bannerbannerbanner
Замечательные чудаки и оригиналы (сборник)

Михаил Пыляев
Замечательные чудаки и оригиналы (сборник)

Полная версия

Глава XXI

Собиратель антиков провиантский чиновник Д-в. – Замечательный его музеум русских предметов. – Колоссальный аппетит Д-ва. – К характеристике князя Ивана Голицына. – Эксцентричности князя X. – Моряк-проказник С. Л-н. – Книгопродавец Л-ов

В ряду заметных чудаков первой четверти текущего столетия был провиантский чиновник, генеральского чина, Д-ов; наружным видом он ничем не отличался от известного Собакевича. Д-ов был страстный любитель всяких «антиков», как он выражался, из которых и составил себе большой музей, собирая их в течение пятидесяти лет своей службы во время своих служебных поездок по всем почти губерниям России и Сибири. Описание этого любопытного кабинета могло бы рассмешить, кажется, чуть не умирающего человека, так он был примитивен, не хитростен и своеобразен. Музей его состоял, нельзя сказать, чтобы из особенно ценных вещей. В коллекции его редких вещей были экземпляры, которые для не посвященного в происхождение их не представляли никакой ценности.

В большом собрании его тростей и палок, напр., самыми драгоценными считались: палица из высушенного лопуха, трость, сделанная из одного корня хрена, крепкая, как кость; затем дорожный посошок, простой, жестяной, выкрашенный черною краскою, в который вливался полуштоф полугара; далее шли такие диковинки, как железная кочерга, более чем в полвершка толщиною, свитая и согнутая рукою силача в дугу, с надписью «кто кочергу эту спрямит, тот нашу дружбу прекратит»; лежал у него на почетном месте и простой обыкновенный кирпич из города Царева, взятый будто бы из развалин дворца Мамаева.

Был и старый барабан из кожи одного волжского разбойника, сделанный по приказу грозного астраханского воеводы. Хранилась в спирту в узкогорлом сосуде огромная груша, видимо, запрятанная туда, когда она была только зародышем, и росла в сосуде до полной зрелости, привязанная к дереву. Была табакерка, сделанная из мужицкого лаптя, на котором написано «и счастье, как табак, со смертными играет, иного веселит, иного в нос щелкает».

Находился у него алебастровый слепок с кулака великана Преображенского полка тамбур-мажора Митрофана Случкина, сверенный с подлинным у него в квартире. Была и портретная галерея кисти суздальских богомазов.

В числе замечательных таких портретов обращали внимание изображение крестьянина Якова Кирилова, которому первая его жена Федосья родила 57 живых детей, а вторая 18; был и другой портрет такого же плодовитого крестьянина Федора Васильева, которому первая супруга подарила 69 детей, а вторая 16. Существовал портрет и девицы француженки Дюбуа; эта ветреная парижанка вела список своих обожателей и в двадцать лет насчитала их 16 527 человек!

В числе серебряных вещей у него хранилась вистовая марка, серебряная с чернью, принадлежавшая графу Аракчееву; на одной стороне были изображены трефы, а на другой герб и надпись: «без лести предан»; куплена она была на аукционе у Свиньина, – как гласила другая надпись на ней, сделанная рукою Д-ва, – «купил для того, чтоб хранил с почтением таковый памятник!»

В коллекции скульптурных вещей под стеклом у него хранилась из яблочных зерен сделанная мышь; под этим изваянием было приписано рукою бывшего провиантского чиновника: «от сего насекомого у нас произошло слово „мышеяд“, которое усердием и попечением некоторых смотрителей казенных магазинов уничтожается и от коих, по словам Кронау (?), описывавшего в 1789 году чему люди научились от животных: „от мышей научились мы портить все, что ни попадется!“»

В числе редких сокровищ в музее Д-ова хранился в пузырьке в довольно измельченном виде необходимый предмет всех кладоискателей «разрыв-трава»; по народному поверью, без нее клада не взять, она отпирает все замки, она составляет ключ к открытию всех сокровищ. Д-в, как рассказывал, отыскал эту траву у одного простого кузнеца за большие деньги; к отысканию этого сокровища ему содействовал один известный московский купец-миллионер, пробу над нею производили в кузнице, действие травы вышло изумительно, полоска железа почти в четверть аршина длиной и в шину толщиной, положенная на наковальню, от одного прикосновения волшебной травы с треском, наподобие выстрела, разлеталась на четыре части.

По мнению скептиков, чудодейственность разрыв-травы была не что иное, как «гремучее серебро», травка же для вида была только примешана.

Был у этого собирателя такой же мифический высушенный цвет папоротника, по его рассказу, здесь был один лепесток цветка, весь же цветок случайно попал в лапоть мужика в Иванову ночь и сообщил счастливцу всеведение, так что он в эту ночь знал, где закопаны клады; мужик, не зная чудодейственного действия цветка, был счастлив только одну ночь, пока в лапте цветок им не был растоптан.

Д-в имел феноменальную способность есть много – обедая часто у купцов-подрядчиков, имевших с ним дела, он обыкновенно накануне обеда давал реестрик, в котором подробно означал, какое именно кушанье для него приготовить; он уверял своих знакомых, что у него желудок треховчинный.

Вот образчик одной такой росписи любимых им блюд: щи кислые, жирные, подать непременно в горшке, с крынкой сметаны; к ним сто подовых пирожков – пятьдесят пустить в разноску, а остальные пятьдесят положить возле моего прибора; это, как объяснял он, в промежутках (т. е. пока разносят кушанье, чтобы не сидеть праздно). Пирог или кулебяку он непременно велел делать длиною в аршин восемь вершков, шириной двенадцать вершков, а высота какая только возможна. В один ее угол надо было положить семги, в другой рыбных молок, в третий курицу с рублеными яйцами, а в четвертый разного фарша. Окорок ветчины он приказывал подать большой, какой только можно было найти. Жареную четверть теленка наказывал всегда обложить парой уток, парой тетеревей и десятком рябчиков. Пирожное, добавлял он, какое хотите, это не мое кушанье. За таким обедом, если какое-либо блюдо ему особенно нравилось, то он на него так чихал, что охотников есть его уже не находилось, и блюдо целиком предоставлялось его аппетиту.

Однажды подрядчик встретил Д-ва стоявшим возле строящегося дома в размышлении с приятной улыбкой на устах – перед бревном огромной величины. «Что вы, ваше превосходительство, думаете здесь?» – спросил подрядчик. – «А вот что: ну, если бы эдакая колбаса! а! один ломтик был бы мне достаточно на закуску после рюмочки сивушки». Д-в никакого вина, за исключением браги и квасу, не пил, пил же он перед обедом, завтраком и ужином «сивушку» – это был настой из мелко истолченных кореньев и трав, которые ему присылал известный малороссийский знахарь Трофимович.

По его методу от всякой простуды и болезни он принимал ежедневно ножную ванну изо льда, в котором он держал ноги не более пяти минут; по совету того же знахаря он ходил еженедельно в баню, где терли его тело мелким песком.

В прежних наших рассказах о чудаках Голицыных мы говорили об известном князе Иване Голицыне, прозванном «Jean de Paris», который выиграл в игорном доме в Париже миллион франков и спустя несколько дней проиграл их. Кличку свою он получил вот по какому случаю. Князь женился в Париже на известной певице Комической оперы, которая была особенно хороша в опере Боальдье «Jean de Paris»; певица эта разбогатела на богатые средства князя, и когда у последнего не осталось ничего от его громадного состояния, то и вышла за него замуж – от этого и стали называть князя Jean de Paris.

Получив за женой три миллиона франков, князь задумал возвратиться на родину – уселся с нею в великолепный дормез и пустился в дальний путь. Проезжая по лицам Парижа, князь вдруг увидел вывеску известного в то время оружейника Лепажа. Он тотчас же вспомнил, что ему придется проезжать через Варшаву и там явиться к своему прежнему начальнику великому князю Константину Павловичу – вспомнил он, что цесаревич страстно любил охоту с ружьем и потому решил, что будет кстати, если он купит у Лепажа лучшее охотничье ружье в подарок цесаревичу. Когда он выбрал ружье и хотел расплатиться, Лепаж, зная хорошо страсть князя, предложил лучше не платить за ружье, а сквитаться с ним на зеленом поле, пригласил сразиться. И вот игроки сели; с первой же карты князю не повезло, и в какие-нибудь полчаса он проиграл все женины миллионы. Осталась в кармане только небольшая сумма на путевые издержки от Парижа до Варшавы.

Прибыв в Варшаву, князь поднес цесаревичу великолепное ружье. Константин Павлович, любуясь им, спросил: «А что может стоить это ружье?» – «Угадайте, ваше высочество». – «Несколько тысяч франков?» – «Около того; три миллиона франков». – «Ты шутишь?» – «Увы! говорю сущую правду». И тут Голицын рассказал печальную историю поднесенного ружья и окончил свой рассказ следующим: «И вот теперь я остался без куска хлеба и обращаюсь к вашему высочеству с просьбою дайте мне какое-нибудь место, чтобы не умереть с голоду вместе с моею женою и дочерью». – «Какое же дам я тебе место? Хочешь, как бы сказать, место моего забавника? Согласен?» – спросил великий князь. – «Но только с тем, что моя должность не должна идти дальше следующего: я буду смешить и забавлять ваше высочество рассказами о всех глупостях, сплетнях, смехотворных или скандальных историях Варшавы, но ни о чем более» – «Идет!» – отвечал цесаревич. И таким образом он вступил в должность официального буфона при особе его высочества. И все знали его за такого в Варшаве, и все любили и уважали, он никому не делал ни малейшего зла, а, напротив, делал много добра, отстаивая и выручая из беды прибегавших под его защиту угнетенных и несправедливо преследуемых.

В первые годы царствования Александра Благословенного между светскою петербургскою молодежью, как мы не раз уже рассказывали, существовало несколько тайных обществ, цель которых была не политическая, а разгульная, и было много таких, где преследовались любовные цели. Любовные похождения были в то время в большой чести и придавали светскому человеку некоторый блеск и известность. Нравы регентства были не чужды нам, и у нас были в своем роде герцоги Ришелье. В числе отечественных волокит был некто X, впоследствии посланник при одном из итальянских дворов. Похождения его, кажется, по числу побед были ничуть не менее донжуановских. Он не знал непокорившейся ему красавицы. Его ум и светскую любезность умели ценить, впрочем, и не одни женщины.

 

Почти каждый вечер он проводил у известного в то время ресторана Кулона, где собирался весь цвет тогдашнего общества, и как тогда говорили, «premier Petersbourg». Очень понятно, что оригиналов и разных эксцентриков здесь было довольно много, и частые пари и заклады между ними были весьма распространены. Так, как X побился об заклад, что оставит в дождливую ночь всех посетителей Каменного (Большого) театра, не имеющих собственных экипажей, без извозчиков, а ресторан Кулона без воды.

В тот вечер в Большом театре был бенефис какой-то театральной знаменитости, театр ломился от публики. Площадь у театра была заставлена извозчиками, но ни один из них не хотел везти нанимателя, все были заняты. Взбешенная публика едва не перебила извозчиков, но должна была разойтись по домам, шлепая по лужам и ручьям. После спектакля вся эта цепь извозчиков потянулась к Кулону и остановилась перед рестораном;

из него вышел X и закричал «ванькам»: «Теперь можете ехать по домам». И все возницы помчались в разные стороны с шумом.

Вторую часть заклада он исполнил так: выйдя в зал ресторана, он поместился за маленьким столиком, заказал себе ужин и спросил графин воды. Все обратили на это внимание, потому что он никогда не пил ничего, кроме шампанского. Тщательно вытер он графин салфеткою, потом вынул из кармана микроскоп и стал пристально глядеть на воду сквозь свет лампы.

Покачав сомнительно головою, он обратился к буфетчику: «Ваше заведение, конечно, лучшее в Петербурге, но, этой воды пить нельзя! Посмотрите сами». Буфетчик взглянул в микроскоп и вскрикнул от ужаса; то же повторилось и с прочими посетителями. Они увидели в графине с водою микробы всяких водяных чудовищ.

За минутным ужасом последовал единодушный хохот, но графины с водою были убраны и заменены бутылками с шампанским. Пари X выиграл; воды никто не пил.

В первые годы текущего столетия был моряк С-н, побочный сын известного вельможи павловских времен графа К-ва, человек блестящего образования, лингвист, необыкновенно остроумный, отважный до дерзости и в высшей степени благородный и честный; он не мог равнодушно слышать ни о малейшем нечестном или злом поступке. Это не был то, что называют шалун, – его шалости иногда доходили до грандиозного. За его проделки и проказы, несмотря на сильные родственные связи, его услали из Петербурга на службу в Ар-ск, где он и прослужил несколько лет. Памятен он долго был тому городу, куда судьба его закинула, по той необычной роли, которую он взял на себя и которую исполнял с необыкновенною смелостью, решительностью и редким счастьем. Он играл роль какого-то мстителя за угнетенных и слабых. Это был в полном смысле слова каратель пороков и довел ужасный страх на весь Ар-ск или, вернее, на всех тех, у кого на совести лежало недоброе, несправедливое или злое дело.

Он перепорол если не всех взяточников и притеснителей, то большую часть угнетателей этого города. Особенно он лют был с местными Шемяками и Держимордами. И все ему сходило с рук благодаря большим денежным средствам, он подобрал себе ватагу из десяти отчаянных матросов, преданных, ему душою и телом и готовых за него в огонь и воду.

Много платил он и своей тайной полиции, которую имел как в судебных местах, так и в частных домах, ему сейчас же доносили, кто, где и когда совершил какую-нибудь мерзость. Вслед за этим у него составлялся суд и исполнение по возможности в скорейшем времени. Наказание, смотря по вине, большею частью состояло в отсчитывании виновному от пятидесяти до ста линьков.

Для достижения этой цели несколько тайных агентов С-на неусыпно следили за каждым шагом обреченной на линьки жертвы и рано ли, поздно ли подкарауливали, будучи в масках, набрасывались на нее, завязывали рот, скручивали ей руки и увлекали в какое-нибудь глухое, пустынное место и там, под председательством мстителя, тоже замаскированного, исполняли приговор над осужденным. Немногим из мелких архских пакостников удалось избегнуть наказания. А с одним крупным взяточником сделано было однажды следующее: просидев долго в своем присутствии, возвращается он домой, но дома своего не находит, – он весь был разобран по бревнам и сложен во дворе в правильную кучу. Все знали, что это были штуки С-на, все трепетали перед ним, но ничего нельзя было сделать, так хитро и ловко было все это учинено. По своим связям, по своему богатству, уму и образованию, он был принят во всех лучших домах города. Начальником был там тогда добрейший человек С. П-в, любимый и уважаемый всеми, но супруги его никто не терпел. Она была женщина необыкновенно гордая, заносчивая и вспыльчивая до полной невежливости.

Раз, играя в карты с нашим героем, она вспылила и дошла до того, что бросила ему в лицо карты, сильно поранив глаз картою, так что он принужден был долго не глядеть глазом.

На эту дерзость С-н не промолвил ни слова, подобрал с пола карты, стасовал их и снова сдал и, когда кончился робер, он сделал расчет, положил на стол деньги, им проигранные, и, сказав тихим и спокойным голосом: «Я не могу продолжать игру», раскланялся и оставил дом гордой помпадурши. Терпение и смирение, высказанное благовоспитанным моряком, сильно рассердило и озлобило ее. Ненависть ее к нему дошла до того, что она принялась чернить его всюду и добилась того, что из страха к этой важной губернской даме С-ну стали все отказывать от дома и на улицах перестали некоторые, самые угодливые, даже узнавать и кланяться. Умный моряк смекнул в чем дело и поклялся строго наказать виновницу этого несправедливого поступка. И он выполнил наказание следующим образом. Начал он с того, что тотчас купил богатым подарком горничную своей превосходительной обидчицы и гонительницы. Горничная обязана была ежедневно доносить ему все верные сведения о том, что ее госпожа делает, куда собирается, где бывает и т. д.

Вскоре был назначен маскарад в Купеческом собрании. Обидчица заказала со своей приятельницей у модистки довольно характерный костюм. По получении этого известия у моряка явилась мысль жестоко отомстить барыне; он поехал к одному своему приятелю, у которого жила кухарка шведка, довольно красивая, молодая женщина, имевшая много наружного сходства с его обидчицею. Кухарка была из разбитных женщин, – он упросил ее сыграть для него роль в будущем маскараде; та без труда согласилась на предложение. Он отправился к модистке, у которой были заказаны платья. Последняя подрядилась сшить такой же костюм и для кухарки.

В день маскарада моряку дано знать, что важная барыня уже одевается и скоро будет в маскараде. Тогда кухарка, одетая в известный костюм, едет с моряком в карете. Приехав и не снимая салопа, она стала ожидать приезда барыни. Моряк идет в зал, у входа ловит одного довольно глуповатого гостя, завязывает с ним оживленный разговор и как будто невзначай загораживает вход в зал, делая так, что не было возможности никому войти. Поэтому все приезжавшие на бал говорили ему: «Позвольте пройти». Моряк тотчас дает дорогу и снова занимает свою позицию у входных дверей. Но вот он замечает, что сзади приближаются две стройные дамы в костюмах – и одна из них важный его недруг. Постояв несколько минут при входе, в надежде, что моряк сам догадается очистить вход в зал, под конец она не выдержала и, не желая сказать «позвольте пройти», схватывает моряка своею могучею рукою за шитый воротник мундира, толкает его в грудь и вламывается в бальный зал.

Отважный моряк в этот момент, отскочив от входа, говорит: «Дерзкая маска» и со всего размаху послал ей ногою сильнейшего шлепка, который очень звучно раздался по залу.

В одно мгновение все стихло, все повернули головы на даму. В эту самую минуту появляется в дверях другая высокая замаскированная женщина, в костюме совершенно таком, как и дама, получившая шлепок. Более дерзкая, чем находчивая, дама, вместо того, чтобы поскорее вмешаться в толпу масок и затем подобру-поздорову убраться, сдернула с себя маску и кричит, задыхаясь от бешенства: «Дерзкий! Разве вы не знаете, кто я?» – «Ах, это вы! Простите меня великодушно, ваше превосходительство, я полагал, что это кухарка моего приятеля, известная всему городу. Я видел вчера на ней точь-в-точь такой же костюм, как и на вас. Если бы я знал, что это не кухарка, а вы, я никогда не позволил бы себе того, что я сделал. Сообразите сами, могли я предполагать, что кто-либо из дам общества мог меня хватить за воротник и толкнуть в грудь в публичном месте. Я предполагал, что только кухарка могла это сделать. Да вот и она, – сказал он обратясь к ней, – прошу тебя снять маску». Кухарка сняла маску и продолжала довольно дерзко рассматривать важную даму. Важная барыня в сильном гневе пошла отыскивать своего мужа, чтобы пожаловаться на дерзкого офицера. Муж, выслушав ее, только пожал плечами и заметил: «Ты сама виновата во всем, вольно же быть тебе такою дерзкою? На месте офицера я сам сделал бы то же, что и он».

Рассказывают, что этот губернский каратель нравов не чужд был странностей и в своей частной жизни. Оригинальным был и дом, где жил этот моряк-проказник, – дом помещался на окраине города, но каково удивление было каждого подъезжавшего к нему увидеть вместо обыкновенного загородного дома – корабль! В самом деле, здание имело вид корабля – виднелась чистая палуба, на лафетах лежали пушки, качались паруса, флаги, виднелась и мачта с целым лесом веревочных снастей. Внутренность тоже ничем не отличалась от настоящего корабля, каюты содержались в совершенной чистоте, качались койки вместо постелей. Хозяина встречал старик матрос, в полной форме; хозяин привык жить на море, все обычаи морской жизни он перенес и на сушу, он не изменил ничего и на своем сухопутном корабле.

Большими странностями в Петербурге отличался известный книгопродавец И.Т. Ли-ов; он торговал более тридцати лет на Садовой, в доме Пажеского корпуса и после того переселился в Гостиный двор, на верхнюю линию, которую он называл в своих объявлениях бельэтажем и местом рандеву аристократов. Магазин Ли-ова, действительно, в свое время служил рандеву отечественных литераторов; сюда сходились: И.А. Крылов, Н.И. Гнедич, А.Ф. Воейков, А.С. Пушкин, Ф.В. Булгарин, Б.М. Федоров, В.Г. Соколовский и многие другие. Многие из них, как например Гнедич, питали к нему даже и дружбу, которую признательный книгопродавец нежно чувствовал. Так еще при своей жизни Ли-ов вырыл себе могилу в Невской лавре рядом с переводчиком «Илиады» и водрузил на ней весьма любопытный саркофаг с витиеватыми образцами стихов всевозможных поэтов, начиная с Державина, затем испестрил его нотными знаками и изукрасил разными аллегорическими изображениями. Ли-ов был одним из первых книгопродавцев, который прибегал к рекламе о своих изданиях; по его словам, Гомер и юноше, и мужу, и старцу – дает столько, сколько кто может взять, а Александр Македонский всегда засыпал с «Илиадой», кладя ее под изголовье.

Он издавал маленькие детские книги и издания на отлично сатинированной веленевой бумаге, форматом в визитную карточку, «полезные и приятные для взрослых; домовитая хозяйка найдет в них полезные советы, отец семейства развлечение и нравственные правила для своих детей и т. д.».

Особенно любил заходить к Ли-ову Пушкин. По рассказам первого, он часто бывал у него, когда издавал свой «Современник»; ему нужно было знать о новых книгах для помещения беглого разбора о них в журнале; иногда ему приходила охота острить в магазине над новыми сочинениями: взявши в руки книгу в прозе, он быстро пробегал ее, читая вслух одно лишь предисловие, и по окончании приговаривал, что он имеет о ней полное понятие; стихотворные книги он просматривал еще быстрее и забавнее, и Ли-ов иногда невольно хохотал, и сам Пушкин улыбался, читая только одни кончики рифм, и, закрывая книгу, произносил иногда: «А бедньш», а заглавия их выписывал дома из газет.

Но как литераторы не все были достаточны, то Ли-ов одолжал их без процентов на короткое время, но время это проходило иногда до конца их жизни. Так, по смерти Пушкина Ли-ов получил по акту 5 тысяч рублей от попечителя семейства его, графа Строганова, но многие акты Лисенкову остались недоплачены и поныне.

В последний раз Пушкин был у Ли-ова за три дня до своей смерти, где в магазине оставался более чем два часа и вел довольно жаркий разговор с известным Б.М. Федоровым. Это было последнее мимолетное их знакомство и окончилось через три дня навеки. Первый известил Ли-ова о смерти Пушкина Б.М. Федоров. При Ли-ове Л.В. Дубельт с другими лицами со стола переложили покойника в гроб и при нем же живописец стал писать с покойника портрет.

Ли-ов написал свои воспоминания, которые хранятся не напечатанными у его сына. Одинокий, весьма достаточный Ли-ов торговал по привычке и для препровождения времени до восьмидесяти лет своей жизни. Он не был скупым человеком и много жертвовал на благотворения, не обидел он и литературный фонд своими пожертвованиями. Ли-ов умер лет двадцать назад.

 
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48 
Рейтинг@Mail.ru