Михаил Михеев
Адмирал
Впрочем, остальные, два незнакомых генерала и моложавый эсэсовский штандартенфюрер, очевидно, думали иначе. Во всяком случае, для них, не избалованных высокими технологиями, этот самолет казался верхом технической мысли. А с другой стороны, и Колесникову-Лютьенсу нечего было жаловаться. Это не на поезде пиликать, это относительно короткий и быстрый перелет. И ему, привыкшему к качке, не грозили приступы воздушной болезни, как остальным. А еще здесь коньяк недурственный давали…
К моменту, когда самолет удивительно мягко коснулся обутыми в резину колесами посадочной полосы, Колесников уже слегка захмелел и находился в устало-благодушном настроении. Правда, очень уж быстро сработало спиртное. То ли упало на старые дрожжи – они с Редером вчера изрядно перебрали, как оказалось, немецкие адмиралы могут квасить не хуже русских интеллигентов, то ли сказались высота, падение давления и негерметичный салон. Тем не менее, адмирал отметил мастерство пилотов. В его времени самолеты были куда совершеннее, под завязку напичканы электроникой, но козлили при посадке иной раз со страшной силой. Здесь же все прошло мягко, и пилоты ухитрились опустить их, как пушинки. Хотя, с другой стороны, тут могли сыграть роль относительно малые размеры самолета и исключительное качество покрытия полосы. Размышляя над этим, Колесников и сам не заметил, как оказался снаружи, и с удивлением обнаружил, что его встречают. Аккуратный черный «хорьх» с молодым унтер-офицером за баранкой и лейтенант в черной форме. Опять СС… Впрочем, перед адмиралом он вытянулся в струнку.
– Герр адмирал…
– Спокойнее, молодой человек, спокойнее. Не на параде. Вас как зовут?
– Лейтенант Вальман, герр…
– А имя у вас есть?
– Петер, – окончательно стушевался сбитый с толку парень. Колесников присмотрелся – ну да, лет двадцать от силы.
– Вот что, Петер, берите мой багаж – и поехали. Заодно объясните мне, куда, а то я, признаться, только вчера из похода, да и вообще в Берлине не частый гость.
Лейтенант Вальман, когда с него немного скатилось смущение, оказался достаточно приятным в общении молодым человеком. Во всяком случае, не дуболомом «от сохи», а, как путем несложных вопросов сумел выяснить Колесников, из студентов. Последнего обстоятельства парень почему-то стеснялся, но выяснять причины такой не вполне адекватной реакции адмирал не стал. Мало ли, какие у них там, в СС, внутренние терки. Так-то, на вид, истинный ариец, но мало ли, вдруг у них к интеллигенции предубеждение. Зато лейтенант оказался еще и вполне информированным. В пределах своей компетенции, разумеется.
Как оказалось, аудиенция у Гитлера была назначена на завтра. Во второй половине дня – фюрер любил поспать. Вернее, планировалось на сегодня, но что-то там не срослось. А сегодня с ним изъявил желание встретиться Гиммлер. Зачем? Трудно сказать. Но если главный палач рейха изъявил такое желание, отнестись к нему требовалось со всей серьезностью.
Положительными во всем этом были всего два момента. Во-первых, адмиралу забронировали место в хорошей гостинице, причем с рестораном, а то желудок уже начал требовательно напоминать о необходимости кинуть в него что-то потверже коньяка. Во-вторых, в городе не было бича последующих десятилетий – пробок. Вообще не было – мало того, что автомобилей в Берлине было относительно немного, так еще и управляли ими с немецкой аккуратностью. В сумме это давало просто замечательный эффект. Но главное, обещало возможность не торопиться, выезжая заранее и потом, если пробок не было, мариноваться в приемной. Здесь все было проще, и лейтенант подтвердил, что да, заедет за герром адмиралом ровно за полчаса до назначенного времени. Успеют.
Гостиница оказалась на удивление небольшой. Он-то думал, что повезут в какой-нибудь отель с холлом размером в два футбольных поля, хрустальными люстрами и отблесками хрома изо всех углов. Здесь же было спокойно, уютно и по-домашнему. Приятный полумрак, ровно такой, когда глаза еще не напрягаются, а эффект уюта уже создается, деревянные перила лестницы, странно и совсем не по-немецки изогнутые, мило улыбающаяся пожилая женщина за стойкой… В ней даже при огромном напряжении фантазии невозможно заподозрить осведомителя, работающего на полицию, контрразведку или на всех сразу. А ведь работает, к бабке не ходи, но даже это знание почему-то не напрягало. Так и тянуло расслабиться. Тот, кто выбирал гостиницу, явно преследовал именно эту цель. Последнее обстоятельство даже настораживало – вряд ли все делалось для того, чтобы обеспечить приезжему адмиралу, птице, по столичным меркам, не самого высокого полета, возможность максимально эффективно отдохнуть от трудов тяжких. Однако, немного подумав, Колесников решил не забивать себе голову раньше времени, а, разложив вещи, спустился в ресторан.
Здесь тоже все было уютным и небольшим. В том же домашне-деревенском стиле. Десяток столиков, полумрак, маленькая сценка с роялем и без какого-либо намека на микрофон – в таком помещении и без того все будет слышно. И меню, не слишком изысканное, зато ассоциирующееся со вкусами «доброго немца». Впрочем, почему бы и нет?
В машину он садился окончательно довольным жизнью. Накормили быстро, вкусно… Еще бы капельку вина сверху, но он, подумав, решил воздержаться. Все же пил уже, и вечером, и в самолете, причем не наперстками, а смешивать – последнее дело. Но все равно, пока ехали до места, едва не задремал – в старинной (хотя здесь это едва ли не новинка) машине тоже оказалось уютно. И мягко…
В приемной их почти не держали. Пять минут – как раз то время, которое у них стало запасом. А потом Колесников вошел в кабинет, небольшой и отнюдь не роскошный, и увидел перед собой Гиммлера, спокойного, чуть вальяжного и совершенно не страшного на вид. Во всяком случае, с тем образом, который тиражировался в советском кино (не особенно, правда, но все же), этот человек имел весьма мало общего. Ну а лично ни Лютьенс, ни тем более Колесников, с ним знакомы не были.
Ничего демонического… Внешне – ну точно покойный Кравчук с кафедры химии… И лишь глаза под тонкими стеклами очков холодные и спокойные. Глаза умного хищника, способного при нужде сожрать безо всяких эмоций. Впрочем, кто с линкором борт о борт становился, того гляделками не напугать. И Колесников уставился в глаза своему визави, сделав взгляд безразлично-пустым. Так он смотрел на излишне гонористых студентов, если хотел их малость осадить. Срабатывало с ними – сработало и сейчас. Гиммлер отвел глаза первым, а потом вдруг усмехнулся:
– Знаете, адмирал, мне говорили, что вы бесстрашный человек. Я, признаться, не верил… Присаживайтесь, будем разговаривать.
Ну, разговаривать – значит, разговаривать. Колесников подвинул стул, прочный, монументальный и на удивление удобный. И настолько же тяжелый. Хозяин кабинета развел руками:
– Это не парадная приемная, малая, здесь не столь удобно, зато от прослушивания кабинет защищен надежно.
Колесников медленно кивнул, а про себя подумал, что паранойя в Третьем рейхе стремительно набирает обороты. Во всяком случае, прослушки боятся поголовно, даже на самых верхах. Особенно на самых верхах, это таким, как он, бояться особо нечего, они и так каждый раз, выводя корабли в море, под смертью ходят. А вслух сказал:
– Весьма рад знакомству, герр рейхсфюрер.
Этакий тонкий намек на то, что стоило бы поздороваться. Или хотя бы ответить на приветствие. В другое время он бы, может, и поосторожничал, но сейчас Колесникова несло. Коньяк два дня подряд, да еще и в самолете, штука коварная.
– А вы наглец… – Гиммлер внезапно улыбнулся. – Это хорошо, потому что разговор нам предстоит серьезный.
Он был не дурак. Мерзавец, возможно, садист, но не дурак, и вопросы задавал дельные. А вот политическими пристрастиями, отношением к еврейскому вопросу и прочими мелочами не интересовался вовсе – наверняка и так знал.
Больше всего Гиммлера интересовало, что может сделать флот, степень его боеготовности, сроки ремонта кораблей. Колесников, подумав, отвечал честно, как на духу, особо акцентировав момент неизбежных случайностей, куда чаще, чем на суше, способных поставить любую ситуацию с ног на голову. Да вот хотя бы в этой операции. «Блюхера» потеряли? Потеряли. А всего-то одна замаскированная береговая торпедная батарея и не потерявший головы расчет. Так что флот может показать свою эффективность, а может и нет, именно это он пытался донести до собеседника, и похоже, Гиммлер прислушался к его доводам. Так и сказал, что если человек, доказавший свою храбрость и профессионализм, не боится испортить настроение вышестоящим, то к его словам имеет смысл прислушаться. В общем, отпустил с миром и даже пообещал всемерное содействие в ремонте кораблей и, это было, пожалуй, главное, в скорейшем вводе в строй авианосца «Граф Цеппелин». Этому противился Геринг, не желающий выпускать из рук часть пилотов, которые подчинялись бы морякам. К авианосцу прохладно относился командующий флотом. Но Колесников-то знал, что именно такие корабли в будущем станут основной ударной силой флота, и сумел убедить Гиммлера, что корабль им необходим. А поддержка второго человека в государстве, пусть и не завязанного на флот напрямую, дорогого стоит. Еще удалось ввернуть, правда, как личное мнение, что у британцев радары стали совершеннее немецких. Гиммлер только головой покрутил, но пообещал напрячь заграничную агентуру. В общем, насквозь полезная встреча, хотя после одного приглашения на такую, с испугу можно запросто потерять сон или заработать энурез. А можно и то, и другое.
В гостиницу Колесников вернулся, когда уже смеркалось, а живот вновь требовательно заурчал. Хорошо еще, тихонечко, не привлекая внимания сопровождающих. Впрочем, может, и привлек, но Вальман оказался достаточно умен, чтобы сделать вид, будто ничего не заметил. Ну а мнение водителя вообще никого не волновало. Его дело баранку крутить, хотя, в этом стремительно заражающийся паранойей Колесников практически не сомневался, слушал он наверняка внимательно и потом с точностью до слова передаст услышанное начальству. Ну да пускай его, на работе человек, а ничего крамольного в машине не говорили. Более того, вообще ничего не говорили, кроме пары дежурных фраз. Но молчание молчанием, а желудок во избежание конфуза требовалось срочно удовлетворить.
В ресторане было тихо и спокойно. Играла негромкая музыка. Пианист, наряженный в самый настоящий фрак, был мастером ухитрялся вести мелодию ненавязчиво, никому не мешая, но в то же время заполняя ею все пространство. На взгляд Колесникова, ни разу не меломана, старомодно, однако здесь и сейчас мелодия звучала крайне органично. И акустика была неплоха, в результате чего музыка словно накрывала столики непроницаемым куполом, не давая гулу голосов просачиваться наружу. Приятное ощущение.
Адмирал прошел к единственному свободному столику. Его замечали, но, несмотря на то, что Лютьенс тут оказался старшим по званию, вставать и приветствовать никто не спешил. То ли из-за неформальной обстановки, то ли из вечного соперничества между армией и флотом. Ему, впрочем, было все равно. Усевшись и сделав заказ, он начал ожидать, когда ему принесут знаменитые баварские сосиски, традиционно главное блюдо немецкой кухни.
Ожидание затянулось вроде бы совсем ненадолго, но то ли музыка сыграла роль, то ли, что вероятнее, усталость, и Колесников начал отключаться от реальности. Не засыпать, а именно отключаться. И потому голос, прозвучавший буквально над ухом, оказался для него полной неожиданностью.
– Вы позволите?
Колесников несколько секунд смотрел на терпеливо ожидающего ответа худощавого генерал-майора и лишь потом сообразил, что в зале его столик самый свободный, за остальными по трое-четверо. Ну а здесь – никого, наверное, из-за его морской формы и высокого звания. Оставалось только кивнуть:
– Разумеется.
Генерал аккуратно сел напротив него, виновато улыбнулся, и пришлось сказать, что не стоит… и так дальше, и так дальше, и разговор завязался, и Колесников, в общем-то, не жалел об этом, потому что собеседником генерал оказался интересным. И ничего удивительного в том не было.
Генерала звали Эрвин Роммель. Да-да, тот самый Роммель, которому совсем скоро предстояло малыми силами гонять по пустыне до зубов вооруженных англичан. Уж про него-то Колесников был наслышан, редко в какой передаче о войне с упоминанием союзников не вспоминали этого бравого генерала. Самое страшное африканское пугало, лис пустыни… Впрочем, все это будет, а пока перед Иваном Павловичем сидел еще относительно молодой – ему не было и пятидесяти – генерал и увлеченно рассказывал о своих людях, своей дивизии и своем взгляде на войну.
Чем дальше, тем больше Колесников убеждался, что в отношении этого генерала историки не врали. Действительно, «отец солдатам». Вот насчет «слуга царю» – это, памятуя, как он кончит, совсем не факт, зато насчет своих людей он знал столько, что оставалось поражаться его памяти. А еще страшно не любил начальство и был даже чрезмерно инициативен, что в будущем приведет и к стремительному взлету, и к падению. Но в целом интересный собеседник и, возможно, полезное знакомство на будущее. К тому же только сегодня прибывший из действующей армии в штаб.
Зачем его вызвали, Роммель не знал и страшно костерил разномастных военных теоретиков, которым сначала зачем-то потребовалось проводить очередное совещание, а потом внезапно его переносить, из-за чего он, вместо того чтобы разбираться с делами в своей дивизии, торчал в этом отеле уже третий день. Судя по всему, армейский бардак интернационален… Хотя, с другой стороны, при нынешнем темпе ведения войны можно было и отдохнуть без ущерба для дела. И вообще, то, что происходило во Франции, напоминало нечто среднее между великим стоянием под Троей и верчением ежика в поисках места, где нет иголок. На это сравнение Роммель отреагировал здоровым смехом и цинично указал место, где их точно не будет. Посмеялись…
Надо сказать, генерал живо заинтересовался распиаренным на всю Германию морским сражением, так что пришлось не только слушать, но и рассказывать. И внимание и уважительный тон сухопутчика, как ни странно, весьма польстили, хотя Колесников и понимал, что это дают о себе знать остатки памяти Лютьенса.
А еще, было интересно мнение Роммеля, воюющего уже вторую войну, о противнике. Французов он не то чтобы презирал, но относился к ним, скорее, с пренебрежением. Британцев не любил, но как о солдатах отзывался о них уважительно. Русские… С ними войны пока не было, но что она не за горами для понимающего человека секретом не являлось. Так вот, о них Роммель говорил с опаской. Здравомыслящий человек, однако.
Что в зале что-то изменилось, Колесников сообразил с запозданием. Недоуменно покрутил головой – и вдруг понял: к музыке добавилась песня. На сцене появилась девушка, лет, наверное, двадцати, или чуть старше. Классика истинной арийки – высокая, спортивная, светловолосая, но это было неважно, главное, пела она замечательно. Вот только поразила не чистота ее голоса, а то, что пела она не только по-немецки, свободно переходя от песни к песне то на английский, то на французский, а пару раз даже на русский язык, причем акцента почти не ощущалось. И как это, спрашивается, понимать?
– О, – улыбнулся Роммель, видя неподдельный интерес собеседника. – Это местное чудо, племянница нашей хозяйки. По слухам, ее родители из России, выехали оттуда после их революции. Родилась она уже здесь, но владеет, в числе прочего, еще и этим варварским языком. Экзотика, правда?
– О да…
– Такое впечатление, вы понимаете, о чем она поет.
– С пятого на десятое, – следовало срочно уходить от темы, а то хоть Эрвин и хороший мужик, но мало ли. – Я все же моряк. Говорю на трех языках и ругаюсь еще на тридцати.
Успевший малость захмелеть Роммель вновь рассмеялся. Смеялся он хорошо, не цинично, не зло, а просто весело. Так смеются уверенные в себе люди, которым нечего доказывать, они и без того знают, чего стоят. Колесников даже позавидовал немного, у него так смеяться пока не получалось, во всяком случае, в этом теле.
История получила внезапное продолжение ближе к ночи, когда они с Роммелем, не прекращая уже вполне приятельский треп, вышли на улицу. Концерт уже закончился, но народ все еще сидел, и в зале стало не продохнуть от табачного дыма. Вот и выбрались они на улицу… покурить. Неисповедимы пути логики слегка подвыпивших мужчин.
Безобразная сцена, происходящая тут же, буквально в двух шагах от входа, сразу же привлекла их внимание. Классика жанра, мужчина добивается благосклонности женщины… Только вот не надо женщину хватать за руку, если она того не хочет. И уж тем более не стоит делать это, если ты в форме. Честь мундира и все такое. Даже если это мундир СС. Тем более если это мундир СС. Хотя бы потому, что военное крыло правящей партии, выполняющее, вдобавок, функцию службы безопасности, должно если не отвечать за законность, то хотя бы демонстрировать, что люди в этих мундирах ее поддерживают. Ну а если ты этого не понимаешь, то не обижайся. И погоны оберштурмбанфюрера не помогут. Тебя все равно будут считать тем, кто ты есть на самом деле – жирной и безграмотной свиньей.
Именно эти мысли Колесников озвучил, причем максимально громко и доходчиво. Как оказалось, дебошир нажрался до потери адекватности, но понимать, что ему говорят, был еще вполне способен. И, обернувшись, отреагировал совсем не так, как положено доброму немцу. В смысле, не встал по стойке «смирно», увидев перед собой двух военных в немалых чинах, а выпустил свою жертву, сжал кулаки и молча двинулся на них. Ну неадекват, право слово, или просто совсем одурел от безнаказанности.
Адмирал подпустил его поближе, легко уклонился от богатырского, но не слишком умелого и чрезмерно размашистого удара, и с наслаждением пробил ему в печень. Это были уже рефлексы не Лютьенса, пусть и не дурака подраться в молодости, а собственно Колесникова. Все же когда-то в СССР спорт являлся неотъемлемой частью жизни, и полученный еще в студенчестве первый разряд по боксу сейчас весьма пригодился. Годы прошли, тело сменилось, но что-то с тех времен явно осталось.
Эсэсовец забавно хрюкнул, скособочился, и как-то весьма неловко опустился на колени. Ну да, в печень – это больно, даже алкогольная анестезия не спасает. А вот если после этого еще и сапогом по враз растерявшей наглость роже, то еще и обидно. Во всяком случае, этот конкретный фриц явно обиделся и принялся шарить непослушными пальцами по кобуре. Колесников стоял рядом и с интересом смотрел за его манипуляциями, будучи вполне уверен, что если противник все же сумеет извлечь свой вальтер или парабеллум, что там у него, он вполне успеет размазать его по асфальту. Однако крайних мер не потребовалось.
Откуда появился Вальман, Колесников так и не увидел. Поразительно, с какой скоростью лейтенант подскочил, и… нет, он не пытался обезоружить коллегу по мундиру, он просто шепнул ему что-то на ухо. Совсем немногое, судя по продолжительности фразы, но тому хватило. Даже при неярком свете уличного фонаря было видно, как он побледнел и, бросив попытки извлечь застрявшее в кобуре оружие, машинально зашарил рукой по вороту. Попытки его застегнуть оказались, правда, ничуть не более успешными, но, особенно с учетом того, что немец по-прежнему сидел на земле, выглядели забавно.
– Простите, герр адмирал… Простите…
Звучало невнятно – похоже, только разбитыми и сейчас напоминающими мясные оладьи губами пострадавший не отделался. Наверняка еще и зубы пострадали. Тем не менее, Колесников понял, кивнул небрежно:
– Пшел вон.
Эсэсовца как ветром сдуло. Вот он был, а вот его и нет. Адмирал прищурился и сказал, обращаясь к лейтенанту:
– Похоже, вас приставили ко мне ангелом-хранителем?
Вальман улыбнулся:
– Наверное, можно и так сказать, герр адмирал.
– Тогда благодарю, что избавили от необходимости марать руки об этого хама. Вот что, Петер, езжайте-ка вы отдыхать. Обещаю, что покурю сейчас и больше из гостиницы до утра не выйду. И… отвезите фройляйн домой. Боюсь, красивым девушкам гулять по улицам Берлина ночью стало небезопасно.
Лейтенант щелкнул каблуками, как заправский гренадер. Непрост мальчик, ой, непрост, куда интереснее, чем показалось вначале. С таким надо держать ухо востро. Впрочем, Гиммлер явно покровительствует Лютьенсу, иначе не приставил бы к нему охрану как раз на такие случаи. Поэтому бояться нет смысла, а вот поостеречься стоит.
– Спасибо вам…
Голос девушки не дрожал, похоже, успела прийти в себя. Крепкие нервы, хорошие, дурной экологией не измученные. Только сейчас Колесников сообразил, что перед ним та певичка из ресторана. Да уж, незадачливого ухажера понять можно, деваха красивая и, вдобавок, представительница профессии, которая считается легкодоступной. Так что пал мужик жертвой стереотипов. Оставалось лишь галантно поклониться:
– Не волнуйтесь, фройляйн. Мы должны защищать свой народ… в том числе и от недостойных его представителей.
Когда девушка села в машину и та, глухо ворча двигателем, скрылась в темноте, Роммель, внимательно наблюдавший за происходящим, только головой покрутил:
– Однако же вас уважают.
– О да, есть за что, – усмехнулся Колесников, доставая сигареты и мельком подумав, что пора бросать. А то снова рак заработать можно.
– А девушка красивая.
– Я женатый человек, да и вы, Эрвин, тоже.
Роммель лишь усмехнулся, но ничего не сказал. Так и закончился этот не в меру насыщенный событиями день.
На следующий день была церемония награждения. Рыцарский крест – награда при таких раскладах вполне ожидаемая и заслуженная, и, получая ее, Колесников ощутил настоящую гордость, хотя вроде бы должно было оказаться наоборот. Германия, фашисты, враги… Но ведь награда-то заслуженная! А главное, за таких же врагов. Будучи человеком, воспитанным на советском интернационализме, позже насмотревшимся на то, как начали относиться к русским те, кого эти самые русские вытащили из грязи, и пережившим и лихие девяностые, и хамство «цивилизованного мира», Иван Павлович имел вполне конкретные взгляды на международные отношения. Описывались они всего двумя фразами: «У России нет друзей, только враги и временные союзники, которые могут завтра стать врагами» и «Да хоть сдохните все, нам от этого не тепло и не холодно». Так что никаких угрызений совести в отношении уничтоженных британцев он не испытывал.
Там же он впервые увидел Гитлера. Точнее, Лютьенс-то его видел и раньше, воспоминания остались, вот только искаженные восприятием адмирала. Колесников же имел возможность лицезреть фигуру главного злодея двадцатого века впервые в жизни, и, надо сказать, впечатления оказались неоднозначными.
На растиражированный советскими фильмами образ Гитлер походил только мордально. Правда, здесь сходство было почти фотографическим, но на том оно и заканчивалось. Гитлер не выглядел психом или неадекватом, напротив, это был весьма обаятельный человек с буквально прущей во все стороны харизмой. Пожалуй, неудивительно даже, что он сумел не только захватить власть в Германии, но и до последнего момента, до самой смерти пользовался непроходящей поддержкой населения. А еще он умел и любил быть ведущим шоу – именно участником такого действа чувствовал себя Колесников.
С другой стороны, почему бы и нет? Процесс у режиссера получился весьма занимательным. Само-то награждение ладно, но экспрессивная речуга, фото на память, потом выступление лично доктора Геббельса… На местных, зрелищами неизбалованных, такое должно действовать убойно. Можно не сомневаться, что с завтрашнего дня еще и в кинотеатрах крутить начнут – вон, оператор над камерой склонился. Единственно, концовку подзатянули, а может, просто Колесников начал терять интерес к происходящему.
Беседа с фюрером тоже не принесла чего-либо неожиданного. Как и предсказывал Редер, от флота требовали закрепить успех. Правда, Гитлер оказался неожиданно вменяемым и осторожным, но все равно пришлось пообещать ему, что флот, пусть и ослабленный, максимально активизирует свои действия. Скорее всего, первое лицо государства уже имело разговор с Гиммлером, и слова адмирала падали на хорошо унавоженную почву. В результате карт-бланш на задействование любых необходимых сил и средств для скорейшего ремонта «Шарнхорста» и достройки авианосца был получен. А активизация действий… Ну, это уж как получится.
Вечером он ужинал в гордом одиночестве. Просто из-за церемоний с последующими разговорами пропустил обед, а на полагающемся к церемонии банкете все было как-то несерьезно. Это вам не Россия, где если уж праздник – так чтобы наесться от пуза. Здесь все по-немецки, в смысле, по чуть-чуть. Поэтому непривычный к такому подходу мозг Колесникова солидаризировался с привыкшим к сытным флотским харчам желудком адмирала Лютьенса.
Выход был прост – вернувшись в гостиницу, он направился в ресторан, и, хотя до момента, когда все начнут подтягиваться сюда, чтобы вкусно поесть, было еще далеко, накормили его без проблем. Ну и на финал – классические немецкие копченая рулька и пиво – у-у-у! Такого вкусного пива Колесников в жизни не пил, в его времени, похоже, производить по-настоящему хорошие напитки давно разучились. И, хотя Лютьенс был к пиву достаточно равнодушен, новый хозяин его тела оценил качество.
– Здравствуйте.
Он поднял глаза, чтобы посмотреть, кто осмелился нарушить его медитацию. Ну надо же, вчерашняя… гм… фройляйн. Хотя, учитывая ее происхождение, стоило бы называть сударыней.
– Здравствуйте, – ответил адмирал, вставая. – Чем обязан?
– Я хотела вас поблагодарить…
Ну вот, понеслось. Интересно, ее в ведомстве Гиммлера успели завербовать, или как? Но, тем не менее, надо было продолжать играть роль истинного, как говорят англичане, офицера и джентльмена. Поэтому адмирал вышел из-за стола и галантно отодвинул стул, предлагая даме садиться. Она и села, абсолютно не чинясь.
– Что будете заказывать?
– Э-э-э…
Вопрос, похоже, сбил гостью с толку. Колесников усмехнулся мысленно, а вслух сказал:
– Я сомневаюсь, что здесь вам много платят. Поэтому экономите вы на всем. Полагаю, и на еде тоже. А раз так, сейчас вы не то чтобы голодны, иначе выступать не сможете, но и не слишком сыты. Имеется ли ошибка в моих рассуждениях?
– Э-э-э… нет, – ответила девушка и покраснела. Как и многие блондинки, изменять цвет лица она могла легко и абсолютно независимо от собственного желания.
– Ну вот видите. Поэтому, раз уж вы здесь, то, полагаю, вам следует поужинать. И не скупитесь при заказе, мой бумажник выдержит небольшое кровопускание, – и рассмеялся собственной немудреной шутке.
М-дя… А казалось, сильнее она покраснеть уже не может. На самом деле еще как могла. Но, очевидно, исходя из принципа «терять все равно нечего, а кушать хочется», заказ сделала вполне серьезный. Ну и ладно, все равно не так часто в пятьдесят лет оказываешься за одним столиком с красивой девушкой. Так что не жалко.
– Я и в самом деле хотела вас поблагодарить. Не люблю оставаться в должниках, – сказала она, закончив есть.
– Не любите? Хорошо. Вы вчера замечательно пели. Споете еще раз, для меня?
– Вы считаете…
– Я не люблю считать. Простите, как вас зовут? А то мы друг другу даже не представились. Вы меня, скорее всего, уже знаете, или лейтенант проболтался, или просто журнал учета постояльцев посмотрели. И мы оказываемся в неравном положении. Вы меня знаете, а я вас нет.
– Хелен.
Лена, значит. Скорее всего, вначале и была Елена, позже адаптировали под местные стандарты.
– А фамилия?
– Орлова.
– Русская фамилия. Ваши родители эмигрировали сюда?
– Да, после революции. Сначала во Францию. Потом мама осталась, а отец, он был офицером, отправился к генералу Деникину. Потом вернулся, и они переехали сюда. У нас здесь родственники. Я родилась уже здесь.
– Понятно… Так вот, Хелен, возвращаясь к нашему разговору. Я не люблю считать. Предпочитаю знать. И сейчас я точно знаю, что вы мне ничего не должны, я просто исполнил свой долг. Но если вы споете, я буду вам весьма признателен.
И она пела, и весь вечер он знал, что поют для него. И утром, уже улетая, Колесников все еще слышал этот голос и слова «Я буду помнить вас, адмирал». Оказывается, он и забыл уже, каково это, когда о тебе кто-то помнит, пускай даже и сопля на тридцать лет тебя моложе.
Немецкие корабелы в очередной раз подтвердили свою квалификацию, уже через три недели введя в строй «Гнейзенау», причем не только отремонтировав повреждения, нанесенные вражескими снарядами, но и проведя профилактику капризной силовой установки, очистку днища и еще кучу незаметных взгляду, но важных работ. «Шархорсту», правда, до момента, когда он сможет выйти в море, предстояло находиться в доке еще минимум два месяца, и то при условии, что все необходимое будет доставляться в срок, но от этого было никуда не деться. Но все равно, вместе с «карманным линкором» «Адмирал Шеер», модернизация которого была закончена в рекордно короткие сроки, и отремонтированным после полученных в операции «Учения на Везере» повреждений тяжелым крейсером «Адмирал Хиппер» получалась солидная эскадра. «Хиппера» протаранил британский эсминец, но свои тяжелые крейсера немцы строили крепко. Корабль пережил столкновение без фатальных последствий и не только не встал в доки до конца войны, но и вообще отправился туда лишь после успешно проведенного обстрела норвежских батарей.
Колесников предполагал, что работы, во всяком случае, по «Шееру», в разы ускорились благодаря оставшейся незаметной постороннему взгляду накрутке хвостов, проведенной кем-то на букву Г. Впрочем, это его устраивало. Куда хуже было, что однотипный «Хипперу» «Блюхер» отправился во время той операции на дно, а «Принц Ойген» еще не был достроен. Систершип «Шеера» «Лютцов», еще недавно гордо именовавшийся «Дойчландом», тоже застрял в ремонте надолго, словив торпеду с шального британского самолета. В результате сейчас под командованием Колесникова оказались три разнотипных и не слишком подходящих для совместных действий корабля. Увы, выбирать не приходилось, а пилюлю слегка подслащал тот факт, что скорость самого медленного, «Адмирала Шеера», составляла двадцать восемь узлов, что позволяло надеяться на отрыв от британских тяжелых кораблей в случае, если дела пойдут совсем плохо и придется быстро-быстро делать ноги. С другой стороны, восемь орудий калибром двести три миллиметра и пятнадцать одиннадцатидюймовок, не считая среднекалиберной мелочи, давали реальные шансы навалять даже серьезному противнику. В бою с «Ринауном» обошлись меньшим.
