ньельзя гарантú. Мало эффьект.
– Добро. – вздохнул полковник. – Переговорю с военно-медицинской: что-нибудь придумаем.
– Ешшо кой-што надо будет. Но морг – самое главное.
– Главное, чтобы толк был: если справишься – проси, сынок, все, что хочешь. Ничего не пожалею.
– Яшшик водки. Три. Ньет, шетире.
– По рукам!
4.
Молодой гаитянский чародей пялился на Анжелочку во все глаза: откровенно и не двусмысленно. Что ж, его можно было понять: помощником начальника отдела по призыву была обворожительная длинноногая брюнетка двадцати четырех лет. Красок для достойного описания всех анжелочкиных прелестей хватило бы разве что у восточных поэтов. Хрупкая ее красота, наркотические парфюмерные флюиды, то, как она цокает своими копытцами по асфальту и конечно же мини-юбка и красная блузка – все это действовало на Петровича, как на одержимого духом Папы Легбы во время ритуального танца в «tonnele». Ему хотелось взять и исполнить перед Анжелочкой этот самый танец, чтобы она прониклась всей глубиной его чувства, хотелось схватить ее и нести на руках, но он никак не мог решиться. Только молчал, глупо улыбался и, ссутулившись, семенил рядом со своим ангелом, который наоборот, тараторил без перерыва:
– Ты, Обамыч, не думай. – Обамычем колдун стал, как только его представили Анжелочке. Само собой, он не возражал. – Я свое дело знаю на пять баллов. Нашей родине нужны солдаты, а эти уклонисты… вот они у меня где! Знаешь, какое я от них погонялово получила? Анжелка-Паук. Это из-за соцсетей. Была у меня такая инициатива: добавляюсь к пацану в друзья, начинаю ему фотки лайкать, заливать, какой он мачо, какие у меня от него трусики влажные, и так далее. У пацана само собой спермотоксикоз: хочу-не могу, давай встретимся. Я ему: давай завтра, во столько-то возле военкомата. А у него в башке даже ничего не щелкнет, что возле военкомата. Ну, появляется. Иногда даже с цветами. А тут я такая с парой ментов подруливаю. И повестку ему в зубы. И волокут его в отдел как миленького. Эта схема у меня долго работала, только теперь все умные стали, просекли. Да и саму подзадолбало перед сопляками в комплиментах рассыпаться… Да, а ты, вот, сразу к Нетяеву намылился. Нетяев не по зубам тебе будет, Обамушка. Уж я сама к нему за эту кампанию пятый раз повестку волоку: с прошлого года бегает…
– Посмотрим, мой Анж, – улыбнулся бывший Петрович.
Они стояли у подъезда хрущевки с серыми потеками на желтоватых облупленных стенах и с телевизионными блюдцами, которые помпезно торчали то здесь, то там. Перед домом зеленел палисадник, декорированный предметами народного искусства. Среди чахлых цветов неопределенной масти красовались лебеди из автопокрышек, мухоморы из пеньков и эмалированных тазиков, похожие на зомби мальчик с девочкой из пластиковых бутылок.
– Ну смотри, Обамыч, – стрельнула на него подведенными глазками Анжелочка, подходя к домофону. – Сейчас облажаемся, это как пить дать. – Помощница по призыву набрала номер квартиры. Позвонила. Потом другой раз, третий. Обернулась, смерила колдуна взглядом под названием: «ну, что я говорила?».
– Надо войтить, – улыбнулся Петрович.
– Это без проблем. – Анжелочка набрала первый попавшийся номер. – Здравствуйте, мы из военкомата. В сто сорок седьмую к Нетяеву можно пройти?
В ответ что-то прошипело. Спустя полминуты двухметровый негр и сексуальная брюнетка стояли возле квартиры беглого Нетяева.
– Я звоню, Обамушка.
– Нье надо, Анж, – покачал головой колдун. – Он здьесь. Я чувствать.
– Ну, экстрасенс!
Он достал из своей брезентовой сумки, перекинутой через плечо, коктейльную трубочку, пузырек от настойки боярышника, и шагнул к двери. Пробормотав что-то невнятное, приставил трубочку к дверному глазку и начал втягивать через нее воздух с такой силой, что щеки ввалились. Потом резко выдохнул в пузырек и плотно завинтил крышку.
– Готов. Дьень-другой и он наш.
– Эх, навязали же какаго-то клоуна на мою голову… – Анжелочка не собиралась этого говорить, к тому же Иван Степаныч объяснил популярно: ничему не удивляться. Просто вырвалось…
Потомственный бокор впервые обиделся на своего ангела:
– Обамич тебе не лох позорни, а маг! Его отец был болшой маг, пока его не расстрельяли плохие луди! Если шерез дьень-другой ты не увидишь этот патсан, смейся над свой Обамич: он будьет не бокор, а лошара!
5.
– Этого ньет.
– И что? Опять будешь в трубку дуть, ДПСничек?
– Ньет, не так.
Они стояли возле двери в квартиру призывника Уклонова. Восьмого за это день.
– Он не здьесь, но не дальеко. Приходить иногда.
– И что? Есть идеи?
– Йесть, – сказал Петрович и принялся сбивчиво излагать Анжелочке свой план. Она кивала, переспрашивала, а когда гаитянин наконец, замолчал, поинтересовалась:
– А нафига?
– Надо.
– Очень содержательный ответ, – вздохнула помощница по призыву – Ладно, шут с тобой. Надо, так надо.
Колдун спустился пролетом ниже, а Анжелочка надавила на кнопку звонка.
– Кто там? – спустя почти минуту прошамкали за дверью.
– Я… от Саши. Я его девушка, откройте пожалуйста.
Щелкнул замок. На пороге возникла сухонькая седая старушка в клеенчатом фартуке. Шкворчало. Пахло кухонным чадом.
– Здравствуйте.
– Что-то я тебя, дочк, раньше не видала… – сверкнула она на Анжелу стеклами очков. – Тебя как звать-то?
– Маша. Мы только недавно… встречаться начали. В общем, Сашка просил кое-что забрать. Думал сам забежать, но я отговорила: сами знаете, военкомат.
– А чего ж вчера не забрал?
– Спешил. – Анжелочка была в своей любимой стихии свободной импровизации. – В общем, бабуль, Сашка просил ту майку – ну, красивую.
– Черную что ль?
– Точно, черную.
– А ты заходи что ль, что стоишь, как не родная? Я оладушков напекла, чайку попьем, потолкуем.
– Простите, простите, бабуль, – некогда. Я ведь только на минуточку забежала – на учебу тороплюсь. В другой раз с удовольствием!
– А где учишься-то?
– В медицинском.
– В медицинском – это правильно. Ты погоди, сейчас принесу…
6.
Когда они выбрались из маршрутки напротив военкомата – неприметного памятника архитектуры позапрошлого века, Анжелочка опять спросила:
– Обамыч, ну пожалуйста, ну для чего майка? Как вся эта фигня нам с нарядом поможет?
– Анж, – вздохнул колдун. – Обамич не хотеть тебье говорить, не хотьел пугать свою Анж, чтобы она не думала про него плохо. Магия бокора… эта… не для слабоньервных. Тебе не надо.
– Это ты кого слабонервной назвал? Меня?! – вскинулась на него помощница по призыву. В ее взгляде было столько праведного гнева, что Петрович под ним съежился и стал на голову ниже. – Да я, когда ты в своей Африке бананы собирал, уже родине служила!
Скажи ему про Африку и бананы кто-нибудь другой, Петрович не раздумывая вытряс бы из него Большого Ангела, а тут только с виноватой улыбкой посмотрел на свою чаровницу:
– Простьи.
– Я тебе не дешевка какая-то истероидная!
– Простьи.
– У меня второй разряд по стрельбе! У меня папа мент!
Колдуну хотелось провалиться сквозь землю. С этим нужно было срочно что-то делать, и он решился. Взял ее за руку:
– Ладно, пошли.
Петрович распахнул перед ней дверь военкомата. На проходной показал дежурному за стеклянной перегородкой временный пропуск, выписанный Болдыревым, провел Анжелочку по коридору к выходу во внутренний двор. Здесь они прошли вдоль стены из старинного бурого кирпича и остановились возле небольшой двери с навесным замком. Доски двери подгнили внизу и были покрыты слоями сине-зеленой шелушащейся краски. Петрович достал ключ, отпер замок. На них пахнуло зябкой подвальной сыростью и еще чем-то приторным. Ступени из желтовато-серого камня вели вниз, в темноту.
– Ни фига себе тут у нас катакомбы! Бомбоубежище что ли?
– Идьем. – Петрович согнулся почти пополам и первый протиснулся внутрь. Анжелочка зацокала следом. Спускаться пришлось недолго. Колдун нашарил где-то на стене выключатель. Вспыхнула тусклая лампочка. Небольшая каморка под кирпичными сводами была завалена разным хламом. Здесь были фанерные щиты с шагающими по плацу солдатами, радиусами поражения при ядерном взрыве или текстом военной присяги. Здесь были древки флагов, увенчанные серпами и звездами, старые театральные кресла, пыльные макеты каких-то обгоревших зданий, старый портрет из кабинета полковника… Но самое главное – здесь был деревянный стол, на котором лежал голый мужчина лет пятидесяти. Судя по неподвижности, а также по слабому, но характерному запаху, витавшему в воздухе, мужчина был мертв.
Сердце бесстрашной Анжелочки екнуло, а съеденный утром салатик запросился обратно:
– Это… жмурик, что ли?
– Коньешно, – улыбнулся Петрович. Анжелочке эта улыбка показалась какой-то зловещей. Вспомнилось не к месту, что среди негров встречаются людоеды: что если он сейчас пообедает этим мужиком, а потом и ею на закуску?
– Что он… тут?.. Откуда? – промямлила она.
– Из морг. Обамич просил Таракана, Таракан привьез утром.
Товарища капитана в людоедстве конечно же было заподозрить никак нельзя. Анжелочку это немного успокоило. Правда, не до конца.
– Ти спрашивáла про майку. Давай сюда. Видьишь, он голи? Надо одьеть, – сказал колдун и выложил Анжелочке все подробности своего жутковатого ритуала. Оказалось, что любая вещь имеет со своим хозяином какую-то там тонкую энергетическую связь. Чтобы заставить нерадивого призывника отдать долг родине, всего-то и нужно, что надеть его майку на мертвеца. Тот, как ему и положено будет разлагаться. Уклонов же будет страдать и душевно и физически, не находя себе места. В конце концов он сам придет в военкомат: труп в его майке здесь, значит, идти ему больше некуда.
Анжелочка долго молчала, хмуря брови. Потом все-таки посмотрела на гаитянина:
– Так просто?
– Да.
– И это… работает?
– Если ти бокор, то да. Обамич – бокор.
– И когда Уклонов к нам… прибудет?
– Три-шетире дни. Очьень много – недьеля.
– Короче так, Обамушка. Если через неделю Уклонова не будет на призывной комиссии, я тебя урою. Я тебя в ментуру сдам за твои эксперименты со жмурами. Ты понял?