Войны и битвы домонгольской Руси – Михаил Елисеев

Елисеев М.Б. Войны и битвы домонгольской Руси. – М.: Вече, 2021. – 384 с., ил. – (Неведомая Русь). – Тираж 800 экз.Михаил Борисович Елисеев – писатель исключительно плодовитый: на сегодняшний день его книгами уже можно заполнить целую полку. Тематика их очень узкая: военная история, и ничего кроме военной истории. Зато хронологический срез огромный: тут вам и античный мир, от греко-персидских войн до Митридата, и средневековая Русь, от Олега Вещего до Московского царства… У меня такие интересы и вкусы были в подростковом возрасте. Вот точь-в-точь такие! Конечно, в дальнейшем мой кругозор существенно расширился, но прежний наивный подросток всё-таки где-то внутри меня сидит, поэтому совсем равнодушно пройти мимо творчества Елисеева не удалось. Решил ознакомиться.Из трёх десятков книг я выбрал такую, работа над которой должна была оказаться для автора самой сложной. Название её не соответствует содержанию: рассматривается не вся домонгольская эпоха, а только столетие между 1078 и 1174 гг. Первичная информация о войнах этого периода содержится в летописях. Все они давно изданы, но работать с ними всё-таки сложно: это вам не античных авторов пересказывать, выбирая из давно опубликованных переводов самую мякотку! Древнерусский язык ранних летописей является труднопреодолимым барьером. Повесть временных лет полностью переведена и многократно комментировалась, это упрощает ситуацию, но вот для периода между 1110 и 1174 гг. основным источником информации служит Ипатьевская летопись, а её полные переводы ныне малоизвестны и труднодоступны. У Елисеева в списке источников и литературы (с. 376—380) они не значатся, следовательно, он с ними не знаком, и это обстоятельство должно было изрядно затруднить ему работу. О сложнейших источниковедческих и текстологических проблемах, возникающих при использовании летописей, даже и не говорю: дилетанты их попросту не видят. И в этом их счастье! Писать толстые книги дилетантам много проще, чем серьёзным учёным-историкам, вынужденным тратить массу времени и сил на анализ источников, в результате чего отбрасывается значительный массив информации поздних и апокрифических текстов. А ведь именно там, с точки зрения профана, «самое интересное»!Елисеев оказался обычным трудолюбивым дилетантом: о существовании научной дисциплины «источниковедение» он даже не подозревает. Для него что ранняя Ипатьевская летопись, что поздняя Никоновская; что Ян Длугош (ум. 1480) с его «Анналами», что Василий Никитич Татищев (ум. 1750) с его «Историей Российской» – разницы никакой. Елисеев берёт заинтересовавшие его фрагменты текста отовсюду. И ведь нельзя сказать, что он совсем некритичен: он оспаривает всё неправдоподобное даже у любимого своего автора, Татищева. Только он не понимает, что «История Российская» не является историческим источником (содержащиеся там версии отражают не историческую реальность, а представление о ней историка первой половины XVIII века).Татищев В. История Российская во всей её полноте. Русь Домосковская. М.: Алгоритм, 2013 («попсовая» версия «Истории Российской», использованная Елисеевым в качестве одного из главных источников)Татищев неплохо имитирует летописную манеру повествования, но через 270 лет после его смерти пора бы уже осознать, что созданный им текст – апокрифический, и значение имеет только как памятник ранней историографии. Елисеев, увы, не осознал.Зато с проблемой древнерусского языка он, в общем, справился. Хорошо видно, что ему «помогали» и Карамзин, и Соловьёв (описавшие события 1078-1174 гг. достаточно подробно, и неплохо разобравшиеся со смыслом древнерусских текстов). Иногда Елисеев даже прямо цитирует то Соловьёва, то Карамзина (с. 231), объявив чуть выше источником информации Ипатьевскую летопись (с. 230).Историческое значение бесчисленных русских междоусобиц и русско-половецких конфликтов очень невелико, и в этом – ещё одна трудноразрешимая проблема для всякого, кто захочет об этом историческом периоде писать. Среднестатистическому читающему русскому человеку заведомо интереснее будет узнать подробности противостояния Ганнибала и Сципиона, исход которого предопределил развитие европейской цивилизации на ближайшие 2200 лет, нежели подробности противостояния какого-нибудь давно забытого всеми Изяслава Мстиславича с его долгоруким дядюшкой (даром что памятник последнему стоит в центре Москвы). Весьма многозначителен тот факт, что полные переводы Ипатьевской летописи, 1871 и 1936 гг., никогда не переиздавались. «Мы ленивы и нелюбопытны».Сложность положения историка-литератора прекрасно сознавал уже Карамзин:

Знаю, что битвы нашего Удельного междоусобия, гремящие без умолку в пространстве пяти веков, маловажны для разума; что сей предмет не богат ни мыслями для Прагматика, ни красотами для живописца…Для ныне живущих россиян, как и для современников Карамзина, актуальная история начинается в лучшем случае с Ивана III, государя всея Руси. А для многих только с Петра Великого, создателя Империи. Ясно, что Русь домонгольского периода воспринимается большинством как нечто сказочное, но известное много хуже, чем Средиземье Толкиена и другие фэнтезийные миры. Наши люди не знают ни историю того периода, ни географию; ни политические аспекты, ни социальные. Писатель погружает читателя в заведомо недружественную среду. Что с этим делать? Возникает идея: может, новеллизировать текст? Наверно, он стал бы значительно более «дружелюбным»?Карамзин в своё время от этого отказался:

… нельзя прибавить ни одной черты к известному; нельзя вопрошать мертвых; говорим, что предали нам современники; молчим, если они умолчали – или справедливая Критика заградит уста легкомысленному Историку, обязанному представлять единственно то, что сохранилось от веков в Летописях, в Архивах.Именно благодаря этому принципу «литературная история» Карамзина не скатывается в бульварщину и занимает в историографии то место, которое занимает. А вот наш современник, Михаил Борисович Елисеев, перед соблазном не устоял. В его книге пересказы летописных текстов и цитаты из Татищева чередуются не только с рассуждениями автора, но и с эпизодами чистой беллетризации, в духе исторического романа.

… Владимир Мономах резко осадил коня на берегу Стугны. Ветер трепал за спиной князя алый плащ, пластины панциря ярко сияли на весеннем солнце. Владимир снял шлем, поставил его на луку седла и стал пристально вглядываться в противоположный берег…(с. 30—31)Это начало вставной новеллы, по мотивам Повести временных лет, о разгроме войск южнорусских князей половцами в битве на реке Стугне (26 мая 1093 года). Занимая три с половиной страницы, данный художественный эпизод выделяется среди прочих аналогичных и значительным объёмом, и яркостью. Особенно удался автору великий князь киевский, Святополк Изяславич, изображаемый бестолковым правителем и единственным виновником разгрома, но в то же время доблестным воином, отчаянным рубакой. Впрочем, тут не обошлось без перегибов.

…Загрохотали барабаны кочевников, высоко в небо взвились мохнатые бунчуки, лавина всадников устремилась на киевлян. Навстречу половцам на рысях пошла дружинная конница, впереди строя гридней, размахивая мечом, мчался Святополк.(с. 32)Это прямо Чапаев какой-то: впереди, на лихом коне, да ещё и тяжёлым мечом размахивает – не хуже, чем Василий Иваныч лёгкой шашкой. Но Чапаев-то гнал неприятеля, уже обращённого в бегство, а Святополк, под пером Елисеева, ведёт своих воинов во встречный бой, который неизвестно как обернётся.Чуть ниже, когда становится очевидной победа половцев, Святополк обретает черты былинного богатыря:

Святополк в ярости метался среди ратников, пытаясь остановить поток беглецов, в одиночку бросался на половецких всадников, страшными ударами меча валил степняков вместе с конями на землю. Панцирь Святополка был забрызган своей и чужой кровью, щит иссечен саблями и пробит копьями. Но князь ничего не замечал и, как безумный, продолжил рубить выщербленным клинком. В себя князь пришёл, только когда оказался за стенами Треполя. Святополк разжал сведённые судорогой пальцы, выронил на землю обломок меча и принял из заботливых рук воеводы ковш студёной воды. Издалека доносился грохот битвы, ещё бились Владимир и Ростислав, но киевскому князю уже было всё равно. Дождавшись ночи, Святополк покинул Треполь и бежал в Киев.(с. 33)Ниже Елисеев, как честный человек, указывает источник вдохновения и даже цитирует соответствующий летописный фрагмент (благо он невелик: десять с половиной строк, см. с. 34). Но далее зачем-то цитирует ещё и рассказ Яна Длугоша, почти идентичный (с. 35). Польский историк, вообще-то большой любитель приврать для красного словца, в данном случае просто-напросто пересказывает фрагмент Повести временных лет, но Елисеев этого не понимает. И в очередной раз демонстрирует нам девственную чистоту сознания, не замутнённого даже азами источниковедения.У меня ещё масса частных претензий к тексту Елисеева, и самого разного рода, но я не буду занудствовать: общий характер книги, кажется, уже ясен. Замысел был интересный, но воплощение из-за глубокого дилетантизма автора оказалось провальным. То, что получилось, сойдёт «для бедных», но к разряду качественной научно-популярной литературы отнесено быть не может.