Михаил Салтыков-Щедрин
Здравомысленный заяц
– Неужто ж и вас в солдаты отдают? – спросила лиса, точно сейчас проснулась.
– Нет, нас едят, – ответил заяц как можно веселее.
– И я тоже думаю, потому что какие же вы солдаты! хуже старинной гарнизы, которую славный генерал Бибиков «негодницей» звал. И дядю‑то твоего, поди, солдат под конец съел?
– Нет, солдат‑то умер, а дядя в ту пору бежал. Пришел домой, а заячьей работы работать не может – отвык. И тетка задаром кормить его не согласна. Вот он однажды и надумал: «Пойду в село на базар, буду комедии представлять». Да только что зачал «кавалерийскую рысь» на барабане отхватывать – его собаки и разорвали!
– И поделом: зачем публику беспокоил. Впрочем, ведь дядя‑то твой, чай, и зараньше знал, что когда‑нибудь да съедят его. Не собаки, так волк, не волк, так лисица. Резолюция‑то вам все одна. Ну, а покуда что, скажи мне: лисицы‑то каковы в вашей стороне? Лихи, чай?
– В нашей стороне лисицы, нужно правду сказать, даже очень лихи. Я‑то ни с одной близко не встречался, а видел, как однажды лисицу, у меня на глазах, охотничек заполевал. И, признаться…
Заяц хотел сказать: «обрадовался», но спохватился и обробел; однако лиса отгадала его мысль.
– Вот ведь ты кровопивец какой! – укорила она его и так больно укусила ему бок, что из раны полилась кровь.
– Ах! – взвизгнул заяц от боли, но в одну минуту сдержал себя и молодецки поправился, – это я, ваше высокое степенство, о тамошних лисах говорю, а здешние лисицы, сказывают, добрые.
– Ой ли?
– Верно говорю. В прошлом году у нас в лесу зайчик‑сирота остался, так одна лисица его с своими детьми, слышь, воспитала.
– Вырастила, значит, и выпустила? Где же он теперь, сиротка‑то ваш?
– Кто его знает, где он теперь… Пропал будто. Поворовывать, говорят, начал, скружился, а наконец, и лисицу молоденькую соблазнил. За это будто бы его старуха‑лисица и съела.
– Я его съела, я – та самая лисица и есть, о которой ты слышал. Только не за то я его съела, что он скружился и в разврат впал, а за то, что пора его приспела.
Лисица на минуту задумалась и щелкнула зубами, поймав блоху. Потом, не торопясь, встала, встряхнулась и совершенно добродушно спросила зайца:
– А теперь, как ты полагаешь, кого я есть буду?
Умен был заяц, а не угадал. Или, лучше сказать, у него тогда же в уме мелькнуло: «Вот оно, заячье‑то житье… начинается!»– но ему смерть не хотелось даже самому себе признаться в этом.
– Не знаю, – ответил он.
Однако и по лицу, и по голосу его так было явно, что он лжет, что лиса не на шутку рассердилась.
– Вот ты какой лгун! – сказала она. – Мне про тебя и невесть чего наговорили: и филозоф‑то ты, и сердцеведец‑то, а выходит, что ты самый обыкновенный, плохой зайчонко! Тебя буду есть! тебя, сударь, тебя!
Лиса отпрянула назад и сделала вид, что вот‑вот сейчас бросится на зайца и съест. Но вслед за тем она села и, как ни в чем не бывало, начала задней ногой за ухом чесать.
