Михаил Немо
Либертанго

– То есть? – Макс напрягся. – Людей мучаешь?

– Да не, только в смысле секса: баб плеткой лупить.

– И в чём кайф?

– Бьешь – она стонет. Возбуждает!

– Ей больно?

– Больно, – подтвердил Саня. – Но она сама хочет.

– Понятно: «идешь к женщине – не забудь плеть».

Макс, разумеется, испытывал плетку с Ланой, но обоих не впечатлило.

– В общем, Саня, считай, что плетка – твоя.

Макс положил мясо на сковородку.

– План такой, – сказал он. – Бутылка водки, на сегодня хватит. А завтра идем к моему другу Пете на день рождения. И там уже оттягиваемся по полной.

– Да мы незнакомы… – засомневался Саня. – И… всякие там люди… Стрёмно как-то…

– Открытое мероприятие, – успокоил друга Макс. – А Петю я предупредил. Он празднует в заброшенной арабской деревне. Пацан знаменитый, его дни рождения – события всеизраильского масштаба. Так что народу не меньше сотни наберется: неформалы, богема, торчки всех мастей… Великий бал у сатаны. А помнишь, как мы на «Мастера и Маргариту» ходили? В твой ДК…

Макс достал из морозильника водку.

– Стараюсь не пить, – вздохнул Саня, подставляя рюмку. – На мышцы плохо влияет. Тормозит синтез протеина и воссоединение аминокислот, снижает тестостерон и увеличивает уровень катаболического гормона кортизола… – Саня взглянул на зависшего с бутылкой в руке Макса. – Короче, хуево будет.

Лифта лежала в долине, как в ладошке. По склонам лепились дома, внизу виднелся обрамленный иерусалимским камнем бассейн неправильной формы. Макс попытался обратить Санино внимание на пейзаж, ибо увидеть Лифту при свете дня – истинное благословение. Но Саня был рассеян и лишь поправлял под выпущенной футболкой воткнутую за пояс плеть, с коей отныне не расставался.

Друзья спустились к источнику, по каменистой тропе прошли в дальний конец Лифты и поднялись к «Петиному дому». Перед домом имелось обширное крыльцо, внутри – огромная комната со множеством арочных оконных проемов.

В доме уже тусовалось с десяток гостей. Кто-то негромко выстукивал на барабане простой ритм – звуки гулко резонировали в толстых каменных стенах и высоком сводчатом потолке.

Макс познакомил Саню с хозяином. Петя поприветствовал гостя и с уважением к силе пожал руку. Бегая глазами, тот что-то буркнул.

– Главное – не забывайте про дырку, особенно когда стемнеет, – сказал Петя, указывая на центр комнаты, и вернулся к камину, где готовился плов. – Сейчас, рис закину – и попыхтим.

Пока Макс со всеми здоровался (он знал половину присутствующих), Саня, сутулясь и затравленно озираясь, неуверенно прошел вглубь комнаты. На него деликатно косились.

– Есть водяра? – вернувшись к Максу, полушепотом спросил Саня. – Надо срочно бухну́ть.

Макс подвел его к углу, где было навалено всевозможное спиртное. Саня выудил литровую бутыль, взял одноразовый стаканчик и вопросительно глянул на друга.

– Сегодня травку, – сказал Макс. – С алкоголем не мешаю.

Саня наполнил стакан и вылил в рот.

– За Петин день рождения, – подсказал Макс.

Именинник жестом поманил на крыльцо. Там он взорвал и пустил по кругу один из заранее скрученных косяков.

Снизу, из сгущающейся полутьмы поднимались люди. Доносились голоса:

– Я вся в колючках! Куда ты нас завел?

– Это Лифта, бейби, – ответствовал мужской голос. – Утешься: я тоже ненавижу кактусы, ибо суетливы они…

На крыльце стало тесно, и Макс с Саней вернулись в дом. Саня больше не сутулился и глядел смелее. Он налил и опрокинул в себя следующий стакан.

– Помогите зажечь свечи, – обратился ко всем Петя Чел. – И помните про дырку в полу. Про дырку в полу!

Комната обросла свечами. Их расставили всюду: на полу, подоконниках, в нишах и щелях между разошедшимися камнями стен. Петя лично опоясал дыру в полу десятком свечей-таблеток в металлических корпусах. Стало инфернально и празднично.

Народ накатывал волнами. Пришли Андрей с Рыбой. Нарисовался Асисяй. Явился панк Гной с подругой Коррозией. Каким-то ветром занесло Шермана с красавицей Соней и Ольгу-каббалистку.

Пришел А́бед – араб из соседней с Лифтой деревни, большой Петин друг. Несмотря на двух жён, энное количество детей и работу, Абед не упускал случая потусить с Петей и другими «торчками». Петя же был частым гостем в доме Абеда (однажды они заезжали туда на машине с Максом, и Абед оказал друзьям поистине королевский прием, снабдив напоследок каждого двухлитровой банкой диких маслин собственного засола).

Возникли Ниндзя, Какашич с Икебаной и знаменитая своей коллекцией окурков Анастасия по кличке «Анестезия». Заявился беспредельщик Геха, с некоторых пор обитающий в одном из лифтинских домов. Огромное количество гостей Макс видел впервые, а некоторых впервые видел и сам именинник.

Макс и Саня сидели на широком каменном подоконнике. Повинуясь невидимому ритму, Саня забрасывал в себя стаканчики с водкой. Глаза его больше не бегали, но стали маслянистыми, с нездоровым выражением. Плотоядно ухмыляясь и облизываясь, он медленным взглядом обводил собравшихся. Словно выбирал, кого съесть.

Вскоре Саня стянул футболку и явился во всём своем несколько оплывшем великолепии. Вынув из-за пояса плеть, он постукивал по ладони рукояткой, продолжая тяжелым взглядом обводить гостей.

– Может, ну нафиг? В смысле – плетку. – Макс понимал, что к жизни пробуждается страшное. И случись что – отвечать ему.

– Не ссы, – сказал Саня, медленно поднимаясь и становясь во весь рост. – Шмары! У-у-у, сколько здесь шмар!

Крадучись и помахивая хлыстом, Саня двинулся в гущу людей.

– Саня! – попробовал удержать друга Макс.

С тем же успехом можно было пытаться остановить танк. Макс затаил дыхание, готовясь к худшему. Но народ расступился и поглотил Саню, после чего тот показался возле стены, обошел комнату и вернулся на подоконник к Максу. Вернее, к бутылке.

– Боятся меня, бляди! – торжествующе возвестил Саня и залил в себя очередной стакан.

– Слушай, Саня, – попытался урезонить пьяного Макс. – Петя – мой друг, у него – день рождения. Будешь дебоширить – выйдет неудобняк…

– Молчать!!! – заорал вдруг Саня. – Сейчас покажу, что значит дебоширить!

Он ринулся к сидящей кружком на полу группе людей, мирно раскуривающих косяк. Непосредственно возле них он запнулся и, чудом никого не накрыв, рухнул в круг. Вниз лицом, распластавшись между сидящими и даже не пытаясь подняться, он изрыгал замысловатые проклятия. Со стороны казалось, будто в центре кружка появился низкий столик, и люди собираются сервировать пищу или играть в карты на Саниной непомерной спине. Но удивительно было то, что сидящие вообще не реагировали на пришельца: они продолжали курить и негромко переговариваться через Санину спину.

Макс решил выйти на воздух, ибо ситуация как будто стабилизировалась. Жара уже спала, луна освещала призрачные полуразрушенные дома. На крыльце курил бывший сосед Макса Андрей. Макс тоже закурил.

– Надо будет к вам заглянуть, пока я здесь, – сказал Макс. – Через месяц улетаю.

– Лучшие люди! – патетически воскликнул Андрей. – Лучшие люди от нас уходят! Кстати, с тех пор, как ты отселился, вообще текучка: всё нормального соседа не сыщем. Твоя комната пустует. Не знаешь, надо кому? Только спокойному, а не какому-нибудь – такому. – Андрей кивнул в сторону дверного проема, из которого, перекрывая барабанный бой, гитару и даже шотландскую волынку, неслись истошные Санины вопли – отборнейший мат вперемешку с призывами: «Макс!!! Макс!!!». – Кстати, к кому это он взывает? Не к тебе ли?

– Ко мне, – повинился Макс, не спешивший отвечать на призывы и надеясь, что всё как-нибудь само утрясется. – Это мой одноклассник – нормальный, в общем-то, чувак…

– Нет-нет, – испугался Андрей, – такого «нормального» в квартиру точно не нужно. Лучше бы девушку…

– Кстати! – осенило Макса. – Где-то тут была Ольга… Знаешь ее? Нет? Кажется, искала жилье. Сейчас ее найду. – Макс исчез в доме.

Великий бал – во всей своей прелести и размахе – был в разгаре.

Панк Гной и отморозок Геха отплясывали под мощный бой барабанов сумасшедший танец пого вокруг обрамленной свечами дыры. Геха танцевал на одной ноге, обеими руками прижимая вторую к животу, и невообразимо гримасничал.

Саня, уже восставший, голый и страшный, с плетью в руке преследовал девушек замедленными, словно в кошмарном сне, гигантскими скачками. Девушки скрывались в толпе или просто уходили с линии атаки, и тогда Саня, потеряв цель, останавливался и дико озирался. Высмотрев очередную жертву, он, потрясая плетью, пускался за ней вскачь. Временами он вспоминал о своем единственном друге и издавал леденящий вопль: «Макс!!!»

Стараясь не попасться на глаза Сане (что было несложно, ибо тот едва ли что замечал), Макс разыскивал Ольгу. Он переходил от одного скопления людей к другому, вглядывался и прислушивался.

Рыба демонстрировала бисерные фенечки девчонкам. Ольги среди них не было.

Пользуясь отсутствием отряженного за пловом Шермана, Асисяй клеился к красавице Соне. Та смотрела в недоумении.

В кружок сидело несколько исхудалых парней со спутанными волосами:

– …обхавался датуры, и когда мы его нашли, третий день широёбился по долине, дрался с кустами…

Лифтяне. Макс приблизился к другой компании.

– Я продал твою коленку. Выгодно.

– Надеюсь, хоть с самовывозом?..

Не она. Дальше.

– Закрываю глаза – и ничего не вижу.

– Никаких узоров? Даже сполохов?..

Кислотные торчки.

– Я – злая фея, у меня – благородный сушняк!

– Знавали мы и добрых фей…

Тоже нет. Дальше.

– Картонка – полтинник. Берешь десять – одна в подарок.

Понятно.

В правой руке Макса оказался косяк. Затянувшись, он передал косяк влево.

Через комнату с воплем «Шмара!!!» проскакал Саня. Он гнался за… Ольгой! Поравнявшись с Максом, та юркнула ему за спину, а Саня, размахивая хлыстом, унесся дальше. Макс поманил Ольгу наружу.

На крыльце теперь было тоже людно. Свирепый гитарист Бахмут, привалившись к стене, пел пронзительную песню об Убитом Ребенке. Вокруг него сидели, стояли и лежали, пили, курили, слушали и не слушали, плакали.

И была у мальчика дудка на шее,

А в кармане ложка, на цепочке кружка…

И была у мальчика подружка на шее –

Анька-хиппушка.

Мальчик жил-поживал, ничего не значил,

И подружку обнимал, а когда уставал,

Аньку с шеи снимал

И на дудке фигачил…

Макс познакомил Ольгу с Андреем. Та искала комнату – разумеется, с нормальными соседями.

– Ну, на сильно нормальных соседей я бы всё-таки не рассчитывал, – сказал Андрей. – Сам я, кстати, учусь на фокусника. – Молниеносно достав из потайного места у Ольги за ухом сигарету, он закурил. – Вообще – за всю историю нашей квартиры был только один действительно нормальный сосед…

– Да уж, – сказал Макс.

– Да и тот, – продолжил Андрей, – настолько нормален, что это, на мой взгляд, уже ненормально.

– Сам дурак, – сказал Макс.

– Да взгляни на себя, – настаивал Андрей. – Я понимаю, конечно, что ты творишь необычное: все эти твои медитации, голодовки… Бросить там всякие свои министерства и уехать к чёрту… Но даже это ты делаешь так нормально! Ты же патологически нормален. Нормален до ненормальности. Поэтому и друзья твои поголовно со странностями – для баланса.

– Думаешь?

– Уверен. В тебе нет никаких отклонений, а это противоестественно. Так что, – заключил Андрей, – ты-то и есть настоящий псих.

А мальчик проснулся утром, проснулся рано-рано,

Взял на цепочке кружку и побежал к воде.

Он ткнулся губами в кружку, и было ему странно,

Когда вода ключевая сбежала по бороде…

– Но настоящий псих уезжает, – глядя Ольге в глаза, сказал Андрей, – а мы с тобой остаемся…

…Он ткнулся губами в дудку, и рот раскрылся как рана,

Раскрылся как свежая рана, и хлынула флейтой кровь.

– …приду посмотреть…

– …комната с балконом…

Компания спускалась с крыльца, направляясь к источнику купаться.

– Бегемотик, бегемотик! – раздался женский голос. – Смотрите, там – в траве!

В темноте возле крыльца мыкалось странное существо, очертаниями напоминающее маленького бегемота. Все столпились на краю площадки, пытаясь понять, что там шныряет.

Кто-то кинул камень. Раздался звон бьющегося стекла и кошачий визг: освободившись от банки на голове, кот сиганул в кусты.

На крыльцо выскочил Петя Чел:

– Кто бьет стекло?! – заорал он. – Здесь же собаки! Порежутся – всех поубиваю!

Из дома вывалился Саня:

– Пе-тя! – Саня облапил виновника торжества. – Кто обижает – говори мне. Я ему сразу – в табло!

– Спасибо, Санёк. – Петя высвободился из медвежьих объятий. – Ты – молодец. Вот только… девчонки на тебя жалуются: говорят, ты неадекватненький.

– Да я – чо?.. – завиноватился Саня. – Я ничо. А чо я?.. Лови ее!!! – внезапно завопил он и прыгнул в дверной проём вслед за какой-то девушкой.

Петя посмотрел на Макса. Тот лишь развел руками.

– Я, собственно, скорее о Саньке́ беспокоюсь, – сказал Петя, понизив голос. – Девчонки-то наши за себя постоят. А те ведьмочки, что мне жаловались – вообще чёрт их знает, на что способны…

Из дома донесся глухой удар и послышались крики. Все, бывшие на крыльце, ринулись внутрь.

Вокруг дыры в центре комнаты сгрудилась толпа, вниз светили фонариком.

– Этот, амбал…

– Гнался за кем-то и вдруг исчез…

Макс протолкался сквозь толпу и заглянул в дыру. Двумя метрами ниже угадывалась огромная куча – «культурный слой», наросший за годы использования дыры в качестве мусорки.

– Саня! Ты как?

– О-о-о, – донесся из подполья глухой стон. – Отпиздили… меня отпиздили…

– Идти можешь?

– О-о-о!

Стоны под полом перемещались. Все высыпали наружу, и вскоре из-под крыльца, из какого-то разлома, матюгаясь на чём свет стоит и припадая на ногу, показался Саня. С плеча его бахромой свисали лохмотья кожи, текла кровь: видно, падая, ободрался о зазубренные края дыры.

Продолжая стенать и матюгаться, Саня присел на камень. Макс вынес из дома его футболку и спустился с крыльца. Саня покорно надел футболку и, опираясь на Макса, встал.

– Отпиздили, – прокряхтел он. – Как же меня отпиздили…

Макс попрощался с Андреем и Ольгой, но те не обратили внимания. Они стояли на крыльце – он и она – и, казалось, даже не разговаривали. Просто смотрели друг на друга.

Весь путь из Лифты наверх Саня ковылял, опираясь на Макса, вдавливая его в землю на каждом шаге. Уже на выходе в Иерусалим Саня вдруг вспомнил про плетку, которая, вероятно, осталась в подполе Петиного дома.

– Вот и мы внесли лепту в здешний культурный слой, – сказал (а может быть, лишь подумал) обессилевший Макс. – И даже стали его частью.

Час 9. Слоновий бок

Полностью рассвело. Кругом по-прежнему вода, но при свете дня всё иначе. И настроение другое.

Ну что, к берегу?

Но я же всё уничтожил! Вообще всё: планомерно уничтожил, одно за другим. У меня ничего нет. Меня самого уже нет!

Доплывешь до берега, там разберешься. Сначала выспишься.

Высплюсь? Там сейчас и тени не сыщешь.

Ты доплыви сперва.

Доплыть не фокус: пара часов, и – берег. Дальше-то что?

А у тебя выбор? Вечно тут болтаться собрался? Ты посмотри на себя: ты же огурец… соленый!

Ага, скажи еще, дерьмо не тонет.

Молодец: блевал – смеялся, теперь вообще шутки в тему. Сам видишь, больше здесь искать нечего. Да и не думаешь ведь, что на берегу всё по-прежнему? После всего этого? Ты же теперь другой. Весь мир, всё изменилось.

Надеюсь, хоть что-то изменилось…

Еще как! Это будешь совсем другой ты. На совершенно новом берегу.

А если всё по-прежнему?

Будешь здесь болтаться – не узнаешь.

Да? Ну ладно. Выбора всё равно нет.

__________

– Разувайся и клади ноги на торпеду, – по-немецки и жестами предлагает дальнобойщик.

Я еду. Как долго я ждал, чтобы вложить в эти слова – «я еду» – реальное содержание. Чтобы почувствовать настоящее время, увидеть мир от первого лица.

Европа теперь без границ. А с израильским паспортом и виза не нужна. Огромное пространство, и всё – мое! Я еду. По Европе. По автобану. Прямо сейчас. Смакую эту мысль, пытаясь как следует осознать.

Водитель грузовика – восточный немец – английским не владеет. Но объяснить, что мне нужно, я сумел, а отсутствие общего языка лишь обостряет ощущение заграницы.

Курс: Франкфурт-на-Майне и дальше – на Амстердам. Ехать из Веймара в Амстердам через Франкфурт – крюк в несколько сотен километров. Такое может позволить себе только автостопщик – человек, который не платит за проезд, и, главное, не торопится. То есть – я.

Сложив ноги на приборную панель, расслабляюсь: впереди несколько часов беспечной езды, до самого Франкфурта.

Месяц назад, прилетев в Берлин, го́рода я не видел. Родители ждали, поэтому с самолета – сходу на электричку, затем – на другую… Пресловутая немецкая точность давала сбои: электрички опаздывали, одну вовсе отменили. Словом, обыкновенный, столь нелюбимый мною общественный транспорт. Нелюбимый, как всё общественное.

Доро́гой до Веймара в окне поезда всё виделось игрушечным: чистенькие машины, сочная зелень, пестро одетые люди. Немецкие кукольные домики расчерчены коричневыми балками. На холмах – бутафорского вида средневековые замки.

События в тот день происходили слишком быстро – реальность менялась, сознание едва поспевало. Помню, пытался осознать произошедшее, убедить себя: «Европа. Это Европа. Я в Европе». Последняя ночь – накануне отлета, всего лишь за несколько часов до того – виделась в дымке, словно очень давно. Краешек прежней жизни, а затем бессилие, слезы, разруха… Где теперь это всё?

Я и Лана. Весь день провели вместе. Ели, занимались любовью и бездельничали – на вид всё как всегда. О моём отъезде (уже назавтра, самолет в семь утра) по-прежнему ни слова, только косвенно: Лана хотела забрать кое-какие вещи, в основном книги и музыкальные диски. Я пытался вручить ей какие-то, что ли, кастрюльки… Мы спорили, иногда она соглашалась, пихала что-нибудь в сумку.

Поздно вечером пошли ловить для Ланы такси (до утра только и оставалось времени, чтобы собраться). Стояли молча, у перекрестка, обнявшись. Такси всё не появлялось… Я уезжаю навсегда. Непонятно, о чём в такой ситуации говорить. Ощущение нелепости: почему мы должны расставаться? Объективные причины – понятно: я улетаю, новая жизнь… и так далее. Но почему мы должны расставаться? Возможно, если бы мы об этом хотя бы иногда говорили, – спорили или даже ругались, – удалось бы уложить это в голове, найти объяснение. Согласовать эмоции с разумом. А так…

Подъехало такси. Я положил сумку с недавно еще моими вещами в багажник и подошел к Лане, стоящей возле раскрытой пассажирской двери. Шофер ждет, рассусоливать некогда, и это к лучшему. Придержав за плечо, я ткнулся ей в губы, развернулся и пошел в сторону дома. На ходу оглянулся: Лана садилась в машину, пытаясь одновременно смотреть мне вслед…

До́ма. Сижу на стуле. В квартире порядок: жилое пока еще помещение. Лишь зияет там, где прежде стояли телевизор, стереосистема и колонки (чохом взял скупщик). Несколько часов, и этот, кажущийся пока целым, мирок окончательно исчезнет. А Лана уже исчезла. Навсегда.

Внезапно навалилось бессилие. Дел оставался непочатый край: всё, кроме мебели – либо упаковать в рюкзак, либо вынести на помойку. А я сижу, ссутулившись на стуле, и из меня текут слезы.

Я знал, что долго плакать не получится, но силы, казалось, меня оставили. Было неясно, смогу ли вообще встать и начать собираться. На четыре утра заказано такси.

Заставил себя встать, сполоснул лицо и вытащил из шкафа рюкзак…

Итак, я еду в Амстердам, но сегодняшняя цель – Франкфурт-на-Майне. Проскочили поворот на Кассель, 4-й автобан перешел в 5-й – значит, примерно полпути. Какие же планы?

За последний месяц было предостаточно времени для раздумий. Месяц с родителями! Это засасывает: еда, диван, книги, видеомагнитофон, мама. Ходил по Веймару, думал: «В этом городе умер Ницше. В этом городе умер Гёте». А во Франкфурте Гёте родился. Но что мне Гёте?

Выбирался на электричках в соседние городки: Эрфурт, Йена, Гота… Везде, в принципе, одно. Все эти достопримечательности – весь этот туризм – лишь утомляют. Хотелось бы найти и почувствовать что-то уникальное, свое. Может быть, в Амстердаме?

Прикупил снарягу: новый рюкзак, спальник, пенковый коврик, атлас автодорог, путеводитель «Одинокая планета», компас, фонарик и массу других мелочей. Денег, слава Богу, хватает: в итоге образовалось более десяти тысяч долларов. Невероятная, по моим недавним еще понятиям, сумма. Впрочем, хоть все мои деньги и не лезут в карман (бо́льшую их часть обменял на дорожные чеки «American Express»), это не повод ими раскидываться.

Двух ночей во Франкфурте будет, наверное, достаточно. Такой режим для «проходных» городов оптимален: приезжаешь к вечеру, ночуешь. Затем есть день, чтобы получить о городе маломальское представление (достопримечательности пусть туристы осматривают). Наутро – дальше. А в Амстердаме можно подзадержаться.

Вчера было смешно: собрал наконец рюкзак и понял, что он неподъемен. Ехать с таким можно, а вот идти… Вытряхнул, вдумчиво разделил на две кучи. Одну запихал назад. Всё равно тяжелый ( «Одинокая планета» – кирпич!), но ничего уже не выкинешь, осталось необходимое. Потом провалялся без сна до утра: представлял, как буду ехать, мандражировал, что не будут брать…

Подъезжаем к Франкфурту! Останавливаемся в промзоне, водитель жестами объясняет, куда идти. «Данке шон, – жму протянутую мне руку, – ауфидерзейн». Отличный мужик!

Выпрыгиваю из кабины, и сердце привычно дергается, напоминая, что оно здесь, никуда не делось (в другой раз аккуратно спущусь по ступенькам, спиной вперед). Водитель спихивает рюкзак, тот падает мне в объятия, и я захлопываю массивную дверцу.

Четверть часа, и выхожу к станции. Люди на перроне удивительно дружелюбны: рюкзак внушает уважение. Говорят на неожиданно хорошем английском (здесь уже западная Германия), объясняют, где пересесть на подземку, чтобы добраться до центра.

Молодежный хостел. Плачу́ за две ночи с завтраками, получаю магнитный ключ от комнаты. В комнате никого, валяются рюкзаки. Четыре двухъярусные кровати, на всех матрасах, кроме одного – нижнего, – накиданы вещи. Ставлю рюкзак возле свободной постели.

После душа переодеваюсь в городское. Ехал в брюках от полевой израильской формы – тех самых, в которых некогда ползал по колючкам. Столько лет в шкафу провалялись! (Практичная вещь: свободные, хлопковые, с гигантскими накладными карманами.) Надеваю джинсы и иду в город ужинать.

В ресторанчике просматриваю меню: хочется взять что-нибудь типичное для этой местности – почувствовать, что куда-то приехал. В результате заказываю длинные тонкие франкфуртеры с картофельным пюре и запиваю большим стаканом апфельвайна – яблочного вина.

Совершив круг по соседним улицам, возвращаюсь в хостел. В комнате храпят. Не зажигая света, ныряю под одеяло.

Утро. Обитатели комнаты зашевелились. Тоже встаю, чтобы успеть на завтрак. На верхней койке – прямо над моей постелью – с закрытыми глазами и отрешенным лицом сидит светловолосый парень. Спина прямая, ноги скрещены, ладони на коленях.

Не раз, особенно первое время после курса Випассаны (пока не забросил практику), мне виделось, как медитирую в путешествии. Представлялось именно так: сижу в большой комнате, вокруг люди. Но я отрешен, медитирую. И, пожалуй, любуюсь собой.

Либо мне во плоти встретился мною же сотворенный образ, либо буддисты в европейских хостелах – дело обыденное. Все ушли завтракать, а я намеренно мешкаю. Наконец парень спускается со своего яруса.

– Медитировал? – завязываю разговор.

– Молился! – с некоторым вызовом отвечает он. – Я – индуист.

Он пускается в пространные рассуждения (английский хороший, но неродной):

– Наши чувства обманчивы, с их помощью невозможно познать истину. Есть притча: слепых подвели к слону и спросили, на что он похож. Один пощупал хобот и говорит: слон – это такая змея…

Притчу я знаю: на «Випассане» рассказывали. И в версии Маршака: «Слепцы, числом их было пять, / В Бомбей явились изучать / Индийского слона. / Исследовав слоновий бок…»

Парень разглагольствует: ему до фени, чего я там знаю или не знаю. Но я сам напросился.

– На завтрак опоздаем, – удается мне вставить слово.

Идем в столовую, накладываем еду на подносы (сыр, колбаса, хлеб, йогурты, джемы, соки…), садимся за столик. Парень продолжает выдавать истины.

Воспользовавшись моментом, перевожу разговор в более приземленную плоскость: интересуюсь, как он сюда попал и что делает. Он немец из Мюнхена, через несколько часов – самолет в Дели. Пятый седьмой раз летит в Индию, проводит там по полгода в году. Остальное время зарабатывает на эти поездки.

Я удивляюсь приверженности одному маршруту:

– А в других странах бывал?

Внезапно настроение моего визави меняется:

– Да срал я на другие страны! (I don’t give a shit!..) Кто не был в Индии, тот не поймет… – Он делает жест рукой, словно мне бесполезно что-либо объяснять, и некоторое время мрачно жует, погрузившись в себя. Наконец говорит: – Там вообще всё иначе. У индусов не бывает работы. Работа – у нас. У них – карма. Там, если, скажем, принадлежишь касте, занимающейся сожжением трупов, будешь с раннего детства носить дрова к погребальным кострам. Состаришься и умрешь – нося и нося эти дрова. И ни разу не посетуешь на жизнь, потому что знаешь: ты отрабатываешь карму.

Внезапно я очень ярко представляю себе этих индусов, вижу спускающиеся к Ганге высокие каменные ступени – гхаты… В трупном чаду, день за днем, год за годом, век за веком смуглые люди таскают по гхатам гигантские поленья для сжигания мертвецов. Я один из них, несу на плече корявую дровину. Она сгорает, я приношу следующую. За ней – еще. И еще… Я – счастливый – делаю свое дело…

– То есть, – говорю я, – истинная справедливость не в том, что все равны, а в том, чтобы каждому – свое?

– Именно, – говорит он. – И в Индии это понимают, этим живут. – Допив чай, он встает из-за стола. – Пойду собираться. Намасте.

Остается болезненный осадок, словно прикоснулся к заразе. И отчего-то жалко этого немца. Похоже, он и рад бы не ехать в Индию, но себе в этом не признается. Он не может не ехать, и мы с ним товарищи по несчастью: каждого толкают и гонят некие силы. Его – в Индию, а меня… Куда?

Записываю в блокнот: «Справедливость: не поровну, а каждому свое (немец-индуист)». Поможет не забыть разговор, воскресить образы.

Слоняюсь по городу. На одной из центральных мощеных булыжником площадей стоит сияющий черным лаком автомобиль «Волга». Это ГАЗ-21, как в фильме «Берегись автомобиля». Я не видел таких с тех пор, как уехал из России. Да и там они, конечно, в диковинку.

Возле машины – человек в черном костюме, чем-то даже напоминающий Смоктуновского. Держит табличку на немецком. По отдельным словам угадываю, что человек с машиной обслуживают свадьбы и прочие торжества. Внизу телефонный номер и подпись: «Vladimir». Несколько узкоглазых туристов, по-своему лопоча, фотографируют «Волгу».

Обхожу машину, любуюсь. Поглядываю на мужика, пытаюсь представить себе его жизнь. Он моложе моих родителей, вряд ли получает пенсию. Так что неплохо придумано. Да и владеть такой машиной, наверное – счастье. Хотя сильно счастливым он не выглядит. Заговорил бы с ним, да неловко…

Человек безразлично скользит по мне взглядом: едва ли кто сумеет опознать во мне русского. Да и какой я, к чертям, русский. Я – израильтянин. Сколь бы то ни было смешно.

Утром выхожу из города. Франкфурт невелик: час ходьбы и я возле трассы, на развязке. Снимаю рюкзак и ставлю рядом. Стою с вытянутой правой рукой и оттопыренным большим пальцем.

Автобан номер 3 приведет меня сегодня в Амстердам. Или не сегодня. Или не в Амстердам. По большому счету, не важно. Но необходимо представлять цель – так меня учили и так я привык. Может, со временем научусь другому: интуитивно выбирать путь, передвигаться без карт и заранее определенной цели. У истинных путешественников – тех, кто путешествует вглубь себя – нет и не может быть карты. Ведь они – первопроходцы. И цель им не нужна: они сами – цель. А мне приходится брать составленную кем-то карту, выбирать пункт назначения и ломиться к нему, не подозревая (подозревая!), что мой путь лежит вовсе не туда. Вот с чего это я, например, торчу тут уже час? Что если следует ехать не в Амстердам, а…

Резко тормозит красный двухместный кабриолет «Мазда» с опущенной крышей. За рулем женщина средних лет. Обращается по-немецки, затем переходит на английский:

– Попробуй рюкзак – в багажник…

Багажник – одно название: бо́льшую его часть занимает сложенная крыша. Рюкзак не влезает. Лихорадочно отстегиваю пенковый коврик и вынимаю из рюкзака спальный мешок. Оставшееся получается как-то умять. Коврик и спальник кидаю себе в ноги, и мы выносимся на автобан.

– Идеальный день для путешествия в кабриолете, – говорит женщина. – Солнце, ветер… Еду к подруге в Кёльн…

Она живо интересуется моей биографией. Скрывать нечего, и я раскладываю перед ней свою историю.

– Значит, ты покинул Россию из-за антисемитизма? – спрашивает она с состраданием в голосе.

– Вовсе нет, – говорю я и в подтверждение рассказываю, как лишь в десятилетнем возрасте узнал о своем происхождении от одноклассников. Но это только укрепляет ее подозрения. Да нет же: в России моя национальная принадлежность имела столь малое значение, что за десять лет вообще себя не проявила. А чтобы дразнить одноклассника, любой повод сгодится. И не стоит путать антисемитизм с дефицитом политкорректности, коей Россия и вправду не славилась испокон…

Мои умопостроения не убеждают. Видно, ей просто нужно кого-то жалеть, кому-то помогать – иначе бы она, наверное, и не стала подбирать людей на дороге. Вдобавок у немцев тяжелый комплекс вины по отношению к евреям – мои родители как раз пожинают его плоды.

Выхожу на заправке перед поворотом на Кёльн: необходимо оставаться на трассе. Здесь большая станция обслуживания с бензоколонкой, стоянкой грузовиков и рестораном. Зайдя в туалет и ополоснув лицо, прохожу через стоянку дальнобойщиков в самый конец заправки и встаю перед выездом на трассу.

Судя по карте, я нахожусь в сердце гигантской агломерации «Регион Рейн-Рур». Как отсюда выбраться? Впереди множество развилок, я в центре колоссальной дорожной паутины. Правда, я – скорее паук, нежели муха. Но найдется ли подходящая жертва? Большинство машин, наверняка, куда-нибудь сворачивают. Хорошо бы поймать дальнобойщика, едущего прямо в Голландию! Написать табличку?

Достаю синий маркер и канцелярский файл с листами. Крупно вывожу: «NL». Засовываю листок обратно в прозрачный файл. Демонстрирую табличку выезжающим с заправки.

Притормаживает легковушка: внутри приятная пожилая пара. Едут в Голландию, город Арнем. Огромная удача: от Арнема до Амстердама останется всего с сотню километров! И никаких больше агломераций! Закидываю в заднюю дверь рюкзак и влезаю сам.