Михаил Ландбург
Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
– Баскетбольным мячом?
– Нет, не мячом…
– Может, своей губной гармошкой?
– Нет, Анна, разве гармошкой взорвёшь?..
Анна устало улыбнулась.
– Было чем взрывать?
– Нет, но очень хотелось…
– Тебе сколько лет?
– Двадцать три, а что?
– Прожил полжизни, а такой осёл! – объяснила Анна.
– Я очень не хотел, чтобы солдаты…
– И тогда ты сам решил бросить в корзину мяч?..
– Я достал из нагрудного кармана губную гармошку.
– Осёл!
– Я?
– Ненормальный!
– Это законно!
– Что?
– Нет такого закона, обязывающего человека быть нормальным, если он ненормальный. Но клянусь – я не специально…
– Что ты не специально?
– Я ненормальный – не специально…
– Сумасшедший!
– Прежде ты не говорила такое…
– Прежде я не понимала, что… Ты пропадёшь… Рано или поздно, ты плохо кончишь…
Виктор промолчал.
– Пропадёшь… – повторила Анна.
– Ты так думаешь?
– Те, кто не знают, как жить, в конце концов, пропадают…
– Ты знаешь, как жить?
– Луна…
– Что?
– Жить надо, как луна, которая бесшумно скользит себе в серебряном окружении звёзд, не догадываясь, что к утру погибнет…
– Как луна не смогу, – сказал Виктор. – Поздно!.. Кое о чём я уже догадываюсь…
– Теперь тебя вышвырнут из Университета?
– Могут…
– Вот как? И кем же ты станешь тогда?
– На какое-то время другим…
– «Другим» – это как?
Виктор пробормотал что-то невнятное.
– Сказал какую-то гадость? – предположила Анна.
– Может, сказал… – отозвался Виктор. – В моей голове всего лишь три извилины…
– Три?
– Три.
– А сколько должно быть?
– Четыре.
Анна посмотрела на Виктора очень долгим взглядом.
– Отчего бы, – прошептала она, – отчего бы тебе не остаться таким, каким был прежде?
– Как луна не смогу, – повторил Виктор. – После того, как кое о чём догадываюсь…
– Раньше ты умел не догадываться, – сказала Анна.
– Раньше не догадывалось полстраны…
– Но…
Виктор развёл руками.
– Возможно, – сказал он, – я ещё переменюсь. Медики говорят, что организм человека обновляется каждые семь лет. Правда, в какую сторону, лучшую или худшую, они не говорят…
– В худшую – не получится, – заметила Анна, – иначе это не будет считаться переменой. Боюсь, что…
– Виктор потребовал:
– Немедленно сплюнь! Когда чего-то боишься, то это «чего-то» случается непременно…
Анна торопливо отвернулась, сплюнула. Через минуту сказала:
– Всё равно страшно.
– Тогда сплюнь три раза.
– Три раза?
– Можно больше…
– Ты в это веришь?
– Конечно!
– А я нет …
– Надо веровать!..
– Кто тебе такое сказал?
– Господь Бог нас призывает…
– Он – не в счёт!
– Как это не в счёт?
– Он – заинтересованное лицо.
– Он мой приятель… Мои приятели вне подозрений!
– Прошу тебя!
– О чём, Анна?
– Будь осмотрительней… Сделай над собой усилие…
– А вдруг утомлюсь?
– Отдохнёшь… По дороге…
Внезапно Виктора охватило чувство тоски. Взглянув на голые ноги Анны, он осторожно предложил:
– Может, слепим ребёночка?
– Как это?
– По известному рецепту…
– Ты имеешь ввиду…
– Вот именно!
Анна рассмеялась. Она смеялась очень громко, и Виктор попросил:
– Уймись!
Анна унялась и сказала:
– В шестой главе «Бытия» сказано: «Истреблю с лица земли людей, которых Я сотворил, ибо Я раскаялся, что создал их».
– Это было минутной слабостью Создателя, – заметил Виктор. – Позже, передумав, Он принялся клонировать людей с ещё более яростным рвением, чем прежде…
– Ты что, совсем охренел? – спросила Анна.
– О-о-о-о-о! – вскрикнул Виктор.
– Что означает это блеянье?
– Прости, пожалуйста, но, так я выражаю наивысшую степень своего восхищения… Кстати, в тюремной камере я обучился слову, которое тоже начинается на «о» и оканчивается на «ел»!
Анна поднялась с кровати, неторопливо прошлась по комнате и спросила:
– Я плохо выгляжу?
– Неплохо!
– «Неплохо» – это как?
Виктор пояснил:
– «Неплохо» – это лучше, чем «плохо»
– Но хуже, чем «хорошо»?
Виктор досадливо поморщился, подумав: «Все мои девушки, как правило, сильно отличались друг от друга, но стоило им обнажиться, как тут же выявлялось их удивительное между собой сходство».
Взгляд Виктора показался Анне странным.
– Что-то не так? – спросила она.
Виктор подошёл к Анне и, заглянув в глаза, взял за плечи. Потом усадил на кровать. Потом уложил. Потом, подумав, что делает совсем не то, что хотел бы делать, посадил снова. Потом решил: «Не понимает она»
– Ответь, пожалуйста! – просила Анна. – Что-то не так?
Виктор опустил голову; в эту минуту он узнал, что к Анне не вернётся.
– Ответь!
Оставив на стуле квартирную плату за месяц вперёд, Виктор отошёл к двери.
– Уходишь? – спросила Анна. – Уходишь вот так?
– А как уходят?
Анна вжалась в постель.
– Тогда иди… – проговорила она.
Покачав головой и подумав «как луна не умею», Виктор надавил на дверную ручку. Его неприятно будоражило. Всякий раз, расставаясь с женщинами, его неприятно будоражило.
* * *
Беер-Шева,16-ое августа 2005 года, 13–20
Горячий воздух налипал на нос и щёки, а на залитые солнцем улицы Беер-Шевы было больно смотреть. На краю тротуара несколько человек ждали автобуса. Виктор заглянул в лица людей, пытаясь обнаружить на них мысли, напоминающие о завтрашнем дне, или хотя бы угадать, кто «наш», а кто «не наш». Ничего Этого лица не выражали. Виктор отступил в тень брезентового навеса над мебельным магазином и суетливым движением пальцев отстегнул на рубашке ещё две пуговицы. «Завтра…» – ни о чём другом, кроме как об Этом, не думалось. «В какой-то сотне километров от Беер-Шевы готовится преступление, – подумал он, – а эти граждане…».
Виктор вышел из-под навеса, убеждая себя, что выражение на людских лицах – это ещё не показатель, зато бегущие по мостовой автомобили с оранжевыми ленточками на антеннах утешали, вызывая в нём радостное чувство и уверенность. «Эти-то – наши…» – Виктор с удовольствием повёл счёт проезжавшим мимо него автомобилям с оранжевыми лентами: один, два, четыре, семь, двенадцать… «Наши – выстоят!» – твёрдо подумал он и в нагрудном кармане потрогал губную гармошку.
«Надо бы сыграть что-нибудь торжествующее?» – решил он.
Передумал.
«Ещё не время…».
«Завтра!..»
Рядом, широко размахивая руками, прошли три парня в чёрных лапсердаках и чёрных широкополых шляпах; они яростно спорили между собой – каждый пытался дать свой комментарий какой-то цитате из священного писания. «У них – ихнее…» – подумал Виктор.
Высокий старик, стоя посередине тротуара, прокричал: «В помощь сиротам!.. Вам зачтётся!..» На старике был серый в тонкую белую полоску пиджак, синие джинсовые брюки и сандалии на босу ногу. В руке он держал жестяную банку, на крышке которой была проделана узкая, но вполне заметная щель.
«Забота о сиротах через щель», – подумал Виктор и опустил пять шекелей.
Впереди мигнул зелёный глаз светофора, но, немного переждав, густо покраснел. Виктор отвёл взгляд. «Зелёный – можно; красный – нельзя. Живём, согласно указаниям светофора…»
На углу, возле лотка с бананами, мужчина, оторвав глаза от газеты, торопливо глядел по сторонам опасливым, растерянным взглядом, а стоящая возле него женщина, безвольно опустив руки, упорно глядела себе под ноги. «Мужчина, должно быть, «из наших», – предположил Виктор, – а она – чёрт знает…»
Со стороны пустыни, таща на себе высохшие апельсиновые корки, пустые пластмассовые банки, обрывки газет, в город прорывался горячий ветер.
Мужчина протёр глаза, его лицо страдальчески напряглось.
«А я тебе говорю, что они не посмеют!..» – сказал он и вдруг, ухватив женщину за плечо, легонько встряхнул её.
«Ты много чего говоришь…» – вяло отозвалась женщина. Она продолжала смотреть себе под ноги.
«Не позволим…», – подумал Виктор и ударом ноги отбросил пластмассовую банку. Та с шумом отлетела в сторону.
«Завтра… – думал Виктор. – Через какой-то десяток часов – настанет завтра…»
За спиной послышался скрипучий голос:
– Развлекаешь себя?
Виктор обернулся.
Остроносая старушка с дряблыми щёчками, вытянув далеко вперёд шею, впилась сердитым взглядом.
– Вроде бы! – признался Виктор.
– Ужас и только! – старушка съёжилась.
– Что? – ошеломлённо спросил Виктор. – Что ужас?
– Всё, что вокруг… – ответила старушка. Присев на выступ тротуара, она закурила.
Виктор оглянулся вокруг, подумал: «Что есть, то и есть…»
У молоденького полицейского он спросил: «Как дела?».
Полицейский поднял глаза.
– Чего тебе?
Виктор свой вопрос уточнил:
– Ты наш?
Полицейский устало вздохнул.
– С головой в порядке? – спросил он.
– А какой сегодня день?
– Солнечный!
– Если день солнечный, тогда в порядке…
Полицейский поперхнулся, вобрав в себя, видимо, лишний глоток воздуха. Отдышавшись, сказал:
– Убирайся!
Лоб Виктора покрылся испариной.
– Не наш… – с тоской проговорил Виктор.
Полицейский невесело посмотрел по сторонам.
– Ты мне? – спросил он.
Виктор тоже посмотрел по сторонам.
– Убирайся! – повторил полицейский.
– Куда?
– В одно место!
– Уже был!..
– Тогда иди в… – полицейский не договорил.
Виктор повернул туда, откуда доносилась музыка.
В крохотном ресторанчике, напоминавшем узкий коридор железнодорожного вагона, стояли три прижатых к стене столика. Виктор сел за тот, который у входа.
«Пиццу с грибами и стакан томатного сока», – попросил он.
Телевизор был настроен на CNN. Показывали охоту в Кении, потом по экрану забегали туристы из Сан-Марино, потом сообщили о курсе доллара, потом представили на обозрение казино Лас-Вегаса, яхты в Эгейском море, длинные чёрные Роллс-Ройсы на международной автомобильной ярмарке, шумную оргию в Барселоне и снова охоту в Кении.
«CNN до нас так же, как нам до CNN», – подумал Виктор и спросил:
– А если переключить?
На другом канале шла передача об эвтаназии, а на следующем – старые снимки из Сербии.
– Американцы бомбят Белград, – сказал человек за стойкой. – Как-то некрасиво!..
– «Некрасиво!» – это всё, что ты можешь сказать?
– А что ещё?
Виктор немного помолчал. Потом сказал:
– Учёные считают, что продолжительное сидение перед телевизором ведёт к слабоумию…
– Понял! – сказал человек за стойкой и, выключив телевизор, вставил видеокассету.
– Кто поёт? – спросил Виктор.
– Я! Старая запись… Ария Жермена из «Травиаты»… Прежде пел в опере города Новосибирска, а теперь, как ты понимаешь, я тут…
«В заднице!» – мысленно договорил Виктор; откусив от пиццы и утерев губы бумажной салфеткой, вслух заметил:
– Весело здесь!
Человек за стойкой покачал головой, убавил звук и, подмигнув обоими глазами, печальным голосом проговорил:
– Теперь, повсюду некрасиво, зато весело…
– Будет красиво! – пообещал Виктор.
Глаза человека за стойкой увлажнились.
– А у меня тоска… – сказал он.
– Тоска? – Виктор сделал недоумённое лицо. – Любопытно, на что она похожа?
– Не знаю, – ответил мужчина. – У тоски нет ни цвета, ни запаха… Тоска – она и есть тоска… Может, я просто недотёпа?
Виктор посоветовал:
– Себя лучше не оговаривать.
– Нет?
– Нет!
– А что лучше?
– Оговаривать других…
Человек за стойкой задумчиво посмотрел на Виктора.
– Боюсь я этой страны, – вдруг сказал он. – Боюсь я здесь, и всё тут…
– Тут весело, – сказал Виктор.
Мужчина покачал головой.
– Кажется, это бездумное веселье оплачиваем не мы… Субсидированная, так сказать, жизнь… А ещё мне кажется, что жить надо не так…
Вытянув шею, Виктор спросил:
– А как – так?
– Иначе… Мой приятель собирается осесть в Штатах. Я его спрашиваю:
– Что хорошего в Штатах?
– Хотя бы тем, что они отсюда далеко, – говорит он.
– А ты как считаешь?
– Я считаю, что там живут славные ребята, только гадость это, что они возомнили из себя циркачей и теперь всем миром жонглируют… И нами, кажется, тоже…
Виктор скосил глаза, надул щёки и немного посвистел.
Жермен продолжал свою арию.
Человек за стойкой стал молча протирать бутылки.
Люди входили и уходили. В основном – мужчины с задумчивыми лицами. Подходя к стойке, они молча выпивали рюмку-другую и возвращались на улицу. Вошёл коротко постриженный мужчина с длинноногой девушкой. Они сели за соседний столик.
Узнав в мужчине поэта Михаила Кренделева, Виктор решил было привстать и поклониться, но вдруг передумал, опасаясь, что его могут неверно истолковать.
– Хотим винцо? – спросил поэт.
– Хотим! – ответила девушка.
– И поговорить о Боге?
– Да, о Боге! – под чёрной полоской юбчонки вздрогнули коленки, а вместе с ними и оранжевый треугольник трусиков.
– Замечательно! – поэт Кренделев откинулся на спинку стула и, запрокинув голову, воскликнул:
– Бог есть любовь!..
Девушка приоткрыла ротик и прерывисто задышала.
– Бог есть любовь!.. – повторил поэт и вдруг, словно подбросив слова в воздух, выкрикнул: «Бог ест любовь!..
На мгновенье девушка замерла, а, придя в себя, попросила:
– Миша, в слове «есть» верните, пожалуйста, на место «ь»!
Лицо Кренделева исказила судорога.
– Пошла вон! – очень громко и очень внятно проговорил поэт. Он посмотрел на девушку так, словно заглянул в холодное дно ущелья, а в ответ девушка посмотрела так, словно вдруг поняла, что со дна ущелья ей уже не подняться.
– Вон! – повторил поэт.
Окаменев, девушка оставалась в ущелье неподвижной и холодной.
– Тогда я!.. – вскочил со стула Кренделев. К выходу он шёл неземной, а, казалось, парящей в воздухе походкой.
Человек за стойкой резко усилил звук, и теперь несчастный Жермен уже не умолял Виоллету оставить Альфреда в покое, а орал на неё во всё горло…
– Не так выразительно! – попросил Виктор. – Позвольте девушке умереть спокойно!..
– Сейчас! – сжалившись над Виоллетой, человек за стойкой кассету убрал.
Подсев к девушке, Виктор представился?
– Я – Виктор! Тебе обещали вино?
– Обещали!
– Нам вино! – сказал Виктор к бывшему оперному певцу.
Вино было кислое и тёплое.
– По Кренделеву с ума сходишь? – спросил Виктор.
– Схожу! – призналась девушка.
– А я нет! – признался Виктор.
– Шутишь?
– Нисколько! Ты живёшь у него?
Девушка покачала головой.
– Моё жильё – мир творчества! – сказала она.
Виктор жильё одобрил, и они молча выпили по рюмке розового муската.
– Думаешь, Кренделев – нормальный? – спросил, наполняя вторую рюмку, Виктор.
– Так ведь он – поэт… – сказала девушка. – Философ Герокрит говорил, что нельзя считать настоящим поэтом человека, находящегося в здравом уме.
Виктор внимательно оглядел девушку. Его будоражило. Всякий раз, когда он знакомился с новой женщиной, его будоражило.
– Что? – девушку смутил странный взгляд. – Приболел?
– Перегрелся! – ответил Виктор, а потом озабоченно добавил: «А ведь и ты тоже неважно выглядишь…».
Девушка опустила глаза, отпила ещё.
– Я умру? – осторожно спросила она.
– Все мы умрём, – сказал Виктор.
– Кажется, я запуталась.
– В чём?
– В себе.
Немного помолчав, Виктор сказал:
– От этого не умирают!
– Нет?
– Нет!
– Глупый ты! – сказала она.
– И от глупости не умирают! А ты, собственно, кто?
Она сказала:
– Студентка. Перевожу Шекспира с молдавского на украинский. Ты тоже студент?
– Временно был.
– Временно?
– Прогнали меня временно. Надеюсь, что временно…
– За что прогнали?
– За убеждения…
Девушка опустила под столик руку, оправила юбчонку и, сощурив глаза, сказала:
– Как интересно! Убеди меня…
– Тебя? В Чём?
– Какая разница?.. Женщинам необходимо, чтобы их убеждали…
Виктор взглянул на столик, на котором остывал остаток его пиццы.
– Теперь многих прогоняют… – сказал он.
– Ты о тех, которых…
– О них…
Девушка заглянула в бокал.
– Это ужасно! – сказала она. – А ты? Что ты собираешься делать?
– Детей!
Бокал был пустой.
– Потрясающая цель! – заметила девушка.
– Не цель, а идея.
– Прошу прощения! К чему тебе дети?
– Будет, кого угощать мороженым.
– Угощай мороженым меня.
«Не понимает» – подумал о девушке Виктор.
Подойдя к человеку за стойкой, он расплатился за вино, пиццу, томатный сок и, не произнеся ни слова, вышел на улицу.
Послеобеденная жара обволакивала город, и уставшие за день воробьи, устроившись на телеграфных проводах, взбадривали себя короткими взмахами крыльев. Три толстых голубя, забравшись под скамейку автобусной остановки, жадно набросились на что-то съестное. Виктор остановился и стал наблюдать за голубиной трапезой, а потом, бесстрастно махнув рукой, побрёл дальше.
Теперь улицы казались потерянными и ненужными, и торговцы ларьков усталыми, сорвавшимися голосами выкрикивали нескончаемые проклятия. Собирая с прилавков непроданные за день овощи, они сбрасывали их в грязные картонные коробки. Пахло рыбой, укропом, пряностями и ещё всяким иным. На одном из этажей дома, покрашенного в бледно-зелёный цвет, вздрагивала надтреснутая рама. На краю тротуара возле двух коричневых металлических бака, набитых мусором и пищевыми отбросами, испугано озираясь по сторонам, шныряли коты. Издалека, оттуда, где рынок, доносился запах овец и верблюжьего навоза.
«Они не понимают!» – подумал Виктор об Анне и о девушке из мира творчества.
На скамейке лежала кем-то оставленная газета.
«Пошли со мной!» – предложил Виктор газете и, развернув её, стал читать всё подряд, а потом он аккуратно оторвал и положил в задний карман брюк страницу, в которой были объявления о сдаче комнат.
Возбуждённо бормоча, два вертолёт прорвали вечернюю гладь неба и, набрав высоту, повернули на запад.
«И мама не понимает…» – Виктору вспомнились строчки из её письма: «О тебе и о брате думаю… О его сражениях, и о твоём покое…И еще о…».
С крышки мусорного бака вместе с куском газеты «Юг» свалился котёнок, и пробегавший мимо большой коричневый пёс резко остановился. Округлив налитые кровью глаза, пёс с изумлением взглянул на прижавшееся к газете юное создание, а затем, чуть приоткрыв пасть, о чём-то внушительным голосом пролаял. Видимо, различив в лае неприличное слова, кошечка, как и подобает юной девице, смутилась, стыдливо отвела ушки в стороны и, задрожав всем тельцем, помочилась на газету с портретом государственного секретаря США. Подобное поведение малышки не могло не привести пса в недоумение, как бы там ни было, пламя в его глазах разом погасло и, широко раскрыв пасть, он разочарованно зевнул, отвернулся и побежал дальше.
«Какая прелесть! – Виктор задумчиво взглянул на мутную лужицу, оставленную на газете, и вдруг поймал себя на мысли, что восхищён мужеству котят: «Только лишь эти чудаки могут решиться на такой завидный поступок: взять и запросто помочиться на сильных мира сего…».
Потом раздумья Виктора перенеслись на собак: «А вот эти – совсем как мы: разные и друг на друга не похожие. Одни – мрачно-молчаливые или глуповато-шумливые, другие – услужливо виляющие хвостиком или охотно обнажающие грозные клыки; иногда попадаются сладкие романтики с масленичными глазками, а ещё такие, как вот этот наглец, глаза которого готовы в любую минуту налиться кровью, но чаще встречаются такие, которые не по делу рычат или без дела скулят.
Виктор подумал об Анне и о поиске нового жилья.
По скучным окнам зданий бегали солнечные зайчики, и Виктор, угрожающе направив в их сторону указательный палец, тихо прокричал: «Пиф-паф!». Но зайчики не умирали. Тогда Виктор направил на них два указательных пальца, но «выстрел» не состоялся – отвлёк сигнал автомобиля.
– Как проехать в Димону? – спросил водитель. На нём была белая кепка с широкими полями.
Виктор объяснил.
– Надо же!.. – водитель скосил злобный взгляд на сидящую рядом девушку.
– Счастливого пути! – сказал Виктор.
Взревел мотор.
– Эй, земляк, – просунув голову в окно, прокричала девушка по-русски, – не узнал?
– Нет! – признался Виктор.
– А ты расслабься!
– Ну, расслабился…
– Ведь ты из Вильнюса?
– Точно!
– Я сразу узнала. Ты стихи читал у нас…
– У вас?
– В детдоме над рекой. Вас было трое…
– Было дело… – сказал Виктор. – Нас от школы посылали… По разным объектам…Как живётся?
– Потихоньку! Как же ещё жить?
– Можно в припрыжку! – объяснил Виктор.
– В припрыжку живёт лошадь, – сказала девушка, – или тот, кто блохой укушенный…
Водитель выключил мотор, закурил сигарету и, явно подчёркивая чувство брезгливости, вызванное, видимо, звучанием непонятной ему речи, стал разглядывать Виктора в упор. Взгляд Виктор выдержал, пытаясь угадать, кто перед ним: удав или козлик.
– Он – кто? – спросил Виктор у девушки.
– Близкий знакомый.
– Насколько близкий?
– На расстоянии пушечного выстрела, – ответила девушка.
Виктор кивнул.
– Теперь мы не в Вильнюсе, а тут… – сказала девушка. – Как тебе тут?
– Отлично!
– Врёшь, наверно?
– А тебе как?
– Терпимо… – девушка пожала плечами. – В Димоне у меня знакомая… Вот, к ней этого аборигена-козла везу… Лоток у него в Кирьят-Гате… Соленья, шварма и всякое такое…
Виктор взглянул на водителя: широкоплечий мужчина лет сорока с кирпично-красным лицом и огромным животом. Просунув в раскрытое окно голову, он громко сопел, а его лицо было покрыто пятнами недоверия и тревоги.
«Отчего это у него?» – подумал Виктор, но поймал себя на мысли, что в последние недели он и сам поглядывает на окружающих с некоей долей недоверия и тревоги.
– Это нормально! – вырвалось у Виктора.
Не выпуская изо рта сигарету, водитель опасливо огляделся по сторонам и сквозь зубы процедил:
– Что-то не понял…
Виктор улыбнулся.
– Нормально, – повторил он, – всё нормально!
– Оставь ты его, – сказала девушка, – пускай себе пасётся…
– Весёлая ты! – сказал Виктор.
– А тебе кто мешает?
Виктор молча развёл руками.
– Не бери в голову, – сказала девушка.
– Ладно!
– Моя приятельница говорит: «Не бери в голову, бери куда надо!..»
– Замечательная у тебя приятельница, – Виктор вдруг рассмеялся.
– Ты чего? – спросила девушка.
– Прости! – с трудом подавляя смех, сказал Виктор. Ему вспомнился Дулько, его сменщик с заправочной станции, который любил повторять: «Если женщина отдаётся мужчине за деньги, выходит, она вовсе не подарок!»
– Ты чего? – повторила девушка.
– Ценная у тебя приятельница, – сказал Виктор.
– Ну, да…Сунь-и-вынь зовут.
– Китаянка, что ли?
Девушка весело покачала головой:
– Кореянка…Умница… На днях сказала, что очень скоро, с Божьей помощью, в Димоне осядет сотня-две приличных клиентов. Солидная прибыль…
– Чего так?
– Газеты читаешь?
– А что?
– Завтра правительство сотрёт Гуш-Катиф в пыль, ну и…
Отступив на полшага в сторону, Виктор проговорил:
– Не дождутся! Ни правительство, ни твоя знакомая…А тебе удачи!
– И тебе! – отозвалась девушка.
Сплюнув окурок на землю, водитель торопливо крутанул ключ зажигания. Машина, словно испуганная коза, сорвалась с места.
«У Анны вещи заберу послезавтра», – решил Виктор.
Прислонившись к стене кирпичного сарая, стоял старик-бедуин и жевал лепёшку.
– Мир тебе! – сказал Виктор.
Продолжая жевать, бедуин приподнял голову.
– День отработал? – спросил Виктор.
– А ты?
– Моя работа ночная!
Бедуин достал изо рта то, что осталось от лепёшки, и засмеялся.
– Ты чего? – спросил Виктор.
Бедуин не ответил. Только рот прикрыл.
Виктор прошуршал газетой.
– Правительство хочет, чтобы мы завтра убрались из Гуш-Катифа… Что ты на это скажешь?
Бедуин молчал.
– Наше правительство нас прогоняет…
Бедуин вернул остаток лепёшки в рот.
Виктор спросил:
– Как тебе такое?
Бедуин жевал лепёшку.
– Прогоняет правительство! – повторил Виктор.
Бедуин жевал лепёшку, закрыв глаза.
– Тебе понятно, о чём я говорю?
Бедуин не ответил.
«Уж он-то понимает!» – подумал Виктор и спросил:
– Почему молчишь?
Бедуин приоткрыл беззубый рот и виновато улыбнулся.
– Жуй, папаша, питайся! – сказал Виктор и побрёл дальше.
С верхнего этажа жёлтого здания неслась песня «Эцли ха-коль бесэдэр»[1], и Виктор, взглянув на распахнутое окно, подумал: «Кажется, на землю уже сошла благодать, осталось лишь, чтобы к нам и справедливость опустилась…».
Остановив несколько прохожих, Виктор представился журналистом. «Не подскажете, – спросил он, – где пребывает справедливость?» Прохожие на улицах Беер-Шевы отнеслись к вопросу Виктора со всей серьёзностью, более того, на какое-то время они погружались в глубокомысленную задумчивость, но точный адрес никто так и не указал.
* * *
Беер-Шева, 16-ое августа, 16–24.
– Где пропадал? – спросил Шульман, однокурсник Виктора по философскому факультету. – В Университете чешут всякое…
Виктор вкратце доложил о том, что делал он, и что делали с ним…
– Забавно! – отметил Шульман и добавил: «Пойдём ко мне в apartament, выпьем по drink, кондиционер включим, побеседуем. В apartament я теперь один…».
– А твоя невеста?
– Лея теперь не со мной, то есть, с тех пор, как на её лице появилось порочное выражение, я не с ней…
– Помню, Леино лицо тебе, вроде бы, нравилось.
– Нравилось…До тех пор, пока на нём не появилось порочное выражение.
– А как же с любовью?
Шульман сморщил нос.
– По-моему, данный предмет обсуждения не заслуживает! Этой штуке отдают слишком много чести и времени книги, фильмы, оперы, а ведь всего-то дел: две пары губ, четыре руки, четыре ноги и кое-что между… Разве не так?
– Я подумаю! – пообещал Виктор. – На досуге…
– Сильно занят?
Виктор загадочно улыбнулся.
– Бедняга… – сказал он.
– Ты о ком? – удивился Шульман.
– О тебе! О ком же ещё?
– Разве не об этом парне, который сейчас с Леей?
Виктор скорбно опустил голову.
– Бедняга… – сказал он снова.
– А о ком ты сейчас?
– Сейчас я об этом парне. Что если и он тоже заметит на лице Леи порочное выражение?
– Будет очень прискорбно, но думаю, что это неизбежно…
Квартиру Шульмана вскладчину оплачивали родители из Ашдода, дедушка из Ашкелона и две тёти из Димоны. Нормальный потолок. Нормальные стены. Нормальный холодильник. Два стула, заваленные умными книгами: «Бытие и время» Мартина Хайдеггера, «Диалог между философом, иудеем и христианином» Абеляра, «О ничтожестве и горестях жизни» Шопенгауэра, «Я и Ты» Мордехая Бубера.
Покончив с осмотром комнаты, Виктор сказал:
– Твои родичи – святые люди!
– Да уж…
– А потому так странно…
– Что именно? – насторожился Шульман.
– Генетики утверждает, будто в глубинной сути индивидуума заложен некий код, передаваемый по наследству, но тогда почему в твоей личности не наблюдается даже намёка на святость?..
Шульман пояснил:
– Видимо, на сегодняшний день с генетической наукой что-то не в порядке… Выпить хочешь?
– По вечерам всегда… – ответил Виктор.
– Вино?
– Лучше водку!
– Тогда уж с закусью, – из холодильника были доставлены картофельные оладьи, тарелка крупных чёрных олив и бутылка «Абсолюта».
После двух рюмок хорошо говорилось о науках вообще и о философии в частности, после следующих двух рюмок замечательно обсуждалась работа министра финансов, министра по культуре и образованию, правительства в целом. Позже перешли к положению дел во всём остальном мире, остановились на движениях антиглобалистов и «зелёных», посмеялись над работой метеорологической службы в Таиланде, а после очередной рюмки, Шульман спросил:
– Как с жильём?
– Три звёздочки, – отозвался Виктор, – хотя, по правде говоря, обслуживание на полторы…
Задумчиво опустили головы.
Виктор подумал об Анне. «Странно получается: была нужна, и вдруг не нужна. А может, вовсе и не вдруг?..»
Выпили ещё.
– Можешь пожить у меня, – сказал Шульман. – Переезжай хоть завтра…
Виктор покачал головой, проговорил:
– Завтра я буду с теми, кто обманут и поруган…
Выпили за обманутых и поруганных.
– К ним не присоединишься? – спросил Виктор.
– Нет!
– Нет?
– Не рационально… В конце концов, единственное, что останется после завтрашнего от Кфар-Даром, так это послезавтрашнее упоминание о нём в утренней газете, которую в тот же вечер можно будет обнаружить в мусорных ящиках…
– Заткнись! – попросил Виктор. – Ещё накаркаешь…
– Предвиденье – это проявление мудрости, а не карканье! – заметил Шульман. – Помнишь у Ницше: «Когда долго смотришь в бездну, бездна начинает смотреть на тебя».
Виктор мучительно задумался.
– Может, чтобы отвлечь себя от бездны, в штанишки написать?
– Да, да, – живо подхватил Шульман, – желательно в штанишки…
– Ни хрена!.. – внезапно оскалился Виктор. – Меня они достали… И меня, и сотни тысяч меня…
Шульман подставил ухо.
– Однако же, какая в твоём голосе агрессия! – отметил он.
Виктор кивнул, а для большей убедительности ещё и поскрежетал зубами.
Шульман ухо убрал, глотнул маслину и, закрыв глаза, будто католический духовник, выставил перед собой плотно сложенные ладони.
– Господи, прости овцу заблудшую! – попросил он.
– Ты чего? – нахмурился Виктор.
Голос Шульмана звучал торжественно и проникновенно: «И овцу и всех тех, кто её раздражает…». Господи, ведь Тобою сказано: «Да простится им, ибо они не ведают, что творят…».
– Ведают! – взорвался Виктор. – Ведают и ощущают! Боль знакома каждому… А творящий боль ближнему, непременно ведает… Я не овца… Я не стану жрать отраву, несущую в себе ложь и лицемерие.
– В чём же дело? – развёл Шульман руками. – Не хочешь жить во лжи – не живи! Другого блюда в меню планеты не предписано…
– А как же с правдой и справедливостью?
– Что с ними?
– Вот и я спрашиваю: «С ними что?
– А-у-у-у-у? – оглядываясь по сторонам, прокричал Шульман и вдруг сообщил: «А их тут нет!»
– И что с того?
– Глупо рассуждать о том, чего нет… – Шульман старательно прожевал маслину и добавил: «В шестом Санхедрионе Талмуда сказано: «Там, где есть правда, нет мира, а там, где есть мир, нет правды…»
– Не понял!
Шульман тихо вздохнул и посоветовал:
– Яблочный сок пей – улучшает сообразительность.
– Достали они меня! – повторил Виктор. – Не терплю, когда меня пытаются зачислить в стан дураков, ещё больше не терплю оказываться в дураках добровольно, и совсем уж не выношу, когда меня держат за сучку, которую каждый кабель норовит меня вые…
Шульман пошевелил носом.
– Так ведь обманывают тех, кто обманывать себя позволяет… – сказал он.
– Себя? – вскинулся Виктор. – Кто это позволяет себя?
– Ещё не перевелись те, кто верят в самую большую человеческую нелепость – в возможность переделать мир.
– К чёрту!
– Можно и так… Налить ещё?
– Налей!
Молча выпили.
– Не знаю, – заговорил Шульман, – не знаю, кого и как ты собираешься наказать, но знаю точно, что твоя смута кончится для тебя лишь новым наказанием… Ты этого хочешь?
– Всё, чего я хочу, так это то, чтобы нас не дурачили… Чтобы раз и навсегда перестали…
– Раз, возможно, и перестанут, но чтобы навсегда – такого быть не может…
Виктор заглянул в пустую рюмку.
– Налей ещё, – сказал он.
Шульман налил.
Выпили.
Помолчали.
– Не хочу, чтобы еврей еврея… – вдруг сказал Виктор.
– Что ж, не хоти!.. Возьми и вообрази, что лжи и несправедливости больше не осталось…Ну, что тебе стоит? Попытайся вообразить…
– Вообразить?
– Всего лишь вообразить…
– Воображение поможет?
Шульман кивнул.
– Старик Мишель де Монтень утверждал, что некоторые вылечиваются от одного лишь вида лекарств…
– Да? А где взять такое лекарство?
– Сейчас, – рассмеялся Шульман, – сейчас выпишу…
– К чёрту! – отозвался Виктор, пристально взглянув на стул, заваленный книгами. – А пока?
– Что пока?
– Кроме как заниматься самообманом, мы что-нибудь предпринять можем?
– А как же! – радостно заметил Шульман. – Сейчас мы с тобой можем выпить за оборону пространства Гуш-Катиф!
