Михаил Фишман
Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом

Верховный совет собирает ополчение

Октябрь 1993-го отображает события августа 1991-го как в вогнутом зеркале: оригинал оказался перевернут вверх тормашками. Знаменитый Белый дом на Краснопресненской набережной снова становится очагом сопротивления. Снова к зданию тянутся люди, чтобы взять его под свою защиту (правда, в меньшем количестве). Опять растут баррикады. Но если два года назад это было восстание против КПСС и советской власти, то теперь демонстранты перед Белым домом стоят под красными знаменами и лозунгами «Да здравствует КПСС!». Два года назад член ГКЧП генерал Владислав Ачалов ждал приказа министра обороны, чтобы взять Белый дом штурмом. Теперь он сидит внутри и отвечает за оборону здания. Он и Ельцин, как и прежде, по разные стороны баррикад, только поменялись местами.

Путь в тупик сложился из множества неотменяемых, неизбежных факторов: охватившей Россию бедности и амбиций Хасбулатова, несбывшихся надежд общества и свойственной Ельцину импульсивности, его просчетов и кадровых ошибок и, самое главное, глубокой уверенности депутатов в том, что шаг навстречу – это всегда проявление слабости, а любой компромисс – это поражение. Теперь Ельцин прорубал выход из этого тупика Указом 1400.

«Один прогноз все же можно сделать, – говорил в те дни помощник президента по правовым вопросам Юрий Батурин. – Несмотря на то что решение президента справедливо в высшем правовом смысле этого слова, оно все же основывается на том, что через закон переступить можно. Это неизбежная и очень большая плата за то положительное, что мы приобретаем в результате такого решения, но платить будем, скорее всего, не мы, а платить будут дети, внуки, я не знаю через сколько лет»^[262].

Что события принимают непредсказуемый оборот, стало понятно сразу. Указ № 1400 грянул как гром среди ясного неба, но депутаты были к нему готовы. Они оставались на своем месте, в Белом доме, где были заготовлены запасы еды и обширный оружейный арсенал. По свидетельству тогдашнего главы внутренних войск Анатолия Куликова, «речь шла о почти 2000 автоматов Калашникова, 4000 пистолетов Макарова, 30 пулеметах и 12 снайперских винтовках»^[263]. Газета «Коммерсантъ» отмечала в те дни, что еще в ночь на 22 сентября в Белый дом «было пронесено большое количество стрелкового оружия и боеприпасов, в том числе гранатометы и пулеметы»^[264]. Шахрай называл более скромную цифру: 100 автоматов^[265]. В любом случае, как отмечал историк Олег Мороз, «с самого начала все пошло по наихудшему сценарию»^[266].

После оглашения указа в Кремле выдохнули с облегчением: там всерьез опасались бунтов на местах, а страна в целом без эмоций приняла новости о расформировании Верховного совета. Некоторые областные советы признали указ Ельцина незаконным (в том числе в Нижнем Новгороде), а в Новосибирске тамошний губернатор – давний враг Ельцина – даже заявил, что на его территории за выполнение указов Ельцина и неподчинение провозглашенному президенту Руцкому будут преследовать в уголовном порядке, но это был единственный случай на всю страну. Вступаться за этот Верховный совет никому особо не хотелось. Запад тоже поддержал Ельцина. Чтобы еще раз показать мирный характер своих намерений, через день после указа Ельцин назначил выборы президента на июнь следующего года.

«С самого начала силовой путь был исключен как неприемлемый, – рассказывает глава президентской администрации Сергей Филатов. – Никакие вооруженные силы специально под указ в Москву не стягивались»^[267]. План в Кремле был простой: изолировать Верховный совет и ждать, пока депутаты постепенно выйдут из здания, а тем временем готовиться к выборам в декабре. Через день после указа в Белом доме отключили телефонную связь и электричество. Потом отключили воду и канализацию – по мысли штаба, исходящее из сортиров зловоние должно было побудить людей скорее покинуть здание. Мысль была в целом верная. «Когда отключили воду и канализацию, стало действительно невыносимо», – вспоминал потом один из депутатов^[268]. Но воду и канализацию пришлось довольно быстро включить, поскольку экскременты полились в Москву-реку.

Немцов появлялся в кремлевском штабе. «Он стоял на позиции здравого смысла», – вспоминает Сергей Филатов^[269]. Немцов предлагал не выдавливать депутатов из здания, а расколоть депутатский корпус, перетянув людей на свою сторону привилегиями, льготами и материальными благами. Филатов его поддерживал. 23 сентября Ельцин издал указ, обещавший депутатам неприкосновенность, годовое содержание, пенсии, даже квартиры. А накануне, 22 сентября, президент позвонил Немцову и потребовал, чтобы он у себя в Нижнем Новгороде разогнал областной Совет, признавший действия Ельцина незаконными. Немцов отказался: «Я ему говорю: я его не просто не разогнал – я считаю, что это абсолютно неправильно, у нас очень конструктивная работа с депутатами, у нас депутаты разных красок, тем не менее конфликты мы решаем за столом переговоров, и в этом сила и эффективность нижегородской власти. Я считал это принципиальным»^[270].

Как вспоминал потом Немцов, это был тяжелый разговор: Ельцин требовал безоговорочной поддержки – и не дождался ее^[271]. Отношения между ними испортились надолго.

Указ о гарантиях депутатам помог несильно: число отступников оказалось невелико, и их уход никак не повлиял на ситуацию – требуемого законом кворума у депутатов и без того не было. «Даже с позиций действовавшего закона, – писал Виктор Шейнис, – решения таявшего на глазах парламентского большинства были ничуть не более правомерны, чем Указ № 1400»^[272]. Но это уже никого не интересовало. Депутаты быстро приняли закон о наказании за попытку государственного переворота – вплоть до смертной казни.

На помощь оставшимся в здании непримиримым депутатам устремились ультралевые и ультраправые экстремисты и просто авантюристы – все те, кто искал возможность повоевать. Во дворе здания формировали боевые отряды ультраправые группировки – «Русское национальное единство» Александра Баркашова и «Союз офицеров» Станислава Терехова. Они же охраняли Хасбулатова. «Уже тогда я считал это огромной идеологической ошибкой, – вспоминал потом соратник Хасбулатова и его первый заместитель на посту спикера Юрий Воронин. – Ведь баркашовцы из РНЕ были известны как ярые антисемиты. Они носили фашистскую форму со знаками, очень напоминающими свастику, регулярно маршировали около Белого дома и периодически вскидывали руки в фашистском приветствии»^[273].

На площади перед Белым домом всегда находилось несколько сотен вооруженных людей. Газеты писали и о «резервистах», готовых встать под ружье по звонку из Белого дома. Оцепленный двумя-тремя рядами безоружных милиционеров, в течение полутора дней Белый дом превратился в военизированное убежище с собственным ополчением. «Надежда на то, что ситуация станет рассасываться сама собой, слабела с каждым днем, – писал Шейнис, – и в Кремле решительно не знали, что делать дальше»^[274].

Нехорошие предчувствия

Первые выстрелы прозвучали вечером 23 сентября, когда несколько боевиков из отрядов самообороны Белого дома напали на штаб Главного командования Объединенных вооруженных сил СНГ на Ленинградском проспекте – разоружили охрану и проникли внутрь, застрелив перед этим из автомата проходящего мимо участкового, который спросил у них документы. Их обезвредили и арестовали, но шальная пуля убила 63-летнюю женщину, которая жила поблизости и подошла к окну, чтобы посмотреть, что происходит. Блокада Белого дома была усилена: оцепление укрепили бойцами в бронежилетах – из той самой дивизии имени Дзержинского, которую незадолго до указа посещал Ельцин, здание окружили спиралью из колючей проволоки.

Оставшиеся в здании депутаты заседали в холоде и при свечах – солярка кончилась, дизельный генератор остановился, – Хасбулатов и объявивший себя президентом Руцкой время от времени выступали с балкона с очередными призывами; у стен Белого дома, в подъездах и на лестницах сидели вооруженные автоматами ополченцы. Ситуация зависла. «Терпеть и дальше в центре многомиллионного города место, нашпигованное оружием и озверевшими от сознания уходящей власти политиканами, было невозможно. Но ни о каком штурме, ни о каком взятии Белого дома и речи в тот момент не было», – вспоминал потом Ельцин^[275]. Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин вновь попробовал себя в роли посредника: предложил выход из тупика в виде одновременных выборов парламента и президента, но после мартовских событий Зорькин для Ельцина больше не существовал.

Кремль требовал сдать оружие и освободить здание, депутаты требовали снять блокаду и отменить Указ № 1400. Но было понятно, что долго напряженное противостояние в центре города продолжаться не может. В Белом доме заканчивались продукты и лекарства. С усилением блокады опасная зона стала распространяться на соседние кварталы. Стычки между активистами и милицией возникали по всей округе. В одной из них, после того как демонстранты перекрыли проезжую часть у метро «Баррикадная», погиб еще один милиционер. «Если не будет штурма, то через несколько дней всем, кто сидит в Белом доме, придется или сдаться, или попробовать устроить что-либо с применением огнестрельного оружия», – писала 29 сентября «Независимая газета»^[276].

Еще одна надежда на компромисс была связана с фигурой патриарха Алексия II. Депутаты обратились к нему за помощью, и он согласился стать посредником. 30 сентября его принял Ельцин, а в это время представители депутатов и Кремля вели переговоры между собой. «С самого начала мы предложили им проблему разделить на две части, – вспоминает Филатов, – сдача оружия и политические решения. Политическую часть предлагалось обсуждать после того, как будет устранена опасность вооруженного конфликта. Тогда они поставили встречное условие: включение света и телефонов в Белом доме»^[277].

В Кремле с этими требованиями согласились. В ночь на 1 октября депутаты подтвердили полномочия своих парламентеров (двух влиятельных депутатов Рамазана Абдулатипова и Вениамина Соколова), и те подписали так называемый Протокол № 1: в Белый дом возвращаются свет и связь – депутаты сдают оружие – Кремль снимает осаду. Это было уже кое-что. Конечно, Кремль вел переговоры с позиции силы. Но у Хасбулатова, Руцкого и их сторонников еще была возможность выйти из положения без потери лица и даже добиться политических уступок. Предложенный Валерием Зорькиным «нулевой вариант» – отмена Указа № 1400 и решений, принятых Верховным советом, – Ельцина устроить не мог. Но идея одновременно провести выборы президента и парламента – и таким образом выйти из кризиса – звучала в последние дни все громче. И Ельцин в итоге на это согласился^[278]. Патриарх должен был подключиться к переговорам утром: он действительно занимал нейтральную позицию, хотя поначалу скорее сочувствовал депутатам. В Кремле уже решили, что пронесло. «Армии в Москве не было, потому что мы не думали, что она понадобится, – уверяет Филатов. – Мы подписали протокол и предполагали, что нам удалось договориться»^[279]. В 2.40 ночи 1 октября в Белом доме включили связь, воду и электричество.

Однако утром следующего дня, когда Филатов и мэр Москвы Юрий Лужков, который вместе с Сергеем Филатовым представлял интересы Кремля, приехали в Свято-Данилов монастырь, парламентеры от Белого дома в назначенное время не появились. Наконец приехал Абдулатипов.

– А где же Соколов? – бросился к нему Филатов.

– А его не пустили, – отвечал Абдулатипов, – и я тоже на минутку: сообщить вам, что нас заменили^[280].

Оказалось, что ночью радикалы внутри Белого дома – их политическим представителем стал первый вице-спикер Юрий Воронин – перехватили инициативу, расторгли договоренности, и уже мало что решавший Хасбулатов был вынужден отозвать парламентеров. Вскоре в Свято-Данилов монастырь приехал тот самый Воронин – с новыми условиями: полное разблокирование Белого дома, а проблема оружия в Белом доме будет решаться потом вместе с другими политическими вопросами. После этого переговоры продолжались еще два дня, но уже абсолютно бесплодно. Оружие депутаты не отдавали, однако требовали снять осаду.

«Другая сторона своими действиями привела к еще более опасной ситуации, чем это было вчера, – обращался Лужков к патриарху к концу второго дня переговоров, 2 октября. – И прошу, Ваше Святейшество, принять какие-то меры с Вашей стороны, которые позволили бы образумить этих людей, которые хотят оставить все вооружение в Белом доме полностью и освободиться от оцепления, которые мы создали для того, чтобы исключить возможность выплеска оружия и вооруженных формирований в Москву»^[281]. И Филатов, и Лужков уже понимали: их контрагентам переговоры нужны только для того, чтобы тянуть время.

«Второго октября произошел качественный скачок в развитии событий, – вспоминал потом глава Внутренних войск Анатолий Куликов, – участники несанкционированного митинга на Смоленской площади возводили баррикады, готовили бутылки с зажигательной смесью, и как следствие – произошли столкновения между сотрудниками внутренних дел и митингующими»^[282].

«У меня нехорошие предчувствия», – говорил Филатов Ельцину вечером 2 октября^[283]. Они его не обманули: к этому моменту Воронин и военачальники в Белом доме уже спланировали восстание, которое на следующий день застанет врасплох и президента, и силовиков, и правительство.

Война в Москве

Гражданская война началась 3 октября в два часа дня: по призыву «Защитим Дом советов!» несколько тысяч демонстрантов двинулись по Садовому кольцу от Октябрьской площади. Впереди шли мужчины, вооруженные арматурой и щитами. Милицейские кордоны на Крымском мосту и Смоленской площади были сметены моментально. Вскоре вооруженные кто чем манифестанты прорвали оцепление вокруг Белого дома. Прозвучали первые автоматные очереди. На часах еще не было четырех часов дня, когда боевики из Белого дома с автоматами в руках по призыву Руцкого бросились на штурм расположенного напротив здания мэрии.

Еще через час мэрия была захвачена, над зданием подняли красный флаг, а около двухсот задержанных солдат внутренних войск провели колонной – как пленных, под конвоем – к Белому дому. Шесть человек были убиты, десятки ранены. Оставшиеся милицейские силы Куликов срочно выводил из Москвы – безоружные, они ничего не могли сделать. «Единственно разумным представлялся такой выход, – считал он, – вооружить их и, посадив на броню, вернуть в город». Но на тот момент бунтовщики явно одерживали верх, а внутренние войска уходили из города. В Белом доме от предвкушения скорой победы уже царила эйфория. Руцкой призвал формировать отряды для штурма телецентра «Останкино». Хасбулатов – брать штурмом Кремль и захватить Ельцина.

В эти минуты Ельцина в Москве не было – как не было и накануне, и днем ранее. Он прилетит на вертолете в Кремль только в начале седьмого вечера. «Отсутствие президента было ничем не оправдано и, не сомневаюсь, впоследствии сыграло свою трагическую роль, – уверен Куликов. – Хотя бы в том, что некоторые генералы из Вооруженных сил откровенно манкировали своими обязанностями, а общество, нуждавшееся в ежедневном общении с президентом страны, вдруг с недоумением ощутило слабость верховной власти»^[284].

К вечеру 3 октября вакуум власти в Москве ощущался уже физически. Если мятежники пойдут на Кремль, кто будет его защищать? Филатов, приехав в Кремль, застал там неуверенность и растерянность. Охраны не было. Никто не мог найти министра обороны Павла Грачева. Никто не понимал, какую позицию займет армия. «По коридорам правительственных зданий покатилась паника, – вспоминает Шейнис. – „Все кончено! – восклицали чиновники правительства, назначенное заседание которого почему-то никак не начиналось. – В течение часа нас всех перережут“».

Как потом станет понятно, власть действительно зашаталась в этот момент, и решающей битвой в двухдневной войне в Москве стал бой за «Останкино»: если бы отряд внутренних войск «Витязь» не успел добраться до телецентра до начала штурма, бунтовщики захватили бы «Останкино» и эфир Первого канала, их упоение победой воодушевило бы многих, и в такой ситуации колебавшиеся военные могли отказаться поддержать президента.

Бой за «Останкино» начался в 19.10: выстрелом из гранатомета по окну здания был убит наповал сидевший внутри сержант «Витязя». Бой длился несколько часов. В 19.30 отключился эфир трех телеканалов – первого, третьего и четвертого, – так страна поняла, что беспорядки в Москве приобрели серьезный оборот. Указ Ельцина о введении чрезвычайного положения уже был подписан, но сам он молчал и не появлялся в эфире до следующего утра. «К сожалению, не до выступления было, – объяснял потом Ельцин. – Я старался вывести из состояния стресса, паралича своих боевых генералов. Я видел, что армия, несмотря на все заверения министра обороны, по каким-то причинам не в состоянии немедленно включиться в защиту Москвы»^[285].

Гайдар рассказывал, что обстановка в Кремле и на Старой площади вечером 3 октября наводила на мысль о последнем заседании Временного правительства: «Как могли десятки тысяч интеллигентных, честнейших петербуржцев так легко позволить захватить власть не слишком большой группе экстремистов [в октябре 1917-го. – М. Ф.]?»^[286] Время идет, в городе идут боевые действия – власть молчит. Наконец Гайдар первым из руководства страны (хотя вернулся во власть буквально только что и к событиям последних месяцев не имел никакого отношения) призвал москвичей в эфире РТР идти к зданию Моссовета на Тверской, чтобы самим защищать российскую демократию. Телеканал РТР вещал из студии на Тверской-Ямской улице, поэтому продолжал работать, и в студию потянулись политики, бизнесмены, артисты. «Убрать насильников с наших улиц, выкинуть их из наших городов», – призывал Явлинский. «Друзья мои! Проснитесь! Не спите! Сегодня ночью решается судьба несчастной России. Наша несчастная родина в опасности! Не спите! Нам грозят страшные вещи. Опять придут коммунисты!»^[287] – била в набат актриса Лия Ахеджакова.

Волю к борьбе проявили Юрий Лужков и несколько крупных бизнесменов: Михаил Ходорковский, Владимир Гусинский, Каха Бендукидзе. У них были собственные – в те времена еще относительно небольшие – службы безопасности. И ближе к ночи несколько десятков человек из охраны Гусинского уже будут готовы по его просьбе встать под ружье. По призыву Гайдара у Моссовета собирался большой демократический митинг. Люди шли защищать Москву. А в это время у «Останкино» и внутри здания телецентра еще продолжался бой: мятежники захватили первые два этажа телецентра – гибли вооруженные боевики, журналисты, прохожие и зеваки. Палили во все стороны прибывшие на помощь «Витязю» бронетранспортеры. Атака боевиков из Белого дома была отбита, и около девяти часов вечера они начали отступать, но беспорядочная пальба продолжалась еще долго. Ближе к полуночи стало понятно, что восстание захлебывается. В час ночи в эфире появился премьер-министр Черномырдин – с заверениями, что ситуация под контролем.

– Я сделал все, что мог, – сказал Гайдар поздней ночью предпринимателям, которые пришли его поддержать. – Пойду-ка я посплю.

– Может, вам уехать? – предложил ему бизнесмен Владимир Гусинский.

– А меня все равно везде найдут, – махнул рукой Гайдар и пошел спать.

О том, что министр обороны Павел Грачев колебался до последнего, говорит хотя бы тот факт, что это Ельцину пришлось ехать в здание Министерства обороны на Арбате, а не наоборот – министру обороны в Кремль. По Москве ползли слухи, что отдельные воинские части присягнули Руцкому. Еще до боевых действий появились сообщения, что против Ельцина выступила военная контрразведка и несколько управлений госбезопасности. А после штурма мэрии на сторону Белого дома перешел командир одного из отрядов внутренних войск. Грачев все это время выжидал, ссылаясь на принцип нейтралитета: армия вне политики, говорили военачальники и в Кремле, и Хасбулатову. Еще слишком свежа была память об августе 1991-го и главном его уроке: танки в столице – преступление против народа. В течение всего вечера Ельцин то и дело звонил Грачеву: где армия? Грачев что-то мычал в ответ, говорил, что армия идет, но ее все не было. До утра с мятежом боролись только милиция и внутренние войска.

Кровавая полоса

К ночи 3 октября ни у военных, ни у президента не было никакого плана, что делать дальше. Инициатива исходила от главы президентской охраны Коржакова. Незадолго до совещания его заместитель, специалист по диверсионным операциям Геннадий Захаров (в августе 1991-го он разрабатывал план защиты Белого дома от ГКЧП), предложил ему три варианта действий:

1. Под покровом ночи в здание заходит профессионально обученный для подобных действий спецназ и захватывает предводителей мятежа. «С рассветом этот вариант не проходил, – вспоминал потом Захаров, – потому что штурмующие подразделения понесли бы большие потери на подходе к Белому дому». Но ночью этот вариант привел бы к наименьшему количеству человеческих жертв.

2. Захват Белого дома тем же спецназом, но уже днем и при поддержке войск: «Демонстративно начать штурм Белого дома, но не входить туда. И чтобы в это все поверили. Растащить силы охранников Белого дома по периметру здания». А тем временем, как в первом варианте, внутрь заходит спецназ. По замыслу, операция тоже проходит бескровно.

3. Если штурм затягивается и оборона Белого дома организована должным образом. Тогда Белый дом окружают танки и артиллерия и открывают огонь по пустующим этажам, чтобы посеять панику среди защитников, и уже потом внутрь заходит спецназ. Жертв будет не избежать^[288].

Свидетельства о том, как проходило историческое ночное совещание в Министерстве обороны, у всех его участников сходятся, включая Ельцина^[289]. Вел встречу премьер-министр Черномырдин. После вопроса, какие будут предложения, повисла тяжелая пауза. Тогда Коржаков позвал Захарова, и тот предложил все три варианта (хотя все остальные участники встречи потом вспоминали только про третий). «Когда появился реальный план, стало легче, – писал Ельцин, – с ним можно было спорить, не соглашаться, уточнять, но уже была точка отсчета»^[290]. Сергей Филатов описывал последовавшую сцену так: «Признаюсь, от такого плана (имеется в виду вариант № 3. – М. Ф.) стало жутковато: показалось, что при этом мало кто из белодомовцев останется в живых. На вопрос Черномырдина, какие есть предложения и замечания, присутствующие откликнулись молчанием. Только Павел Сергеевич [Грачев] совсем тихо произнес, обращаясь к президенту:

– Нужен письменный приказ, Борис Николаевич!

– Что-о???»^[291]

«Я вам его пришлю», – после паузы хмуро ответил Ельцин и ушел. Как потом вспоминал Грачев, так и не прислал, но вопрос об участии армии был решен^[292]. Первые два варианта штурма – наиболее бескровные – отпали сами собой: задачи были поставлены слишком поздно, спецназ не успевал подойти ночью, не было налажено взаимодействие между военными и спецназом. Той же ночью Ельцин заехал в штаб-квартиру спецназа «Альфа», где его вопрос, будет ли выполнен приказ, был встречен гробовым молчанием. Историк Олег Мороз так и пишет: после того как Ельцин ушел, офицеры спецназа прямо сказали начальству, что приказ выполнять не будут^[293]. Согласились они, когда один из крупных бизнесменов привез им деньги^[294]. Не подошли к Белому дому вовремя, то есть к 6 утра, и военные. Опять-таки, видимо, потому что их пришлось уговаривать: им тоже были обещаны премии. Грачев потом опровергал слухи о том, что военным заплатили^[295]. Возглавлявший операцию его заместитель Георгий Кондратьев выразился аккуратнее: «Не знаю, кто получил из военных. Я о всех военных говорить не буду. Вот я лично – военный, я не получил ни копейки и не взял бы даже»^[296].

О том, что происходило днем 4 октября в центре Москвы, весь мир наблюдал в прямом эфире CNN. К семи утра перед Белым домом появились бэтээры и грузовики с десантниками. Их встретили огнем. Скоро стало понятно, что снайперы из отрядов обороны Верховного совета сидят на верхних этажах и Белого дома, и здания мэрии через дорогу, и других близлежащих домов. «Без пяти семь в понедельник кто-то меня разбудил, – писала находившаяся все эти дни в Белом доме журналистка газеты „Коммерсантъ“ Вероника Куцылло, – я спала в буфете, на 6-м этаже, на составленных стульях. Стала слышна автоматная стрельба. Я выглянула: у здания стояли БТР и стреляли – по баррикадам, машинам, брезентовым палаткам, где еще накануне ночевали защитники парламента. Были видны люди, лежащие на площади: то ли раненые, то ли убитые. Одного из них за руки протащили к Белому дому, и на площади за ним осталась кровавая полоса»^[297].

Первый танковый залп по Белому дому прозвучал в 10.03 – именно в эту минуту навсегда остановились часы на его крыше. Павел Грачев потом описывал этот исторический момент так: «Я говорю: „Ребята, крыши видите? Отсчитывайте. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, седьмое окно. Это предположительно кабинет Хасбулатова, они там. Надо попасть туда в окно. Попадете?“ – „Товарищ министр, только со стрельб танк, нормальный“. – „А есть снаряды?“ – „Боевые или такие?“ – „Какие боевые? Ты че, сдурел? Болванки давайте“»^[298].

По мере того как здание Белого дома окутывал черный дым, все большее изумление вызывала толпа зевак, собравшаяся на набережных и на мосту через Москву-реку. Люди приходили смотреть на штурм целыми семьями, иногда с детьми, и многие из них вскоре погибнут от снайперских пуль – от прицельных ранений в голову, шею, сердце, как расскажут прибывшие на поле боя врачи. Военные тоже отвечали огнем на любое шевеление и убивали случайных прохожих, принимая их за боевиков. Иногда огнестрельные стычки вспыхивали вокруг здания и в соседних переулках. Всего танки совершили 12 выстрелов и прекратили стрельбу в 2 часа дня, но автоматный и ружейный огонь длился еще долго. «Было видно, как в коридоре проносили носилки с ранеными и убитыми, – писала Вероника Куцылло. – Кажется, раненых было меньше, чем убитых. Один труп долго лежал у внутреннего лифта. Да и вообще, практически невозможно было пройти по коридору, не встретив на ковре темных пятен свежей крови»^[299].

Около четырех часов дня Немцов вышел с совещания Черномырдина с губернаторами и пошел по Новому Арбату: «На Новом Арбате снайперы со стороны Руцкого и Хасбулатова сидели на высотках и простреливали трассирующими пулями весь Арбат»^[300]. Но развязка уже была близка: через час Руцкой сдался, а к шести часам вечера Белый дом был взят – спецназу даже не пришлось его штурмовать. Руцкой и Хасбулатов были арестованы. Все было кончено.

Число погибших 3–4 октября неизвестно до сих пор, а следствие по уголовному делу о мятеже так и не было доведено до конца. В официальном списке следственной бригады Генеральной прокуратуры 147 фамилий убитых. Активист «Мемориала»^[301] Евгений Юрченко проведет расследование и назовет другие цифры: минимум 250 погибших.

Седьмого октября, в день траура и похорон, Ельцин сказал своим помощникам, что поедет по всем кладбищам. «Все не объедете», – был ответ^[302].