Михаил Бочкарников
Терниум или Бульварное танго
И он посмотрел на остальных членов команды.
Остальным членам команды было по 14 лет (исключая Слона, Лысого и самого оратора, которые с разбросом в один год тянули на 17). Четверо маленьких упрямых любителей горных троп. Они часто-часто моргали и ошарашено смотрели на старших товарищей, переводя взгляд с одного на другого. И хотя симпатизировали явно Лысому, тоже были не прочь его отмутузить. Лысому грозил жертвенный костер. Он уже приготовился к переходу в золообразное состояние, когда Слон, определив ситуацию как критическую, немедленно вмешался:
– Ребята, давайте жить дружно! Отложим инквизицию нашего валета до дома, а пока подумаем лучше о другом: что мы имеем на сегодняшний день?
И слон начал медленно прорисовывать создавшееся положение. Тихонько дернув за конец запутанного клубка не менее запутанной истории, сопоставляя различные факты, сроки и события, он постепенно создал в умах слушателей относительно четкое изображение текущих дел. Клубок распутался. И от начала до конца (по Слону) все было так:
Из отпущенных небом, судьбою и шефом восьми суток на переход перевала 6 оказались истраченными (по милости Лысого и Дула) впустую, а менее чем через двое суток необходимо было хоть что-то сообщить о себе на базу. Это предполагалось осуществить по ту сторону от вершины, на которую они так и не взобрались. А только до нее, по расчетам Слона, требовалось минимум 2 дневных перехода. Слон всегда носил с собой мощный 10-кратный охотничий бинокль и умело переводил фокусные расстояния на язык таежных троп.
Плоское плато, куда всей душой стремились странники, находилось теперь на далеком-далеком восточном хребте, хотя через линзы можно было рассмотреть даже геологическую вышку с метровой отметкой, венчавшую заветный пик (впрочем, как и любой другой). Нечего было и думать о продвижении в манящем направлении. Времени не хватало никак: от вершины до северной радиостанции геологов расстояние равнялось, по меньшей мере одному гигантскому суперброску; с другой стороны, до южных поселений, где обитали человекообразные существа и где существовал мало-мальски работающий телеграф, было трое суток пути – если прикидывать с вершины. Но поскольку благодаря опять той же милости Лысого юные джентльмены забрались глубоко на запад, то исходя из теории Слона (а он пользовался услугами давно почившего старины Пифагора) трехсуточное танго легко заменялось теперь геометрическим выражением типа:
B*2=A*2‑C*2 (штаны Пифагора),
где А – дорога к телеграфу с нынешней позиции;
В – дорога к телеграфу с вершины;
С – расстояние от места, где Лысый спятил, до вершины.
Сие геометрическое выражение в цифро-временном виде укладывалось, правда с большим-пребольшим натягом, в полуторасуточный марш-бросок, опять же по расчетам Слона. С западной стороны линии хребтов уходили в бесконечность. Таково было резюме.
Попутно проанализировался еще ряд фактов, как-то: проблемы мыслительной деятельности Лысого – «парня, в общем-то ничего, даже временами нормального», но в настоящее время ушедшего в мир «виртуальной реальности безвозвратно и необдуманно», и что для его «парасимпатики это плохо скажется». Правда, в конце своей потсдамской речи Слон по-братски похлопал окончательно отупевшего «от виртуального мира » Лысого и повторил любимую присказку:
– Ничего, брат, с кем не бывает!?
Потом возникла секундная пауза и, как бы под занавес, Слон вдруг сказал:
– А может быть, Медведь и прав, может быть, он и действительно видел нечто. Жаль, что у нас нет времени это проверить – через пару суток винтокрылые кинутся нас искать, так что время сжимается, братцы, время сжимается. Не стоит подводить шефа.
Еще Слон упомянул о братской помощи отсталым аборигенским народам, говоря что-то о всеобщей солидарности воинствующих безбожников и авангарда классических атеистов. Также в его речи прозвучали элементы, касающиеся необходимого в подобных случаях подъема жизненных сил, как моральных, так и физических. Кроме того, он обратился с назидательным наставлением к самым юным участникам горного марафона. И хотя реплики были довольно расплывчаты, общий смысл уловить было все-таки можно.
Общий смысл сводился примерно к следующему. Не все люди наделены от природы равным количеством ума, и нельзя плохо относится к «низшим существам», пусть они даже и старше по возрасту. При этом он периодически поглядывал на Лысого. Но Лысому на все было глубоко наплевать. Он уже давно понял, что бесполезно что-либо кому-то доказывать и разъяснять, тем более, когда сам еще до конца не уверен в происшедшем. Да и как можно быть уверенным с головой, похожей на отыгранный футбольный мяч.
– Жаль, малых затаскаем до смерти, – думал он, – ну да ничего, как-нибудь выберемся. Слон, дай-ка бинокль, еще раз гляну на непокоренную. – И, приложив окуляр к глазам, стал смотреть на восток, смотреть и вспоминать.
Перед глазами плыли огромные каменистые выступы, огромное, неестественно ровное плато, геодезическая вышка, счастливые лица людей, только что оседлавших отметку в 2500 м, а в ушах стоял легкий звенящий шум ветра и радостные человеческие крики, вещающие миру о победе над высотой. Невозможная красота, затмевающая все на свете. Все. Все остальное просто меркло перед этим. Еще бы! Лысый точно помнил, как захватывало дух, когда он смотрел вдаль. Состояние опьянения, что-то вроде адреналиновой эйфории. Незабываемое, неповторимое чувство. Лысый был готов тогда всего лишь за одно такое мгновение с легкостью расстаться с жизнью, променять все оставшиеся годы на секунду подобного блаженства и полета. Именно полета, потому что в эти минуты он по-настоящему летел. Парил под облаками сказочной черной птицей, описывая гигантские круги над красавицей-вершиной. Ему было видно все или почти все. Сотни километров гор, ущелий и рек утопали в таежном море зелени. На юге можно было даже рассмотреть граничащий с предгориями край бурятских степей с редкими озерами и различить далекую дорожную полосу, которая пересекала выцветшую равнину тоненькой голубой веной. Сумасшедшая картина. Лысому казалось, что он вот-вот увидит океан с его прибоями, набегающей волной и белыми большими птицами.
Все это пронеслось в голове моментально, возможно, меньше, чем за секунду. Пелена спала. И теперь Лысый смотрел на ту же вершину, на те же камни, а по щекам текли слезы. Почему? Почему так все нелепо получилось на этот раз? Он снова и снова спрашивал свою память. Память снова и снова отвечала ему: «сворачивай на запад, сворачивай!». Ох уж эта память! Ох и память!..
Глава III
– Медведь! Куда с тропы-то рулить? Направо или налево?
– Да налево, налево! Я же говорил….
– А Дуло талдычит, что направо.
– Ты верь ему больше, он тебе еще не то насоветует! Будешь потом выяснять, где мы оказались, у местной фауны.
– Ладно, ладно, Медведь, мы тебе верим. Все время выводишь нас из тупиков, так что давай веди.
Паха был в хорошем настроении. Еще бы! Несмотря на этого осла – Дуло, все идет по плану. Лысый дорогу знает, в кармане куча денег, горный воздух, ягода. Не беда, что солнца нет и дождик накрапывает – так это и хорошо, зато нежарко. Скоро вершина и, вообще, все отлично!
– Ну, все, кажись, россыпи начинаются. Лезем вверх.
Лысый уверенно сошел с тропы.
– Все влево и за мной! Еще несколько часов крутяка и увидим нашу «красавицу».
– Ура Лысому! Ура Медведю! – радость Пахи была безмерна
– Лысый, я с вершины твой рюкзак потащу! – подмигнул расщедрившийся Слон.
Малые тоже заливались хохотом; пыхтели, как маленькие паровозики, но все равно радостно лезли вверх. И только Толик не разделял всеобщего веселья. Он был угрюм, Он был задумчив.
– Ребята, мы делаем серьезную ошибку. Мы идем не туда, совсем не туда. Это же другой хребет, здесь даже люди никогда не ходили.
Но его никто не слушал. Все были просто одержимы слепой жаждой победить природу: взобраться на самый верх и стать выше всего на земле.
– Ээх, – Толику только и оставалось вздыхать. Он подчинился большинству. А большинство лезло вверх, все увеличивая и увеличивая скорость. Слон иногда шутил:
– Если мы немного поднажмем, то сможем потягаться и со звуком. И я думаю, ему придется потесниться на пьедестале почета.
Так они и шли на всех парах до самого вечера, и уже смеркалось, когда подъем начал потихоньку выравниваться. Ребята присели отдохнуть, попить воды, а заодно и чего-нибудь перекусить, собравшись с силами перед последним решающим броском. И вот тут-то Слон вытащил бинокль и навел его на противоположный кряж.
– Лысый, по-моему, тот хребет выше, чем наш. Там вон и вершина какая-то обалденно ровная – он показывал рукой в направлении востока.
– Да ты можешь хоть куда тыкать своим пальцем, и все равно никуда не попадешь, потому что мы там, где нам надо быть. -
Лысый стал неожиданно красноречив. Но еще красноречивее говорили за него глаза, которые так и бегали туда-сюда, туда-сюда. Лысый попытался что-то сказать, но тут вмешался недавно втоптанный в грязь Толик.
– Это потому, Слон, она плоская, что это то самое место, которое ты больше всего на свете хотел видеть; это то самое место, где был я 7 лет назад; это то самое место, где был в прошлом году Медведь; и, наконец, это то самое место, где должны бы быть мы сейчас, если бы вовремя свернули вправо, а не влево.
Возникла неловкая пауза. В несколько секунд. Потом неловкая пауза как-то очень ловко заполнилась Пахиным летним воплем отца Федора из 12 стульев. Он орал, как зверь, с которого живьем сдирают шкуру. В перерывах между бессвязными гортанными звуками можно было разобрать что -то наподобие: « Лысый, …, труп… м..к, … убью…, закопаю…, сволочь» и прочее на диалекте настоящего зверобоя. При этом зверобой как-то особым образом привальсовывал в сторону Лысого, так что последнему ничего другого не оставалось, как отступать. Наконец наступление окончилось. Павлу необходимо было набрать в легкие воздуха, чем не замедлил воспользоваться Лысый.
– Вы, что белены все объелись или, может, вас корешки какие-нибудь торкнули, вон же она, вершина! Я уже вижу ее отсюда – он протягивал руку в направлении северо-запада. И там действительно за кедровым стлаником на фиолетовом фоне туч в полусумраке виднелся каменистый пик, увенчанный геодезической вышкой.
– А где же плато? – вежливо поинтересовался Толик.
– Да, где плато? – присоединился Слон.
– Где плато? – Пахины легкие пришли в порядок и готовы были извергать новые проклятия, но Толик остановил их на сей раз властным продольно-поперечным движением руки:
– Хватит! Это не вершина, во всяком случае, не та. Это отметка в 1980 метров. Отметка 2500 находится на востоке. Ее ты, Слон, только что лицезрел в собственный окуляр. Все! Прекратите ругань. Пора устраивать ночлег, пока еще есть силы. Нам всем, слышите, всем необходим сон.
Странно, что паники тогда никакой не возникло. Все как-то сразу поутихли. Может быть, авторитет старшего сыграл свою роль, а может, просто усталость. Неважно. Но люди задвигались, зашевелились; нашли уютное местечко среди мхов и лишайников, развели небольшой костер, сварганили на скорую руку какую-то бурду, подозрительно похожую на макароны с чаем и горохом, все это с крейсерской скоростью слопали и стали укладываться спать. Правда, перед самым сном Лысый и Слон все же сделали вылазку к торчащему недалеко пику, кое-как продравшись через заросли стланика. И, конечно, убедились, что пик был совсем не тот. Другой. Чужой. Цифры 1980 отличались от цифр 2500. И это понимал даже Лысый. Ему вдруг стало не по себе. Возможно, поэтому уже на бивуаке он отыскал среди вещей бутылку со спиртом и попытался ее преодолеть в одиночестве. Павел вырвал ее из рук со словами: «Не пей, скотина, а то убью».
Собственно, это были последние слова, сказанные в тот поганый вечер. Лысый немного похныкал, потом насупился, буркнул что-то насчет прощения и полез вместе со всеми в палатку. Последнее, что всплыло у него в памяти перед сном, – бал с подружкой, которая осталась далеко на востоке.
Глава IV
– Лысый, из тебя что, слезы текут? Ты мне все линзы зальешь, дай сюда лучше окуляр. Хватит ныть, пора идти.
Слон резко толкнул Медведя в правое плечо. Тот чуть не взвыл от боли.
– Слон, блин, сколько можно!? Болит же. А слезы от горести: не могу понять, почему в голове до сих пор сидит четкий поворот вправо. Вот наваждение.
– Может, тебя заколдовали – усмехнулся Слон, запихивая оптику в футляр.
– Ну да, это его дама по башке трахнула, – вставил крепкое словцо Паха,– вот у него полушария и поменялись местами. А теперь несет какую-то хрень!
– Ладно, всё, – Толик снова пресек разговор, – нам нужно побыстрее двигаться. Двигаться к долине, чтобы успеть предупредить авиаторов, а то сожгут кучу керосина, а заодно и весь наш бюджет на полгода вперед. Поэтому давайте собирайте рюкзаки живее и валим отсюда… Малые, не устали? Нет? Но и молодцы. Тогда за дело.
Через полчаса горный караван уже шагал вниз по склону в направлении к юго-востоку и был готов преодолеть добрую сотню километров немногим более чем за сутки. Задача чертовски сложная, если не сказать больше. Но выбирать не приходилось.
Шли долго. Потом сделали привал. Потом шли еще дольше. Немного сбились с пути у горной развилки: здесь ручей раздваивался, и гвардия чуть было не урулила опять на запад, но вовремя спохватились, что надо ориентироваться на восток. Слон сказал тогда, что лучше все время прижиматься к левому хребту, и «уж точно выйдем», и еще что-то на Пахином диалекте насчет западных склонов. Так или иначе, но к вечеру под легкий аккомпанемент новой россыпи дождя компания следопытов достигла священных ворот всех махатм.
Здесь их ждало еще одно испытание. Когда все скинули рюкзаки и ботинки, разминая порядком уставшие ноги, кто-то догадался навести бинокль в сторону предстоящего крутого подъема на последний горный отрог. По нему на огромной скорости спускались, а точнее даже летели люди. Очень много людей. Страшно много. Что-то необычное было в их поведении. Лысому почему-то сразу представился рой пчел, который, отчаянно гудя, неизбежно приближается, и ты с ужасом понимаешь, что сейчас произойдет нечто ужасное. Но пчелы – это жалкое подобие того, что тогда скатывалось по склону на Лысого и его друзей. Среди надвигающейся лавины можно было различить какие-то вращающиеся предметы (наподобие шестов), каменные штуковины и еще что-то бликующее. Все это чудовищно гудело.
Лысый интуитивно понял, что встреча, если она состоится, ничего хорошего не сулит. Он посмотрел на своих братьев по несчастью. Братья по несчастью посмотрели на него. Все поняли друг друга без слов. И сразу же, и даже еще быстрее, кое-как напялив на себя обувь и на ходу накидывая на плечи поклажу, сорвались вниз, в обход отрога.
Это был настоящий кроссовый бег с препятствиями. Бежали дружно, как одна команда на зачетном первенстве. Бежали долго. Бежали на юг. Сначала по ручью, оставив далеко позади злополучный выступ. Когда остановились, поняли, что уже наступила ночь. И тогда над тайгой раздался жуткий истерический хохот. Хохот только что спасшихся от возмездия богов людей. Хотя в тот момент они скорее напоминали загнанных в тупик крыс, нежели представителей современной цивилизации. Никто не мог понять, откуда у ворот взялись в августе туземцы, да еще так поздно. Слон заметил:
– Видимо, кто-то наверху переменил к нам свое отношение, – затем, немного помолчав, добавил: – и я думаю, он страшно недоволен нашим поведением, посему чем раньше мы уберемся отсюда, тем лучше будет для всех нас. И еще, – он посмотрел на Лысого и кашлянул, – эта штука сильно расстроена… Кх…Кх.
– Кх-кх, кх-кх – передразнил его Павел. – Мы скоро тут все зачахнем. Эта штука сильно расстроена оттого, что Лысый не захотел с ней переспать. Может быть, мы сейчас уже были по ту сторону гор, если бы не этот хренов ценитель красоты. Черт, а!? Вот мудак!
Даже после гигантского марша у него оставались силы люто ненавидеть Лысого. Лысый отвечал взаимностью:
– Паха, а Паха? Это не от тебя так несет? Сдается мне, твои штаны не в лучшем состоянии. Ты же говорил, что все это – чушь. А что случилось бы наверху, будь ты на моем месте, а? Ты сам-то как думаешь?
Далее произошла сцена из немого кино с замедленным действием. Павел скинул рюкзак и двумя огромными скачками оказался за спиной у Лысого, и если бы не Толик и Слон, то Лысого ждала бы моментальная реинкарнация. Будущая жизнь в качестве дятла или барана – в лучшем случае. В худшем – весь остаток жизни в инвалидном кресле. Но этого не случилось.
Дебошира скрутили и оттащили подальше, а провокатору строго-настрого приказали заткнуться. После чего наступила тишина. Уставшие следопыты сидели молча. Пили воду из ручья. Здесь в низине он почти превратился в небольшую речку и не грохотал, как в горах. Отдохнув, прикинули примерный угол ухода в сторону, и бросив взгляд на подающее надежды небо, двинули сквозь чащу на юго-восток к большому радоновому источнику. Шли теперь не спеша, почти не говорили, хотя усталость уже не чувствовалось. Видимо, просто наступил такой момент, когда внутри что-то сработало, переключив обычное питание на дополнительные резервы. Во всяком случае, никто не стонал. Впереди шел Толик, потом Слон, за ним тащился пыхтевший Паха, далее следовала вереница малых. Замыкал процессию Лысый. Он один не молчал, а что-то легонько насвистывал себе под нос.
Глава V
Он двигался в другом измерении. Семь дней назад по тихой улочке провинциального городка. По краям дороги с обеих сторон росли тополя. С них медленно и неохотно кругами сыпал на чуть отсыревший асфальт белый тяжелый пух. Было утро. Не сказать, чтобы раннее, но и поздним его тоже назвать было нельзя. Ночью шел дождь. Дождик. Где-то к 5 утра он закончился. Но в 3 часа Лысый еще слышал мелкую барабанную дробь в окно. Он просыпался дважды. Первый раз в холодном поту, второй – в горячем. Он видел сон, точнее сны. Сначала он замерзал на руках у снежной королевы, потом у злой феи; потом его поцеловала какая-то танцовщица с черными локонами и он превратился в маленький кусочек льда; потом он умер и проснулся…, ощущая себя осколком ледяной сказки. Посмотрел в окно, послушал дождь и снова уснул. Ему виделся берег огромного океана, огромный каменный валун с наседавшими волнами. И человек, сидевший на этом камне и смотревший куда-то в бесконечность. И было очень тоскливо. От чего-то.
Наконец он захотел пить и проснулся. Дождя уже не было. Океана тоже. Но жара осталась. Лысый скинул с себя одеяло, свесил ноги с кровати, засунул их в тапки и побрел на кухню. Там наткнулся на холодильник и на отца, который тоже что-то искал, но под столом. « Пиво», – подумал Лысый и повернул дверную ручку.
– Пил?– спросил отец.
– Нет, – ответил Лысый, – просто сон приснился жаркий.
– Ааа, – протянул отец, вытаскивая из-под стола графин. – Будешь?
– А что это?
– Агдам.
– Нет, я лучше кефир.
– Как знаешь, – протянул отец и выдернул пробку.
Лысый нащупал пузатенькую бутылку на полке и присосался к горлышку. Потом они дружно прошлепали каждый в свою спальню, и Лысый уснул. На этот раз ничего не снилось. Пустота…, и еще покой. Обычный сон. Абсолютное ничто, когда тебя просто нет и нет ничего. Такие сны и видел всегда Лысый. Обычные сны.
Утром разбудила мать.
– Вставай, тебе сегодня в клуб. У вас сборы. Ты просил распихать.
– Спасибо, мама. А сколько времени?
– Ты уже все проспал, засоня. Поднимайся. Завтрак на столе.
Обыкновенное утро. Обыкновенный завтрак. Обыкновенные родители идут на обыкновенную работу. Все самое, самое обыкновенное. Но все же в этом было что-то, что заставляло думать по-другому. Но вот что? Лысый никак не мог понять. Он ломал голову всю дорогу, пока шел к клубу. Тополя сначала молчали, как будто не хотели ему мешать, но потом зашумели под легким нажимом ветра, словно пытаясь разбудить заснувшее сознание. Но Лысый спал. Спал наяву. Он так и подошел к невзрачному двухэтажному зданию с большими каменными ступенями перед входом и огромной резной деревянной дверью с надписью: «Турклуб: открыто с утра до вечера». «Шутники» – проскочило в голове, а рука сама собою толкнула массивные створки. 30 ступеней парадной лестницы. Второй этаж. Еще одни двери. Вежливый стук. Поворот дверной ручки. И вот уже большой зал. Почти все на месте. Алексеич по центру за столом. По бокам – два инструктора.
– Как на суде, – хихикнул кто-то в голове.
Лысый улыбнулся. Вернее, сделал вид, что улыбнулся. Улыбаться почему то не хотелось. Поздоровался со всеми, прошел к открытому окну и сел рядом с подоконником, за которым грустили тополя.
– Итак, – Алексеич навис над столом, сверкая лысиной, – сегодня последний шанс отказаться от перехода. И это не шутки. Дело серьезное. Идете одни, а места там дикие, да и за спиной никого не будет. Поэтому, сами знаете, лучше семь раз отмерить. Думайте и еще раз думайте.
– А что тут думать, – буркнул Павел. – Толик с Медведем же были там? Были. Вот и все. Дело в шляпе. А человек – сам зверь и царь всех зверей. Все будет, как на твоей бумаге, Алексеич, даже лучше.
– Разрешите присоединиться к мнению коллеги, – изящным жестом руки в сторону босса поддержал друга Слон, а Толик, окинув взглядом самых юных участников собрания, подвел итоги:
– Раз решили, значит решили. Да, ребята? – и утвердительно кивнул.
– Ну смотрите, ребятушки, не подведите старого таежника, – сказал шеф, поглаживая бороду, и поправил очки. – Значит, дело решенное. Завтра в 6 поезд, в 9 автобус, в 12 будете у исходного пункта. Там вас подберет вертолет и часам к двум высадит у подножья. Все. Сейчас последний инструктаж– и в бой. Не забудьте выспаться как следует. …. Удачи.
Затем последовала рутинная проверка снаряжения и экипировки. Процедура в общем-то до боли всем знакомая и уже порядком поднадоевшая, но порядок есть порядок. Никуда не денешься. Наконец все окончилось. Стали расходиться. Сначала ушли инструкторы вместе с Толиком, за ними убежали малые. Павел и Слон чуть подзадержались, пытаясь определить, чья поклажа тяжелее, но так и не придя к компромиссу, с криками и руганью покинули зал.
Последним уходил Лысый. Медленно проследовав от раскрытого окна, где он сидел, мимо шефа, вдоль опустевших рядов и стульев, он подошел к двери; взялся за ручку, повернул ее, пихнул ногой старое дерево и уже пытался исчезнуть за образовавшимся проемом, но почему-то вдруг резко обернулся и взглянул на Алексеича. Тот сидел неподвижно и смотрел прямо на него. И было в этой неподвижности что-то неестественное и неживое, что-то от каменного изваяния и что-то от далеких, далеких галактик. Глаза смотрели прямо в глаза, и в тоже время куда-то сквозь Лысого, сквозь стены и сквозь пространство. Смотрели в никуда. Это продолжалось секунд 10. Потом глаза ожили и наполнились осмысленным светом, а с губ слетело несколько фраз. Но каких?.. И только теперь Лысый вспомнил, каких. Вспомнил. Но было поздно… Они были произнесены ледяным голосом. Голосом из ниоткуда:
– На запад не лезьте. Там ничего нет. Там живет пустота.
Лысый страшно испугался. Таким шефа он еще никогда не видел, и поэтому быстро юркнул за дверь. Расстояние до парадного входа он преодолел в четыре огромных скачка, а дух перевел уже на улице. Сердце бешено колотилось, руки дрожали.
– Черт, надо же, как испугался? Хотя с чего бы? Ну, подумаешь, старик слегка перенервничал. С кем не бывает?
Лысый глубоко вздохнул и, махнув рукой, зашагал домой. Тополя по-прежнему шумели, но их шум успокаивал. Вскоре все, что сказал Алексеич начисто стерлось и исчезло из памяти. А подходя к дому, он уже вовсю насвистывал «Бременских музыкантов».
Глава VI
Хлюп, хлюп, хлюп – серый асфальт сменился неясными очертаниями лесной чащи.
– Медве… еедь! – кричали где-то далеко впереди.
Лысый поднял голову и недоумевающе посмотрел вокруг. Тротуар и дома вместе с тополями куда-то исчезли. Потоптавшись с минуту на месте и сообразив наконец, что к чему, он понял, что безнадежно отстал от своих. Пришлось кричать.
– Эээ… ээй! Паха, … Тооолик! Эээй!
Призыв услышали. В ответ на одинокие вопли Павел (ему, как самому горластому, поручили это ответственное мероприятие) с периодичностью секунд в 30–40 на полумонгольском диалекте, изобретенном им самим, стал выдавать позывные отряда. Позывные переводились просто: Лысый – нехороший человек. Он все самое нехорошее на земле и даже еще хуже. Он просто дерьмо. Так продолжалось минут 20, пока не произошла встреча расколовшегося в ночи коллектива. Случилось это в непосредственной близости от радоновых ключей. А поскольку все были измотаны до предела, то решили сделать привал и немного поспать хотя бы до восхода солнца. Место по причине кромешной тьмы выбрали, конечно, неудачное, но идти дальше уже не было сил. Так и легли, а вернее, рухнули прямо на корневища под сросшимися крестообразно соснами и сразу же отключились. Никаких мер предосторожности, ни костра, ни даже дыма, никакой маскировки. Это была массовая потеря сознания от 70-километрового броска сквозь таежные дебри навстречу цивилизации, но до нее еще оставалось километров 25 – 30.
Утром проснулись рано. Пробуждение напоминало всплытие из бездонных глубин небытия, и если бы не комары, то до самого вечера вряд ли бы кто-нибудь поднялся. Солнце еще не взошло, а целые тучи москитов, ожив от ночных заморозков, бросились на разграбление огромных резервуаров крови, неудачно расположившихся в низине. Первым по обыкновению заорал Паха. Его голос был похож на клич команчей, только что откопавших томагавк войны:
– О аааа у, проклятье! Тысяча чертей!.. Народ! Валим отсюда, пока наша кровушка не перекачалась в этих вампиров!
Последние слова он уже договаривал на ходу, натягивая на себя рюкзак. С ним никто и не собирался спорить. Дураков не было. Все яростно и с наслаждением ломанулись в заветную чащу. Подальше от гнуса и поближе к выходу из леса. Что было потом, Лысый помнил уже смутно. Память ассоциировала все оставшиеся километры не то с адом, не то с с кошмаром времен второй мировой. Около 7 часов буквально прорубались сквозь сплошные дебри, оставляя после себя неровную просеку. Дальше часа 2 – по притаежным топям и марям, и около трех часов уже посуху до ближайшей деревни, название которой Лысый так и не запомнил, потому что не мог произнести (на редкость идиотское сочетание звуков). Запомнились только взгляды обалдевших чабанов, блеяние овец да еще вонь от бараньего жира. Непонимающие, почти испуганные лица людей на почте. И только после того как шифровка ушла в эфир, весь этот кошмар закончился. Спали там же, у здания, сразу на пороге. Когда открыли глаза, снова было раннее утро. Кто-то заботливо их укрыл бараньими шкурами, и теперь от тел нестерпимо воняло. Затем какой-то безномерный грузовик добросил до трассы, где в лучах восходящего солнца вся бригада уселась на обочине в ожидании автобуса. Им грезились серебряные лучи над оставшейся далеко вершиной, улыбки незнакомых богов в сверкании переливов горных вод и манящий, сладкий голос ветра.
Лысый безмятежно улыбался. Его улыбка была чиста и по-детски невинна. Губы что-то шептали, а глаза смотрели на северо-запад, на горный перевал, за которым жила теперь его мечта. Он и в автобусе не оставил идиотской улыбки и сидел вполоборота (как ни пытался его развернуть Слон), лицом к уходящим вдаль вершинам, и все так же что-то шептал.
Дома, в клубе, разбирая причины позорного провала, почему-то перебрали все, что можно, а вот видения Лысого, как ни странно, коснулись лишь вскользь.
– Видимо, я сошел с ума, – Лысый сидел на старом месте у открытого окна и смотрел на тополя. – Но что ж, пусть будет так, как будет. Быть сумасшедшим тоже неплохо.
А уходя, напоследок, взглянул на Алексеича. Тот сидел неподвижно и смотрел куда-то сквозь пространство, сквозь Лысого. Но Лысый на сей раз не испугался. Ему показалось, что шеф просто улыбается. Улыбается и шепчет:
– Ты видел ее? Ты ее видел!?
За окном шумели тополя. Жизнь продолжалась
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТЕРНИУМ
Глава I
– Камни. Дождь. Чувства. Как уныло все у них на земле, – думал Западный странник, прохаживаясь по упрямому облаку, которое почему-то не хотело никуда двигаться.
– Ну!? Белое! Ты бы ехало куда-нибудь! А то смотрим, вот, на земных жителей, а сами-то чем лучше? Я уже четвертый год пытаюсь до старой вороны добраться. А все не получается никак. А она, наверное, и вовсе заждалась в своем Третьем поднебесном. Ты уж не обессудь, крылатое. Я на тебя жаловаться буду самой Даме. Так ведь нельзя со странниками поступать. Так ведь можно и на Большой совет опоздать. Вот досадно будет. А еще говорим: «Люди, люди». Тут у нас сплошная волокита! Еще почище, чем на земле. Хотя, с другой стороны, такой спектакль посмотрели! …Ну и дала эта лесная брюнетка! Как она их ловко, а!? Что молчишь? Совсем, что ли, высохло?
Тут небесный наездник принялся изо всех сил пинать измученное облако, так что оно под конец всплакнуло:
– Да я-то здесь при чем? Ветра нет, вот и не летим никуда! Тоже мне, джентльмен выискался! Тебя бы надо туда, вниз скинуть. Может, слезу проронил бы, да и полюбил бедняжку. А то ее как в четвертом Трехлетье выкинули из Дворца, так она до сих пор по земле и мотается. Души людские поедает. Думаешь, ей это нравится? …. А так, глядишь, полюбились бы друг дружке, и все тут! У тебя, чай, связи при дворце огромные. Вот сейчас ветер задует, полетим к твоей вороне; ты ей и задвинь предложеньице за чашечкой чая: «Так, мол, старая, и так; надо, значит, одну малышку репрессированную назад вернуть». У вороны ведь сплетниц аж до самой Дамы понатыкано. Уж точно сработает. И ты героем будешь, и меня куда-нибудь в гвардейские туманности запишут. Головой надо работать, а не ногами, шут поднебесный!
– О! А ты еще разговаривать, оказывается, умеешь? А говорили, что ваш брат может только слезы лить крокодильи! Ну и дела, ну и дела! Кстати, ты верно подметила. Что, если меня из странников сразу в терниумы переведут? Это ж весь Запад обалдеет. Они и не ведают, что на землю отправляют, как в Первое поднебесное. Вот цирк-то? А тут такой случай!.. Пожалуй, я тебя напрасно пинаю. Ты уж извини. Дай я тебя лучше поглажу. …Слушай, а ты не знаешь, сколько она тут, так сказать, отдыхает? Может, про нее действительно забыли, а?
– Да ты обалдел! Тоже мне странник нашелся! Это же не мой маршрут! Если бы не ты, я б летело сейчас где-нибудь над сказочной Риндией. Страшно интересная страна! Люди там вообще с ума посходили: понастроили не бог весть чего и думают, что так к нам попадут. Вот идиоты! Зато как там красиво! Ты бы видел! Жаль, наших туда редко посылают. Во всяком случае, на моей памяти такого давненько не случалось.