Михаил Бобров
Записки военного альпиниста. От ленинградских шпилей до вершин Кавказа 1941–1945
Михаил Михайлович Бобров (родился в 1923 г.)
Мне повезло – мой путь прекрасен
И окружают верные друзья.
Порою он тернист, опасен,
Но отступать уже нельзя.
М. Бобров
Родился я в Петрограде в 1923 году. Отец Бобров Михаил Михайлович – рабочий фабрики «Смена», мать Александра Яковлевна – домохозяйка. Мы жили на Малой Пушкарской, дом 22, квартира 5. Учился я в 9-й средней школе на Большом проспекте Петроградской стороны (бывшая гимназия Петра Великого). В этой школе учились писатели Александр Блок и Николай Анциферов, кинорежиссеры братья Васильевы, народный артист СССР, Герой Социалистического Труда Игорь Горбачев, многие известные деятели науки и культуры. В 1940 году помещение передали профтехобразованию. В послевоенные годы будущий космонавт Юрий Гагарин проходил в этом училище производственную практику. До войны в школе работали выдающиеся преподаватели. Сильный педагогический коллектив сумел сплотить учащихся в одну дружную семью. Преподаватели школы были для нас родными людьми: они участвовали с нами в туристических походах по всем районам Ленинградской области, устраивали интереснейшие экскурсии по городу и его музеям.
Пожалуй, с преподавателями школы мы делились своими радостями и горестями больше, чем с родителями. Мы верили им, были в них влюблены, а они доверяли нам и не делили нас на любимчиков и отвергнутых. Это был наш общий добрый дом. В школе учились русские, татары, немцы, евреи, финны, поляки, эстонцы, украинцы, позднее приехали учиться дети республиканской Испании. Мы не делили никого по национальности и не разделяли на «беленьких» и «красненьких». Все мы были детьми одного большого многонационального города – Ленинграда, которым мы гордились.
Школа славилась достижениями в учебе, в спорте, победами на различных школьных олимпиадах, работой хореографического, драматического, технического и других самодеятельных кружков. Выпускников школы, особенно моего возраста, осталось мало. Изредка, встречаясь с однокашниками, мы с грустью и теплотой вспоминаем нашу школьную колыбель и добрых наставников, которых мы помним по фамилии, имени и отчеству до сих пор. Хорошо оборудованный спортивный зал и два наших обаятельных педагога Екатерина Степановна Ткаченко и Георгий Романович Ветренко влекли к себе всех детей, и «хиленьких», и «сильненьких», и делали из них нормальных и здоровых ребят.
Мой первый тренер и спортивный наставник – отец. Я был поздним ребенком. Отец делал все для того, чтобы я рос сильным и здоровым. Езда на велосипеде, лыжный и конькобежный спорт, бег по утрам в любую погоду были любимыми нашими занятиями. Отец учил меня терпеть боль, переносить нагрузки. Именно он научил меня понимать природу, слушать пение птиц, ориентироваться в лесу, наслаждаться его тишиной, бесшумно в нем передвигаться. Все это мне потом пригодилось в разведке. Сколько я себя помню, вероятно с пяти-шести лет, отец начал со мной прогулки по городу. Он хорошо знал его историю со дня основания и пытался передать эти знания мне. Так – через знакомство с городом – начиналась моя любовь к Родине.
С отцом мы были большими друзьями. Мама Александра Яковлевна всячески это поощряла и поддерживала. Сама отличная спортсменка, она сопровождала нас во всех велосипедных прогулках по пригородам Ленинграда. Мама научила меня стирать, штопать, вышивать крестиком и гладью. Мои работы в школе и районе часто занимали призовые места.
Когда я в 1937 году выиграл первенство города среди мальчиков по слалому, отец купил мне настоящие горные лыжи ЦЛСИ (Центральная лаборатория спортивного инвентаря) со стальными кантами и креплениями «кандахар». Мой тренер по горнолыжному спорту Михаил Иванович Шестаков долго разглядывал эти лыжи, восхищенно цокал языком: «Надо же, как наши умеют делать!» С этими лыжами осенью 1942 года я уехал на Кавказ – воевать с фашистской горнострелковой дивизией «Эдельвейс».
Михаил Шестаков отбирал в свою группу мальчишек посильнее, постарше. Младших отдавал в группу своей жены – Ольги Фирсовой. Здесь был очень дружный коллектив ребят, мы все привязались друг к другу. И конечно, все восхищались Шестаковым: обаятельный мужчина, умный, к тому же призер первенства СССР по горным лыжам, хорошо владел техникой прохождения фигур слалома. Он нравился всем – высокий, статный. Женщины его просто обожали. Мы все хотели быть похожими на него.
А через два года я стал чемпионом Ленинграда среди юношей. Меня премировали путевкой на Кавказ, в альпинистский лагерь «Рот Фронт», где было много моих старших друзей. Шестнадцатилетним мальчишкой я впервые попал в горы и навсегда оставил там свое сердце. Успешно освоив программу обучения начинающих альпинистов, я сдал все нормативы на значок «Альпинист СССР». Как мне кажется, я понравился и пришелся по душе тренерам – известным альпинистам Г. Одноблюдову, А. Сидоренко, которые оставили меня в лагере и стали брать с собой на вершины. В компании с Г. Одноблюдовым, А. Зембой, В. Станкевичем, В. Кабановым я поднимался на ряд сложных в техническом отношении вершин.
Тренеры рекомендовали меня в школу инструкторов альпинизма к знаменитому Евгению Андриановичу Белецкому. Пройдя курс обучения у Белецкого, я вернулся инструктором-стажером в «Рот Фронт». Позднее судьба свела меня с Евгением Андриановичем в боевых действиях на центральных перевалах Главного Кавказского хребта, где мы держали оборону против фашистов. Он был моим фронтовым наставником и тренером. Выдающийся горовосходитель, педагог и журналист, Е.А. Белецкий впоследствии стал заслуженным мастером спорта и заслуженным тренером СССР, почетным членом Королевского альпинистского клуба Великобритании. Умер он в 1978 году.
После окончания средней школы, а было это в 1940 году, я поступил на завод «Прогресс» – сначала учеником, а потом стал оптиком-механиком. Работая на заводе, одновременно готовился к вступительным экзаменам в Ленинградский институт точной механики и оптики. Но моим планам помешала война. Я был самым младшим из всех участников бригады верхолазов. Мне только что исполнилось восемнадцать лет. И ничем особенным моя биография не отличалась, за исключением, может быть, того, что я уже понюхал пороху и хорошо знал, что такое война. Из беззаботного юношества я сразу шагнул во взрослую боевую жизнь, где каждый неосторожный шаг мог быть последним.
Михаил Иванович Шестаков (1912–1979)
Мой первый тренер-педагог
Учил нас горнолыжным спускам,
И мы учились, кто как мог,
Отважному искусству.
Он делал из ребят мужчин —
Защитников страны.
На фронт ушли мы как один —
Мы были ей нужны.
М. Бобров
Михаил Иванович Шестаков родился в 1912 году в Клайпеде. Крестил его судовой батюшка. Отец новорожденного морской офицер Иван Ильич Шестаков происходил из петербургской дворянской семьи. Романтична история матери Михаила Ивановича – Марии Васильевны, которая была незаконнорожденной дочерью придворного врача императора Александра III В.Ф. Краузе. Последний являлся основоположником гомеопатии в России. Он же вылечил от менингита Николая II. Краузе влюбился в одну из придворных дам, которая ответила ему взаимностью. Рожденную от этой любви девочку назвали Марией. Естественно, она получила блестящее воспитание: знала несколько европейских языков, увлекалась литературой, искусством. Впоследствии у нее появилась еще одна страсть – теннис. Через некоторое время Мария стала одной из сильнейших теннисисток Европы.
Сам Иван Ильич по призванию был художником и до конца дней своих не оставлял занятия живописью. Но отец настоял на его службе во флоте. Настроенный демократически Иван Ильич революцию принял, поступил на службу в РККА. Однако в самом начале революции едва не погиб от рук анархистов, которые жаждали расправиться со всеми офицерами без разбора. Спасли матросы. Иван Ильич стал преподавателем Военно-морского училища. Внезапно он заболел, и вся семья вынуждена была уехать в деревню Копачево Тверской губернии.
С пяти лет Мише пришлось заготавливать дрова, разыскивать съедобные коренья (мать поделилась с ним знаниями, полученными от отца). Подростком он занялся пчеловодством. Жизнь не баловала его. Трудиться мальчик начал с раннего детства. В школе он не учился. Мать преподавала в деревне иностранные языки, лечила крестьян гомеопатическими средствами. Так добывались продукты. Когда возвратились в Ленинград, Мишу отдали в школу на Васильевском острове. Здесь он казался переростком – самым старшим и самым крупным. Но по характеру был человек добродушный, и, поняв это, сверстники начали обижать его. Изредка Миша терял терпение – вот тогда обидчикам приходилось плохо.
После окончания школы Михаил решил поступать в Ленинградскую консерваторию. Однако его не приняли из-за социального положения: тогда детей дворян в консерваторию не принимали. Ему пришлось устроиться чертежником в одну из контор. Однако свою мечту о музыке он не оставил. Отец получил справку о том, что был командиром РККА. В 1932 году Михаил во второй раз подал заявление в консерваторию, и на этот раз его приняли. Еще учась в школе, Шестаков увидел в Юкках соревнования слаломистов. С тех пор он увлекся горнолыжным спортом. В 1934 году Михаил Шестаков впервые участвовал в городских соревнованиях по прыжкам с трамплина, слалому и двоеборью. А летом этого же года выехал на Кавказ в альпинистский лагерь. Уже на третьем курсе Шестаков возглавлял консерваторскую секцию альпинизма и туризма. В 1937 году его избрали председателем секции альпинизма ДСО «Искусство». Тогда же он создал в Кавголове горнолыжную школу для детей.
Летом 1941 года Шестаков не поехал в горы с альпинистами. Он готовился поступать в аспирантуру Ленинградской консерватории. Но, как и у многих, война нарушила все планы. Михаил подал заявление в Василеостровский военкомат, и его зачислили в армию. Всего неделю обучались новобранцы на острове Голодай. На большее времени не было – враг уже стоял под Ленинградом. Шестакова зачислили в сформировавшийся 880-й полк 189-й дивизии 42-й армии народного ополчения. Полк Шестакова принимал участие в боях за Пулковские высоты. Он придет для участия в маскировочных работах уже во вторую бригаду верхолазов летом 1942 года.
Глава 4
Начинаем с Адмиралтейства
В кабинете начальника Государственной инспекции охраны памятников продолжился деловой спор по поводу окраски шпилей и куполов и о том, с какой доминанты начинать. Учитывая центральное расположение сверкающего шпиля Адмиралтейства и находящихся рядом важных командных объектов – штабов Ленинградского фронта, воздушной армии, Балтийского флота, Управления ленинградской милиции, Высшего военно-морского инженерного училища имени Ф.Э. Дзержинского, Эрмитажа, решили начинать с Адмиралтейской иглы. Золотой шпиль Адмиралтейства, увенчанный трехмачтовым фрегатом, давно уже стал общеизвестной эмблемой города на Неве. Адмиралтейская игла, которая, по меткому выражению одного из современных поэтов, «тома истории прошила», доминирует в пейзаже Петербурга и вполне закономерно стала архитектурным центром города.
Адмиралтейство неотделимо от Ленинграда – Петербурга, как Кремль от Москвы, Нотр-Дам от Парижа, Колизей от Рима. Однако значимость Адмиралтейства, его ценность для нас не исчерпываются архитектурным центром – это частица истории русского мореходства, судостроения, кузница кадров флота российского.
5 ноября 1704 года состоялась закладка петербургской судостроительной верфи, о чем Петр I в своем дневнике сделал запись: «Заложили Адмиралтейский дом и были в остерии и веселились, длина 200 сажен, ширина 100 сажен».
Весной 1719 года Петр I привлекает к участию в достройке Адмиралтейского шпиля голландца, «шпицных и кровельных дел мастера» Германа ван Болеса, который незадолго перед тем соорудил шпиль собора в Петропавловской крепости. Ван Болес получил приказ: «Шпиц адмиралтейский достроить всякою столярною и плотничною работою и укрепить своими мастеровыми людьми и на оном шпице поставить яблоко и корабль и поверху его корону, доделать же внутри и с лица того шпица окошки, двери, балясы и лестницы со всем в отделку самым добрым и чистым мастерством».
К концу первой трети XVIII века городской центр переместился с Петроградской стороны на Адмиралтейский остров. Надо было уделять внимание внешнему виду Адмиралтейства. В 1731 году последовал указ императрицы Анны Иоанновны: «…Адмиралтейскую башню, на которой шпиц (понеже оная со второго апартамента мазанковая и весьма пошатилась), за ветхостью ныне немедленно разобрать и для прочности сделать вновь всю каменную и шпиц поставить…»
Подготовка соответствующего проекта и все руководство перестройкой было поручено Ивану Кузьмичу Коробову – талантливому русскому зодчему. Одобряя его проект, императрица повелевала «тот шпиц построить против того, какой оной прежде был, и оббить оной шпиц и купол медью и вызолотить добрым мастерством».
Созданная Коробовым башня отличалась стройностью и изяществом очертаний. Это было первоклассное произведение русского зодчества, ставшее украшением Петербурга и вошедшее в историю русской архитектуры как один из первых монументальных памятников города.
В центре башни был устроен арочный проезд с двумя окнами. Завершал башню восьмигранный купол своеобразного очертания с круглыми циферблатами часов по четырем сторонам. А от него взлетал вверх восемью суживающимися гранями шпиль, увенчанный, как и предыдущий, яблоком, короной и корабликом, олицетворяющим славные свершения Петровской эпохи и прежде всего – превращение России в великую морскую державу. На позолоту купола и шпиля пошло 5080 золотых червонцев (больше пуда), что по тогдашнему курсу составило 11 076 рублей 38 копеек.
С перестройкой Адмиралтейства Коробовым завершился второй этап в истории создания этого шедевра русской архитектуры. Через сто лет после основания Адмиралтейства решено было начать работы по его реконструкции. Подготовить проект и претворить его в жизнь Александр I, вступивший на престол после Павла, поручил Андреяну Дмитриевичу Захарову. Задача, поставленная перед Захаровым, была чрезвычайно сложна. Ему предстояло не только переделать фасады, но и произвести перепланировку сотен помещений. Сама верфь нуждалась в коренной реконструкции. Кроме того, требовались новые обширные помещения для вновь учрежденного Министерства морских сил, в состав которого вошел вновь созданный Адмиралтейский департамент.
Адмиралтейство по-прежнему оставалось не только резиденцией морского ведомства «с его библиотекою, музеумом и прочими к нему принадлежностями», но и производственным предприятием. Захаров установил очередность предстоящих работ, разбив их на несколько этапов. Первый – сооружение корпуса перед Зимним дворцом, второй – сооружение главного крыла до башни, третий – сама башня. Но затем зодчий сохранил ее и оставил равной коробовской, как бы заключив в футляр. Внутри Адмиралтейской башни и сегодня можно видеть старую деревянную конструкцию, выполненную Коробовым.
Захаров создавал Адмиралтейство в духе лучших традиций классицизма, не копировал слепо произведения архитектуры, давно ушедшие в прошлое, а творчески обогащал его русскими национальными традициями.
Длина главного фасада Адмиралтейства составляет (по прямой) 415 метров, а каждого из боковых – 172 метра. Простор поистине русский. Его венчает устремленный в небесную высоту золотой шпиль – знаменитая Адмиралтейская игла. Сохранившийся с петровских времен и лишь еще более удлиненный Захаровым (до 72 метров), этот острый шпиль является характерным атрибутом западноевропейской готики, покорившей Петра во время его первой заграничной поездки.
Адмиралтейство, созданное Захаровым, стало символом морской славы России, невской твердыни, а также несокрушимой воли, мужества и стойкости города-героя. И в то же время – символом русского национального зодчества, поэмой из камня, драгоценным украшением города на Неве.
Писательнице Ольге Дмитриевне Форш принадлежат такие слова: «Игла Адмиралтейская… сколь стремительно пронзает она голубую высь!.. Она – как сверкающий на солнце обнаженный меч, самим Петром подъятый на защиту города, так бы воспеть ее поэту…»
Мы внимательно изучили материалы истории строительства Адмиралтейства и все, что было связано с его реконструкцией и позолотой шпиля в разные периоды. В этом помогали нам районный архитектор Ольга Николаевна Шилина и начальник ГИОП Николай Николаевич Белехов. Но как мы ни старались изыскать способы и варианты восхождения предыдущих реставраторов и ремонтников на шпиль, кроме уже известного стандартного строительства лесов, ничего не нашли.
Проникнуть внутрь шпиля к «шарику», чтобы подвесить блоки, практически невозможно. Каркас из лиственницы сконструирован таким образом, что не только тело, но местами и руки не протиснуть. И вся эта прекрасная деревянная основа обшита медными листами и позолочена. В такую архитектурную святыню рука не поднимется вбивать скальные крючья.
Мы долго думали с Алоизом над тем, как проникнуть наверх, не повредив поверхности шпиля. Попробовали осуществить способ подъема без лесов Петра Телушкина, который в 1830 году на одних веревках поднялся к вершине шпиля Петропавловского собора, чтобы исправить после ураганного ветра ангела на кресте. Но увы! Алоиз после ранения не смог это сделать. Я поднялся на высоту около шести метров, и на этом силы мои после госпиталя были исчерпаны. Дело остановилось. Как повесить блоки, чтобы одеть в гигантский маскировочный халат шпиль Адмиралтейства? Его уже сшили из мешковины буквально за одну ночь, получилась махина весом в полтонны.
Расстроенные, мы с Алоизом стояли у верхнего фонарика на балконе под основанием шпиля, обсуждая свои технические проблемы. Как вдруг неожиданно услышали голос Оли Фирсовой, призывающей посмотреть вниз, в Александровский сад.
Там под кронами деревьев стояли большие аэростаты воздушного заграждения, которые на ночь поднимались в ленинградское небо для защиты города от вражеских самолетов. Перед подъемом их осматривали воздухоплаватели с маленького шарика-прыгунка (диаметром пять метров), чтобы расправить на аэростате складки, поставить заплаты и исправить другие технические неполадки. Ольга с озорным блеском в глазах посмотрела на нас и сделала дерзкое предложение: использовать этот самый шарик-прыгунок для подъема наверх.
Мы ухватились за эту идею. Н.Н. Белехов от имени Инспекции охраны памятников обратился с письмом за содействием в МПВО. Там очень внимательно отнеслись к этой просьбе. Командующий артиллерией фронта генерал Одинцов поручил это задание опытному летчику, наблюдателю-воздухоплавателю старшему лейтенанту Владимиру Григорьевичу Судакову. Мы поставили перед ним основную задачу: повесить на штоке под основанием кораблика-флюгера веревку, по которой мы могли бы подняться наверх с помощью альпинистской техники – схватывающих узлов-«прусиков».
Однако это оказалось делом сложным. Шквалистые ветры мешали подняться Владимиру Судакову, не давали возможности легкому одноместному шару приблизиться к шпилю. Каждую минуту грозила опасность: стоило шару лишь слегка задеть за острую пластину кораблика – и катастрофа неминуема.
Мы назначили дежурство в ожидании безветренной, штилевой погоды, подключив к этому и дежурного офицера Высшего военно-морского инженерного училища имени Ф.Э. Дзержинского, находящегося в здании Адмиралтейства. А сами в это время занимались обшивкой чехлом купола курантов под основанием шпиля. Только на пятнадцатый день поступило сообщение: полный штиль, ветра нет.
В один из последних сентябрьских дней в пять часов утра с земли мы начали вместе с бойцами подавать вверх на репшнуре шар-прыгунок с В. Судаковым.
Как просто в нынешнее время с помощью вертолетов выполнять все эти сложнейшие высотные операции! Но увы, их тогда не было. В момент подъема шара я находился на балконе у фонарика. Когда шар поднялся до моего уровня, я подтянул его к балкону. Веревкой зацепил вкруговую шпиль, чтобы шар не сносило и он пошел с воздухоплавателем к кораблику наверх. Судаков ловко набросил сверху на кораблик веревку в виде большой петли-«аркана» и затянул ее на штоке.
Все это было сделано в считаные минуты – мастерски. Затем летчик дал команду натянуть снизу нашу веревку и «пошел» по ней вниз, перебирая руками, подтаскиваемый за стропы солдатами. Уже на середине шпиля налетел ветерок и стал сносить шар в сторону. Посадку его решили делать на крышу Адмиралтейства.
Все обошлось благополучно. Повиснув вчетвером на подвешенной Судаковым веревке, мы убедились в ее надежности. Дальше все было делом техники. Надев грудную обвязку и беседку для сидения на веревке, я пошел наверх, передвигая по веревке два страховочных узла-«прусика». Отдыхал через каждые 5–6 метров. Чем выше поднимался, тем шире открывалась панорама города. Видны были разрывы снарядов. Два из них – неподалеку от Адмиралтейства: один снаряд упал в Неву, подняв мощный столб воды (вероятно, стреляли по Дворцовому мосту), второй попал в здание университета, и там начался пожар.
Прохожие останавливались, задирали головы и подолгу смотрели, как человек карабкается на шпиль. Но вот и конец 32-метрового подъема. Яблоко рядом. Теперь можно спустить вниз конец репшнура, к которому мои товарищи подцепят трос и сумку с инструментом. Стали сильно затекать ноги. Выполнил кое-какие упражнения и растирания. Стало полегче. Сделал петлю из троса для подвески блока, потом опустил конец репшнура. К нему привязали блок, предназначенный для подвески человека. Закрепить блок на тросовой петле было делом несложным. Труднее снова вытянуть на репшнуре трос, продеть через блок и опустить вниз, к лебедке. Снова затекли ноги, сильно сдавливало грудь обвязкой. Силы были на исходе, а впереди еще спуск вниз по веревке…
Наконец достиг балкона. Здесь меня буквально на руки приняли Оля, Алоиз и Аля. Итак, есть первый успех! Трос намотан на барабан лебедки. И теперь к подъему стал готовиться Алоиз. Его задача – подвесить на вторую петлю грузовой блок для подъема маскировочного чехла. Я долго лежал на ватнике, смотря в небо, на подвешенный мною блок и натянутый как струна трос, на котором уже трое красноармейцев лебедкой подтягивали Алоиза к яблоку. Алоиз спокойно и деловито приступил к подвеске блока. Хороший мастеровой, он прилично знал слесарное и такелажное дело. Поэтому он не торопился, удобно уселся в парашютной подвеске и уверенно делал свое дело. Мы терпеливо ждали.
Из-за ветреной погоды не удалось сразу поднять чехол. Ветер мог надуть его, как распущенный парус, и повредить корону, на которой был подвешен блок. Пришлось ждать, пока стихнет ветер. Паузу решили использовать для маскировки кораблика, короны и штока. Девочки нарезали из брезента длинные полосы и скатали их как бинты для того, чтобы обинтовать шток и корону. В швальне был сшит чехол с завязками, чтобы укрыть флюгер-кораблик.
Теперь моя очередь идти наверх. Я занял место в парашютной подвеске, прихватив с собой сумку от противогаза, набитую брезентовыми бинтами, индивидуальную страховку с карабинами, суровые нитки с иглой, надев, как солдатскую скатку, через плечо свернутый чехол для кораблика, и только после этого поднялся на пассажирском блоке (так мы стали называть блок, на котором поднимались) к яблоку. Там, отстегнувшись от парашютных лямок, перешел на самостраховку, поднявшись на корону, и по конусу штока вышел на кораблик. Приступил к его маскировке.
Нынешний кораблик – третий по счету: первый (с короной и яблоком) украсил Адмиралтейский шпиль при его достройке в 1719–1720 годах. При перестройке башни Коробовым в 1736–1738 годах украшения были сохранены, но стали более нарядными и вызолоченными. При очередном ремонте и золочении шпиля в 1846 году кораблик вновь восстановили (второй по счету), а при капитальном ремонте шпиля в 1886 году заменили новым, который мы видим и поныне. И парит он над городом более ста лет. Старый хранится в фондах Центрального военно-морского музея в Петербурге. Он во всем соответствует нынешнему. Я видел его в музее. Изготовленный из латуни, кораблик несет на парусах знаки и надписи. Каждый интересующийся может их прочитать. Вот одна из них: «Возобновленъ в 1846 году октября 1 дня архитекторомъ Ридлеромъ, смотритель – капитан Iранга Теглевъ, помощникъ – штабсъ-капитанъ Степанъ Кирсановъ».
Кроме того, на клотике латинскими буквами нацарапано имя позолотчика – Асван Лейтикс Вильгельм, нанесены дата – 3 октября 1846 года – и якорь – клеймо Ижорского завода.
Позолоченный кораблик поднят на высоту более 70 метров и с земли кажется небольшим, а в действительности он имеет длину 192 сантиметра, высоту 158 сантиметров и вес 65 килограммов 200 граммов. Трехмачтовый, с надутыми парусами, высокой кормой и гордо поднятым носом, плывет он в нашем небе, вращаясь, как флюгер, под напором свежего ветра Балтики.
На мачтах и корме развеваются золоченые флаги, от бортов к вершинам мачт натянуты ванты, а над ватерлинией два ряда сквозных отверстий-бойниц. Плоский, вырезанный из латуни кораблик укреплен на металлической раме и надет на шток в вершине шпиля. Шток, служа осью вращения, сдвинут примерно на одну треть длины к корме, которая для уравновешивания утяжелена. Кораблик-флюгер податлив всем ветрам. Диаметр яблока под корабликом чуть больше 0,5 метра.
Чехол на кораблик был сшит с запасом и легко наделся на флюгер. Я его закрепил тесьмами-завязками, а в трех местах обмотал бинтами и для прочности прошил их суровой ниткой, после чего плотно обмотал шток и корону брезентовыми полосами.
Наконец в относительно тихую погоду матросы вынесли на крышу Адмиралтейства громадный чехол, собранный с помощью бечевок наподобие занавески-маркизы, чтобы он не парусил. На грузовой лебедке начали поднимать огромный маскировочный чехол наверх. Одновременно на втором пассажирском блоке поднимали меня. Я прочно закрепил чехол наверху. Теперь вверх пошла Ольга Фирсова. Она отказалась от парашютных лямок и села на скамью-дощечку, которую называла «душегубкой». Оля ножом понемногу подрезала стягивающие бечевки, и гигантский чехол постепенно распускался на необходимую длину.
Задача женской связки Оли и Али состояла в том, чтобы, спускаясь от кораблика вниз, стягивать облегающий шпиль чехол с двух сторон руками к себе и сшивать его бечевкой, продетой в ушко специальной длинной иглы. Ею шьют паруса. В народе такую иглу называют почему-то цыганской. Это была изнурительная работа. Приходилось часами висеть над обстреливаемым городом и класть стежок за стежком, прочно сшивая чехол по вертикали. Ольга уже прошила от яблока вниз метров пять, когда со стороны Дворцовой площади из-за облаков на бреющем полете выскочил фашистский истребитель и с ходу дал пулеметную очередь по шпилю Адмиралтейства. Пули пробили обшивку совсем рядом с Ольгой.
Олю пули не задели. Мы быстро спустили ее вниз. В ее широко открытых глазах читалось удивление, она только промолвила: «Ребята, я видела лицо летчика». Испуг к ней пришел лишь поздно вечером.
ИЗ ДНЕВНИКА: 2 октября 1941 года
«К концу подходит работа на Адмиралтействе. Уже шестнадцатый день мы здесь – измотались и устали страшно. Трудности начались с первого дня работы. Они постепенно решались, но времени мы теряли очень много. Руководители работ, архитекторы С. Давыдов, И. Уствольская, О. Шилина помогают нам решить многие проблемы. Нас торопят командование фронта и руководство города. Мы делаем все возможное и невозможное, чтобы спрятать от врага золотую иглу Адмиралтейства. Оля и Аля буквально творят чудеса, зашивая и ошпаговывая репшнуром массивный чехол, чтобы его не парусило ветром.
Сегодня во время нашей работы немцы бомбили Адмиралтейство. Все ходило ходуном – пламя, дым, строительная пыль, осколки, грохот, вой. Спустились без паники в помещение курантов. Только там и стало страшно. Шпиль и купол закрыты чехлом и зашиты полностью. Осталась мелочовка – дня на два. После чего мы с Алоизом перейдем на новый (второй) объект – шпиль над дворцовой церковью Инженерного замка».
В архиве ГИОПа мне удалось обнаружить любопытный документ, датированный 3 октября 1941 года. Это акт комиссии, принявшей выполненные верхолазами работы по маскировке шпиля здания Главного Адмиралтейства.
Комиссия установила следующее:
«I. Все позолоченные части шпиля и купола под ним обтянуты мешковиной, доставленной для этой цели КЭО ЛВПорта, сшитой по форме замаскированных частей с плотной зашивкой на месте и обвязкой веревками.
II. На флюгер – корабль надет, с привязкой веревками, специально сшитый из парусины чехол.
III. Золоченые козырьки над часами покрыты специальными чехлами (циферблаты часов оставлены открытыми). Все работы по маскировке считаются выполненными, законченными и приняты полностью комиссией».
Вот и слился воедино с ленинградским небом шпиль Адмиралтейства, и сразу же сократился прицельный обстрел в этом районе. Немцы потеряли еще один ориентир. Инспекция охраны памятников меня и Алоиза перевела на производство маскировочных работ на шпиле Инженерного замка, где мы должны были так же, как и на игле Адмиралтейства, повесить блоки, поднять наверх чехол и подготовить все, чтобы Оля и Аля приступили к обшивке шпиля чехлом. Освободившихся от работ в Адмиралтействе Олю и Алю инспекция временно направила на обмеры зданий, ценных в историческом и архитектурном отношении, чтобы в случае разрушений их можно было восстановить в прежнем виде. На обмерах работали тогда многие архитекторы из ГИОПа. Конечно, необходимая документация инспекции существовала, но, вероятно, существовали какие-то расхождения между проектами и результатами строительства того или иного здания. На обмерах люди работали подвешенными в люльках.
Костел Святой Екатерины запомнился Оле адским холодом: пробитый купол, груда книг (там хранились книги из Публичной библиотеки) – все это засыпано щебнем, стеклом, снегом. Пожалуй, легче было подниматься на шпиль на улице, чем работать в таком помещении. Там, на шпиле, хотя бы движешься. Здесь приходилось стоять и ждать. Ноги и руки промерзали до костей. Одна из девушек работала в люльке, другая страховала. Потом наоборот. Наши инструменты – рулетка, линейка, угольник. Сверху диктовали размер. Внизу записывали Аля или архитектор. В другом помещении архитекторы сразу же наносили эти размеры на чертеж. Работа отнимала много сил и энергии, но без альпинистов было не обойтись.
И все же, прежде чем начать рассказ о маскировке шпиля Инженерного замка, хочу забежать вперед и продолжить повествование об Адмиралтействе. Позднее, в 1942–1943 годах, Ольга Афанасьевна Фирсова неоднократно покоряла шпиль Адмиралтейства с целью реставрации обветшалой мешковины, покрывавшей иглу.