Михаил Михайлович Филиппов
Михаил Скобелев. Его жизнь, военная, административная и общественная деятельность

Еще изумительнее были действия Скобелева во время ночной атаки текинцев. Неприятельский начальник Тыкма-Сердар с полуторатысячной спешенной конницей подобрался садами на 78 шагов к нашему фронту; но у нас царило молчание, до того смутившее текинцев, видевших, что русские не спят, что они не решились напасть. Только перед рассветом артиллерия открыла огонь по отступавшим текинцам. Убедившись в стойкости наших войск, Скобелев еще в августе хотел двинуться в глубь оазиса, но организация была не полна. Ждали войска, находившиеся на западном берегу моря.

Был необычайно жаркий августовский день. Зной в Бами доходил до 45 градусов по Реомюру. Скобелев и Гродеков вдвоем устроили военный совет и ровно восемь часов подряд спорили. Пылкий Скобелев хотел двинуться вперед, Гродеков доказывал, что не все еще готово. Вообще тактичный и опытный Гродеков играл в этой экспедиции ту же роль регулятора, сдерживавшего пыл Скобелева, как Куропаткин в турецкую войну. В конце концов Гродеков убедил Скобелева. Генерал ускакал в Красноводск и занялся хозяйственными работами. Весь сентябрь и до половины октября он встречал партии верблюдов, осматривал магазины, ездил в Михайловский залив, чтобы видеть, как строится железная дорога, злился, что проведение дороги идет медленно. В такие мертвые минуты Скобелев становился человеком крайне тяжелого, несимпатичного характера. Наконец в половине октября почти все было готово, и Скобелев со своим летучим штабом поскакал на театр войны. При найме верблюдов Скобелев пользовался услугами известного подрядчика Громова, которого в шутку называл своим “кунаком” и который при помощи русской сметки и купеческой изворотливости раздобыл в две недели десять тысяч верблюдов.

23 ноября Скобелев был уже в 20 верстах от стен Геок-Теке.

При этом движении Скобелев чуть-чуть не попался в руки текинцев.

27 ноября, перевалив через Копетдагский хребет и спустив орудия, Скобелев по своей обычной горячности обогнал колонну со своим конвоем, велел разбить палаточку и сел писать приказы. Вдруг было получено от лазутчиков известие, что текинцы застигнуты врасплох и угоняют свои стада.

Хотя было уже поздно, Скобелев велел кавалерии догонять текинцев; когда вся кавалерия поехала, спустился густой туман: в двух шагах ничего не было видно. Скобелев с князем Эристовым и несколькими казаками и денщиками не могли найти остальных, а между тем местность кишела текинцами. Положение становилось критическим, но Скобелев, нимало не теряя присутствия духа, поскакал к находившейся вблизи кала (круглой башне).

– В этой башне, – сказал он Эристову, – мы с тобою можем держаться против самой сильной партии текинцев.

Спокойно и решительно приказал он двум бывшим с ним проводникам из туземцев отыскивать войска и вызывать команду охотников. Он написал начальнику охотников Воропанову записку. Один из проводников скоро наткнулся на бивуак охотников, и Скобелев прибыл назад как раз, когда началась перестрелка между текинцами и казаками-ташкентцами.

После этого события среди текинцев распространился слух, что Скобелев заколдован и неуязвим пулею.

Еще раньше, 12 августа, на Бендесенском перевале по неосторожности Скобелева его любимая белая лошадь была захвачена текинцами, а сам он только по счастливой случайности избежал плена. Без сомнения, сам Скобелев так верил в свою “звезду”, что рисковал жизнью даже там, где в этом не было надобности.

Во время трехдневной осады Геок-Тепе Скобелев жил в траншеях. Однажды утром состоявший при нем д-р Гейфельдер, в сопровождении хирурга, вышел из траншей на открытое пространство между лагерем и крепостью.

– Что такое, доктор? Разве вы не видите, что здесь открытое для неприятельских пуль место? Не ваша обязанность так экспонировать себя. Если вас убьют текинцы, то на меня опять будут нападать.

Скобелева в это время многие винили в том, что другой сопровождавший его доктор, Студицкий, увлекшийся преследованием текинцев, был ими изрублен.

– А если вы будете ранены? – спросил Гейфельдер.

— Не буду ранен. Та пуля еще не вылита, которая меня убьет. — Это выражение Скобелев повторял много раз нескольким лицам.

Гейфельдер сообщает другие эпизоды, из которых видны странные противоречия в натуре Скобелева. При всем своем мужестве он не только боялся тринадцати гостей или тринадцати свечей за столом, но питал если не боязнь, то тревогу в присутствии некоторых людей, именно тех, в ком он почему-либо подозревал “нигилистов”. Однажды Скобелев просил Гейфельдера назначить к нему врача, “только не из поляков”. Гейфельдер рекомендовал ему одного молодого врача. Увидев его, Скобелев поморщился, отозвал Гейфельдера в сторону и таинственно спросил:

– Скажите, этот господин – не нигилист ли он?

– Не думаю… – с изумлением сказал Гейфельдер.

– Смотрите сами: эти длинные волосы, эта небритая борода, этот оборванный вид… Разве это военная аккуратность? А манеры, вид, осанка? Просто похож на нигилиста!

Гейфельдер даже рассердился.

– Помилуйте! – сказал он. – Кто полтора года здесь, у того нет времени бриться и употреблять Eau de Botot (любимое полосканье). – Скобелев подумал, оставил врача при себе и потом в высшей степени благоволил к нему. 12 декабря этот врач был ранен во время рекогносцировки.

28 декабря отряд Скобелева потерпел легкую неудачу. 23-24 декабря была заложена первая траншея. Вначале текинцы не поняли, в чем дело. “Русские роются, – говорили они, – как свинья рылом”. Ночью 28 числа текинцы ловко подкрались и через низкий бруствер бросились в первую траншею, где начали рубить караульных, взяли пушку и штандарт. Скобелев был бледен и расстроен. Он предвидел возможность ночных атак и был взбешен беспечностью солдат, спавших в траншее. “Вы не правы, – сказал ему Гейфельдер. – Утомленные люди, попав в спокойное место, впадают в непреодолимый сон”. Скобелев обвинял себя, солдат, офицеров, спросил, сколько раненых.

Второе ночное нападение текинцев было совсем в другом роде. С дикими криками “Аллах!” они налетели на наш лагерь и едва были отбиты ротою ширванцев. Эти ночные атаки смутили даже Скобелева.

– Никто не может заподозрить меня в трусости, – сказал он однажды, – mais ces attaques nocturnes me font l'effet comme si j'avais bu de l'eau de Kissingen (но эти ночные атаки на меня производят впечатление, как будто я напился киссингенских вод).

Киссингенские воды были особенно противны Скобелеву, по связи с именем Бисмарка.

Еще первого декабря Скобелев получил известие, что русская сметка Громова не спасла его верблюдов. Партия текинцев напала на транспорт Громова, отбила 3 тысячи верблюдов, перебила прикрытие и взяла в плен вожаков.

Это известие рассердило Скобелева необычайно. Он стал необыкновенно суров, молчалив; еще раньше он чувствовал себя скверно, теперь его била лихорадка. Его обычное упрямство было, однако, сломлено. По словам Арцишевского, Скобелев всегда делал наперекор. “Едем мы вдвоем, я скажу: “Держите левее, там обрывы”, – а он возьмет и нарочно переедет чуть не кубарем и говорит потом: “Я бы сам объехал, но ужасно не люблю забот обо мне”. Но теперь он последовал совету и спрятался от холода в кибитку, а Арцишевскому поручил всю линию.

На 9-й день, когда Арцишевский явился с докладом, Скобелев был уже вполне здоров и, выслушав доклад, стал шагать, распевая: “Моя звезда не угасает”. Арцишевский просто не узнал местности: в семь дней под руководством Скобелева были построены редуты, батареи, возник могущественный укрепленный лагерь; солдаты упражнялись в работе динамитом.

20 декабря все войска, числом до семи с половиной тысяч человек, двинулись к Геок-Тепе, а 12 января 1881 года и эта крепость была взята штурмом, причем погибло 20 тысяч текинцев.

Во время текинского похода Скобелев услышал страшную весть, не помешавшую ему, однако, довершить поход. Это было еще в июне, во время пребывания в Бами.

Спустя несколько недель после занятия Бами Скобелев находился в своей палатке. Был вечер. В палатке еще светился огонь. Послышался звонкий фальцет генерала, который кликнул своего денщика Петрова, чтобы узнать, спит ли Гродеков. Петров доложил, что спит.

Гродеков в эту ночь действительно лег рано с целью не попадаться на глаза Скобелеву. Почта в Бами получалась в 9 часов вечера. Гродеков как начальник штаба вскрывал все пакеты. Вскрыв несколько пакетов, Гродеков распечатал какую-то телеграмму и вдруг побледнел. Телеграмма была на имя Скобелева из главного штаба за подписью генерала Мещеринова; в ней сообщалось, по не совсем верным данным, будто “турки” в Филиппополе варварски убили старушку-мать Скобелева.

Любовь Скобелева к матери была всем известна. На другое утро Скобелев был удивлен странным видом и голосом Гродекова. Наконец Гродеков собрался с силами и сказал, что с близким ему лицом случилось несчастье.

– Родные? – сказал Скобелев. – Матушка моя в Болгарии, здорова, впрочем, я ей послал телеграмму. Чего она лазает там по парламентам? Только раздражает моих врагов!

Надо заметить, что, когда мать Скобелева прибыла в Пловдив (Филиппополь), болгары встретили ее восторженно. Носились даже слухи, будто Скобелев метит попасть в болгарские князья. Слухи эти имели некоторое основание. О возможности своей кандидатуры Скобелев сам говорил многим близким, и весьма вероятно, что его мать, Ольга Николаевна, поддерживала этот план. Когда Гродеков сообщил содержание телеграммы, Скобелев стал страшен. Он рыдал до конвульсий.

– Ужасно! – рыдая, повторял он. – Турки, мои враги, убили мою любимую мать! Это они мне мстят за то, что я нечаянно сжег их селения и отбил транспорты (это дело долго не давало покоя совести Скобелева). Но если так, я заплачу им так же ужасно! Я из их крови разолью моря, подниму на ноги все Балканы, перережу ваших жен и детей! Старушку убивать – не месть сыну!

Немного погодя он разразился проклятиями против творцов Берлинского конгресса.

Весь этот пафос был направлен не туда, куда следует. Впоследствии оказалось, что мать Скобелева была убита поручиком Узатисом, тем самым Узатисом, которого Скобелев облагодетельствовал, наградил, принял из отставки на службу, дал Георгиевский крест и помогал ему деньгами как родному; и Бисмарк, и турки тут оказались ни при чем…

Берлинский конгресс 1878 года. Гравюра с картины А. фон Вернера

Перед самым штурмом Скобелев произвел еще одну рекогносцировку под стенами Геок-Тепе. Крепость виднелась в виде неровного овала, окруженного высокими валами с несколько выдающимися фортами. После чтения диспозиции Скобелев объяснил театр действий, показал, где он 6 июля стоял с летучим отрядом, указал, где его предшественники были разбиты текинцами, затем демонстрировал, откуда должна наступать колонна. Пока все это происходило, цепь казаков едва сдерживала густой круг беспрерывно стрелявших текинцев.

“Скобелева ни град пуль, ни многочисленность неприятеля, ни дерзость текинской конницы не тревожили нисколько, – пишет Гейфельдер, – как будто это не существовало для него. Сидя спокойно и равнодушно на коне, он только занят был тем, чтобы хорошо растолковать план действий. Только изредка он прерывал свое объяснение коротким приказом. Это спокойствие действовало и на других как психическая зараза. Никто не думал об опасности, никто не беспокоился, все старались держаться подобно ему, хотя многие впервые нюхали порох.” “Скачите вперед! – крикнул Скобелев графу Орлову-Денисову, – запретите казакам заводить дело, прикажите медленно отступать! Пора домой!”

Возвратились тихим шагом, весело разговаривая. 19 декабря, накануне штурма, Скобелев стал готовиться к этому решительному моменту кампании. Ему приготовили новый мундир с эполетами, ордена, перчатки, шашку – все как на свадьбу.

“Так я всегда приготовляюсь к бою, – сказал Скобелев Гейфельдеру. – А теперь, voyons docteur, – прибавил он и продолжал по-французски, – побеседуемте о приятных вещах, только не об окружающем. Будем лучше говорить о предметах интересных и отдаленных, которые перенесут нас в другие сферы и облегчат переход к приятному и глубокому сну, которым я хотел бы воспользоваться перед битвой”.

Стали говорить о франко-прусской войне, особенно о Мольтке. 20 декабря утром Скобелев встал рано и тотчас явился верхом перед войсками. Его бодрое расположение духа сообщилось всем. Единодушно двинулся отряд на штурм и после незначительного сопротивления крепость была взята.

В самый разгар боя Гейфельдер доложил Скобелеву: “Только 10 раненых”. Скобелев терпеть не мог, когда в бою говорили о ранах. После битвы сам иногда плакал над ранеными.

– Не хочу знать, – резко сказал он. – Не говорите мне ничего о раненых. Это только деморализует полководца, когда он слышит об убитых и раненых.

“В таких словах, – пишет Гейфельдер, – обнаруживалось внутреннее волнение Скобелева, но во время дела оно было незаметно. Напротив, он сидел спокойно на великолепном коне. Его стройная, элегантная фигура была заметна издали. Глаза следили за движением войска, лицо было неподвижно, иногда только брови сдвигались, и его звучный голос, перебивая шум битвы, был слышен издали”.

Со взятием Геок-Тепе кампания была окончена.