Михаил Михеев
Т-34: Т-34. Крепость на колесах. Время выбрало нас

– Не волнуйся, отсюда разговор не уйдет. Но я тебя не понимаю, а нам вместе идти в бой.

– И чего же ты, старшой, не понимаешь? – взгляд Васильича стал колючим и холодным.

– Ну, например, твоей нынешней реакции. А так… Вот смотри. Ты – лучший, наверное, солдат из всех, кого я видел. Воевал много и с чувством. Только вот у тебя манера держаться проскакивает не солдатская. И речь строишь рвано. То совсем по-простонародному, то – будто у тебя два университета за спиной. Солдат может владеть винтовкой так, как ты. Может научиться владеть маузером и наганом, благо в Гражданской чем только не пользовались. Но чтоб он владел всем да еще и легко осваивал новое. Я ж видел, как ты с трофейным танком управляешься. Полчаса инструктажа – и все. Ну не научится Ваня-пастушок, каким бы гением он ни был, за пять минут такому. Еще…

– Довольно, – Васильич резко хлопнул себя по колену. – Я тебя понял. Конкретных доказательств нет, а свербит, да? Хорошо. Наверное, так и впрямь лучше будет, что-то я осторожность потерял. Николай Васильевич Громов – имя настоящее…

Он ушел на Великую войну добровольцем. Студент последнего курса, физик… Все пророчили ему большое будущее, а он на волне всеобщего патриотизма выбрал школу прапорщиков. Тех самых, что жили на передовой десять-пятнадцать дней.

Ему, наверное, повезло – провоевал целых три недели и пулю поймал не в голову, а в левую ногу, причем в мякоть. И вторично повезло, что не загнулся от заражения крови – до госпиталя довезли быстро и подлечили качественно. Ну а дальше по накатанной – за проявленную доблесть погоны подпоручика и «клюкву»^[14] на парадную саблю. Двухнедельный отпуск – и снова в строй.

На этот раз судьба повернулась к молодому офицеру другим боком. Вместо того, чтобы получить взвод и сложить голову, свежеиспеченный подпоручик попал в разведку. Успел поползать по тылам, заработал два «Георгия» и несколько дырок в шкуре, к счастью, неопасных… А потом началась революция, и штабс-капитан Громов выбрал не ту сторону.

Вначале Юденич. Когда тот уводил свою побитую армию в Прибалтику, Громов предпочел отправиться в свободное плавание. Не доверял он чухонцам – и оказался прав. Армию Юденича заморили голодом, а лихой разведчик выжил. Потом Деникин, Врангель, между ними – у батьки Махно, с которым, в конце концов, не сошелся по идеологическим мотивам и ушел, стреляя с двух рук и положив немало народу… В общем, жизнь, полная приключений.

Когда красные заняли Каховский плацдарм, подполковник (с обеих сторон фронта в званиях росли быстро) Громов решил, что все, хватит с него. Да, Слащев, самый талантливый полководец той войны, сумел немного выправить положение, но для полной ликвидации угрозы сил ему попросту не хватило. И опытный разведчик понял: началась агония. Красные их просто раздавят числом. А потому он, не долго думая, решил выбираться самостоятельно.

И ведь выбрался. Перешел линию фронта, затерялся на просторах России и… вступил в Красную армию. С ней вместе побывал на Дальнем Востоке и даже поучаствовал в изгнании японцев, которых откровенно не любил, так что неприятия та война у него не вызвала. Ну а потом остался в армии, рассудив, что под фонарем темнее. Родители еще в девятнадцатом году умерли от тифа, ничего его не держало. Так и прожил жизнь, дослужившись до старшего сержанта. И вот – опять на германской войне. Будто молодость вернулась.

Закончив рассказ, Громов несколько секунд смотрел на огонь, глаза затуманились. Он словно вновь переживал те времена, когда был молод, решителен, верил в идеалы. Резко тряхнул головой, отгоняя наваждение, потом неспешно повернулся к Сергею:

– Откровенность за откровенность. Кто вы?

– Туристы, – очень спокойно ответил Хромов. Эту легенду они обговаривали, так что каждый знал свой маневр. – Я, Альберт, Володя – студенты. Игорь Васильевич – инженер, Петр Петрович – журналист, Александр Павлович – он у нас полковник, скоро в отставку… Теперь уже нескоро. Познакомились в поезде уже. Потом налет, бомбы, почти все погибли – у нас группа большая была, на Кавказ ехали. А мы вот уцелели, ну и выбираться стали вместе.

Громов кивнул. Неясно, поверил или нет, но к сведению принял. Хотя все же скорее поверил:

– То-то я гляжу – стрелять умеешь, водить тоже, а служить явно не служил. ОСОВИАХИМ?

– Да.

– Правильную задумку красные сделали, – кивнул Громов. – Очень правильную. У нас, помню, как выбили кадровую армию, так и пошли неумехи, право от лево не отличающие. С такими даже в штыковую не пойдешь – ничего не смогут. А вам дисциплины добавить – и все, готовый солдат.

– Боец, – поправил Сергей. Не потому, что не был согласен, а потому, что эта реплика в нынешнее время согласовывалась с понятийным аппаратом. Громов лишь усмехнулся в ответ:

– Не все ли равно, как называть… Солдат – он и есть солдат. Ладно, старшой, отдохни лучше, а то, боюсь, завтра весело будет.

– Погоди. Николай Васильевич, а почему ты меня называешь старшим? И подчиняешься? Вроде сам…

Громов прервал его коротким жестом, улыбнулся:

– Да потому, старшой, что это ты меня вытащил из-за проволоки, а не я тебя.

Старый вояка как в воду глядел. А может, развилась у него за эти неспокойные годы соответствующая чуйка. Неприятности начались аккурат после обеда, когда они, переправившись наконец через и не думающий мелеть ручей, бодро двигались по немного подсохшей проселочной автостраде. Танки чуть потряхивало, но подвеска Кристи хорошо себя чувствовала на отечественных дорогах. Наверное, потому, что создавалась для дорог американских, а они в конкретный исторический период ничем не отличались от проложенных в стране родных осин. До хайвеев, цельнотянутых с немецких автобанов, янки еще не доросли.

Вот так, подпрыгивая и полязгивая, рыча моторами, они и шли, аккурат до тех пор, когда, выбравшись из очередной ямы с водой и глиной вперемешку и сделав поворот, лоб в лоб столкнулись с немцами. Если конкретно, с похожим на гроб танком, судя по длинноствольному орудию – мозг выдал эту информацию мгновенно и как будто не задействуя сознание – «тройкой». Для обеих заинтересованных сторон встреча оказалась полной неожиданностью. Во всяком случае, отреагировали одинаково, резко затормозив и замерев на миг, не пытаясь что-либо предпринять. А потом Сергей заорал «Бей!» и рванул назад, тут же въехав кормой в не ожидавший такого поворота и не успевший остановиться второй БТ.

Заскрежетал металл, перекрывая даже рев двигателя, и Хинштейн, вряд ли услышав, что орет мехвод, но и без того уже приобревший кое-какие рефлексы, лязгнул орудийным замком.

Выстрелили они практически одновременно. Сергей еще успел рассмотреть, как выплескивается облачко огня из немецкой пушки и одновременно их собственный снаряд высекает облако искр из брони «тройки», а потом БТ вздрогнул, не так уж сильно, и что-то непонятно изменилось. Лишь через секунду Хромов сообразил, что в недра их танка начал проникать солнечный свет…

Позже, осматривая пробоину, он понял, что спасли их в тот момент небольшой калибр немецкого орудия и достаточно высокая скорость его снаряда. Ну и слабое бронирование БТ, чего уж там. Пятидесятимиллиметровое орудие «тройки» ранней модификации не обладало какими-то выдающимися баллистическими характеристиками, но выстрел был сделан в упор. Буквально с какого-то десятка метров, даже под углом, двадцать миллиметров лобовой и пятнадцать бортовой брони ему оказались вполне по зубам. А тугой взрыватель бронебойного снаряда обеспечил все остальное. Проткнув танк справа от мехвода, так, что Сергея обдало волной почему-то удивительно холодного воздуха, снаряд от удара чуть сменил траекторию, взломал бортовую обшивку и взорвался уже снаружи.

А вот немецкий танк, несмотря на формально сравнимые характеристики, оказался удачливее. На лобовую броню какие-то армейские умельцы (и не говорите потом, что среди немцев трудно найти Кулибиных) навесили и закрепили болтами дополнительную пластину брони. Ну и траки запасные в центре присобачили. Конечно, это здорово снижало и без того невеликий ресурс ходовой части, но фрицы с циничностью бывалых солдат разумно сочли это меньшим из зол. Хинштейн всадил снаряд аккурат в траки, сорвал их… и, в принципе, все. Бронеплиты выдержали удар, и танк отделался встряской и легкой контузией экипажа, что и предопределило дальнейший ход боя. Скорее инстинктивно, времени думать уже не было, Сергей бросил свой танк вперед, и через секунду немцы познакомились с русским ноу-хау – танковым тараном. А отреагировать их экипаж, еще не пришедший в себя, так и не успел.

Небольшая масса и запредельная для этого времени мощь – вот что такое БТ. Никто здесь не делал тестов на разгон до «сотни», как на автомобилях двадцать первого века, но, возможно, этот танк смог бы кое с кем посостязаться. Четыре сотни лошадей его двигателя, в девичестве авиационного, буквально выстрелили танк вперед. Конечно, всерьез разогнаться он не успел, но это и к лучшему. Вместо того, чтобы расплющиться вместе с немцем в единый ком искореженного металла, БТ вдруг начал карабкаться по нему вверх. Наверное, все, кто это видел со стороны, обалдели. Башню «тройки» буквально сковырнуло, и советская машина, замерев на миг сверху, будто памятник на постаменте, рванулась вперед, с восторгом подминая следующий за вражеским танком грузовик…

Есть в этом что-то упоительное, когда твой танк прет, сметая все на своем пути, когда впереди все разбегается, а позади горит, когда под гусеницами хрустит, превращаясь в ломти скрученного металла, то, что еще недавно было грозной силой. БТ ломал и сталкивал с дороги грузовики, с треском раздавил противотанковую пушку, которую так и не успели отцепить, ударил в борт и перевернул бронетранспортер… Над головой трещал, захлебываясь, пулемет, и горячим потоком сыпались гильзы. Одна попала на шею и чувствительно прижгла, но не было времени обращать на это внимание. А потом все резко кончилось.

Танк вздрогнул, и почти сразу его потащило влево. Сергей рывком зажал правый фрикцион, но поздно, поздно… БТ уже начал уходить в канаву, заваливаться… А потом долбануло вторично.

Наверное, именно этого ему не хватало. Качнувшись, машина легла на борт и съехала вниз. Непонятно, как она не перевернулась окончательно, кверху гусеницами. И сразу потянуло гарью.

У Хромова еще достало времени, чтобы заглушить двигатель – он просто боялся, что его намотает на все еще медленно проворачивающуюся гусеницу. Может, и глупо, но почему-то это показалось ему очень важным. Потом он выдрал из самодельных зажимов СВТ – прав был Мартынов, в тесном чреве танка она здорово мешала – и, распахнув тесный люк, выбрался наружу. И сразу упал, откатился за броню – совсем рядом взбила землю цепочка пуль. Кто-то садил в его сторону из автомата, часто и неприцельно. Руки действовали на полном автопилоте, закрепляя на ствол штык, а мозг еще успел удивиться – зачем? Штык против пули не котируется. Впрочем, очень быстро немецкому Соколиному Глазу стало не до экипажа подбитого танка.

В жизни Сергей не ожидал, что когда-нибудь увидит классическое довоенное «Гремя огнем, сверкая блеском стали.». Однако же такова была, наверное, его карма. Впрочем, не стоило жаловаться – зрелище и впрямь было впечатляющее. БТ, ревя моторами, один за другим ломились по дороге, доламывая то, что не успела головная машина, и расстреливая из пулеметов разбегающихся врагов. Идущий первым остановился на миг и звонко долбанул из башенной сорокапятки. Почти сразу в конце немецкой колонны рвануло, и Сергей успел еще увидеть эффектное зрелище полыхающего немецкого танка, но его тут же отвлекла более важная задача – вытащить из башенного люка Хинштейна, который зацепился за что-то и, злобно матерясь, пытался теперь освободиться. Вдвоем с Игнатьевым они ухватили товарища, дернули… Громкий треск рвущейся материи – и все трое покатились по липкой глине. Как оказалось, вовремя – танк полыхнул, и из люка, словно живое, покатилось во все стороны голубоватое, почти прозрачное бензиновое пламя.

– А-а-а! – Хинштейн заорал, огонь моментально охватил его ноги. Видать, попало на них топливо. Игнатьев тут же принялся забрасывать их землей, благо влажной глины вокруг хватало, а Сергею выпала чуть-чуть иная миссия – по склону, едва им не на головы, скатились двое немцев, и эту незваную делегацию требовалось встречать.

Первого немца, даже не сообразившего, что происходит, Сергей встретил от всей широты русской души. С разворота прикладом в челюсть. СВТ – винтовка хорошая, тяжелая и удобная. Приклад деревянный, сиречь крепкий и увесистый, так что получилось зачетно. Зубы веером, фриц падает как подкошенный. Второй пытается вскинуть автомат… Поздно, винтовка со штыком в ближнем бою – козырный туз. Немец лишь с каким-то детским удивлением и обидой посмотрел на засевший меж ребер клинок – и осел. Освободить намертво увязшее оружие удалось лишь упершись в труп ногой. Еще пару недель тому назад студенту Хромову и в голову не могло прийти, что он способен на такое действо, сейчас же это получилось спокойно, можно сказать, как само собой разумеющееся. И никаких эмоций.

В три прыжка поднявшись на дорогу, Сергей огляделся. Все, здесь ему делать было уже нечего – вражеская колонна перестала существовать. Редкие хлопки выстрелов неподалеку – ну понятно, добивают. Рядом замер БТ-5 с вырванным лобовым листом, чадящий густым жирным дымом. Внутри танка, как в печке, колыхалось и пульсировало жаром пламя. Отвратительно воняло паленым мясом, но почему-то это тоже не вызвало никаких лишних мыслей и ощущений.

Спустившись к товарищам, Сергей присел на корточки перед все еще подвывающим Хинштейном, рядом с которым деловито, без суеты возился Игнатьев.

– Хреново?

– Не особо, – Игнатьев разогнулся, посмотрел на Сергея, почему-то скривился. – Ожоги второй степени. Небольшие. Пускай наши эскулапы займутся. Спирт есть?

Пошарив на поясе, Хромов обнаружил искомую флягу. Никуда не делась, родимая! Та самая, которую задарил Васильич, и даже остатки веселящей жидкости на месте. Помнится, тот же Игнатьев посмеивался – мол, истинный русский воин, на одном боку маузер, на другом вальтер, под рукой фляга с водкой, и винтовка за спиной. И сам в танке… Разбегайтесь, гады! И что? Танк уже догорает, винтовку от кровищи отмывать, оба пистолета как висели, так и висят безо всякой пользы, а фляга вот пригодилась. Дали пару глотков Альберту в качестве противошокового, ну и сами приложились…

– Живы? С дороги, увязая в глине, спускался Мартынов. – Вижу, живы… Сергей, что с тобой?

– Да вроде ничего.

– Ты себя в зеркало видел?

– Издеваешься? Может, еще и баня с девочками на примете есть?

– Это я образно.

Проследив за взглядом полковника, Сергей провел рукой по щеке. Пальцы оказались в крови, и сразу же кожа начала жестоко саднить. Мартынов сморщился так, будто ему сунули в рот особо кислый лимон, причем целиком.

– Да не лезь ты грязными лапами, болван!

Как выяснилось после протирания кожи смоченным в остатках водки платком, на щеке и шее имелись неглубокие, но длинные ранки. Видимо, когда снаряд пробил броню танка, из стальных листов выбило осколки, которые, собственно, и чиркнули мехвода. Ерунда, главное, что глаза целы. Шрамы могут остаться, авторитетно заключил Мартынов. Тоже не страшно, такие отметины мужчину украшают. Сергей предпочел бы обойтись без особых примет, но истерить не собирался. Зацепило – значит, такова карма. Все равно уже ничего не изменить, так что нечего самому себе и нервы портить.

Пока Хинштейна тащили к медикам, занимающим со своими скудными запасами лекарств и инструментов отдельный грузовик, Хромов, воспользовавшись статусом легкораненого, дистанцировался от этого занятия. Ну не перла его медицина в любой роли, а образ медбрата вдвойне. И без него справятся. Вместо этого он подошел к своему танку, бессильно лежащему на боку. Огонь уже практически погас, боеукладка так и не взорвалась, и даже металл не был раскаленным. Горячим – да, но совсем не обжигающим.

Сергей посмотрел на пробоину от первого снаряда. Пара сантиметров левее – и прости-прощай, мама дорогая. «Нас извлекут из-под обломков…» Левой гусеницы не было, равно как и двух первых катков. Вот почему не удалось удержать танк – нечему уже было держать, прямое попадание и комья искореженного железа вместо ходовой. Ну и дыра в правом борту – финальная, добивающая и, в общем-то, уже необязательная часть балета.

Спасибо тебе, машинка… Даже погибая, ты смогла защитить экипаж и раскатать кучу врагов. Прости, что так получилось, но, может, это и к лучшему. В бою, на адреналине… И не говорите, что у танков его нет. Вздохнув, Сергей еще раз погладил теплую броню и решительно зашагал вверх по склону. Жизнь продолжалась.

Как оказалось, бой они выиграли с разгромным счетом, обменяв два своих танка на шесть вражеских, плюс четыре грузовика и бронетранспортер. Количество раздавленных противотанковых орудий никто даже считать не стал, равно как и немецкие трупы. Навскидку человек сто или около того, уточнять не было смысла. Как говорил Суворов, мы должны их бить, а не считать.

И трофеи оказались знатные – два слегка попятнанных пулями грузовика, бронетранспортер со сквозной дырой в борту от неразорвавшегося снаряда, но на ходу, а главное, четыре миномета калибром восемьдесят один миллиметр с боезапасом. Учитывая, что кроме танковых орудий, слабосильных зениток и единственной «сорокапятки» средств огневой поддержки их уже начавшая обретать вполне солидные черты механизированная группа не имела, подспорье весьма серьезное.

Но и цена… Помимо двух танков еще и шестнадцать человек потеряли. Убитыми. И два десятка раненых, из них четверо тяжело. Немцев, конечно, положили на порядок больше, но их и не жалко, а вот своих терять всегда больно. И то, столь удачный расклад получился вовсе не благодаря запредельным полководческим талантам. Обычный встречный бой, в котором одна сторона имела больше танков, раньше опомнилась и смогла ввести их в бой массово, а вторая – по одному и с запозданием. Вот и все, в общем-то.

Себя Хромов не относил даже к легкораненым, однако Мартынов обругал его неприличными словами и загнал к медикам. В кузове их грузовика доктор осмотрела его, пинцетом извлекла из щеки незамеченный осколок размером с булавочную головку, а смешливая медсестричка ловко обработала его царапины йодом – на большее они не тянули. Правда, уж йода она не пожалела, щека сразу приобрела авангардный вид. Любой индейский вождь бы обзавидовался.

С медсестрой Хромов успел даже перемигнуться, но какого-либо развития это не получило. Милейшая доктор Светлана Александровна блюла мораль не хуже цербера и в два счета выставила излишне увлекшегося пациента вместе с его фривольными мыслями. Ну а потом события завертелись, и стало вовсе не до веселья.

Мартынов, как оказалось, времени даром не терял и немногочисленных пленных допросить успел. Сергей немного подумал и решил не уточнять, какие методы он применял к немцам, которые наверняка считали происшедшее случайностью, никак не влияющей на величие германского духа. Стало быть, и колоться не жаждали. Впрочем, разговорить можно любого, что полковник им и продемонстрировал. Сейчас же он объяснял товарищам расклады, а они соответственно, внимали. Все, кроме Хинштейна, который отлеживался в грузовике.

По всему выходило, что немцы на эскападу со взорванными мостами и уничтоженными эшелонами сильно обиделись. Настолько сильно, что предприняли соответствующие меры по отлову и уничтожению оборзевших вконец русских. Только вот принять решение и добиться его реализации – это чуточку разные вещи. И упирается все в дороги, наличные силы и… недостаток авиации.

Мартынов, приказавший уничтожить «железки», поступил абсолютно правильно. Фактически немцы сейчас могли передвигаться лишь по грунтовкам, которые, с одной стороны, узкие, обладающие совершенно недостаточной пропускной способностью, а с другой – на удивление многочисленные. Небольших населенных пунктов куча, и все они меж собой хоть как-то, но соединены. В результате – довольно густая сеть паршивых дорог, и какие выберут русские, немцам оставалось только гадать.

Плюс людей и техники у них было не то чтобы много, основные силы лихо перли в атаку восточнее, там, где советские мехкорпуса в самоубийственных контратаках сдерживали немецкое наступление, медленно, но верно перемалывая тевтонскую мощь. То же, что вражеское командование бросило против, как они считали, русских окруженцев, не выдерживало никакой критики. Нет, сил хватало, чтобы сожрать группу Мартынова и не подавиться, но в кулак их собрать не получалось. Слишком много направлений требовалось перекрыть, и в результате формально мощные подразделения оказались размазаны, словно масло по бутерброду. Невозможно быть сильным везде, и немцы, раздробив свои части на мелкие группы, оказались в дурацкой ситуации. Лобовая схватка с русскими превратилась для них в смертельную лотерею. Что, собственно, и можно было наблюдать на примере последней стычки.

Впрочем, здесь еще сыграла роль скорость, с которой продвигалась группа Мартынова. Привыкшие к достаточно посредственным характеристикам своих танков, немцы не ожидали, что их противник заметно динамичнее. Нет, они, конечно, знали формальные возможности БТ, но в этой войне советские машины их как-то не демонстрировали. И потому, что в мехкорпусах танков было много и разных, в результате чего танкистам приходилось подстраиваться под самого медленного. И из-за пехоты, идущей чаще всего своим ходом, максимум с использованием гужевого транспорта, которая танки тоже связывала по рукам и ногам. В этом плане более насыщенная техникой немецкая армия имела серьезное преимущество в мобильности. И сумевший посадить всех на колеса Мартынов подкинул немцам пренеприятнейший сюрприз.

Наверняка ситуацию смогли бы исправить люфтваффе. Даже не бомбежками, а банальной авиаразведкой, но, как оказалось на проверку, с этим у немцев дела обстояли отнюдь не так радужно, как утверждали историки. За эти дни фронт сместился достаточно далеко, за ним следом перебазировались и авиаторы вместе со своей техникой. Все же радиус действия немецких самолетов, особенно истребителей, не был их сильной стороной, да и подлетное время тоже многое значило. Плюс нехватка самолетов – все же советские летчики дрались отчаянно. Немцы перемалывали их чуть лучшей техникой и более продвинутой тактикой вкупе с разрушающими инфраструктуру ударами танковых частей, но процесс шел небыстро, потери росли, и затыкать все дыры «люфты» уже не успевали даже на передовой. В такой ситуации даже выделить лишний самолет-разведчик, дабы решить не такую уж и большую проблему в тылу, они не слишком жаждали, и договориться с командованием одной-единственной оставшейся в районе авиагруппы у наземного командования не получилось.

– Хе-хе. Они, похоже, забыли одну простую истину – не пехота для авиации, а авиация для пехоты, – Мартынов был сейчас похож на кота, обожравшегося сметаны, только что усы, которые отпустил уже здесь, не облизывал. – Самое время поучить их жизни. Ну, и обезопаситься.

Как оказалось, один аэродром поблизости все же имелся. Километрах в пятидесяти всего-то. Бывший советский, но захваченный немецкими танкистами буквально на второй день войны практически непострадавшим. Естественно, немцы пройти мимо халявы – а как еще назвать обустроенный аэродром с готовой инфраструктурой – ни за что не могли. Вот и заработал объект, обслуживая теперь уже новых хозяев. На нем базировались восемьдесят восьмые «юнкерсы», машины солидные и грозные. Таким за гуляющими непонятно где обрывками разгромленных армий гоняться вроде как и не положено, их стихия – массированные налеты на крупные части и объекты вроде городов.

Однако же, если так будет продолжаться, немецкое командование все же раскочегарится и сумеет привлечь летунов к процессу ловли излишне кусачих русских. Что произойдет дальше, представить легко. Бронегруппа, грозная сила на земле, от атак с воздуха защищена паршиво. Зенитки – это хорошо, но мало. Или разбомбят, или просто наведут силы противника, достаточные, чтобы в блин раскатать их только-только нарастивший мускулы отряд.

После этих слов в воздухе повисло молчание. С одной стороны, все прекрасно осознавали, что оказались здесь не для того, чтобы помогать товарищу Сталину создавать сверхдержаву или еще каким-то образом двигать прогресс. Их задача – выжить. Соответственно, надо затаиться и не делать резких движений. С другой, они и так уже наворотили в пять слоев и с горкой. Просто так, на автопилоте, под лозунгом «Наших бьют!». И вишенкой на торте – понимание, что отсидеться-то еще можно… ну, хотя бы попытаться. Но это будет предательством тех людей, которые пошли за ними. И даже Востриков не сказал ни слова против, когда Мартынов предложил обезопасить свое ближайшее будущее радикально. То есть попросту раскатать аэродром и всех, кто на нем окажется, в мелкую щебенку. Немцы потом, конечно, от такой наглости встанут на уши, но то когда еще будет. Пока они раскачаются, уйти можно далеко, а там уж куда кривая выведет. Тем более, что на аэродроме помимо прочего, должны быть и хороший бензин, и автозаправщики, а то с бочками возиться не особо перспективное занятие.

И еще одну мысль озвучил Мартынов. Раз уж мирно пересидеть в болоте не получилось, надо как-то устанавливать связь с Большой Землей. А для этого простейший вариант – захватить один из самолетов, благо пилоты есть и уже подтвердили, что с управлением чужой техники справятся. Захватить – и отправить с ними сообщение. Глядишь, и получится что, тем более, это сейчас можно сидеть на подножном корму, благо техники и оружия, вполне исправных, просто брошенных, море, но скоро лафа кончится. И тогда хоть какая-то поддержка окажется, возможно, жизненно необходимой.

Остаток дня и часть ночи занял бросок до вражеского аэродрома. Пятьдесят километров по прямой – это как те два лаптя по карте. Реально, учитывая, что приходилось выбирать дороги, на которых меньше шансов нарваться на немцев, они превратились в полнокровную сотню. А учитывая состояние раздолбанных грунтовок, ползти им пришлось долго, часов пять, и практически без остановок.

Рыча моторами, колонна проносилась по улицам деревень, маленьких и пыльных. За окнами, как иногда успевал заметить Сергей, мелькали чьи-то испуганные лица, но выходить никто не спешил. И света, что характерно, не зажигали. Война сломала привычный этим людям мир, и они все еще пребывали в шоке. Ну и черт с ними, подумал он однажды с удивившим самого себя озлоблением. Была возможность присоединиться к Красной армии. Наверняка была – не в пять минут же все рухнуло, для принятия решения время оставалось. Не хватило смелости, значит. Хлебнете еще немецкого порядка – сами в партизаны побежите, да поздно будет. А пока под ногами не путаетесь – и то хорошо.

Это было иррационально, ни в чем эти люди, если вдуматься, виноваты не были. Они просто жили, платили налоги, за что государство должно их защищать. Логично, в общем-то. Но почему-то в голове эта логика, подходящая, скорее, европейцу, укладываться не желала. Может, сказывались усталость и непрерывный, продолжающийся уже который день стресс. А может, в том была вина послезнания – он-то помнил, сколько народу поляжет в той войне и как этих, у которых «хата с краю», будут сжигать в тех самых хатах, живьем. От мыслей таких свихнуться можно было, и Хромову оставалось лишь пытаться хоть как-то отвлечься, вглядываясь в темноту, с трудом пробиваемую тусклым светом фар. Сегодня он шел в бой со своими (уже своими!) людьми, ехал в кузове грузовика и после танка чувствовал себя как-то не слишком защищенно. Впрочем, тряска волновала его куда больше, за последнее время он привык к близости смерти и порядком огрубел.

Наверное, немецкие летчики, герои (часто безо всяких кавычек) польского, французского, английского неба, были очень раздражены и обижены внеплановой побудкой. Особенно тем, что проводилась она грубо и неэстетично, что русские среди ночи вытряхивали их из кроватей, что за попытки сопротивления или плохое понимание, что здесь происходит (а спросонья этим страдали все), их били ногами, а то и просто убивали. Ну так незачем лезть, куда не просят! И солдаты, успевшие хлебнуть «радостей» плена и распробовать вкус побед, не церемонились. Впрочем, Сергей в этой потехе участия не принимал. У его группы была совсем другая задача.

Откровенно говоря, Хромов вполне серьезно полагал, что занимается ерундой. Однако за не такой уж длительный период пребывания в этом времени он четко усвоил: приказы не обсуждаются, а выполняются. Поэтому два танка поперек взлетной полосы – и он сам рядышком, с развернутыми зенитками. Сидит в точности согласно диспозиции, составленной полковником Мартыновым, и в ус не дует. Кстати, усы вовсю отрастают, и щетина скоро перейдет в статус бороды. Надо бы привести лицо в порядок… только вот не пользовался он никогда в жизни опасной бритвой. Стра-ашно…

Занятый этими мыслями, он едва не проворонил момент, когда один из самолетов, истошно взревев двигателями, начал выворачивать со стоянки. Похоже, накладка все же случилась, кто-то из немецких летчиков незамеченным добрался до своей машины и теперь пытается удрать. И… черт! Он не собирается пользоваться заблокированной полосой. Бомбардировщик этого времени, тем более ненагруженный, в ней не особенно и нуждается. Достаточно просто относительно ровного поля. Ну и хорошего летчика, разумеется, но среди немцев совсем плохих пока что нет.

Подпрыгивая на мелких неровностях, бомбардировщик начал разгоняться. Даже такому далекому от авиации вообще и древних немецких машин в частности человеку, как Хромов, было видно, что непрогретые двигатели работают вразнобой и летчик с трудом парирует их рывки. Но разгонялся шустро – видать, никакого груза, совсем пустой. Разбег, толчок… Самолет проходит над самыми головами, в десятке метров выше русских зениток, которые радостно приветствуют его в четыре ствола. От «юнкерса» летят во все стороны обломки, и бомбардировщик резко клюет носом, чтобы практически вертикально встретиться с землей. Втыкается в нее не с грохотом даже, а с рвущим уши скрежетом, замирает на миг – и переламывается, одновременно вспыхивая от носа до хвоста. На землю самолет обрушился уже грудой ничем не связанных между собой пылающих обломков.

– Феерия, – пробормотал за спиной неслышно (в таком шуме и неудивительно) подошедший Громов.